Текст книги "Знаменитые эмигранты из России"

Автор книги: Марк Рейтман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Абстракции Александра Архипенко

Александр Архипенко – первый скульптор нашего столетия, который осознал форму как иллюзию и исследовал эту тайну всю жизнь.

Кэтрин Кух

Архипенко Александр – 30.05.1887–25.02.1964 г.

Скульптор и художник, работавший в новом стиле, где изображение человеческой натуры было подчинено формальной композиции пустот и геометрических тел.

Окончив школу в Киеве, Архипенко поступил в Школу изящных искусств в Париже (1908 год), где и увлекся кубистическим направлением в искусстве.

С 1921 по 1923 год изучал искусство в Берлине, затем переехал в Ныо-Йорк.

Абстрактные скульптуры Архипенко характеризуются особым ритмическим движением, они отмечены первобытной жизненной силой.

В 1912 году он сделал первый коллаж в скульптуре («Medranos» – расположенные по кругу фигуры из разноцветного стекла, дерева и металла).

У Запада есть основания для серьезного иска к России: мало того, что ее представители Казимир Малевич и Василий Кандинский разрушили стройный храм классической живописи и поставили на его месте сомнительный идол живописи абстрактной, еще и Александр Архипенко проделал то же со скульптурой! Самое верное дело для России – это кричать о тлетворном влиянии Запада, что она сейчас делает сызнова: ведь Малевич и ТТТагял родом из Белоруссии, а Архипенко – всегда считал себя украинцем. Обе страны называют себя сейчас европейскими в отличие от азиатской России… Правда, раньше под тлетворным влиянием Запада понималось нечто иное, но навести легкую ретушь на лозунги недолго. Разберемся пока с Архипенко.

Он родился в 1887 г. в Киеве – в столице Украины, а еще раньше всей Руси. Семья имела давнюю традицию связи с искусством и жизнью: дед Александра по отцу был иконописцем, а отец – инженером-механиком и изобретателем. Мать Прасковья Махова была, по-видимому, русской.

Два важных года, 13–14 лет, он провел в постели: в результате велосипедной аварии сломал ногу. Все это время копировал рисунки Микеланджело с книги, подаренной отцом. Подобно Леонардо, он на всю жизнь включил в круг своих жизненных интересов математику и технику, хотя и отдал, не без внутренней борьбы, пальму первенства искусству, поступив в Киевское художественное училище. Основное влияние на него в это время оказывали византийское искусство, проза Леонида Андреева и первая русская революция 1905 г. Училище он не окончил: его в том же году исключили за критику академизма и старомодности учителей.

После краткого пребывания в Москве и участия в нескольких групповых выставках в 1908 г. он в Париже. Там за короткое время создал новаторские скульптуры «Сидящая черная фигура», «Сезанна» и «Женщина с головой на коленях».

В 1910–1914 гг. он был участником «Салона Независимых» и стал одним из членов «Золотой секции», которая включала Пикассо, Брака и Делоне. Позднее, уже в американский период его творчества, часто охочие до броских сопоставлений американцы сравнивали Архипенко с Пикассо, говоря, что он сделал со скульптурой то, что Пикассо с живописью. (Мода на Малевича и Кандинского тогда еще до США не докатилась.)

В 1912 г. Архипенко открыл в Париже собственную школу ваяния. Сквозь рафинированную современную форму его работ, особенно в гравюрах, проглядывал украинский народный мотив. Кроме того, он сам всегда называл себя украинцем.

В 1913 г. на выставке в Нью-Йорке в Арсенале он представлен сразу четырьмя скульптурами и пятью рисунками. В следующем году он создает «Боксеров», наиболее абстрактную скульптуру того времени. В нагроможденных округлых объемах угадываются две мужские фигуры, поглощенные схваткой. Выставка кубистов в Париже включала уже пять скульптур Архипенко.

