Текст книги "Князь тумана"

Автор книги: Мартин Мозебах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

23. Лоббисты оказывают нажим

Список приглашенных, который мистер Дуглас составил для большого банкета в честь господина депутата рейхстага доктора Гана (Александр протянул ему, держа в кончиках пальцев, сафьяновую папку, из которой Дуглас извлек большой лист), напоминал заседание какого-то Совета – так много в нем числилось разных советников: коммерции советник Лампадус, коммерции советник Геберт-Цан, юстиции советник Фриспель, тайный советник Доннер, советник от медицины Гарткнох, статский советник Альбертсгофен и советник окружного суда Фритце.

– Заручившись этими людьми, вы заручитесь и Ганом. Все они, э-э, нужные люди.

Произнесенные с запинкой высоким петушиным голосом мистера Дугласа, эти слова прозвучали так, словно он подразумевал нечто прямо противоположное сказанному. Подобные сомнения одолевали Лернера почти при каждом высказывании этого колониального джентльмена. В присутствии Дугласа ему все больше делалось как-то не по себе. В Теодоре говорил простой инстинкт. Ему не нравилось терпеть унижения от человека, которому он платит деньги. Правда, Дугласу Лернер платил не впрямую. Тут дело было немного сложнее. Однако подвешенное состояние, в котором оказалось предприятие по освоению Медвежьего острова, с тех пор как Дуглас величественно объявил, что он его покупает, обходилось дорого. Средств Лернера явно не могло надолго хватить, а, серьезно говоря, эти средства состояли из авансов господина Отто Валя, директора горнодобывающего предприятия Нейкирха и секретного фонда братца Фердинанда. Между тем Бурхард и Кнёр выставили ультимативное требование, чтобы Лернер внес недостающую часть своей доли, составлявшую за вычетом рассчитанных по максимуму затрат на организацию экспедиции (главным пунктом которых было строительство на острове домов) сумму в двадцать пять тысяч марок. Господа Бурхард и Кнёр заявили, что им надоело ждать, высказав свои претензии в благородном тоне ганзейском купцов. Все их раздражение выразилось в словах "в ближайшее время": "В ближайшее время мы, с вашего позволения, ожидаем получить перевод".

К счастью, стояла зима. Вокруг Медвежьего острова громоздились ледяные торосы, отрезавшие к нему доступ. В "Иллюстрированной газете" Лернеру попалась на глаза хорошая гравюра: нагромождение вздыбленных льдин, высящееся вавилонской башней; сталкивающиеся и раскалывающиеся в смертоносном натиске гигантские льдины, заклиниваясь в сплошную стену, громоздились друг на друга; высоту этой горы, образовавшейся среди открытого моря, можно было оценить, сравнив ее с опрокинувшимся трехмачтовым судном, которое в безмолвном грохотании, исходившем от рисунка, крушила, словно игрушечный кораблик вроде "Гельголанда", разбушевавшаяся стихия. Картинка называлась "Крушение надежды". Да! Там, в высоких широтах, рухнуло много надежд, обещавших славу и богатство!

– Для нас, напротив, обстоятельства складываются очень благоприятно, – говорила госпожа Ганхауз. – Единственное, что нам нужно (Шолто в этом совершенно прав), так это немножко попутного ветра со стороны верхов. Бесхозная земля – это действительно дает шанс, но, конечно, есть и определенный риск. От правительства зависит уменьшить этот риск до минимума. Я внимательно изучила все обстоятельства. Доктор Ган в настоящее время играет ведущую роль в области немецкой колониальной политики, во всяком случае в определенной группировке он имеет большое влияние – одним словом, важная фигура.

