Текст книги "Князь тумана"

Автор книги: Мартин Мозебах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

33. Спасение погибающих – Берлинский зоопарк

Исчезнувший Шолто Дуглас, взбеленившийся и неуправляемый директор горнорудного предприятия Нейкирх, отсутствие наличных денег – все это означало, что Германская компания по освоению Медвежьего острова окончательно утратила свободу маневра. Госпожа Ганхауз никогда не позволяла себе большей роскоши, чем тогда, когда попадала в безвыходное положение. Следующий день после того, как на нее обрушилось сразу несколько катастроф, она провела в полосатом турецком халате, целиком посвятив себя обновлению коричневого платья из тафты – своей «униформы», как она называла этот замечательный наряд. Платье громоздилось перед нею пышной горой. И госпожа Ганхауз, словно не было у нее более важного дела, сантиметр за сантиметром перебрала всю эту груду (в которой было двадцать метров искусно скроенной тафты). На платье нашлись пятнышки, которые нужно было вывести, для чего у нее имелись разнообразные тинктуры, иногда она прибегала к воде и мылу, осторожненько, чтобы пятно не расползалось в ширину. Во многих местах разошлись швы; кое-где складки истрепались по краям. Она стягивала материю коричневыми шелковыми нитками, прошивала, где надо, приставляла на место кусочки, закрепляла их. Пришлось заменить несколько штук из шестидесяти пуговиц, нашитых по всему платью, хотя они ничего не застегивали. К счастью, у нее был запас лишних пуговиц, обтянутых коричневой тафтой. В заключение с применением промокательной и папиросной бумаги, влажных тряпочек и не слишком горячего утюга платье было любовно, рюшечка за рюшечкой, отпарено и проглажено. Когда наконец оно вернулось на вешалку, то стало нарядным, как оперение птички, которая только что искупалась, отряхнулась от воды и, распушившись, уселась на жердочку.

Одно дело было сделано. Этого не мог отнять у нее никакой директор Нейкирх.

На хозяйку меблированной квартиры в западной части города обновленный наряд госпожи Ганхауз произвел должное впечатление. Во время обхода высоких и немного гулких покоев, в которых еще не были уложены ковры, госпожа Ганхауз сообщила, что хочет наконец-то отдохнуть после многих лет напряженной жизни, которую она вела в Голландии и Бельгии, выйдя замуж за крупного импортера, и поэтому, овдовев, думает наконец-то устроиться поспокойнее. Александр заканчивает свое образование во Франкфурте и нуждается в материнской заботе. Когда оказывается, что у состоятельного человека жизнь тоже не безоблачна, и притом он высказывает разумные взгляды, это всегда нравится окружающим. Квартира была невелика. Хозяйка рада была сдать ее одинокой даме, а та выразила желание въехать, не дожидаясь, когда из Брюсселя прибудет ее багаж с крупными вещами, включая большой концертный рояль.

В своей квартире – это не то что в отеле, тут совсем другое дело, – сказала госпожа Ганхауз, принимая Лернера в обставленном плетеной мебелью, немного пустоватом зимнем саду, когда тот явился по новому адресу, не застав ее в гостинице, где, к своему удивлению, нашел только записку, извещавшую его о том, что госпожа Ганхауз переехала. Чтобы дирекция не взволновалась, госпожа Ганхауз оставила в гостинице Александра.

– Мы не можем расплатиться за отель, а вы снимаете такую гигантскую квартиру, – покачал головой Лернер.

К счастью, он произнес это вполголоса, так как в этот момент вошла служанка с нижнего этажа и принесла горячий кофейник. Госпожа Ганхауз изящным жестом приложила пальчик к губам. Когда служанка ушла, она сказала:

– У девушки сейчас сложности с женихом, ефрейтором сорок второго Бокенгеймского пехотного полка. Я помогаю ей советами. Впрочем, как и ее хозяйке. С ней мы уже обсудили ее тяжбу по поводу наследства. Она говорит, что мои советы очень ее успокоили, и готова целовать мне руки. А вообще, я задержусь тут только на три недели. Прежде чем настанет срок платить за квартиру, мы будем уже в Гамбурге. Дело с "Виллемом Баренцем" пора сдвинуть с мертвой точки, иначе все наши труды пропадут зря.