После окончания войны творчество Архипенко получает новый мощный импульс в виде моновыставки на Биеннале (Венеция) и выставки «Золотой секции» в галерее Вайль (Париж), Брюсселе и Женеве. В 1921 г. Архипенко женится на Анжелике Бруно-Шмиц, немецком скульпторе, и почти три года живет в Германии. На скульптурном портрете жены несколько вертикальных линий из крашеной глины передают ощущение чего– то нежно любимого и тонкого. Тогда же в США выходит первая монография о нем. Так что два года спустя он мог уже спокойно открывать школу в Нью-Йорке и через пять лет в обстановке устойчивого успеха стал американским гражданином.

Абстрактное искусство всегда было объектом споров. Это в особенности относится к скульптуре, а в области скульптуры – к монументам, установленным в местах большого скопления людей, не всегда либеральных в отношении современных веяний в искусстве. Это справедливо и в отношении А. Архипенко. Еще в Париже его выставочные работы стали объектом самой обидной, но и одновременно самой почетной критики – карикатур в парижских газетах. Известно, что по крайней мере политики иногда заказывают карикатуры на себя, чтобы поднять свою популярность. Наверное, то же относится и к художникам. Но у Архипенко не было нужды кого-то нанимать – карикатуристы сами рвались к его скульптурам, умножая и без того немалую известность художника.

Архипенко не только лепил скульптуры, рисовал и гравировал, но и выступал с лекциями по университетским центрам США. Однажды он даже на два года перевел свою школу в Чикаго. Причем он весьма нередко творил в стиле «ретро», выдавая вполне реалистические гравюры и скульптуры. Подчас это делалось с очевидной целью показать, что абстрактный характер его работ не вызван недостатком профессионализма.

В 1960 г. он выпустил книгу «50 созидательных лет в искусстве» и, поскольку его жена давно умерла, женился вторично на своей бывшей ученице. Жена оказалась хорошей душеприказчицей художника и еще много лет не переставала издавать оставшиеся после него материалы. В 1964 г., вскоре после окончания своей последней скульптуры «Царь Соломон», Архипенко умер.

В Америке сейчас он пользуется признанием как тонкий и своеобразный мастер, пионер абстракции в скульптурном искусстве и даровитый график. Много его работ имеется в Музее современного искусства в Нью-Йорке, Национальной галерее США, Бостонском музее изящных искусств и других коллекциях.

Одна из наиболее представительных коллекций скульптур и картин Архипенко находится в Художественном музее в Тель-Авиве. В нее попали, в частности, ранние, еще неабстрактные произведения из коллекций еврейских собирателей произведений искусства из гитлеровской Германии, где искусство Архипенко было запрещено как расово неполноценное из-за славянского происхождения художника. Многие произведения скульптора исчезли во время войны и представлены лишь своими фотографиями.

Не все, созданное Архипенко, выдержало испытание временем. За бортом истории искусства оказались его опыты по «динамическим рисункам» и «архипентура» – изобретенный им аппарат для демонстрации картин, посвященный Т. Эдисону и А. Эйнштейну и наделавший много шума на выставках в 20-е годы.

Лавры основателя абстрактной скульптуры делил в «Гролиере» с Архипенко Наум Габо (1890–1977), который представлял «конструктивизм» (стиль Архипенко названия не имел), и с 1946 г. жил в США. Но этот скульптор, живописец и архитектор (в Гарварде он недолго преподавал именно архитектуру) – тоже россиянин. Родился в г. Брянске, в сердце России: покинул ее в 1926 г. Есть там еще и автор современных гравюр Татьяна Гросман. Почему-то совершенно не представлена в «Гролиере» русская станковая живопись. Они, конечно, ни Малевич, ни Кандинский, ни Шагал до Америки не добрались. Но и без них я найду тройку имен, которые не грех подать американскому читателю!

Сергей Рахманинов: одиночество в толпе

Если бы ничтожная кокетка Джульетта Гвичарди ответила на любовь Бетховена, это сделало бы его жизнь гораздо счастливее; но у нас не было бы «Лунной сонаты».

