Текст книги "Хранитель волков"

Автор книги: Марк Даниэль Лахлан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)

Глава 22
КАК МЫСЛЯТ МАГИ

Королева ведьм трудилась над Лунным клинком, когда поняла, что колдун отыскал Вали. Меч Аудуна она забрала интуитивно, не из прихоти, как мог бы сделать простой человек, а подчиняясь магическому чутью. Она знала, что этот меч важен, и, спустя многие годы после его появления в пещерах, поняла, чем именно. Волк убьет Одина, но затем он тоже должен умереть. Древнее пророчество без утайки говорило о том, как все случится. Один будет повержен, а затем другой, добрый и человечный бог, убьет волка. Если первая часть драмы действительно разыграется еще при жизни ведьмы, тогда этому другому богу потребуется оружие. Волка нельзя убить обычным мечом, иначе он не смог бы одолеть в битве повелителя богов. Поэтому меч должен быть зачарован.

Среди нижних пещер была одна, особенно узкая, зазубренный потолок которой сходился в глубине с бугристым полом. Ведьме всегда казалось, что эта пещера похожа на волчью пасть. И она поставила меч между полом и потолком, как тот меч, который распирает челюсти волка Фенриса, и многие месяцы сосредотачивалась на мысли, что это тот самый клинок, который повергнет яростного бога.

Ведьма была так сильна, что сама стала почти богиней, и она воспринимала мир вовсе не так, как обычные люди, для которых фрагменты действительности лишь проявляются на короткий миг, а затем исчезают, стоит сосредоточить внимание на чем-то ином. Мысли ведьмы были живыми: подобно паукам, они выбирались из яйца ее разума и устремлялись к объекту ее медитации – мечу, терпеливо дожидаясь, чтобы впитать в себя все, что случится с оружием в будущем. Гулльвейг убедила себя, что меч убьет волка, и сестры сидели рядом с ней, разделяя ее убеждение. Когда ведьмы закончили медитировать, Лунный клинок проникся их уверенностью, с тем чтобы в будущем изменить восприятие всех, кому суждено столкнуться с ним, включая и самого волка.

Гулльвейг знала, что того, кто способен уничтожить Одина, не убьет более слабая магия, а всякая магия слабее той, которой владеет повелитель богов, но у Гулльвейг оставалась одна надежда. Сын конунга, насколько ей было известно, с младенчества слышал рассказы об отцовских подвигах, он знает историю о таинственном исчезновении меча. Когда волк пожрет его, его сознание сольется с сознанием брата. И в этом, верила ведьма, и таится ключ к гибели волка. Магии вообще не придется пробивать защиту волка – она войдет в трещину, оставленную человеком, который пожертвовал своей жизнью, чтобы впустить в мир волка Фенриса.

Медитация завершилась, когда ведьмы ощутили, как поток мыслей на секунду замер, – так спящий в повозке неожиданно осознает сквозь сон, что она остановилась. Вали в своем болоте вошел в волшебный мир, полный видений и пророчеств, где обитали ведьмы, и они как будто услышали шаги у себя за дверью.

Королева ведьм почувствовала и кое-кого еще. Она услышала пение и гул бубна, увидела голубые глаза колдуна. Затем она почувствовала, как ее обступает восхитительно прохладная вода, ощутила, как сжимается горло, неистово захотела вдохнуть; отчаяние затопило ее разум, и она провалилась в сознание Вали.

Гулльвейг и раньше знала, что мужская магия слаба. К примеру, те ритуалы, которые проводил волчий шаман Квельд Ульф, могли повлиять на материальный мир, но сестры из Стены Троллей вообще не считали их чародейством. Ведь они осуществлялись без помощи и без понимания рун, и для королевы ведьм были не надежнее дома, выстроенного без фундамента. Присутствие голубоглазого мага она едва ощущала.