До знакомства с мистером Шолто Дугласом Лернер поверил бы в его "важность" без разговоров. Сейчас же он воспринимал это как пустую болтовню. Всем "нужным" лицам была свойственна одна общая особенность: каждому надо было сразу дать в руки что-то конкретное. Важные лица в первую очередь отличались деловой хваткой. Для того чтобы они чем-то заинтересовались, им нужно было сперва заплатить. Так что и доктор Ган не станет ничего предпринимать из чистого патриотизма. Депутату рейхстага нельзя, конечно, в открытую предложить бесплатное членство в Компании по освоению Медвежьего острова. Это было бы слишком прямолинейно и грубо. Однако он может взять на себя обязательство закупать все машины, необходимые для устройства горнодобывающего предприятия, на фабрике советника коммерции Лампадуса, компаньоном которого был тесть доктора Гана. Коммерции советник Геберт-Цан представлял те силы либеральной партии, которые выдвинули кандидатуру господина доктора Гана на выборах в рейхстаг. Он занимался производством консервов, бульонных кубиков и пеммикана [24]24
  Пелшикан – продукт, позаимствованный у индейцев Северной Америки; состоит из порошкообразного высушенного мяса, смешанного с жиром и ягодами.


[Закрыть], тем самым он мог внести значительный вклад в питание шахтеров, которым в будущем предстоит зимовать на Медвежьем острове. Он не исключал также возможности создания на острове рыбозавода. Юстиции советник Фриспель был связан с Дугласом личными отношениями. Говорили, что он консультирует Дугласа по правовым вопросам и однажды, как заметила госпожа Ганхауз, «очень ему помог»; это было сказано так многозначительно, что можно было подумать, будто бы этот адвокат вызволил Шолто Дугласа из тюрьмы. Тайный советник Доннер владел раньше тремя газетами и пережил громкое банкротство. В журналистских кругах он по-прежнему сохраняет большое влияние. Многие утверждают, что на самом деле он стоит за «Берлинским биржевым курьером». Медицинский советник Гарткнох оказался элегантным господином и тоже старым знакомцем мистера Шолто Дугласа «по Танганьике». Для госпожи Ганхауз такая характеристика заранее отметала какие бы то ни было вопросы. Статский советник Альбертсгофен и советник окружного суда Фритце оба были в отставке. Что могло заставить прусского советника окружного суда бросить службу? Однако сейчас он был «нужным» лицом, нужнее даже, чем стоящий выше него по рангу Альбертсгофен.

– Я вам сделаю потрясающий стол, молодой человек, – визгливо объявил Дуглас. – Меню составлю я сам, чтобы не осрамиться перед людьми.

– А что мне лучше надеть, Шолто? – спросила госпожа Ганхауз, стараясь как-то по-женски проявить свое удовольствие и радостное волнение перед предстоящим мероприятием.

Лернер нутром чуял, какого усилия над собой потребовал от нее этот наивно-веселый вопрос. С тех пор как Шолто Дуглас заставил ее временно уступить ему Александра, восхищение, с которым она относилась к нему как к своему коммерческому наставнику, несколько померкло. Ей стало нелегко сохранять в общении с ним хотя бы видимость равноправного, товарищеского тона. Но она все же пыталась. Уж если кто-то здесь мог показать пример дисциплинированного поведения, то в первую очередь она, госпожа Ганхауз.

Как опасался Лернер, Дуглас, кажется, нарочно старался довести ее терпение до предела. Если при них в комнату входил Александр, она вздрагивала и старалась заглянуть сыну в глаза, но зачастую ее попытки оставались тщетными. Александр ходил теперь в дорогом костюме и розовом галстуке из толстого шелка, который ярким цветком сиял рядом с еще не повзрослевшим, но уже не свежим его лицом. Его представление о том, каким должен быть личный секретарь, строилось на образе театрального лакея из хорошего дома, в нем смешивались чванство и нагловатость. Вместо того чтобы отвечать матери, он только приподнимал брови и напускал на лицо отсутствующее выражение. "И как он только смеет!" – думал, глядя на него, Лернер.

– Алекс? – спрашивает Шолто пришедшего раздвигать занавески Александра. Дуглас долго проспал и теперь принимал своих друзей, лежа в кровати.

– Сэр? – откликается Александр.

– Fine weather to-day [25]25
  Хорошая погода сегодня (англ.).


[Закрыть], – произносит Дуглас.