Дмитрий Кабалевский

Рахманинов Сергей Васильевич – родился 20 марта 1873 г. в имении Онег (Семеново) Новгородской области, умер 28 марта 1943 г. в Беверли Хиле, штат Калифорния, США.

Игрой на фортепиано начал заниматься с 4–5 лет с матерью, затем с педагогом А. Д. Орнатской. С 1882 года учился в Петербургской консерватории у В. В. Демянского, с 1886 года – в Московской консерватории у Н. С. Зверева и А. И. Зилоти, С. И. Танеева и А. С. Аренского. Окончил Московскую консерваторию по классам: фортепиано в 1891 году, композиции – в 1892 году.

Дипломная работа Рахманинова – одноактная опера «Атеко» (либретто В. И. Немировича-Данченко по поэме А. С. Пушкина «Цыгане»). Поставлена в Большом театре в Москве в 1892 году. Рахманинов сочинил целый ряд симфоний, фортепианных концертов, романсов и других музыкальных произведений, в том числе поэму «Колокол» для оркестра, хора и солистов (1913 г.) Кроме «Алеко» сочинил еще две оперы: «Скупой рыцарь» по А. С. Пушкину и «Франческа да Римини» по Данте.

С 1900 года постоянно гастролировал как пианист и дирижер в России и за границей, главным образом в странах Европы, в США и Канаде. В декабре 1917 года Рахманинов поехал на гастроли по Скандинавии, а в 1918 году переселился в США. С 1918 по 1943 г. занимался преимущественно концертно-пианистической деятельностью в США и Европе. В 1941–1942 гг. выступил с концертами, сборы от которых передал в фонд помощи Советской Армии.

В конце декабря достопамятного 17-го он был одним из последних, кто покинул Россию, пользуясь старорежимной российской визой. Старорежимный русский паспортный чиновник на шведской границе с Республикой Финляндией, уже месяц как не входившей в Российскую республику, пожелал «господину Рахманинову» успешных гастролей в Стокгольме. Хорошо еще, что он не сказал «гражданину Рахманинову». Это слово успело ему насточертеть уже на домовых собраниях, когда утверждался график дежурств по охране здания от грабителей – по его мнению, когда-то городовые, ныне уже разогнанные, справлялись с этим куда как успешнее.

Род Рахманиновых для России иностранный. В общем, как у Пушкина, поскреби русского, и ты найдешь, – нет, правда, не татарина, как может показаться по фамилии, но молдаванина: в XIV–XVI вв. из рода Драгош два века выходили господари независимой Молдовы. С той давней поры фамилия обрусела, стали Рахманиновы новгородскими дворянами и служили больше по военной части.

Колыбелью его был Новгородский край, самое сердце Древней Руси. Сергей Васильевич Рахманинов родился в имении Онег 20 марта 1873 года. Имение это принадлежало прежде родне его матери, Любови Петровны Бутаковой, и принесено было в качестве приданого в семью Рахманиновых.

Немалое влияние на творчество любого композитора оказывают впечатления детства. Сергей Васильевич также не был в этом смысле исключением. Прежде всего и дед, и отец его очень любили музыку. Дед занимался композицией и прекрасно играл на фортепиано, принимая даже время от времени участие в любительских концертах. Отец же был не только способным музыкантом, но и импровизатором. Он часами мог играть собственные мелодии, причем некоторые темы использовал позже Сергей в своих сочинениях. Семейное предание гласит, что четырехлетний Сережа играл на фортепиано вместе с отцом в четыре руки.