В этом она была права. "Виллем Баренц" был корабль, выбранный ими для второй экспедиции, чтобы продолжить дело, начатое "Гельголандом". Но каким образом двигать дело с "Виллемом Баренцем"? Кто же согласится подарить Теодору Лернеру корабль? Инженер Андрэ был мертв. Он погиб ужасной смертью от роковой встречи с белым медведем, но не потому, что зверь съел исследователя, а потому, что тот сам его съел. Главный редактор Шёпс ликовал, копаясь в куче самых невероятных подробностей: на сей раз их удалось раздобыть своевременно. Узнав о трихинах, которыми был изъеден желудок потерпевшего крушение воздухоплавателя, Лернер схватился за горло, его чуть не стошнило.

– Главный редактор Шёпс! – задумчиво сказала госпожа Ганхауз. – Что-то он сейчас поделывает?

На днях она показывала Лернеру газету с объявлением, в котором господин Мориц Шёпс и госпожа Паулина, урожденная Шмедеке, сообщали о предстоящем бракосочетании. Лернер подивился, что прежний начальник удостоил его таким извещением, но вслух ничего не сказал и потому остался в неведении, что объявление попало к нему стараниями двух женщин.

– Его газетка становится все хуже и хуже, зато колонке редактора это пошло только на пользу. Ему теперь не до зубоскальства. И, кроме того, – при этих словах она постучала по "Берлинскому городскому вестнику" так, что газетные листы зашуршали, как бумажный змей на ветру, – опять нас Шёпс выручает. Если мы получим "Баренца", то благодарить за это надо Шёпса

– Пожалуйста, нет! – взмолился Лернер.

– Пожалуйста, да! – произнесла госпожа Ганхауз с тем наслаждением, которое она всегда испытывала перед раскрытой газетой.

Газеты – скоропортящийся товар. Пресловутый оберточный материал для селедки. И многим пишущим людям эта скоротечность была точно нож в сердце. Вот бы такому редактору посмотреть на госпожу Ганхауз, когда та читала газету! Для него это было бы сладостное утешение.

– Вот, – сказала она с той педантической строгостью, с какой всегда читала вслух газетные статьи. – "В возрасте двадцати лет неожиданно околел белый медведь Берлинского зоопарка. Тысячи берлинцев прощаются с Гарри!"

Иногда Лернеру казалось, что госпожа Ганхауз под влиянием многочисленных ударов, которыми так щедро осыпала ее жизнь, утратила реалистический взгляд на действительность. Живя в квартире, за которую она даже не заплатила и из которой ей скоро предстоит уносить ноги, всерьез размышлять над смертью Гарри и горем берлинцев, это ли не чистейшее безумие! Госпожа Ганхауз опустила газету, внимательно вгляделась в лицо Лернера, на котором было написано горькое отчаяние, и начала терпеливо посвящать его в ход своих мыслей.

Наверняка Лернер слыхал о том, как берлинцы любят животных. Эта любовь гораздо шире, чем хорошо известная любовь к комнатным собачкам и забалованным кошкам. Любовь к животным у них что-то вроде религии. Возможно, эта традиция идет еще от индусов и египтян. На стенах египетских храмов тянутся длинные фрески с изображением собачьих голов, соколиных голов, священных кошек и крокодилов, которые являлись там предметом величайшего почитания. В Египте они заменили буквы. В Индии поклоняются Ганеше, слоноголовому сыну Шивы, и обезьяньему генералу Гануману, вассалу Рамы. На священных коров, священных змей, священных крыс там буквально молятся. Госпожа

Ганхауз сказала, что не хочет сейчас в это вдаваться: возможно, у индийцев были на то свои причины. У индусов, как она читала, богослужение происходит следующим образом: жрец каждое утро отправляется к статуе бога, падает перед ней ниц, бьет в большой колокол, чтобы разбудить бога, умывает его молоком и водой, наряжает в новое платье, зажигает перед ним благовонные курительные палочки, покрывает его бронзовую голову оранжевыми и красными точками жирной помады, увенчивает статую венком, а затем кормит божество, ставя перед ним мисочки с пищей, и, наконец, задергивает завесу. Через некоторое время он снова раздвигает занавес и уносит несъеденные остатки.

– Я отнюдь не собираюсь это критиковать, – сказала госпожа Ганхауз. – Если бы я жила в Индии, я вела бы себя точно так же. Как вы знаете, мой принцип – приспосабливаться. Кстати, надо бы съездить как-нибудь в Калькутту. Вероятнее всего, я когда-нибудь так и сделаю: ничего нельзя заранее исключать. Так вот, это Индия, боги и животные. А теперь возьмем Берлин!