Гулльвейг улавливала образы, истекающие из его бубна: бегущие волки, олени, медведи – все они выходили из натянутой на обруч шкуры, похожие на игрушечные фигурки, и направлялись к трясине. Чего же добивается шаман? Ведьма позволила себе отдаться ритму бубна, мысленно перевернув инструмент. Спустя некоторое время она уже понимала его, обладала им. Теперь она сама задавала ритм. Колдун был слишком сильно сосредоточен на человеке в трясине, он не сознавал, что она здесь, что звук его бубна немного изменился и теперь выбалтывает все свои тайны, которые сейчас же налипают на паутину сознания ведьмы. Мысли шамана были для королевы ведьм словно открытая книга. Он искал близнеца, ставшего наследником конунга; Гулльвейг было ясно, что он сознает его значимость, но не имеет ни малейшего понятия, как быть дальше.

Королева ведьм была довольна. Ее противник у нее в руках, внимание его отвлечено, он не подозревает о ее присутствии, сосредоточившись на том, чтобы его убогая магия повлияла на молодого человека, погруженного в воду. Ведьма ощутила, как руны поднимаются на поверхность сознания, стремясь пронзить колдуна острыми рогами, сжечь дотла, заморозить, утопить, закопать в землю, удушить.

В темноте пещеры она ощутила, как чья-то рука коснулась ее руки. Гулльвейг обернулась на тусклый свет свечи из китового жира и увидела, что рядом с ней, улыбаясь, сидит женщина с обожженным лицом. В следующий миг ведьму осенила одна мысль, и она позабыла о своей странной соседке.

Ведьма поняла, что маг, каким бы слабым он ни казался, это бог Один. А значит, выказывая слабость, он просто-напросто скрывает свою силу. Если она нападет на него, он обязательно выживет, победив же, бог поймет, кто он такой, осознает свою силу и сокрушит Гулльвейг.

Свеча замерцала, и вокруг ведьмы вытянулись тени; ей показалось, она ощущает присутствие своих кровожадных предшественниц, которые глядят на нее прямо из скал. Ведьма знала, что это внезапное появление – не просто так, это знамение.

Мысли мага могут показаться безумными, однако, как и некоторые другие формы сумасшествия, они несут на себе налет гениальности. Первые ведьмы знали, что Один практикует женскую магию. Он единственный из всех мужчин овладел женским искусством – сейдром, как его называли. Локи говорил Гулльвейг, что бог жаден до знаний, а на нее разозлился за то, что она слишком хорошо владеет магией. Значит, бог ненавидит сильных магов из числа людей и хочет уничтожить их. «Отлично, – подумала ведьма. – В таком случае, если бог сам явится в царство людей и увидит в себе сильного мага, то набросится на самого себя». Бога можно провести и заставить уничтожить собственное воплощение. Один, как известно, все ненавидит. Сумеет ли он спастись от собственной ненависти? Вряд ли.

Гулльвейг поможет шаману, увеличит его силу, ослабнет сама и таким образом отвлечет от себя внимание бога, заставив его сосредоточиться на собственном земном воплощении. Она понимала, что колдун все равно уже увидел довольно много и успел ступить на этот путь. В видениях ему являлись волк и близнецы, и вот теперь колдун пытается призвать волшебного зверя себе в защитники. Он использует для этого девушку. Руна вольфсангель показала ведьме, что дочь знахарки тесно связана с братьями и имеет отношение к их будущему перерождению. Значит, враг Гулльвейг подготовил все, чтобы призвать волка. Однако без ее помощи это ему никогда не удастся.

Девочки-ученицы погибли в ведьминых пещерах вовсе не от руки врага. То было некое пророчество, побуждающее к действию, возможно, даже проявление собственной магии Гулльвейг, подсказывающей, что делать дальше. Ключ к магии, как всегда знали ведьмы, в боли и потрясении. Теперь королева ведьм понимала, что ключ к выживанию – в слабости. Она ослабит силу сестер, увеличит силу своего врага, поможет ему сотворить магию, которая его же и убьет. Она-то думала, что призовет волка, и тот уничтожит бога. Теперь она все поняла. Бог сам сможет призвать себе волка.