К сожалению, следует признать, что Василий Аркадьевич, отец будущего композитора, не обладал в достаточной степени ни деловыми качествами (что очень скоро повлекло за собой продажу имения жены), ни особенным влиянием на детей, хотя отцом он был нежным и любящим. Сережа не был духовно близок ни матери, ни отцу. Зато он очень полюбил свою бабушку с материнской стороны, Софью Александровну Бутакову. Когда семья вынуждена была переехать в Петербург, поскольку Василий Аркадьевич должен был поступить на службу, чтобы сколько-нибудь достойно содержать семью, Сережа часто навещал Софью Александровну, и каждое лето непременно отправлялся в ее нижегородское имение. Именно здесь он вплотную соприкоснулся с русскими народными песнями, с жизнью русского села, с потрясающей красотой российской природы. Вне всякого сомнения, это оказало значительное влияние на его творчество. Он сказал как-то: «…за исключением нескольких модернистов, все русские композиторы глубоко впитали дух русской поэзии». А ведь кроме этого были еще и церковные колокола, и голоса певчих – голоса самой России!

Музыкой с маленьким Сережей начала заниматься его мать, заметившая, с каким удовольствием мальчик слушает игру на рояле. А вскоре ее сменила профессиональная учительница музыки А. Д. Орнатская.

Но вот семейство переезжает в Петербург. Мальчика записывают в консерваторию к одному из тех трудолюбивых, но совершенно замотанных преподавателей, которые все силы свои отдавали занятиям с малоспособными учениками, на долю же детей по-настоящему одаренных не оставалось почти ничего. Сережу Рахманинова это, однако, не слишком удручало. Он очень быстро обнаружил, что родители не собираются лично проверять, чем он занимается в течение дня, поэтому каждое утро (зимой) он проводил на катке, самозабвенно совершенствуясь в этом виде спорта. По общеобразовательным предметам он в результате успевал еле-еле, только музыкальные всегда сдавал с легкостью. А получив табель, усеянный частоколом из единиц, он быстренько уверенной рукой пририсовывал единицам недостающие палочки, превращая их в четверки. Трудно сказать, сколько бы это еще могло продолжаться, но в один прекрасный день (Сереже было тогда двенадцать лет) в Петербург приехал его двоюродный брат Александр Ильич Зилоти. Он был старше Сережи на десять лет, но уже успел стать известным пианистом (он учился у Листа и Рубинштейна). Он послушал игру своего юного родственника, который уже тогда прекрасно импровизировал, и предложил отправить его в Москву к прекрасному педагогу Звереву. Вот так и случилось, что Сереже – к величайшему его сожалению – пришлось распрощаться с вольной жизнью в Петербурге. В Москве его ждала настоящая работа.

Николай Сергеевич Зверев по-настоящему любил детей и свою профессию. Он отличался редким бескорыстием: одаренные дети, чьи родители не в состоянии были платить за обучение, жили у него дома, причем он не просто занимался с ними музыкой и композицией, но и водил их в театры и на концерты, стремясь развивать в них любовь к прекрасному. Более того, он нанимал им учителей, занимавшихся с детьми иностранными языками, и сам платил за это обучение. Так что с наставником Рахманинову повезло просто на редкость.

В этой жизни не было места лени, а отлынивать от занятий под каким бы то ни было предлогом просто не представлялось возможным: уж очень Зверев был суров. Как ни странно, эта его суровость никого не обижала; ведь заботился он о детях лучше, чем иные родители. Неудивительно поэтому, что Сережа очень быстро расстался со своими петербургскими привычками и научился работать по-настоящему.

Но кроме суровых будней были еще знаменитые зверевские вечера, на которые приглашались известные пианисты и композиторы. Обыкновенно на таких вечерах ученики Зверева выступали перед гостями (а гости были действительно именитые: Чайковский, А. Рубинштейн, Танеев и другие). Иногда за рояль садился и кто-нибудь из гостей; Сережа очарован был музыкой Петра Ильича Чайковского, а также игрой Рубинштейна, появлявшегося на вечерах во время своих приездов в Москву. Рахманинов рассказывал: «Вот как мы учились играть в России: Рубинштейн давал свои Исторические концерты в Петербурге и Москве. Он, бывало, выйдет на эстраду и скажет: «Каждая нотка у Шопена – чистое золото. Слушайте!» И он играл, а мы слушали».