– How right you are, sir [26]26
  Вы совершенно правы, сэр (англ.).


[Закрыть], – без запинки отвечает Александр, как обезьяна подражая его произношению, хотя по-английски едва умеет связать несколько слов.

Неужели это тот самый мальчишка, которого госпожа Ганхауз еще совсем недавно наставляла на путь истинный, отвешивая ему материнской рукой пощечину? Пока Шолто не смотрел в ее сторону, госпожа Ганхауз тревожно поглядывала на них, переводя взгляд с одного на другого. Потом снова надевала на лицо свою сияющую улыбку.

Если опустить ниточку в банку с насыщенным раствором квасцов, можно видеть, как нить мгновенно обрастает кристалликами. Атмосфера салона, куда Шолто Дуглас позвал своих гостей, была так насыщена ожиданием, что казалось, оно вот-вот материализуется на бронзовых цепях люстры, висящей под потолком над головами присутствующих. На Шолто Дугласе поверх рубашки с фрачной манишкой была надета шикарная розовая бархатная куртка с гусарскими шнурами, а обут он был в шитые золотом бархатные туфли, подчеркивающие маленькую ступню. Чем меньше Шолто мог позволить себе помышлять о возвращении на родину, тем более подчеркнуто он старался выпячивать чисто английские привычки. Даже рейнгауэр, самое обыкновенное висбаденское вино, он разводил зельтерской и называл эту смесь "Hock and seltzer" [27]27
  Рейнвейн с зельтерской


[Закрыть]. Рядом с ним, на полшага отступя назад, находился Александр, во фраке, с лунообразным ликом, на котором под заплывшим глазом светился сизый фонарь, словно съехавшее на лицо эксцентрическое украшение. Он держался так важно, что, глядя на эту напыщенную спесь, как-то неловко было осведомляться, откуда взялся такой синяк. Оставалось принимать его как нечто естественное.

Вопрос о соответствующем наряде имел для госпожи Ганхауз самое серьезное значение. У нее не было приличного вечернего платья, и не из чего было его сымпровизировать. В ее случае требовалось что-то солидное. Наглость Шолто натолкнула ее на гениальную идею. В похоронном бюро высокого разряда она заказала себе вдовий наряд. Когда гостиничный слуга распахнул перед ней двустворчатую дверь, она явилась на пороге как королева с длинном траурном крепе. При виде нее в зале смолкли все разговоры. Ее приветствовали уважительно, даже почтительно, хотя Шолто и счел необходимым покачать головой и взглянуть на нее с насмешливой улыбкой. Горестно посмотрев на Александра, она заставила себя оторвать взгляд и обратиться к одному из гостей, который случайно оказался рядом:

– У нас сегодня все должно быть без лишних церемоний. Мы просто хотим непринужденно пообщаться с друзьями. Господин статский советник, не желаете ли проводить меня к столу как свою даму? А вы, господа, рассаживайтесь кому как вздумается.

Лернер бросил на нее благодарный и восхищенный взгляд. Она была неподражаема! За этим столом, блистающим серебряными приборами и хрусталем, она держалась так же спокойно, как в отдельном кабинете "Пиковой дамы". Но совладать с общей атмосферой какой-то двусмысленности, которая царила в этом помещении, даже ей оказалось не по плечу. Единственное, что ей оставалось, – это ее игнорировать. Господа приглашенные держались несколько настороженно. Было заметно, что они не привыкли вот так собираться вместе. Их вежливость казалась натянутой и в то же время как бы изучающей. Они приняли приглашение знаменитого господина Дугласа. Наверняка тут можно ожидать какого-то особенного предложения.

В меню значились названия изысканных старых вин. Бургундские и токайские, шерри и шампанское, двухсотлетний портвейн и столетний коньяк следовали друг за другом нескончаемой чередой.

– Так вы, значит, плавали в Ледовитом океане? – задал вопрос, советник окружного суда Фритце, самый молодой из присутствующих, не считая Лернера и Александра, и, не дожидаясь ответа Лернера, тут же процитировал: – "Это – море великое и пространное: там пресмыкающиеся, которым нет числа, животные малые с большими; там плавают корабли, там этот левиафан, которого Ты сотворил играть в нем" [28]28
  Библия. Псалтырь. 103 (25–26).