Шаман достиг больших успехов и без всяких рун. «С ними же, – подумала ведьма, – он бегом побежит навстречу судьбе». Гулльвейг решила, что может отправить своему врагу подарок.

Одна из старших сестер, та, которая несла руну, сияющую, словно светильник в темноте, проясняющую разум и помогающую сестрам видеть, сейчас умирала, лежа в верхних пещерах. Ее наследница сидела у нее в ногах, погруженная в транс, без которого она не сможет принять в себя руну. Этого, решила Гулльвейг, и не случится.

Диза была права, рассуждая о магии. Заклинание – это не средство, не рецепт, хотя для многих нужны свои ингредиенты, которые необходимо смешивать и томить в темной печи разума. Это скорее мозаика, в которой сначала требуется отыскать важные составные части, а затем соединить в целое; магия больше похожа на вышивание, которое творится с помощью боли и самоотвержения вместо иголки и нитки.

Магия в высшем смысле – это чувство. Королева ведьм, которая годами оттачивала в темноте свои инстинкты, знала, что холодная рассудочность к волшебству не имеет никакого отношения. И чтобы достичь той цели, к которой она стремилась, надо просто начать, взять в руки невидимые нити – одна называется болью, другая отчаянием – и сплести их в нечто большее, чем сумма частей.

Позволив себе провалиться в транс, Гулльвейг думала об умирающей ведьме, и ее дыхание сделалось неровным, а конечности ослабели от сострадания. Мысли королевы ведьм сосредоточились на разложении: болезнь, лопнувшие тела жертв лихорадки, зловонное дыхание умирающих старух. Запах словно прилип к Гулльвейг, и она поняла, что смерть старой ведьмы правильна, она прекрасна и величественна.

Королева ведьм прошлась вместе со старухой по ее предсмертным воспоминаниям. Она видела, как старую ведьму девочкой привели в пещеры, ощутила ее страх в темноте, ее боль, когда она училась, ее восторг, когда в ней наконец зажглась руна, накрепко связывая ее с сестрами. Гулльвейг чувствовала и присутствие остальных ведьм, призрачные тени в сознании старухи; она пошла к ним, говоря, что уже настало время покинуть умирающую, пожелать сестре доброго пути. Ведьмы растаяли, и королева ощутила, как мысли умирающей сестры съежились, обращаясь на самих себя. Когда остальные ведьмы ушли, Гулльвейг еще немного посидела со старухой в ее спутанном сознании. Руна ведьмы сверкала в сумраке, словно фонарь.

Гулльвейг взяла ее, и ведьма умерла. Она видела, что девушка, которой назначено принять руну, ждет в темноте. В своем забытьи королева ведьм взяла ее за руку, и девушка тоже умерла. Тогда Гулльвейг вернулась в болото к Вали и, раскрутив руну, бросила ее шаману.

Она услышала крик, услышала, как ритм бубна изменился, когда руна вошла в шамана. Ведьма мысленно улыбнулась. Теперь колдун обретет дар предвидения и ясность мысли, каких не знал прежде. Он поймет, что делать, когда она пошлет ему следующую руну. Гулльвейг взяла клочок кожи, провела большим пальцем по контурам руны вольфсангель. Шаман теперь чувствует ее присутствие, это ясно. Ведьма подумала о вольфсангеле и раскрыла свое сознание, словно венчик смертоносного цветка, показывая темный нектар руны, скопившийся внутри. Нечто жадно ринулось в ее разум, раздирая и ломая. Ведьма усилием воли приказала себе не сопротивляться, убрать все защитные барьеры. Ей казалось, у нее лопнут глаза, пока гул шаманского бубна словно долотом вырубал из нее руну. Королева ведьм упала на четвереньки, из носа и рта у нее шла кровь, она кусала пальцы, стараясь отвлечься от боли в голове. Гулльвейг ощутила восторг своего врага и боль, когда руна вплела свои усики в его разум. Ведьма была довольна. Воплощение бога семимильными шагами приближалось к тому месту, где его уничтожит сам бог. Вот теперь она действительно может позвать волка, что означает его скорую гибель. Гулльвейг очнулась от транса и задрожала.