Проучившись у Зверева три года, Рахманинов перешел в старший класс, которым руководил его родственник Зилоти. Однако еще ко времени его обучения в младших классах относятся его первые самостоятельные сочинения – три ноктюрна для фортепиано. Все более и более пристально за развитием молодого таланта следил Чайковский, понимая, что мальчика ожидает блестящее будущее. Композитор всячески помогал Сереже, давал советы по композиции, а Сережа, в свою очередь, продолжал восхищаться творчеством Чайковского, черпая в нем источники вдохновения.

Уже тогда виртуозность игры Рахманинова отмечали окружающие, хотя ему было далеко еще до того уровня мастерства, которым он отличался уже в зрелости. Он необычайно легко запоминал с первого раза – причем только на слух – сложнейшие произведения самых разных композиторов.

Перейдя в класс Зилоти, Рахманинов некоторое время продолжал еще жить у Зверева, но недолго. Глупейшее недоразумение послужило причиной их разрыва: учась в старшем классе, Рахманинов должен был много заниматься композицией, а в доме Зверева, где постоянно занимались другие ученики, это не представлялось возможным, попросту трудно было сосредоточиться. Рахманинов решился поговорить с учителем и попросить у него предоставить в его распоряжение отдельную комнату с роялем. Несомненно, что Сережа не смог внятно объяснить причину своей, на первый взгляд, несколько нахальной просьбы. Учитель вспылил. Тогда Рахманинов объявил ему о том, что вынужден будет оставить его квартиру. Сказано – сделано, но у Сережи совсем не было денег, родители же по-прежнему жили в Петербурге. К счастью, в Москве жила его тетка, сестра отца, Варвара Аркадьевна Сатина. Она и согласилась принять у себя одаренного племянника, предоставив в его распоряжение инструмент и отдельную комнату. Одна из дочерей Сатиной, Наташа, станет впоследствии его женой.

В те годы Сережа был очень застенчив и не слишком общителен. В общем-то удивляться этому обстоятельству не приходится: он жил чрезвычайно напряженной внутренней жизнью, когда он не сидел за инструментом, музыка звучала в его голове. Да и к тому же он слишком рано оказался предоставлен самому себе, фактически лишившись семьи, и должен был сам принимать важные решения. Впрочем, в кругу хороших своих друзей и близких людей Рахманинов забывал о своей застенчивости. Но что интересно, он никогда, даже и в зрелом возрасте, ни с кем не обсуждал будущие свои произведения, над которыми в тот или иной момент работал.

Заканчивается последний год обучения в консерватории. Выпускникам-композиторам за шесть недель до экзамена выдавалось либретто, по которому нужно было написать оперу. Рахманинов получил либретто «Алеко». Тема привела его в чрезвычайное восхищение; опера готова была уже через семнадцать дней.

Экзаменаторы сочли партитуру блестящей; кроме того, на выпускном экзамене Рахманинова ждала еще одна радость: присутствовавший в зале Зверев настолько был восхищен успехами своего ученика, что сам подошел к нему, поздравил и преподнес свои золотые часы, которые Рахманинов всю свою жизнь очень берег.

По окончании консерватории Рахманинов удостоился большой золотой медали (отличие, которым до него были отмечены всего два выпускника).

Об уровне композиторского мастерства выпускника консерватории Сергея Рахманинова свидетельствует предложение, сделанное ему Чайковским. «Во время одной из репетиций, – говорит Рахманинов, – Чайковский сказал мне: «Я только что закончил двухактную оперу «Иоланта», которая недостаточно длинна, чтобы занять целый вечер. Вы не будете возражать, если она будет исполняться вместе с вашей оперой?» Он буквально так и сказал: «Вы не будете возражать?» Ему было пятьдесят три года, он был знаменитый композитор, а я – новичок двадцати одного года». Чайковский, конечно, присутствовал на премьере «Алеко», по его же настоянию приехал из Петербурга директор театров Всеволжский. По окончании оперы Чайковский, высунувшись из ложи, аплодировал изо всех сил, по своей доброте; он понимал, как это должно было помочь начинающему композитору. Так начался его полет.