Берлинский зоопарк был, на взгляд госпожи Ганхауз, духовным центром Берлина. Директор Берлинского зоопарка, некий господин Гек, являет в одном лице муфтия, халифа, архиепископа и верховного раввина Берлина. Он хранитель величайшей святыни этого города. Здесь животные сидят в своих домиках, за ними наблюдают, их кормят, моют, вычесывают, выводят на прогулку и вновь отводят в клетки, и делается это служителями, которые выступают в качестве жрецов. На почтительном расстоянии, отделенные глубокими рвами и загородками, толпятся кучками верующие – народ, движимый, как это кажется на поверхностный взгляд, любопытством, скукой, интересом к зоологии, любовью к экзотике, на самом же деле он руководствуется религиозными побуждениями, только слегка прикрытыми разумными будничными причинами. Животные здесь свято оберегаются. Они так же неприкосновенны, как коровы Аполлона. Существование животного здесь – некое инобытие. Бессловесность и неразумность представляют собой знак его божественной природы.

Но разве же в Берлинском зоопарке кто-то молится на животных? Разумеется, молятся, да еще как – в самом высоком религиозном смысле! Никто у них, правда, не выпрашивает, чтобы они совершили то или другое дело, в чем-то там помогли, потушили пожар, заплатили бы за квартиру. Нет, верующие здесь предаются созерцанию своих божеств. Они медитируют перед животными. Они стараются достигнуть духовной близости с животным, установить с ним духовную связь, принести в дар животному самое лучшее, что есть в их душах, посвятить себя животному, чтобы вынести из общения с ним ощущение счастья. Животных, конечно же, нарекают разными именами. Изначально священные, животные получают такие имена, которые делают этих обитателей джунглей и саванн ближе сердцу берлинца. Льва зовут Эде, Горстом – носорога, а белого медведя – Гарри.

"Глянь-ка, он моргнул! Всегда, как меня увидит, так моргает. Он помнит меня", – с гордостью произносит растроганный голос в каменной ограде, изображающей естественные скалы.

Его величество германский кайзер пытался сделать из своей столицы протестантский Рим, полный великолепных церквей, но истинное отправление культа совершается не под могучие звуки органов, низвергающиеся из-под церковных сводов, а путем покупки пакетика орехов перед обезьянником.

– Вот почему Берлинского зоологического общества денег куры не клюют! Некоторые люди отписывают этому обществу по завещанию все свое состояние. Зоологическое общество Берлина не знает, куда девать деньги. Зоологи – не деловые люди. Эти доктора наук и прочие ученые господа приходят в отчаяние, не зная, как им управиться с такими деньжищами. Они же мечтают о новых идеях! А знаете, чего еще нет у Берлинского зоологического общества? Своего корабля в Ледовитом океане! Франкфуртское общество Зенкенберга уже посылало туда свой корабль, у Английского королевского общества зоологов было целых два, а у Берлина…

– И откуда вы все это знаете? – удивился Лернер.

– Я не знаю, но очень рассчитываю и экстраполирую, – ответила госпожа Ганхауз. – Итак, поняли, чем вы будете заниматься с завтрашнего дня? Вы заставите доктора Гека купить "Виллем Баренц".

– Но это же опять та же самая история, что была с "Берлинским городским вестником" и Шёпсом! – простонал Лернер.

Словно человек, взобравшийся на высокую стену, откуда дальше некуда ступить, он вдруг воочию увидел, что оставил после себя в "Берлинском городском вестнике". Нет! Во второй раз он больше не может повторить то же самое!

– Спокойно, спокойно! – сказала госпожа Ганхауз. – Во-первых, на этот раз мы не будем отправлять депешу рейхсканцлеру, а во-вторых, доктор Гек на самом деле получит своих белых медведей.

34. Судовой журнал «Виллема Баренца»

– Вам нужно судно, которое вы можете оплатить, – сказал господин Крокельсен, представитель фирмы «Гофман, Крокельсен и сыновья», видя, что Лернер никак не клюет на «Виллема Баренца».

Лернер позволял себе проявлять разборчивость, покупая товар самой низшей категории, хотя сам не знал, откуда он возьмет на это деньги. Крокельсен вспомнил про "Виллема Баренца", когда понял, что у Лернера с деньгами негусто, и теперь прямо влюбился в идею сбыть "Виллема Баренца" именно Лернеру. Для гамбуржца Крокельсен был весьма напорист и изворотлив. Лысина его была покрыта легкой испариной, что придавало ему воинственный вид. Лернер, следуя настойчивому совету госпожи Ганхауз, отправляясь к нему, нарядился в свой лучший костюм. Крахмальный воротничок, словно часть рыцарского доспеха, защищал его мощную шею, придавая солидности простоватому молодому лицу. Так что трудно винить Крокельсена, если он сначала несколько переоценил платежеспособность Лернера.