Воспоминание об убийстве одной из сестер гудело в сознании, словно разозленный шершень в летний день. Гулльвейг еще глубже провалилась в безумие, но даже это казалось сейчас правильным. Она поднялась, чтобы пойти к мертвой сестре. Надо посидеть с ней немного, решила королева. Будет нелишним увидеть то, что она натворила, ощутить до конца потрясение, погладить старую ведьму по голове, посидеть с ней в темноте, пока она разлагается. Убийство, сожаление и горе были теми инструментами, которыми королева ведьм могла выкопать новые тоннели в лабиринте своего магического разума.

Гулльвейг встала, не заметив руки, которая помогла ей подняться.

Глава 23
БЕГУЩИЙ ВОЛК

На этот раз страх Вали был каким-то невнятным, заглушенным усталостью. Он уже не мог сопротивляться и вдохнул сразу, почувствовал, как сжалось горло, как непроизвольно напряглись мышцы, когда тело попыталось вытолкнуть себя на поверхность. Вали старался расслабиться, позволить случиться тому, что должно случиться. В следующий миг страх покинул его, исчез, словно выброшенный за борт камень для балласта.

– Он не шевелится, – сказал Хогни.

Орри только помотал головой и уставился себе под ноги. Дождь припустил как следует, без устали нахлестывая океан. Казалось, в мире остались только вода, трясина и холмы, точнее, их серые контуры на фоне черного грозового неба.

Вали чувствовал неотвратимость смерти, умиротворяющей и уютной, которая непременно положит конец всем заботам. Смерть представлялась ему мягкой постелью, в которую можно улечься, куском мяса для голодного.

В его сознании, как ему показалось, появились какие-то чуждые сущности. Вали чувствовал, что его как будто вытесняют из собственного сознания, словно он приживальщик в своем разуме. Внутри него был мужчина, присутствие которого ощущалось довольно слабо, он боролся с женщиной, чей разум виделся глубоким и опасным, словно океан. Но мужчина победил. Он отобрал что-то у женщины. Обычными человеческими чувствами и разумом Вали не мог осознать, что это за трофей. Он предстал перед ним зигзагом, кривой раной, изломанным разрезом в материи мирозданья.

Вали снова оказался в тоннеле; скалы светились, словно солнце сквозь толщу воды, воздух был тяжелым и холодным. Вода доходила ему до колена. Вали поглядел в сторону и увидел странную фигуру. Человек в маске, изображающей волчью голову, в маске из дерева и меха. В руках у него был гулкий бубен.

– Почему я здесь? – Голос Вали прозвучал странно глухо.

Человек в маске принялся бить в бубен. Вали интуитивно догадался, что он призывает что-то, живущее внутри него. Свет как будто пошел рябью, и Вали снова увидел непонятный зигзаг. Он вибрировал на коже бубна, дрожал, подергивался и пульсировал у Вали перед глазами. Судьбы, как он знал, даются при рождении. Будущее – это путь между высокими горами, свернуть с него невозможно. Сына конунга с самого раннего детства завораживала легенда о норнах, трех женщинах, которые сидят под мировым деревом и прядут судьбу каждого человека. Но сейчас ему предлагают что-то, не предусмотренное судьбой. Этот зигзаг, этот жуткий излом, нечто среднее между ножом и иглой, чем можно перерезать нить жизни и соединить заново, нечто острое и крючковатое, но в то же время нематериальное – скорее образ, а не предмет. Странный зигзаг вызывает волнения в мире, которые являются причиной наших волнений. Это же руна! Теперь Вали понял, но мысль сейчас же уплыла куда-то на край сознания, словно мысль, пришедшая во сне.