Итак, консерватория осталась позади. Рахманинов продолжает совершенствоваться, круг его интересов становится теперь значительно шире. Он продолжает восхищаться Чайковским, но теперь все больше внимания уделяет произведениям Римского-Корсакова, а также Грига, Шопена и Шумана. Он много читает, ходит в театры. Иногда, правда, его настигает чувство одиночества и тоски, ему кажется, что душа его пуста, написать ничего стоящего он не в состоянии. Ко всему прочему у Сергея Васильевича просто-напросто не было денег, то есть не было в полном смысле этого слова, он не в состоянии был купить себе зимнюю одежду. Время от времени издатели предлагали ему напечатать кое-какие его произведения, но денег это приносило немного, они быстро кончались. Все это привело к тому, что Рахманинов принял решение поступить преподавателем музыки. Ему предложили место в Мариинском женском институте, а через некоторое время – еще и в Екатерининском и Елизаветинском. Само собой, способных учениц у него здесь почти не было, поэтому работа эта очень быстро превратилась для него в наказание. У нее был только один положительный момент: она давала заработок.

Постепенно, однако, жизнь налаживается. Рахманинова приглашают выступить на Электрической выставке, об этом его выступлении весьма положительно отзывается пресса. Его начинают приглашать на гастроли в провинцию. Во время своих концертов Рахманинов все чаще играет собственные произведения; осенью 1893 года в Киеве он дирижирует «Алеко». Все более интенсивно занимается в эти годы Рахманинов композиторской деятельностью; за пять лет он создает около шестидесяти произведений, из них несколько крупных.

Стасов заметил как-то: «Рахманинов очень свежий, светлый и плавный талант с новомосковским особым отпечатком, и звонит с новой колокольни и колокола у него новые».

И вот – первый серьезный провал. Рахманинов пишет свою первую симфонию. В жизни любого композитора это едва ли не самый важный момент; Рахманинов глубоко это осознает и работает над своим детищем так, как это ему свойственно, днем и ночью, доводя ее до совершенства. Он сыграл ее нескольким друзьям, те пришли в восхищение. И вот при первом же исполнении произведение это провалилось. Почему? Рахманинов терзался мыслью, что недостаточно хорошо поработал над оркестровкой, а может быть, и сама по себе симфония ничего не стоит. Одна из родственниц Рахманинова JI. Д. Ростовцева (Скалон), присутствовавшая в Петербурге на премьере, состоявшейся 15 марта 1897 года, вспоминает: «Как сейчас вижу я всю обстановку концерта. В зале сидят Цезарь Антонович Кюи, Стасов, Беляев, Направник и другие видные критики и музыканты. Сережа забрался на витую лестницу, ведущую из зала на хоры.

Глазунов флегматично стоял у дирижерского пульта и так же флегматично провел всю симфонию. Он ее провалил. Кюи все время качал головой и пожимал плечами, Стасов и Беляев неодобрительно переглядывались. Мы же, три сестры и Наташа (имеется в виду Наташа Сатина), молча злились на Глазунова и всю публику, которая ничего не поняла. А наш бедный Сережа корчился на лестнице и не мог себе простить, что не сам дирижировал своим произведением, а поручил ее исполнение Глазунову».

