Текст книги "Князь тумана"

Автор книги: Мартин Мозебах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

27. Атлетический номер с банкиршей

В лунном свете стоящая на зеленом пригорке госпожа Коре была прекрасна, как никогда, – она блистала такой величавой красотой, что даже страшно смотреть. Теодор нисколько не удивился бы, если бы она сейчас взяла и запела. Дама и впрямь была в настроении, подходящем для исполнения гневной арии мести. Она стояла, замерев неподвижно, но не оттого, что ей захотелось побыть в одиночестве под звездами, в платье, усеянном стеклянными блестками, мерцание которых спорило с блеском космических светил наверху. Нет, она замерла, вслушиваясь в окружающую тьму. Лернер не посмел с ней заговорить и уж тем более не решился выйти из тени кустов на открытую лужайку. Ибо в доме еще не спали, это было слышно по слабо, но отчетливо доносившимся оттуда звукам. Зачарованный зрелищем женщины на холме, он не мог оторвать от нее восхищенного взгляда. Все его чувства обострились для восприятия. Он вбирал в себя прохладный и прелый запах, которым веяло от озера, впивал лесной и земляной дух.

Лернер глубоко потянул носом. И удивился. К озерным и растительным запахам примешивался еще один, посторонний, неожиданный. Что это? Это был сигаретный дымок. Значит, где-то должен быть и курильщик! Лернер обернулся и посмотрел на лодочный сарай. Там чернели темные окна. В одном тлел посредине розовый огонек. Вот он, описав полукруг, поднялся немного повыше, остановился, вспыхнул поярче и, описав такую же траекторию, опустился ниже. Как странно перепутаны жизненные пути, подумал Лернер. Только что он рассуждал в Голубом салоне о вопросах высокой политики – и вот уже стоит в гуще рододендронов между царственным видением озаренной луной госпожи Эльфриды Коре и спрятавшимся курильщиком, который притаился в том самом лодочном домике, где ему назначила встречу Эльфрида. Знает ли она, что в домике уже кто-то есть? Догадывается ли, что еще один человек скрывается за кустами? Неужели и притаившегося курильщика она сама сюда позвала?

Лернер двинулся к ней, не выходя из тени. В кустах хрустнула ветка. Эльфрида обернулась на звук и медленно пошла на него. При каждом шаге платье издавало скрежет. Тысячи бисеринок терлись друг о друга. Казалось, на ней надета броня, Лернеру еще предстояло самому убедиться в тяжести этих бальных доспехов. Она остановилась перед ним. Он мог разглядеть мягкие складочки у нее на шее. Косметика на ее лице немного размазалась. Изображая богиню Луны, она густо напудрила лицо и плечи белой пудрой. От алого рта, расходясь тонюсенькими канальцами едва заметных морщинок, красная краска растекалась по белизне окружающей кожи, размывая четкий контур губ. Платье источало дух бальных испарений: пахло пудрой, духами, потом.

Казалось бы, вот он, миг страстных, безмолвных приветственных объятий и первого долгого поцелуя!

Но госпожа Коре не была на это настроена. Едва позволив Лернеру обнять себя, она тотчас же его оттолкнула и, озираясь по сторонам, прошептала:

– Подумать только! Мы не одни!

– Я знаю, – шепнул он ей в самое ухо, – в лодочном домике кто-то неизвестный курит сигарету.

Он умолчал о том, что, заглянув в темное помещение, позвал невидимку: "Сударыня!" У молодчика, который там прятался, должно быть, крепкие нервы. Едва не обнаружив себя, он тут же закурил сигарету.

– Ну, теперь уж с меня довольно! – прошипела госпожа Коре. – Завтра же Ильза вылетит вон из дому!

Как так – Ильза?