[Закрыть]. Вы, конечно же, помните это место? Видали вы левиафана?

Статский советник Альбертсгофен, с красным лицом, лоснящимся от сального блеска, ответил, не дав заговорить Лернеру:

– Ну, Фритце, вы прямо как англичанин! Речь идет о колонизации Ледовитого океана, а вы тут цитируете библейские стихи! Демон властолюбия скрывает свое лицо под маской праведности. В этом видна английская склонность приукрашивать действительность с помощью морализаторства, прикрывая им великодержавную политику. Начало, кстати, было положено еще Томасом Мором. Господин Дуглас, как это у вас называется?

– У нас это называется cant [29]29
  Ханжество, лицемерие (англ.).


[Закрыть], – откликнулся Шолто с нескрываемым удовольствием.

Доктор Ган (Лернер только сейчас обратил на него внимание), лицо которого, испещренное дуэльными шрамами, смотрело на мир словно из-за прутьев решетки, иронично подхватил его слова:

– На что имеет полное право народ, который сам себя ставит в образец всему человечеству.

– Так ведь все делают то же самое, – сказал Шолто. – И вы, господа, сами такого же мнения.

– Во всяком случае Англия, будучи морской державой, выступает зачинательницей новой политической революции, – произнес тайный советник Доннер. – Сухопутная держава ограничена пространством, пространство и власть – квазиидентичные понятия. Поэтому мне представляется убедительным новое, венчающее нынешние достижения понятие "крупнопространственного" государства, тогда как, говоря о времени, можно употребить эпитет "великое", но "крупное" не скажешь.

– Венчающее понятие! Венчать или поженить! – воскликнул Фритце. – "Драгая женитьба!" – пропел он на мотив хора из "Набукко" [30]30
  «Набукко» – опера Дж. Верди (1813–1901).


[Закрыть], где поется про «драгую отчизну». – Прошу прощения за мою шутку, – сказал он, обращаясь к госпоже Ганхауз, – вы недавно понесли утрату, похоронив супруга.

– Какое там! Уже давно, – издевательски взвизгнул Шолто.

Доннер непременно желал докончить свою мысль, но среди поднявшегося гвалта не смог добиться, чтобы ему дали слово, и обратился к Лернеру, чтобы в частной беседе с ним завершить свою лекцию:

– Суть власти заключается в ее присутствии, а чтобы присутствовать – требуется пространство. Непроницаемость физических тел представляла собой пространство, а это и есть власть. Именно этому ныне приходит конец. Безграничная проницаемость волн – это уже не власть, а влияние.

– Сегодня мы понимаем под пространством не просто любое мыслимое, не наполненное никаким смысловым содержанием трехмерное пространство. Пространство в нашем понимании – это силовое поле человеческой энергии, деятельности, достигнутых результатов! – Эти слова были выкрикнуты дискантом, который так и взлетел над поднявшимся гвалтом. Доктор Ган, выпятив подбородок, бросал их куда-то в пустоту. Лернер впервые зримо представил себе, что значит "говорить в пустое пространство".

Сейчас перед каждым из гостей лежал на тарелке черный шарик, который был покрыт желейной оболочкой, украшенной сусальным золотом. Под ней, сняв ее вилкой, можно было обнаружить скрюченное птичье тельце, уместившееся, как в яичке, внутри трюфеля.

– Ах, овсянки по-королевски! – воскликнул Геберт-Цан, как и Гарткнох, не участвовавший в беседе.

– Нет, a la Rothschild, – поправил его Дуглас. – Полагаю, из уважения к золоту.

По лицам присутствующих было заметно, что выпито уже много, причем всего вперемешку.

– Завоевателем может быть только тот, кто знает свою добычу лучше, чем она сама, – это было сказано Альбертегофеном в сторону Лернера.