Грохот бубна как будто отдавал Вали приказы, и ему ужасно захотелось лечь в воду тоннеля. Он поддался желанию, упал, вытянул перед собой руки, подогнул ноги и уронил голову на грудь. Тело Вали попыталось приобрести очертания той руны, которой подчинялась вся его жизнь, от которой зависела его судьба. Вольфсангель. Сейчас сам он был всего лишь воплощением ее значения.

Вали понял, что ему предлагается выбор: это воплощение или вовсе никакого, руна или смерть. Но в своем сознании он не был руной. Вали поднялся. Руной был человек-волк, которого он пленил в холмах, это он плыл по водам тоннеля. А затем появился кто-то еще. Адисла. Она лежала на спине, платье вздувалось на ней пузырем, руки были вытянуты, а ноги подогнуты – она изображала тот же самый зигзаг. Вали как будто плыл над нею, или она – под ним, словно тоннель перевернулся.

– Милая, где ты?

– Я…

– Вот это место. – Это был новый голос.

Вали не сомневался, что уже слышал его раньше. Да, таким голосом говорил тот человек из клина, стоявший рядом с ним, странный бледнокожий мужчина в плаще из соколиных перьев. Неужели и его призвал сюда грохот бубна?

– Какое место?

– Место, где ты потеряешь себя.

Рокот бубна сотрясал Вали, взывая к чему-то, скрытому внутри него. Он оживил какую-то часть его существа – так неосторожный шаг приводит в движение лавину. Раздался рев. Такого звука Вали никогда не слышал раньше – придушенный, сиплый рык, выражающий дикую ненависть.

Внезапно он оказался на суше, а на месте Адислы возник громадный, истекающий слюной волк, гораздо крупнее Вали. Зверь был привязан к скале, стянут тонкими веревками, которые врезались в его плоть, словно бечевка в кусок мяса. Зверь рвался, пытаясь подняться, но не мог – ноги подкашивались, не в состоянии выдержать вес тела, словно у новорожденного теленка. Но самое жуткое зрелище представляла пасть зверя – разверстая кровавая рана, распертая тускло сверкающей полосой стали, которая глубоко впивалась в мясо.

Голос протрещал у Вали в голове, сухо и отрывисто, словно в скалу кинули горсть гравия:

– Когда боги узнали, что Фенрисульфр схвачен, они взяли веревку по имени Тонкая и привязали его к скале по имени Крик. Когда зверь попытался покусать богов, они взяли этот меч и засунули ему между челюстями, чтобы он не мог закрыть пасть. И так волк Фенрис будет лежать, проваливаясь в полный мучений сон и просыпаясь от боли, пока не настанут последние дни. Тогда путы спадут, и волк растерзает богов.

Зверь натянул веревки, почти встал, рухнул, снова рванулся, силясь подняться; огромная голова развернулась к Вали. Болезненный стон зверя был похож на скрежет железа по наковальне, только усиленный в тысячи раз, – пронзительный, жуткий вопль боли.

Вали охватил ужас, но не тот ужас, который он испытал, сражаясь в клине, – с тем страхом он справился легко, подавив еще в миг зарождения, прогнав усилием воли. А этот походил на страх тонущего человека или того, которого закапывают в землю живьем, когда осознание собственной гибели, рука смерти, отнимающая все чувства и обрывающая дыхание, обрушивается со всей мощью. Всякие доводы разума бессильны перед удушающим объятием паники, и ты готов вцепиться во что угодно, пусть даже это твое последнее желание, последняя внятная мысль: «Нет, только не это!»

Вали развернулся, чтобы бежать, но стены подступили к нему вплотную. Он был заперт в тесном сгустке тусклого света внутри клубящейся тьмы. Боль волка он ощущал как собственную боль. Он чувствовал его тоску по свободе так же явственно, как ветер, бьющий в лицо; чувствовал его ненависть к тугим путам, оглушающую боль в пасти. Вали казалось, что он тонет, но не в воде, а в тоске и боли волка, словно зверь пожирает его, но не зубами, а разумом.