– Я случайно узнала, что у нее тут завелся поклонник, некий лейтенант Герлах, он был сегодня у Граугофов среди приглашенных. Я, разумеется, позаботилась о том, чтобы она не получила приглашения и сидела дома. Довольно того, что мы ее кормим. Не хватало еще, чтобы она отбивала женихов у Эрны! И на балу Герлах четыре-пять раз танцевал с Эрной. Он был наряжен Марсом. У него красивые длинные ноги. Похоже, он ими гордится. Он проявляет интерес, записывается на танец у меня и у Эрны, танцует со мной, держится галантно и все как положено, а потом вдруг глядь – и пропал! Лейтенант Герлах никогда не уезжал с бала в одиннадцать! У меня сердце так и упало, я как почуяла, что дело плохо! И вот, когда я проводила Эрну до спальни, чтобы убедиться, что она легла (Эрна с Ильзой спят вместе на одной кровати), я вдруг слышу на черной лестнице шаги, там хлопает дверь, и нахожу возле кровати на блюдечке окурок с золотым ободком, ну точь-в-точь как те, что оставляет после себя лейтенант Герлах…

Этот окурок, комочек золоченой бумаги, она держала в руке, затянутой в черную перчатку из блестящего шелка. Пока она рассказывала, Лернер старался ее успокоить. Он привлек госпожу Коре к себе и стал водить руками по плотной, скрипучей бисерной шкуре, которая приятно холодила руку и выгодно подчеркивала обтянутые формы. Эльфрида не останавливала его, но продолжала кипеть возмущением.

Она была совершенно поглощена мыслями об Ильзе. Девчонка осмелилась нарушить ее запреты! Самолюбие Эльфриды было ранено, и эта рана сделала ее нечувствительной к искусительным поглаживаниям Лернера. Как ни старался Лернер, он тоже не мог удержаться от мыслей об Ильзе, Эльфрида сама его к ним подталкивала. Стройная дерзкая девушка с вечно готовой рассыпаться прической… У Лернера так и стояла перед глазами эта прядка, которую приходилось подбирать, причем было видно, что она тотчас же снова выбьется. Тогда, в купе, подавая чай, она так взглянула на него, словно поймала врасплох, прочитав его мысли. Теодор Лернер не подозревал о том, что большинство мужчин, бывавших в доме Корсов, так засматривались на Ильзу, что с трудом соображали, о чем их только что спрашивала хозяйка. Ильзе было предназначено судьбой отомстить за всех бедных родственниц, которых богатые брали в свой дом в качестве компаньонки и домоправительницы и которым выпала завидная доля занимать положение наполовину члена семьи, наполовину прислуги, причем от той и другой роли им доставалась худшая половина. Если у прислуги бывал выходной день, то бедная родственница, будучи членом семьи, все время оставалась на посту, а вместо жалованья ей выдавались карманные деньги. Когда намечалось что-нибудь интересное и приятное: будь то поездка в Берлин или путешествие в Неаполь, приглашение в гости к Граугофам, прием интересных гостей, то сразу оказывалось, что она относится к прислуге. Она должна была непрестанно за все благодарить и тем не менее слыла неблагодарной, в отношении к ней все больше сквозила пренебрежительность. Она чувствовала, что ее немилосердно используют, и понимала, что лучшие годы ее проходят в унижении, она носила поношенные платья хозяйской дочки, жила в чердачной каморке, так как отведенную ей поначалу приличную комнатку затем опять отобрали. В таком же положении находилась и Ильза, но она никогда не поднимала голоса и не показы вата виду, что недовольна, и все-таки нажила себе врага в Эльфриде Коре:.

Лернер еще тогда, в поезде, заподозрил, что господин Коре питает к Ильзе особенный интерес. Взор банкира заволакивался пеленой какой-то чувствительности, когда он наблюдал, как Ильза разливает горячий чай. Что мешало ей стать отрадой этого дома? Ильза почти всегда была весела. В те минуты, когда девушка не улыбалась или не мурлыкала песенку, ее лицо принимало выражение задумчивой мечтательности, но никогда не становилось капризным и раздраженным. Лернеру представилось, что она кошка, заколдованная в человека. Кошечка с беленьким нагрудничком, и все-то она умывается, все-то вылизывает свою шерстку, непрестанно поглядывая, что делается вокруг. Как кошка, она загадочна и непредсказуема в своих внезапных решениях, быстрых сменах настроения и так же не подвластна ничьим влияниям, неподкупна на похвалу, нечувствительна к упрекам. Часто она помалкивала, но иногда ошеломляла Эльфриду Коре каким-нибудь неожиданным высказыванием.