Действительно, время от времени кто-то из гостей обращался к нему с какими-нибудь словами. Но ответить он никогда не успевал. С таким же успехом банкет мог бы происходить без него. Впрочем, нет! Ведь счет за него, конечно, будет предъявлен к оплате Германской Компании по освоению Медвежьего острова.

– На эти деньги мы могли бы целый год прожить в "Монополе", – шепнула ему госпожа Ганхауз, когда они выходили из гостиницы. Она чуть пошатывалась. Ее рука была обтянута ажурной перчаткой. Ему стало больно, когда она пожала ему руку.

В итоге этот вечер принес неплохие результаты. Дуглас только щелкнул пальцами, и Александр неделю спустя вручил матери протокол сто семьдесят седьмого заседания рейхстага. Синим карандашом в нем был отчеркнут следующий диалог: "Депутат Ган: Я не могу не обратиться к господину государственному секретарю со следующим вопросом: как в настоящий момент обстоят дела относительно Медвежьего острова? (Смех в зале.) Доктор граф фон Позадовски-Венер, председатель кабинета министров, государственный секретарь министерства внутренних дел, заместитель рейхсканцлера, уполномоченный представитель при бундесрате: Господа, господин депутат доктор Ган обращает внимание палаты на остров Медвежий. Я воздерживаюсь от обсуждения этой темы, иначе это завело бы нас слишком далеко".

24. Лернер заправляет колониальной политикой

Шолто Дуглас, с тех пор как он вошел в жизнь Лернера, стал задавать ритм всех происходящих событий. Прежде Лернер каждый день совещался с госпожой Ганхауз, составлял письма, прочитывал ей черновики и затем, как правило, переделывал по-новому. Он проводил деловые беседы с господами Бурхардом и Кнёром и с господином Валем в Кёльне, он подгонял господ Мёлльмана и доктора Шрейбнера, заставлял их перерабатывать свои экспертные заключения, чтобы они звучали более завлекательно. Теперь же все, что касалось вырабатывания новых планов и тезисов, перешло исключительно в ведение господина Дугласа. Он сам все обдумывал, а затем сообщал только окончательный результат и, не давая себе труда убеждать Лернера в правильности тех или иных шагов, намечаемых в связи с очередным изменением планов, объявлял о своем решении в приказном тоне. Например: коммерции советнику Геберт-Цану следует направить заключение Шрейбнера, а не Мёлльмана, но почему нужно делать именно так, а не иначе, оставлялось без объяснений, и самое скверное, что госпожа Ганхауз полностью подчинилась новым правилам.

Когда Дуглас в своей тягучей манере принимался что-то вещать, мучительно запинаясь на каждом слове, и Лернер от нетерпения открывал было рот, чтобы докончить за него начатую фразу, она прикладывала палец к губам, преданно глядя в рот Дугласу. Разве не она только что распиналась перед Лернером, расписывая, как высоко она ценит его ум и энергию? Теперь же госпожа Ганхауз словно говорила ему: "Разумеется, я не отказываюсь от этого мнения. Я вами, безусловно, восхищаюсь, но сейчас, пока говорит мистер Дуглас, об этом надо на время забыть". И это притом, что было совершенно неясно, чего, собственно говоря, Шолто Дуглас хочет добиться в связи с Медвежьим островом.

Роскошное предложение, сделанное им в то незабываемое, принесшее с собой столько страданий и счастья утро в отеле "Монополь", было тем духовным капиталом, на котором зиждился авторитет Дугласа в глазах

Лернера и госпожи Ганхауз. Однако об обещанной в то утро сделке, то есть о том, чтобы откупить у них компанию, о чем он объявил тогда внезапно изменившимся голосом, в котором вместо обычных капризно-писклявых интонаций зазвучали вдруг жесткие, стальные нотки, мистер Дуглас давно уже не заводил речи. Уж коли условились о цене, то почему он все откладывает акт покупки? Казалось бы, заплати деньги – и ступай своей дорогой! Он выдвинул свое предложение, получил согласие, о цене никто не торговался – Дуглас сам ее назначил, а Лернер согласился, и вот пожалуйста, теперь вдруг выясняется, что для осуществления сделки требуются все новые и новые подготовительные шаги.