Он должен выбраться отсюда, чтобы дышать, чтобы жить. Кровь с грохотом пульсировала в ушах… или это грохочет бубен? Вали поднял голову. Чародей возвышался над ним; кость, которой он ударял по натянутой коже, теперь приобрела очертания зазубренной руны.

– Помоги, – проговорил Вали.

Колдун перестал бить в свой бубен. А потом бросил Вали руну.

– Стань ею, – предложил он.

И тогда Вали впал в бешенство.

Стоявший в болоте Хогни внезапно упал, сбитый в воду ударами ног Вали.

– Он порвал веревки! – крикнул Орри матушке Джодис.

– Тогда хватай за петлю и души его!

Хогни дернул за конец петли, но было уже поздно. Вали поднялся, держа веревку в руке, и с силой потянул ее к себе. Хогни, обмотанный этой же веревкой вокруг пояса, поехал к князю по болоту, брыкаясь и пытаясь освободиться. Он действовал слишком медленно. Вали подмял его под себя, завывая и отплевываясь, кусая и нанося удары. Браги, стоявший на берегу, прыгнул в болото и кинулся к дерущимся.

Орри выхватил нож и приблизился к Вали со спины, но в последний миг заколебался. Все-таки перед ним наследник их конунга. Молодой князь, кажется, почувствовал опасность и одним ударом сломал Орри шею.

Джодис закричала, когда Вали снова набросился на Хогни, но Браги уже был рядом, он навалился на Вали сзади. Хогни схватил Вали за ноги, и вдвоем воины вытащили извивающееся тело из трясины. Потом подоспели остальные. На Вали садились, прижимая к земле, душили его. Это были воины из дружины вернувшегося Двоеборода, и рядом стоял он сам, в полном боевом доспехе, в шлеме, с мечом и щитом.

Вали все еще бредил. Он видел перед собой ригиров в доспехах, но не воспринимал их как людей, они были для него лишь воплощением боли и смерти. Ему казалось, он чувствует на вкус их подозрительность, их зависть к нему, их страхи, словно все эти эмоции висели над ними тучей. Их переживания были похожи на запахи; все их чувства, начиная с громадной ненависти и заканчивая мелкими неприязнями, были направлены на него. Вали впитывал их и мог назвать по именам, они были такими же материальными, как многочисленные запахи угощений в праздничный день.

Вали снова рванулся и ощутил, как петля впилась в шею. Он начал приходить в себя, вспоминая, кто он такой. Затем все померкло, но это была совсем иная тьма и совсем другой холод в спине. Он заморгал, его стошнило водой, и он открыл глаза. На него сверху вниз смотрел Хогни.

На миг Вали снова провалился в беспамятство.

– Поставьте его на ноги. Поставьте на ноги этого братоубийцу.

Его вздернули вверх. Вали казалось, что его кости отяжелели, как будто его не просто подняли, а выкопали из земли. А затем он увидел перед собой знакомое и гневное лицо.

– Ты за это заплатишь, – сказал Двоебород. – Я подозревал, что хордам нельзя доверять. Неудивительно, что они прислали тебя, самого бесполезного своего сына. Что ж, мы в любом случае увидим, какого цвета у тебя кровь. Юный князь хочет умереть. Ладно, мы ему поможем, верно, ребята? Заберите оружие у остальных шпионов.

Пять копий нацелились на Браги, пока Вали связывали руки за спиной.

– Ведите его в большой зал. Пусть все соберутся как можно скорее. Нельзя, чтоб он умер без суда. И это будет не просто казнь – пусть все об этом узнают, – а начало войны.

Вали пинками погнали к большому залу, он по-прежнему задыхался и исторгал из себя воду. Его разум был заполнен теми образами, которые он видел под водой: волк, пещера, – но главным образом он был полон воспоминаний об Адисле, о себе и волкодлаке, изогнутых и лишенных собственной формы под влиянием зловещей руны. Их судьбы тесно сплетены, понимал Вали, и это понимание утешало его, в то же время нагоняя страх.