– Эти суда, предназначенные для плавания в морях Ледовитого океана, все недолговечны. Материалы, из которых они изготовлены, подвергаются сильным нагрузкам. Не мне вам говорить, вы же это сами знаете лучше меня. Вы опытный полярник, испытанный в арктических плаваниях. "Виллем Баренц" построен на верфи Мейрзинка и Гюйгенса в Амстердаме и прослужил двадцать два года, так что он уже старичок и не годится для больших экспедиций: для этого нужен корабль, который не расколется под давлением паковых льдов, и таким испытаниям его лучше не подвергать, если хочешь, чтобы он вернулся домой.

– Зимовка у нас не предусматривается. Речь идет о транспортном рейсе до Медвежьего острова, – сказал Лернер, с ужасом вспоминая, какую уйму товаров еще предстоит закупить и оплатить, прежде чем отправить их в высокие широты.

– Медвежий остров так хорошо знаком "Виллему Баренцу", что он и без капитана найдет дорогу в Арктику.

Это, конечно, было сказано в шутку. Крокельсен любил похвастаться тем, что он умеет "растопить лед". Возможно, в его случае это достигалось чисто физическими средствами: благодаря внутреннему жару и потливости. Он принес бумаги "Виллема Баренца". История судна привела Лернера в восторг. На таком фоне предприятие по освоению Медвежьего острова выглядело вполне обнадеживающе.

Сорок местных комитетов собрали в 1877 году сорок тысяч голландских гульденов для постройки "Виллема Баренца". Двадцать девять тысяч триста гульденов составили строительные расходы, остаток предназначался для снаряжения первой экспедиции. Вот как следовало бы организовать финансирование Компании по освоению Медвежьего острова! Местные комитеты по всей Германии легко собрали бы нужную сумму. Вот голландцы, те поняли, в чем состоит национальный интерес! Они сохранили великие традиции голландского китобойного промысла, благодаря которому человек освоил Атлантику. Правда, комитет по строительству "Виллема Баренца" отличался от предприятия Лернера тем, что не служил никаким частным интересам. Экспедиции "Виллема Баренца" никому не должны были принести прибыль. "Ну, это уж они просто темнят", – подумал Лернер. Голландцы никогда не забывали о прибыли. Только они лучше скрывали свои коммерческие цели, чем бесхитростный Теодор со своей немецкой прямотой.

– Вот смотрите, его первое плавание, – сказал Крокельсен. – Капитаном был лейтенант морского флота де Бруйн, офицеры – Г. М. Шпаман, доктор Слейтер, студент Гейманс, фотограф Грант, штурманом был Колеманс, команда состояла из двух рыбаков. Отплытие из Амстердама – пятого мая тысяча восемьсот семьдесят восьмого года. Восемнадцатого мая они достигли Бергена, затем Северный Шпицберген, Вейде-Бай, остров Амстердам, остров Медвежий, Вар-дё, Новая Земля, двадцать шестого сентября – Хаммерфест, маршрут приблизительно тот же, что и у вас, – закончил Крокельсен, ослепив Лернера гирляндой из звучных названий. – Затраты на экспедицию составили восемьдесят тысяч гульденов, министр военного флота оказал ей финансовую поддержку.

Это-то и возмущало Лернера: маленькая Голландия сумела понять, что было необходимо!

"Мореплавание необходимо", – любил повторять к месту и не к месту седой и усатый дядюшка Лернера. Министр военного флота в Гааге не поскупился тряхнуть тугой мошной. А что делает гросс-адмирал фон Тирпиц или генерал фон Позер, да и сам его величество кайзер? Лернер уже наизусть знал старую песенку сплошных отказов и унижений, из которых состоял ответ на этот вопрос. Во второй экспедиции "Виллема Баренца", которая отправилась в путь третьего июня 1879 года, благородство и бескорыстие голландцев проявились еще ярче, ибо на этот раз ее целью была установка памятника на мысе Нассау, восточного острова архипелага Баренца. В экспедиции снова участвовали капитан де Бруйн, господин Шпаман и фотограф Грант. Господин Грант, очевидно, запечатлел на снимке открытие памятника. Лернер живо мог представить себе подобную сцену на Медвежьем острове. Он тотчас же пришел к убеждению, что на Медвежьем острове необходимо установить памятник, который издалека, как говорится, "приветствовал" бы проходящие мимо корабли, – памятник героям Медвежьего острова, из которых ему в настоящий момент пришли в голову только анонимный старовер и капитан Рюдигер, но и того и другого Лернеру, хотя и по разным причинам, не особенно хотелось афишировать. Ничего, поживем – увидим, кто обнаружится на пьедестале, когда с памятника упадет развевающийся на ветру холст, а это произойдет в присутствии представителей горнорудной промышленности, Колониального общества и, вероятно, какого-нибудь принца, поскольку эти господа все, как известно, любят поохотиться. У фотографа будет много хлопот с фотоаппаратом, чтобы на объективе не образовались морозные узоры.

