Текст книги "Характерные черты французской аграрной истории"

Автор книги: Марк Блок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

Глава V.
СОЦИАЛЬНЫЕ ГРУППЫ

I. Манс и семейная община

Древние общества состояли скорее из групп, нежели из отдельных личностей. Изолированный человек почти не шел в счет. Он работал и защищался, объединившись с другими людьми; господа – сеньоры или государи – привыкли иметь перед собой всякого рода группы, которые они переписывали и облагали налогом.

В то время, когда история нашей деревни начинает проясняться (в период, именуемый ранним средневековьем), сельское общество, в пределах относительно крупных коллективов, каковыми являлись деревня и сеньория, имело в качестве своей первичной ячейки некую одновременно территориальную и человеческую единицу – дом и пучок полей, обрабатывавшихся небольшой группой людей, – которая встречается почти везде во франкской Галлии, хотя и под разными названиями. Самое обычное название – манс (mansus)[117]117
  Я знаю, что слово «манс» – варваризм. На настоящем французском языке следовало бы сказать meix. Но только на французском; на провансальском это было бы mas. Кроме того, на том и на другом языках надо учитывать диалектные формы. Прибавьте к этому, что сегодня (уже долгое время) meix или mas обозначают, как мы увидим, реальности, очень отличные от того, что обозначалось словом mansus во франкский период. Изменчивость форм, изменение смысла – все это побуждает нас избегать модернизации и со спокойной совестью сохранить на этот раз слово, которое, вопреки фонетике, историки привыкли воспроизводить, следуя латыни, – manse Герара и Фюстеля.


[Закрыть]. Иногда она называлась также factus или condamine (condamina condoma). Все эти термины встречаются уже довольно поздно: манс^{121} – в VII веке, как и condamine в Галлии (этот последний термин особенно часто встречается на юге, хотя текст, где он впервые упоминается, составлен в Мэне^{122}), factus – в IX веке. Это объясняется тем, что для более раннего времени мы почти не имеем сведений об обиходном сельском языке. Сам институт, конечно, гораздо древнее.

Одно из этих трех названий (factus) остается безнадежно загадочным. Трудно даже сказать, с каким языком его можно связать, ибо почти нет оснований выводить его от facere. Condamine вызывает мысль об общине (первоначально в одном и том же доме) и означает в равной степени и небольшой человеческий коллектив, живший на земле, и самую эту землю. Что касается термина mansus, то вначале он означал дом или по крайней мере комплекс, состоявший из жилища и сельскохозяйственных построек. Этот смысл так и не исчез и в конечном счете сохранился лишь он один; таков смысл современного бургундского meix и провансальского mas. Термин «mansure», очень близкий по значению и встречающийся в древних текстах во всех значениях слова mansus как его синоним, в средние века означал в Иль-де-Франсе и еще сегодня означает в Нормандии сельское Жилище с его огороженным участком. Таким образом, аграрная единица заимствовала название у жилища, в котором обитали земледельцы. Разве дом, говорили скандинавы, не является «отцом поля»?

При исследовании манса, как и большинства социальных форм эпохи, надо исходить из сеньории, но не для того, чтобы постулировать ее какой-то воображаемый приоритет, какую-то роль всеобщей формы, но просто потому, что только сеньориальные архивы сохранили для нас достаточное количество документов, дающих возможность составить некоторое представление о фактах. Главная функция манса внутри виллы раннего средневековья ясна: он играет роль единицы обложения. Действительно, повинности и барщина лежат не на отдельных парцеллах; тем более они не возлагаются на семьи или дома. Для всей поделенной на мансы территории (небольшая часть земли, как мы увидим, избегает этого деления) инвентари знают лишь одного плательщика – манс. Иногда объединенные под этим названием поля сообща обрабатываются многими семьями. Это неважно. Всегда облагается именно манс, который должен столько-то денег, столько-то буассо зерна, столько-то кур и яиц, столько-то рабочих дней. Распределение этого бремени – дело сидящих на мансе людей, его совладельцев, socii. Не подлежит сомнению, что они коллективно отвечали, за выполнение этих повинностей. Они не имели права разорвать эту солидарность посредством раздела. Будучи основой сеньориальной налоговой системы, манс был в принципе неделимым, неизменным. Если порой разрешается его дробление, то только на простые доли (половины, гораздо реже на четверти), которые в свою очередь становятся строго определенными единицами.