В этом последнем обстоятельстве, по всей видимости, и крылась причина провала. Глазунов действительно был еще недостаточно опытным дирижером. Самое же худшее заключалось в том, что сам Рахманинов на какое-то время разочаровался в этом своем произведении. По прошествии нескольких недель после этого события Рахманинов писал, что до сих пор не может разобраться в своих впечатлениях. «Верно только то, что меня совсем не трогает неуспех, что меня совсем не обескураживает руготня газет, – но зато меня глубоко огорчает и на меня тяжело действует то, что мне самому моя симфония, несмотря на то, что я ее очень любил раньше, сейчас люблю, после первой же репетиции совсем не понравилась. Значит, плохая инструментовка, скажете Вы. Но я уверен, отвечу я, что хорошая музыка будет «просвечивать» сквозь плохую инструментовку, а я не нахожу, чтоб инструментовка была совсем неудачна. Остаются, значит, два предположения. Или я, как некоторые авторы, отношусь незаслуженно пристрастно к этому сочинению, или эго сочинение было плохо исполнено. А это действительно было так… Не потому ли и моим приятелям, ездившим в Петербург, она не понравилась… хотя, когда я сам играл им ее, они говорили другое».

Как бы то ни было, симфония, безусловно, не заслуживала столь резких отзывов критики, при жизни Рахманинова больше ни разу не исполнялась. Партитура ее была утеряна и восстановлена лишь значительно позже по оркестровым голосам. Реставрацией симфония обязана Б. Г. Шальману, работавшему под руководством А. В. Гаука. После этого произведение было с большим успехом исполнено А. В. Гауком.

Но все это было потом, а пока неудача ввергла композитора в глубокий творческий кризис. Он утратил веру в себя, сочинять ему больше не хотелось, его терзали бесконечные сомнения: быть может, он вообще ни на что по-настоящему талантливое не способен? Или неверен избранный им путь? Временами он утешал себя, что всему виной скверное исполнение, но уверенности в этом не было. Кризис оказался настолько серьезным, что Рахманинов тяжело заболел, у него началась острая невралгия. Малейшее движение причиняло невыносимую боль. Его близкие были страшно обеспокоены его состоянием, Наташа Сатина просто не находила себе места. JI. Д. Ростовцева рассказывает о том, как у семейства возник план, как перевезти Сережу в имение Игнатово. Сергея Васильевича уложили в тарантас, со всех сторон обложив подушками, чтобы смягчить боль, которая при каждом толчке была ужасной. Однако страдания оказались ненапрасными: условия в имении были превосходными, сестры нежно заботились о больном; Рахманинов мало-помалу начал поправляться. Все вместе много гуляли, Сережа катался на лодке, пил кумыс, а вечерами устраивал для всего семейства домашние концерты, играя музыку самую разную, от Вагнера до Иоганна Штрауса.

Итак, физическое состояние улучшилось, но морально все оставалось по-прежнему. Музыку Рахманинов писать перестал, перед ним встала весьма насущная проблема: нужно было как-то зарабатывать себе на жизнь. Устроиться в консерваторию надежды не было, поскольку Зилоти некоторое время назад рассорился с руководством; неприязнь же к нему автоматически переносилась и на его ученика. Брать частные уроки или, как и раньше, преподавать в институтах? Это очень трудно, да и денег приносит уж очень немного. И вот тут удача улыбнулась Рахманинову: С. И. Мамонтов пригласил Сергея Васильевича в свою частную оперу вторым дирижером, пока что на один сезон, 1897–1898 гг.

Предложение это не просто пришлось кстати, но и явилось в самом деле настоящей удачей: театр Мамонтова пользовался большой популярностью (именно здесь, кстати, было поставлено впервые несколько опер Римского-Корсакова). Здесь пели Шаляпин и Забела-Врубель, здесь работали художники Васнецов, Поленов, Серов, Врубель.