– Тебе нельзя пойти на капитанский бал! – резко бросает Эльфрида.

– А почему?

Тон вопроса равнодушный. Запрет нисколько ее не огорчил, она только полюбопытствовала с каким-то почти научным интересом, в чем причина запрета. Госпожа Коре молчит. Господин Коре смущенно произносит:

– Тетя Эльфрида опасается, что у некоторых господ только одно на уме – как бы соблазнить молодую девушку.

– Почему "у некоторых"? – спрашивает Ильза. – Любой может так поступить.

Господин Коре залился краской, что случалось с ним только в те минуты, когда было нельзя – на глазах у жены.

Бесшумно, точно босиком, Ильза скользила по дому. У Эльфриды Коре была одна маленькая слабость. Оставшись наедине с собой, она любила, сидя перед трельяжем, разглядывать свои руки, любуясь кольцами. Она носила на своих коротеньких, сужающихся к кончик}' пальчиках множество колец. Блеск и огонь камней были так хороши! Затем она снимала кольца, доставала другие и снова глядела, как они сверкают на пальцах. Результатом этих задумчивых часов нередко был визит к ювелиру, которому она отдавала что-нибудь в переделку. Эти тихие радости, которые она переживала, любуясь своими ручками и кольцами, сопровождались иногда творческим озарением. Сидя вот так перед трельяжем и тихо поворачивая руку в солнечном луче, отчего белые, красные и голубые камни так и брызгали вокруг крохотными разноцветными солнечными зайчиками, она ощущала такое умиротворение, какое другие женщины испытывают при виде только что уснувшего у их груди младенца.

В комнате послышался шорох. Эльфрида резко вздрогнула, словно ее застали врасплох, когда она предавалась тайному пороку.

В одном из кресел сидела Ильза и смотрела на нее.

– Давно ты уже здесь?

– Не знаю, с полчаса. – Голос был тягучий и сонный.

И в тот же миг прозвонили один раз настенные часы с боем, по комнате разнесся такой звук, словно упала серебряная капля.

– А я тут занимаюсь тем, что просматриваю свои драгоценности. Хочу несколько вещей отдать в переделку, – торопливо объяснила Эльфрида.

Она страшно разозлилась на то, что Ильза сидела тут так незаметно, и на себя за то, что растерялась и глупо принялась что-то объяснять, как будто не вправе хоть с Уфа до вечера разглядывать свои унизанные кольцами пальцы. Можно подумать, что это самое сомнительное времяпрепровождение, какое бывает на свете!

– Ты же это делаешь каждый день, – добродушно сказала Ильза.

Между тем Эльфрида Коре была совершенно измотана ежедневным общением с Ильзой. От мыслей об Ильзе она просыпалась ночью с тревожным чувством и не могла потом заснуть. Она боялась, что в один прекрасный день сорвется в скандал, что, кстати, уже и случалось несколько раз, приводя Эльфриду в полное смятение. Она потом долго не могла успокоиться, и в душе у нее поселился глухой страх перед повторением подобной вспышки. Излишне даже упоминать о том, что на Ильзу эти крики не производили никакого впечатления. Эльфрида с ужасом наблюдала, как растет эта непробиваемость девушки. "Не разучилась ли я правильно воспринимать окружающую действительность? Вижу ли все в тех же красках, что остальные члены семьи?" Короче, она стала бояться, что сходит с ума.