– Что вы хотите? – говорила ему госпожа Ганхауз. – В колониях Шолто ворочал такими делами, где счет прибылям и убыткам шел на миллионы. У него же совершенно иные масштабы!

То есть надо понимать так, что и убытки тоже масштабные. Госпожа Ганхауз познакомилась с ним в Лондоне, когда его чуть было не засудили. С тех пор он полюбил Германию, прежде всего Рейн, а на Рейне – город Висбаден, в котором полно англичан, а в придачу еще и русских.

– Надо бы построить на ничейной земле особые города, исключительно для состоятельных людей из всех стран мира, где паспортом служил бы только банковский счет, все остальное – не важно. Эта идея у меня тоже в работе. С точки зрения климата неплохо подошла бы Южная Африка, но, к сожалению, там сейчас неблагополучно в политическом плане.

Сам Шолто, кажется, считал покупку компании делом решенным и чуть ли не состоявшимся фактом, а Лернер и госпожа Ганхауз, не подписав никакого контракта, превратились из владельцев в служащих мистера Шолто Дугласа.

Так ли это на самом деле? Спрашивать Лернер не смел. Госпожа Ганхауз считала крайне опасным "раздражать Шолто". Она называла его по имени, в то время как Лернер все еще оставался для нее "господином Лернером", иногда разве что "дорогим другом". Дуглас же говорил ей с налетом английского произношения "мадам". В его устах это обращение приобретало какой-то двусмысленный оттенок, словно он отпускает насчет госпожи Ганхауз ядовитую шутку.

Относительно своих передвижений он также держал их в неведении. Иногда, договорившись о встрече с кёльнскими или гамбургскими коммерсантами, он вдруг не появлялся в назначенное время. Тогда Лернеру приходилось заменять его на переговорах, причем ему строго запрещалось ссылаться на Дугласа.

– Не понимаю, почему мы все еще занимаемся тем, что продаем Медвежий остров или участие в компании. Ведь он давным-давно уже продан?! – спрашивал Лернер. – А если мы все еще продолжаем искать инвесторов, то могли бы это делать и без Дугласа.

– Мы много чего могли бы сделать и без него, но с ним это получится лучше, уж поверьте мне, дорогой друг!

Лернер никому так не доверял, как госпоже Ганхауз. Он целиком и полностью находился под ее обаянием. Он слушался ее, даже когда внутренне этому противился, но сейчас его начало тревожить то, что она перестала вдруг быть последней инстанцией. Оказывается, госпожа Ганхауз признает над собой какую-то власть (а может быть, так было всегда?), а тот, кто теперь занял решающую позицию, оказался неприятной личностью.

Между тем вступление в игру еще одной, новой фигуры открывало перед Лернером и новые возможности, расширив его поле деятельности. Семейство, с которым он познакомился в вагоне: директор банка Коре с супругой и безропотной племянницей, – представляло собой тайный козырь в этой игре; и Лернер послал Корсам обещанную фотографию, для того чтобы закрепить за собой эту выигрышную карту, однако пускать ее в ход побоялся. Как ни странно, ответного письма с благодарностью он так и не дождался. Но воспоминание о блистающей переливчатыми павлиньими красками даме развеивало все его сомнения.

За спиной госпожи Ганхауз Лернер связался с Эльфридой Коре. Ведь чем черт не шутит, может быть, банк Корса окажется джокером в этой игре!

"С Медвежьим островом дело по-прежнему не сдвинулось с мертвой точки", – сообщил он в своем письме в шутливом тоне, надеясь, что госпожа Эльфрида оценит его юмор. Она ответила иронично и дружелюбно. В письме содержалась приписка, где она спрашивала, не заезжает ли он иногда в Любек. Он подумал, что стоило бы съездить. Госпожа Ганхауз ведь тоже во всех своих предприятиях следовала тому принципу, что кроме текущего дела на всякий случай всегда надо иметь еще что-нибудь про запас.