Господин Крокельсен был озабочен тем, как бы преподнести следующий эпизод так, чтобы он не произвел чересчур уж гнетущего впечатления. Он с веселым видом покачал головой, как будто речь пойдет о забавной оказии:

– А затем последовала неудачная, третья экспедиция тысяча восемьсот восьмидесятого года. Седьмого августа "Виллем Баренц" при подходе к островам Генри наскочил на риф и снялся с него только после двенадцатичасового аврала, когда были сброшены за борт балласт и запасы угля. Затем ему пришлось искать пристанище в русской гавани. Тщательное обследование корабля обнаружило серьезные неполадки. Но если уж проводится тщательное обследование, оно всегда обнаруживает серьезные неполадки, не так ли? Мы знаем это по собственному опыту, когда обследуемся у докторов. Двадцать шестого августа удалось выйти в обратный рейс, и шестого сентября "Виллем Баренц" уже был в Хаммерфесте. В официальной записи мы читаем "авария" – неприятное слово! Здесь сказано, что с двадцать шестого августа тысяча восемьсот восьмидесятого года "Виллем Баренц" числится как изношенный корабль. Но что же это значит на самом деле? А на самом деле "изношенный корабль" продолжает выходить в море. Первая экспедиция имела место в том же тысяча восемьсот восьмидесятом году, вторая в тысяча восемьсот восемьдесят втором, третья в тысяча восемьсот восемьдесят третьем, четвертый рейс, в Архангельск, в тысяча восемьсот восемьдесят четвертом году, пятый в тысяча восемьсот восемьдесят пятом году, десятого июня он вновь направляется к Медвежьему острову. В тысяча восемьсот восемьдесят шестом году он выходит из бухты Староверов и третьего августа встречается в море со спасательными шлюпками "Эйры" и преспокойно принимает на борт Ли Смита и его товарищей, которые, потерпев кораблекрушение, перезимовали на Земле Франца Иосифа. "Виллем Баренц" доставил спасенных в бухту Староверов, где их взял на борт отправленный для спасения Смита "Хоуп". Мистер Грант, очевидно, совершенно влюбился в натуру, которая открылась перед ним во время плавания на "Виллеме Баренце", так как участвовал почти во всех его экспедициях. Вероятно, из его работ составился громадный архив снимков.

И чего это на каждом шагу все староверы и староверы? Лернеру совершенно не нравилось присутствие этих староверов на Севере. Надо, чтобы Медвежий остров был новооткрытой землей! Рядом с ним совершенно ни к чему какая-то старина, тяжелым грузом затягивающая в глубины прошлого! Золотое мерцание мозаики, унылые песнопения, сладковатый запах ладана, толпа понурых нищих, склоняющихся чуть ли не до земли, – все это было совсем не то, что он хотел бы видеть в связи с Медвежьим островом! Белые медведи древнее староверов, но они не таскают с собой бремя исторического прошлого, они все так же новы, как в первый день творения.

– Так что, как видите, "Виллем Баренц" много чего повидал на своем веку, – сказал Крокельсен и, словно догадавшись, о чем подумал Лернер, добавил: – У "Виллема Баренца" за плечами богатая история.

Но главный удар Крокельсен приберег под конец: оказывается, в соответствии с тщательной экспертизой, проведенной судоходной компанией, после того как корабль был поставлен в сухой док, Амстердамское общество Виллема Баренца приняло решение больше не отправлять этот корабль в плавание. С тех пор он стоит в Амстердаме. Для того чтобы сделать его пригодным для мореплавания, требовались капитальный ремонт и установка нового вспомогательного двигателя. В нынешнем состоянии "Виллем Баренц" стоит двадцать тысяч марок, так как Общество Виллема Баренца не собирается бросаться таким дорогим судном. В ремонт придется вложить не менее шести тысяч марок. Но купить корабль за двадцать шесть тысяч – это все равно очень дешево.