Излишне поэтому говорить, как обрадовало это предложение Рахманинова. Правда, первые шаги молодого дирижера оказались не слишком удачными. Рахманинов должен был дебютировать в «Иване Сусанине», а поскольку и музыканты и дирижер оперу знали прекрасно, решено было ограничиться всего одной репетицией, состоявшейся утром, в день спектакля. Репетиция прошла, однако, крайне неудачно, причем Рахманинов не мог понять причины. Первый дирижер, некий итальянец, не был расположен помочь дебютанту, опасаясь конкуренции. Поэтому Рахманинов вынужден был отказаться от выступления в этот вечер. Но во время спектакля Сергей Васильевич уяснил себе причину своей неудачи: дело в том, что он ограничивался лишь тем, что давал указания оркестру, считая, что певцы в этом не нуждаются, поскольку хорошо знают оперу. А итальянский дирижер давал указания и певцам тоже, только и всего. Поняв это, Рахманинов успокоился и через некоторое время (а именно 12 октября) успешно дебютировал в опере Сен-Санса «Самсон и Дал ила». Один из музыкальных критиков от «Московских ведомостей» писал: «Главная заслуга г. Рахманинова в том, что он сумел изменить оркестровую звучность частной оперы до неузнаваемости!.. оркестр звучит у него совсем особенно: мягко, не заглушая пения, и в то же время до мелочей тонко, точно это специально – симфоническая музыка, а не оперный аккомпанемент… Публика оценила г. Рахманинова и в течение всего вечера многократно вызывала его».

В течение этого сезона Рахманинову довелось дирижировать «Русалкой» Даргомыжского, «Майской ночью» Римского-Корсакова, «Кармен» Бизе и еще несколькими другими. Удручало его то обстоятельство, что все оперы ставились наспех, что противоречило его собственному стремлению к совершенству. Кроме того, приходилось дирижировать довольно слабым составом исполнителей. Поэтому на следующий сезон Рахманинов к Мамонтову уже не вернулся.

Тем не менее сезон в мамонтовской опере не пропал впустую: Рахманинов приобрел столь необходимый ему опыт, а кроме того, познакомился со многими видными деятелями искусства, среди которых был и Шаляпин. Дружба с Шаляпиным продолжалась всю жизнь. «Он пел так, как Толстой писал», – говорил о Шаляпине Рахманинов. Потом они не раз выступали вместе, как на сцене, так и в домашнем кругу. Люди, которым на таких концертах довелось присутствовать, сохранили о них неизгладимое впечатление.

Именно тогда начинается сближение Рахманинова с артистами Художественного театра. Сергей Васильевич был не только большим поклонником их искусства, но и многих артистов знал лично. К десятилетнему юбилею театра он написал музыкальное «Письмо К. С. Станиславскому», которое с большим успехом исполнено было Шаляпиным.

Работа в мамонтовском театре благотворно повлияла на Рахманинова и еще в одном смысле: он снова начал писать.

Весной 1898 года Рахманинов поселился под Москвой в совершенном одиночестве, чтобы иметь возможность работать без помех. Одному из своих друзей он писал: «Немного стал заниматься и сильно поправляюсь. Живу совершенно один. Впрочем, со мной три больших моих приятеля. Все три – огромные сенбернары. С ними я разговариваю, с ними мне и не жутко жить и гулять в окружающих меня лесах. Раз в неделю езжу в Москву, чтобы повидать своих, себя показать и кстати несколько уроков дать».

Однако вновь начать писать оказалось не так-то просто. Рахманинов писал, а потом рвал нотные листы и снова писал, и снова рвал. Тем не менее уже весной 1899 года Рахманинов отправился на гастроли в Англию, где с большим успехом дирижировал некоторыми своими произведениями. Лето же 1899 года Сергей Васильевич провел в имении родителей одной из своих учениц, Е. Ю. Крейцер.

Когда же наступила следующая весна, Рахманинов снова был за границей, на этот раз в Италии. (Как раз перед этой поездкой он присутствовал на чеховских торжествах в Ялте, с А. П. Чеховым он познакомился еще во время памятного сезона в мамонтове кой опере.) В Италии Сергей Васильевич прожил недолго, его потянуло в Россию. 18 июля 1900 года он писал из Милана своему другу Н. С. Морозову: «…завтра я уезжаю отсюда в Россию и никуда более. Жизнь здесь мне надоела до тошноты, да и работать, хотя бы от жары одной, невозможно… Уезжаю отсюда с восторгом и с твердым намерением по приезде домой много заниматься».