Лернер не мог знать, что Эльфрида сейчас, когда он обнимал и оглаживал руками ее скрипучее тело, была почти не в состоянии это почувствовать. Увидев, к какому возмутительному результату привела ее попытка не пустить Ильзу на бал планет в доме Граугофов, она испытала такое чувство бессилия, словно на стороне Ильзы против нее восстали адские силы. Облаченная в наряд богини Луны, вызвавший на балу настоящий фурор, в душе Эльфрида чувствовала себя сломленным человеком.

Лернер угадывал ее состояние, хотя и не знал причины. Он нашел этому довольно разумное объяснение, решив, что для Эльфриды адюльтер не был привычным делом. Ее, безусловно, злило, что Коре срывает цветы удовольствия направо и налево, но это не толкнуло ее на то, чтобы регулярно платить ему той же монетой. Она не чувствовала себя вправе это делать. Оступившись в три года раз, она всегда раскаивалась в своем проступке. Вообще Эльфрида предпочитала не заходить слишком далеко в своих отношениях с очередным случайным воздыхателем. Как правило, ей было достаточно одной лишь мысли о возможном приключении. Известная сдержанность сквозила во всем ее поведении.

Лернер вообразил, что она испугалась лейтенанта в лодочном домике и страх повлек за собой раскаяние. Мысли ее были далеко, ей было не до Лернера. Она отпала от него, как насосавшаяся крови пиявка. В молчании они постояли друг против друга. Затем Эльфрида повернулась и пошла в сторону виллы. Лернер двинулся следом, но уже не крался как тень, а шел размашистым шагом. Он решил ограничиться на прощание холодным, светским лобызанием ручки. Дойдя до террасы, она остановилась у двери, нажала на ручку черной перчаткой. Ручка наклонилась.

Дверь не открылась. Она была заперта.

У Эльфриды замерло сердце. Она застыла на месте.

– Нет, – прошептала она так тихо, что Лернер не расслышал. И тут страшное напряжение разрядилось в признание своего поражения. На глазах у нее выступили слезы. Она прижала черные руки к лицу. Плечи ее вздрагивали.

– Там есть открытое окно, – сказал ей Лернер на ухо. Если встать на один из садовых стульев, подоконник оказался бы ей как раз по грудь.

Стул покачнулся, когда она на него залезла. Вся ее величественность исчезла как не бывало. В полных руках было мало силы. Белая кожа, подбитая жирком, натянулась на пухлой подкладке. Перед Лернером было сейчас какое-то неповоротливое животное вроде моржа, грузная туша с истончившимися костями, едва способное передвигаться по суше. Лернер подошел сзади. Ладонями он подпер ее под ягодицы. Он уговаривал ее не падать духом. Лоб его покрылся испариной. Он поднапрягся. Тяжелое тело сдвинулось. "Крепись", – говорил он себе. Если он не выдержит, они оба свалятся прямо на розовые кусты. Он трудился что было мочи, поддерживая и подталкивая ее вперед, вены на лбу налились так, что казалось, вот-вот лопнут. Внезапно движение остановилось. Руки Лернера все глубже погружались в толщу плоти, грозя проникнуть в нее насквозь. Затем тело снова немного сдвинулось вверх. Вес Эльфриды Коре словно уменьшился. Или она поплыла по воздуху? Поднятые вверх руки встретили пустое пространство. Эльфрида лежала животом поперек подоконника. Под окном стояла софа, она ухнула на нее всей тяжестью. Ее падение сопровождалось звуками частого града. Тысячи бисеринок оторвались от платья и раскатились по полу.

Лернер с облегчением вздохнул. Затем в окне второго этажа он увидел очертания женской головки.

Прядь волос выбилась из прически, показалась ручка, небрежно отбросившая прядь назад. Одинокая зрительница не подала виду, что она заметила Лернера.

"А это еще что такое?" – испуганно спросил себя Лернер, когда, раздеваясь в гостинице, он вдруг заметил, что вся ладонь его густо покрыта красными пятнышками. Вышитый бисером узор гранатового плода, словно татуировка, отпечатался на его ладони. И даже утром еще оставался его розовеющий след.