– Вы же не собираетесь использовать его в семи новых экспедициях! – ласково убеждал Крокельсен.

Лернер чуть было тут же не согласился. Такой знаменитый, такой испытанный корабль! Корабль, который спас экспедицию Смита! Он с гордостью подумал, что и сам воспринимает такую цену – двадцать шесть тысяч – как дешевую. Когда речь идет о крупной сделке, важно сохранять чувство пропорции. Никогда нельзя исходить из таких соображений, как например, соответствуют ли предполагаемые затраты твоим возможностям. Если ориентироваться на свои возможности, тогда заранее пиши пропало. Если у тебя нет нужных денег, это еще не значит, что сумма слишком велика, а раз она невелика, значит, ее можно как-то собрать. "Виллема Баренца" непременно нужно купить.

– Хорошо, дорогой Крокельсен, дело будет сделано, – сказал Лернер, надевая свой высокий котелок. Теперь против отливающей влажным блеском лысины высилась сухая черная круглая, как бомба, шляпа. – Вот как это сделается, мы еще посмотрим. На следующей неделе проведу заседание управляющего совета.

Господин Крокельсен проводил дорогого гостя до двери и занялся другими делами, которые тотчас же поглотили его внимание.

– Если мы напишем господину Геку, что требуются двадцать шесть тысяч марок, он очень удивится, – сказала госпожа Ганхауз, похвалив Лернера за отчет о переговорах, сделанный на основании карандашных записей в блокнотике. – В своем письме мы сообщим, что требуются тридцать шесть тысяч марок, потому что ремонт всегда обходится дороже, чем сказано в первоначальной смете. Ну разве "Виллем Баренц" не предназначен для нас судьбой? Подумать только, что я никогда не ступлю на борт этого корабля! – Госпожа Ганхауз страдала морской болезнью, для нее это был давно установленный факт, не требовавший дальнейших подтверждений. – Нужно объяснить господину Геку, что животные, которых привезет в Берлин "Виллем Баренц", сразу окупят все вложенные суммы. Ведь сколько стоит белый медведь или морж? Это уже чистая прибыль! А кроме того, там же водятся еще всякие редкие птицы, которых он может посадить в вольеры. Но прежде чем написать ему все это, мы сначала сходим в библиотеку. Главное, конечно же, люди.

– Люди? – удивился Лернер.

– Ну да! Бедные узкоглазые человечки, обитающие в этих краях. Я все про них знаю, только что прочитала в газете. Они питаются рыбьим жиром и вырезают уродливые фигурки из моржовой кости, еще вышивают разноцветными нитками – они их сами как-то красят, – а то ведь там, где они живут, все вокруг белое. Еще они строят иглу, ездят на собаках, поклоняются крошечным идолам и у них очень бедный язык. Ну что еще? Они, конечно, стоят на грани вымирания, потому что все поголовно спиваются и не знают никакой морали. Сейчас наука очень интересуется изучением этих народов, да и детям в зоопарке интересно будет посмотреть на что-то новенькое. Наш "Виллем Баренц" доставит в Берлинский зоопарк какую-нибудь семью лапландских или саамских эскимосов, и пускай они тогда повырезают или повышивают перед берлинской публикой, а потом, довольные и благодарные, уедут опять к себе в свою полярную ночь. Крупные пожертвователи, члены Зоологического общества, съездят на "Виллеме Баренце" на охоту…

Тут уж Теодор Лернер не выдержал.

– Нет, это невозможно! – воскликнул он. – Это судно должно сперва доставить на Медвежий остров строителей, чтобы построить там деревянные дома, и Мёлльмана с шахтерами и машинами, чтобы прокладывать штольни. Для охотников и клеток не хватит места на борту. А насчет того, чтобы "Виллем Баренц" сделал еще один рейс, это, по словам господина Крокельсена, довольно сомнительно.

Вдруг на ее лице, как показалось Лернеру, проступило удивленное выражение. Неужели она все свои таланты: эту необычайную прозорливость и стратегический дар – поставила на службу господину Геку и зоологическому саду? И снова, как уже не раз, он почувствовал, что дела Медвежьего острова для госпожи Ганхауз не единственная забота, которой она посвятила бы себя безраздельно.

Словно пробудившись от грез, госпожа Ганхауз сделала попытку соединить несоединимое:

– Ну, если так, то господину Геку можно предложить членство в Компании, это сполна возместит ему все его затраты.