В жизни Лернера несколько раз случались моменты, когда он явственно чувствовал перст судьбы. Не желая слишком долго испытывать терпение госпожи Эльфриды, он написал, что шестнадцатого ноября будет в Любеке "по делам". Можно ли с ней повидаться? Шестнадцатого ноября госпожа Ганхауз и Шолто собирались уехать в Штутгарт. Но выбранная Лернером дата не зависела от их поездки. Он просто хотел указать какой-то определенный день, но так, чтобы нельзя было подумать, будто он едет в Любек специально ради свидания с госпожой Коре. Если ей этот день не подойдет, он может проявить гибкость и назначить другой. Не успел он опустить в ящик письмо, как вдруг его срочно вызвал в Висбаден Шолто Дуглас, потребовав, чтобы Лернер явился к нему в гостиницу "Роза".

С Лернером Дуглас не разводил церемоний. Он принял Теодора после парной бани, закутав свои белесые телеса в турецкий халат с кисточками. Чтобы не простудиться, он замотал голову чалмой.

– Дело тронулось! – визгливо крикнул он Теодору с оттоманки, едва тот показался на пороге. – Герцог-регент Мекленбурга, почетный председатель Германского колониального общества, предлагает выступить с докладом о Медвежьем острове.

Если бы удалось привлечь на свою сторону герцога, продолжал Дуглас, это послужило бы прочной основой всего предприятия. Герцог ходил с Дугласом на охоту в Танганьике. Их связывает охотничье братство. В таком деле, как этот доклад, герцог никогда не откажет Дугласу!

– Завтра вечером во дворце в Шверине. Докладчик выступает во фраке. В мундире, конечно, было бы лучше, но, как ни жаль, вы человек безмундирный. Эти господа не любят, когда штатские предлагают им оккупировать какие-то земли. Так что, молодой человек, уж постарайтесь быть убедительным!

Во Франкфурте Лернера ждала телеграмма от Эльфриды Коре. В этот день она будет на большом костюмированном балу у советника коммерции Граугофа в Шверине. И тут Лернер окончательно уверовал, что эта поездка принесет ему удачу.

Тему свою он знал назубок. Все расчеты, которые вытекали из экспертных заключений специалистов по горному делу, он не раз уже без запинки отбарабанивал на совещаниях с теми господами, которых приводила госпожа Ганхауз. Впрочем, этот момент никем и не подвергался сомнению. Поразительно, насколько мало всех волновали конкретные данные, относящиеся к Медвежьему острову! Казалось, люди не придают никакого значения тому, есть ли на Медвежьем острове хваленые залежи угля и действительно ли их добыча и транспортировка настолько просты, как он рассказывал. Лернера всегда выслушивали с должным уважением, но никто по-настоящему не вникал в суть дела. Удивительно, что Бурхарт и Кнёр поддались на уговоры и согласились вложить свои деньги. Сейчас они в этом горячо раскаивались и с удовольствием, если бы только могли, вышли бы из компании.

Туман, которым был окутан остров, служил вроде ватной упаковки, и эта вата делала его недоступным и нереальным. Вероятно, людям было странно представить себе, что уголь скрыт на Медвежьем острове подо льдом и снегом, подобно тому как в блюде, называемом "Ile flottante" [31]31
  Плавучий остров (фр.).


[Закрыть], шоколадное озеро спрятано под меренгово-сливочным слоем. Шолто Дуглас был прав: если Медвежьим островом заинтересуется герцог, то немецкие коммерсанты преодолеют свою опасливость и рискнут вложить деньги в предприятие, расположенное на ничейной земле, так как Германское колониальное общество, в котором председательствовал герцог, обеспечивало таким начинаниям политическую и дипломатическую поддержку.

В поезде Лернер набросал на нескольких листках почтовой бумаги вступительную часть своего доклада. Со школьных лет он крепко запомнил, что сочинение должно состоять из вступления, основной части и заключения. Основную часть он сумеет сказать экспромтом. А как свободно польется его речь при одной мысли о том, что поздно вечером он будет у Эльфриды!