28. «Банковский торговый дом В. Корса» вступает в действие

Контора «Банковский торговый дом В. Корса» располагалась в Любеке по адресу: Менгштрассе, 12, в кирпичном здании, построенном двести лет назад. На почерневшей от копоти старинной стене сверкала ежедневно начищаемая медная табличка с надписью, стилизованной под английский письменный шрифт, напоминая своим видом золотой чековый бланк. Тяжелая входная дверь открывала вход в вестибюль, за ним начинались ряды больших конторских помещений, из которых редко доносились какие-то звуки, кроме громкого скрипения передвинутого стула да тоненького, как звон кузнечиков, царапанья стальных перьев по листу канцелярской бумаги. Даже шепотом произнесенное «здравствуйте» воспринималось тут как нарушение порядка, по крайней мере так казалось по выражению, застывшему на лицах усердно строчивших людей, когда они, вскинув головы, оборачивались к вошедшему. В «Торговом доме В. Корса» по старинке писали все от руки. Так было солиднее. Переписчики, трое пожилых мужчин, достигли в своем почерке той степени аскетизма, при которой в нем не оставалось ничего индивидуального, и изливали на гладкий бумажный лист цвета слоновой кости потоки черно-синих чернил в виде тонких, как волосок, и жирных, проведенных с нажимом линий. Эти переписчики всю жизнь прослужили в «Банковском торговом доме В. Корса»; вот уже сорок лет отсидели они на высоких стульях перед освещенными светом зеленых ламп конторками, наполняя все новым содержанием все те же старые бланки. Наверху, в своем нарядном кабинете, обставленном добротной мебелью в стиле «ренессанс», с барочной лепниной на потолке, – сидел господин Коре. Один только письменный стол весил так много, что его пришлось поднимать наверх через окно при помощи подъемного крана, потому что столько грузчиков, сколько требовалось для переноски этого сугубо непортативного предмета, просто не могло поместиться на узкой лестнице. Медную вывеску у дверей поместил там еще покойный отец нынешнего господина Корса по имени Вильгельм, назвавший своего сына Вальтером, так как в этом имени ему слышалось что-то английское. При всей внешней солидности, которой на первый взгляд отличалось заведение на Менгштрассе, 12, казалось бы говорившей о том, что «Банковский торговый дом В. Корса», пропитанный духом Любека, испокон веков существовал в этом городе и, более того, сам принадлежал к тем институтам, из которых этот дух произрос, он на самом деле был совсем молодым предприятием, которое еще только осваивалось на любекской почве, усиленно привлекая новых клиентов. «В. Коре» всего лишь год тому назад вынужденно расстался с двумя компаньонами, которые на самом деле со дня основания этого предприятия были его главными столпами. Без фирм «Аппельбек и сыновья» и «Вильгельм Бинзенгоф» банковский дом Корса никогда бы не мог возникнуть. Аппельбек занимался оптовой торговлей, а Бинзенгоф был владельцем судоходного и транспортно-экспедиционного предприятия. Оба предприятия сделали молодого Вильгельма Корса, который работал у Бинзенгофа в качестве доверенного лица, своим зарубежным представителем, когда им потребовалось открыть в Англии собственный банковский филиал для проведения некоторых сделок. Остановившись на Вильгельме Корее, они сделали удачный выбор: он был хорошим банкиром и так толково распорядился порученными его попечению средствами, что вскоре «Банковский торговый дом В. Корса» стал восприниматься в деловом мире как самостоятельное предприятие, каковым он, однако же, никогда не был. Старому Корсу принадлежало ровно десять процентов капитала в носившем его имя банке, как это и было изначально задумано всеми участниками. Если такому предприятию был отпущен сравнительно длительный срок существования, то со временем оно неизбежно приобретало в ганзейском мире характер признанного института, что и произошло в данном случае как раз тогда, когда «В. Коре» перешел от отца к сыну. Тот факт, что это предприятие было частью другой кровеносной системы, к этому времени почти забылся.