"Ваше высочество, – написал Лернер, зачеркнул и переправил на "ваши высочества", подумав, что там могут присутствовать и другие члены семейства. – Получив предложение его высочества герцога-регента Йоганна-Альбрехта выступить с докладом здесь, в Шверине, перед высокочтимыми членами Германского колониального общества, я не мог отказаться от этой почетной задачи… – Не мог отказаться? Нет, не мог не взяться! – …Не мог не взяться за эту почетную задачу, несмотря на то что срок был назначен через два дня и я к тому же был сильно занят другими неотложными делами, вследствие чего у меня, учитывая, что я новичок в ораторском искусстве, было слишком мало времени на подготовку".

Перечитав эти строки, он остался ими чрезвычайно доволен. Из них следовало, что он человек дела, а не какой-нибудь пустозвон. Пускай и в высших сферах знают, что в ожидании аудиенции Лернер не бил баклуши и при своем плотном деловом графике с трудом урвал время для подготовки реферата, что тоже не вредно лишний раз подчеркнуть.

"Что касается формы изложения, я вынужден полагаться на снисходительность высокочтимого собрания. Хотя должен заметить, что сообщаемые мною факты и приводимые цифры опираются на четырехлетние труды… – Или написать лучше "многолетние"? И то и другое не соответствовало истине, но "много" звучит гораздо солиднее и в то же время не так определенно, как принятая после совещания с госпожой Ганхауз цифра "четыре". – …многолетние серьезные труды, посвященные изучению данного предмета, и потому могу со спокойной совестью поручиться за точность по каждому пункту предлагаемого доклада. "Германские экономические интересы на острове Медвежьем" – название доклада звучит, казалось бы, несколько смело… – Нет, это надо сразу же вычеркнуть! Не надо внушать публике критические настроения! – …Звучит гордо! Однако я льщу себя надеждой, что к концу доклада сумею убедить всех вас, что речь идет о существенных интересах Германии в европейской части Ледовитого океана и что в настоящий момент, когда в области научных исследований сделано почти все возможное, первостепенное значение приобретает вопрос о хозяйственном использовании имеющихся там ресурсов. Поэтому пришло время, когда Германскому колониальному обществу пора внести этот пункт в повестку дня… – Не слишком ли это будет похоже на назойливый совет? Не слишком ли грубо сказано? Наверное, такому господину следует "предложить к рассмотрению" или "предоставить на милостивое усмотрение" – одним словом, рассыпаться в почтительных словесах, которые обеспечили бы герцогу возможность достойного отступления, не вынуждая его говорить "да" или "нет"? Ладно, этот пассаж мы пригладим, подпустим елея, однако так, чтобы не слишком ослабить смысл своего обращения. – Следует учитывать, что особые политические условия, сложившиеся в землях Европейского Заполярья, позволяют любой заинтересованной стране (здесь имелась в виду Россия, представленная капитаном Абакой) развернуть энергичную агитационную кампанию, направленную на то, чтобы подтолкнуть свое правительство к полной или частичной аннексии той или иной территории. Однако наиболее эффективными с точки зрения последующего принятия политических решений, не исключающих в дальнейшем присоединение данной территории, могут стать не политические действия, а действия экономического характера, подкрепленные возведением соответствующих сооружений… – "соответствующие сооружения" из письма рейхсканцлера с некоторых пор заняли прочное место в лексиконе Лернера, – обладающих проверенной рентабельностью. – Дескать, не бойтесь, господа политические деятели! Вы получите этого жирного гуся готовеньким, другие его для вас откормят. Сила этого аргумента не вызывала сомнений у госпожи Ганхауз, она была уверена, что это убедит герцога, то же самое внушал Лернеру, лежа на оттоманке, Шолто Дуглас, сопровождая свои слова вялыми мановениями расслабленной руки. – Здесь больше, чем где бы то ни было, действует принцип: сперва купец, за ним и флаг! Но я бы к этому еще прибавил…"