И тут произошло то, чего всегда опасался старший Коре, а младший и вовсе считал невозможным: у Аппельбека "неважно пошли дела", причем это случилось не вдруг, а незаметно и постепенно, но зато теперь все лопнуло с треском. Необходимую наличность, которая потребовалась Аппельбеку, он, не утруждая себя лицемерными извинениями, с радостью вытянул из "В. Корса". Бинзенгоф же попал в лапы алчного совокупного наследника (совокупные наследники всегда бывают алчны). Все, кто входил в эту группу, были одержимы только одной мыслью – поскорее добраться до живых денег; все эти дамы и господа давно переехали из Любека в другие города и отстаивали свои интересы заочно. Для Вальтера Корса, который к этому времени уже достиг средних лет, имел жену и детей и привык жить на широкую ногу, это означало, что он должен либо от всего отказаться, либо продолжать дело на свой страх и риск. Тысячи глаз следили за каждым его шагом. На словах ему сочувствовали, бывало, даже похлопывали по плечу, а между собой говорили: "Надо подождать и посмотреть, что будет дальше". Разве банкир Коре стал бы связываться с Компанией по освоению Медвежьего острова, пока он ехал на буксире у Аппельбека и Бинзенгофа?

Коре не позволял себе задаваться такими вопросами. Перед ним стояла фотография отца, коммерции советника В. Корса, сделанная в день его семидесятипятилетия. Сероглазый старик стоял у своего письменного стола, устремив взгляд в пространство. Букетов, которыми было уставлено все вокруг, точно он собрался торговать ими на рынке, он даже не замечал. Его рабочий кабинет был обставлен скупо, без намека на художественные претензии, сын любил подчеркивать, что в этом сказывается не спартанский дух, а стремление к дешевизне, и цветы казались тут чуждым элементом, в этой комнате никогда не стояло цветов. Здесь все было выдержано в буроватых тонах сигары, включая мысли самого советника.

"Перед тем как начать – сомневайся, расспрашивай, простукивай. Но уж коли начал, тогда прочь все сомнения!" – таков был девиз отца, крутой, прямолинейный, и с этого пути его нельзя было сбить никакими букетами. Однако ведь Медвежий остров существует. Он занесен в географические атласы, уже до Лернера там побывали другие люди и описали его. Корсу тесновато было примеривать на себя то убожество, которое осталось от "Банковского торгового дома В. Корса". Сейчас он рассыпался перед такими клиентами, которые еще полгода тому назад не посмели бы даже подняться по лестнице в его ренессансный кабинет. "М-да, – говорили в тех кругах, к которым он, к своему утешению, до определенной степени по-прежнему принадлежал, – некоторые, начав с малого, растут вверх, а некоторые родятся большими, а потом растут вниз". Он был прав, сердясь на такие глупости. Ведь действительно же, не по его вине "В. Коре" утратил свой былой размах. Зато Коре радовался собственной предусмотрительности: догадался же он в свое время жениться на госпоже Коре. В их семействе было на что опереться, и в Любеке это знали.

За счет этого, конечно, возрос ее авторитет. Предприятие по освоению Медвежьего острова приобрело в ней ревностную поборницу, что было немного странно, поскольку уголь ее, в сущности, не волновал. Она больше интересовалась Венецией, отсюда и письменный стол – ее подарок, громоздкая вещь из массивного эбенового дерева, дорогое приобретение, а так как все остальное в комнате к нему не подходило, пришлось покупать туда все новое.

– Прислушайся к этому симпатичному молодому человеку, предоставь ему делать по-своему, – говорила госпожа Коре в супружеской спальне, откинувшись на гору подушек. С каждым словом, которое она произносила, ее полные губки посылали в воздух поцелуй. Порой эта подчеркнутая демонстрация губ так раздражала мужа, что он даже отводил глаза. Но порой ему это даже нравилось. – Вид у господина Лернера очень приличный, он хорошо сложен. Ему только надо следить, чтобы не располнеть, как ты, – продолжала жена.

Брюшко Вальтера Корса было темой постоянных шуток супругов. Госпожа Коре поддразнивала мужа, но в то же время давала понять, что животик этот ей нравится. Сие служило прелюдией маленького супружеского ритуала, перед которым постороннему человеку остается только скромно отвести глаза.

Разместить где-то акции Компании по освоению острова Медвежий на шестьсот пятьдесят тысяч марок было далеко не таким простым делом, каким его изображали Лернер и его компаньоны. Коре подозревал, что господа Бурхард и Кнёр нарочно завышают капитал компании, чтобы выдавить из нее Лернера. А что, если они все-таки верят в это предприятие? Хотят завладеть им единолично? Но возможно, это было задумано как эффектный арьергардный маневр: "М-да, господин Лернер, если вы пас, то, дескать, и мы, к сожалению, вынуждены спасовать!" Что, если они подготавливают такой ход? А нет ли каких-то серьезных причин, отчего остров Медвежий все еще не обрел хозяина? Вдруг он неспроста так заневестился? А ну как это бесприданница – старая дева, которую ни за кого не пристроишь? Судя по слухам, в кружке герцога Иоганна-Альбрехта об этом говорили совершенно иначе. Господин герцог заявил, что Медвежий остров представляет "чрезвычайно большой интерес". Да только благородные господа, как водится, ни за что не подписывают облиго! Особа княжеского звания может выступить на учредительных торжествах, но, едва возникнут первые трудности, его там и след простыл, он в это время уже выступает на каком-то другом открытии. Для "В. Корса" оыло, конечно, очень заманчиво предложить клиентам такую высокую процентную ставку – двадцать четыре процента годовых, да еще имеющую тенденцию к повышению: таким предложением никто больше не мог похвастаться. Неплохо, разумеется, когда у тебя вообще есть что предложить, что-нибудь такое, что действует на воображение! Даже если дело не выгорит, о тебе, по крайней мере, начинают говорить; одно не удалось – получится что-то другое. Многим бывает лестно получить приглашение поучаствовать в патриотическом начинании, поскольку это предполагало высокую оценку финансовых возможностей клиента. Тот, для кого участие оказывалось несколько затруднительным, иногда рад был представить дело так, как будто для него это очень просто.

Сейчас Коре имел договоренность с Лернером. Надо было что-то делать. К нему непрестанно поступали запросы от дамы, хлопочущей за Лернера. Очень энергичная, настойчивая дама! Если она желает, чтобы к ней относились как к даме, ей следовало бы действовать поосторожнее – Корса уже не раз так и подмывало в ответ на ее настойчивые телеграммы немного ее припугнуть. Но, разумеется, любекский банкир так не поступит. Коре похлопал себя по выпуклости жилета, на которой цепочка от часов свисала, как цепь на угрюмой скале, и принял решение, что делать дальше. Он разошлет избранным клиентам, вернее говоря, старым знакомым, с которыми у него сохранились связи от прежних, удачливых времен, а может быть, и новоявленным дельцам, до которых никому нет настоящего дела и которые в связи с новым начинанием впервые познакомятся с недоступным для них прежде "Банковским домом В. Корса", кратко составленное объявление с приглашением к участию, сопроводив его экспертным заключением. За экспертное заключение он не несет ответственности, и господа должны будут сами решить, насколько оно покажется им убедительным. Предложение будет действовать очень короткий срок. Кто не клюнет, тот опоздал, как говаривал старый Коре. Таким образом, дело будет представлено вниманию публики. Короче говоря, берем быка за рога, и тогда либо оглушительный успех и большая подписка на акции, либо полный провал и дело с концом – начнем что-нибудь другое! Так поступил бы на его месте отец.

Полно, так ли бы он поступил? Написал бы он вообще хоть одно письмо ради господина Лернера и пр.? В голове Корса вертелась нескончаемая карусель, в которой все время мелькала одна и та же мыслишка.

На следующий день господин Шротенс принес Корсу отдельно от остальной почты небольшую стопочку ответов на его оферту. Адресаты учли срочность предложения, приняли решение и продиктовали ответы. Указанную в оферте дату, несмотря на скупо отмеренные сроки, нельзя было пропустить, не откликнувшись на предложение. Фирма "Франц Гейнрих, регулярные линии пароходного сообщения между Любеком, Роттердамом, Дюссельдорфом, Кёльном, Мангеймом, Бордо и т. д.", украсившая шапку своего письма изображением парусного парохода, из трубы которого валил длинный хвост дыма (притом что последние образчики этой остроумной конструкции давно были сданы на слом), сообщала господину Корсу следующее: "В ответ на ваше сегодняшнее послание с искренней благодарностью за любезно сделанную оферту относительно долевого участия в предприятии господина Лернера по освоению острова Медвежьего сообщаем: предложенное дело представляет, по моему мнению, большой интерес, полагаю также, что оно начато совершенно правильно. Но прежде чем возможно будет думать о ка-кой-либо рентабельности, оно, по всей видимости, потребует больших денежных вложений, кроме того, это предприятие представляется особенно рискованным ввиду того, что вследствие географического положения острова плохие погодные условия могут нанести огромный и трудновосполнимый урон. По этой причине я вынужден в данный момент отказаться от участия. Впоследствии, когда будут достигнуты известные результаты, я охотно…"

Ну что ж! По крайней мере ответ по существу. Господин Гейнрих с уважением относился к Корсу. Жаль, на него Коре больше всего надеялся. "Фирма Эверс, фабрика жестяной тары", сама приславшая Корсу запрос относительно возможного размещения денежных инвестиций, выразилась короче: "Получив ваше любезное сегодняшнее послание, покорнейше благодарю и сообщаю, что вашу оферту не намерен принимать к рассмотрению". Это было почти что пощечиной, но Коре решил расценить записку как "корректную". В отличие от Эверса, добрый знакомый Корса по клубу д-р юр. наук г-н фон Брокен, адвокат и нотариус, откликнулся с церемонной вежливостью: "С признательностью отвечая на ваше любезное послание от 28 сент. 98 г., имею честь с искренней благодарностью возвратить вам предоставленные мне вами для ознакомления бумаги. Отчет господина Шрейбнера безоговорочно снимает все вопросы относительно качества угля, но, к сожалению, я не могу принять положительного решения о возможности моего участия". "С чего бы это? – раздраженно подумал Коре. – Потому что нет денег или потому что боишься?" Добросовестнее всех изучили предложение Корса "Господа Вольфганг Гедертс и К°": "На Ваше любезное предложение во вчерашнем письме, за которое просим принять искреннюю нашу благодарность, мы с сожалением сообщаем, что не можем им воспользоваться за неимением соответствующей заинтересованности в указанном предприятии (перед "заинтересованностью" господин Гедертс вставил слово "экономической")". По-видимому, это означает, что они питают жгучий политический, социальный, исторический, географический интерес! "Э. Мейер и К°", несмотря на временное отсутствие, тем не менее незамедлительно прислали ответ, в котором говорилось, что "наш г-н Иван Мейер в настоящий момент находится в отъезде. Но, пользуясь случаем, сообщаем, что в настоящее время указанное предприятие не представляет для нас интереса, и возвращаем вам полученные от вас приложенные к посланию документы". Компаньоны по адвокатской конторе д-р Фермерен и д-р Виттан (которые, согласно их собственным заверениям, в связи с недавно полученным наследством и женитьбой жаждали сделать денежные вложения) заканчивали свое послание тем, что, "к сожалению, вынуждены отказаться от участия в синдикате Лернера". Ну, вот и результат проведенного на скорую руку опроса. Совершенно ясно, что в Любеке невозможно разместить недостающие шестьсот пятьдесят марок господина Лернера. Катастрофа? Если для господина Лернера это катастрофа, то, значит, помочь ему невозможно.