Обычно мансы одной сеньории не бее одинаковы по ценности и по достоинству. Чаще всего они подразделяются на различные категории, отличающиеся друг от друга по своим повинностям. Наоборот, внутри каждой из этих категорий составляющие ее мансы обложены почти одинаково. Принцип классификации варьирует.. Часто он носит юридический характер и черпает свои критерии прежде всего в положении людей. Различаются, как мы видели, свободные мансы (ingénuiles – мансы свободных людей, главным образом колонов), рабские, а также, при случае, литские мансы (литы – вольноотпущенники по германскому праву). Прибавим к этому для памяти некоторые цензовые мансы (censiles), отданные во временную аренду по договору и потому резко отличавшиеся от трех предыдущих групп, основанных только на обычае и практически наследственных. В других случаях отличительные черты манса зависели от лежавших на нем служб: например мансы плужные, мансы ручные (carroperarii, manoperarii). На деле контраст между двумя методами классификации был скорее кажущимся, нежели реальным. Как известно, во франкскую эпоху уже не было точного соответствия между статусом человека и земли, например манс, населенный свободными, людьми, назывался тем не менее рабским, если первые обрабатывавшие его земледельцы были рабами, хотя бы и в очень отдаленные времена. Столь живая память о первоначальных обитателях манса сохранялась потому, что это определяло нынешние повинности; будучи установлены обычаем, последние в подавляющем большинстве случаев гораздо больше зависели от положения его отдаленных предшественников, чем от ранга современного держателя. Так в обыденной жизни различные категории мансов – какова бы ни была их этикетка – отличались друг от друга прежде всего своими повинностями. Ручные мансы (manses de bras) – это древние рабские мансы (в полиптиках оба слова употребляются иногда как синонимы^{123}). Постепенно отказались от этого традиционного названия, оскорбительно не соответствовавшего реальному положению владельцев, и стали обозначать такие мансы более ясным и более конкретным эпитетом. Однако (и это важно отметить) группирование мансов по классам людей было, по-видимому, первоначальным типом распределения.

Естественно, что внутри сеньории мансы различных категорий отличались своими размерами. Действительно, если говорить о двух главных типах, рабские мансы, как правило, были меньше свободных. Напротив, было бы естественно, если бы мансы одной и той же категории, будучи податными единицами и принадлежа к одной и той же вилле, были бы равны между собой. Действительно, такие случаи встречались часто, например в IX веке на большей части земель аббатства св. Бертена в Северной Галлии. Имелось и представление о местных размерах манса; в 1059 году двое людей передали Сомюрскому аббатству св. Флорана землю в лесу, на которой можно расчистить семь мансов, «таких размеров, как их делают люди, живущие близ этой земли»^{124}. Наоборот, в других местах различие между размерами мансов было очень заметным. Самое незначительное можно, пожалуй, объяснить различиями в плодородии почв: не всегда одинаковый урожай собирается с земельной площади одинакового размера. Но бывали различия слишком значительные (в 2–3 раза), чтобы можно было допустить это объяснение. Приходится признать, что при распределении мансов некоторые жители оказались в более выгодном положении, другие – в худшем. С самого начала? Или в ходе развития? Определить это очень трудно. Следует, однако, отметить, что эти различия были особенно сильны (начиная с IX века) в окрестностях Парижа, где, как мы увидим, маис, по-видимому, очень рано пришел в упадок. Зато легко объяснить, почему в среднем размеры манса варьировали от сеньории к сеньории и даже от района к району. В IX веке в Пикардии и Фландрии, относительно мало населенных, размер манса был обычно больше, чем в землях, расположенных вдоль Сены. Однако в Галлии в целом отклонения не были столь сильны, чтобы количество мансов-держаний того или иного типа или вообще мансов-держаний, имевшихся в сеньории, не могло служить для определения в общих чертах ее величины. В свою очередь мы тоже можем составить себе представление об этой основной земельной единице. Ограничимся для простоты свободными мансами. Если не считать некоторых отклонений, то размер свободного манса колебался от 5 до 30 га, средний размер достигал примерно 13 га: это несколько ниже (чем можно было бы ожидать) минимальной цифры – около 16,5 га, установленной каролингским законодательством, весьма заботившимся об интересах сельского духовенства, для обычного манса, который оно приказывало приписывать к каждой приходской церкви. Все это приводит нас к выводу, что по размеру манс соответствует тому, что теперь называется либо мелким, либо средним хозяйством. С экономической точки зрения, принимая во внимание, что земледелие того времени было мало интенсивным, манс всегда соответствовал мелкому и даже очень мелкому хозяйству^{125}.

Большинство держаний были мансами, но не все. Во многих сеньориях наряду с пестрым сборищем мансов различных категорий встречались хозяйства, которые, хотя и были обязаны повинностями и барщиной, ускользали от этой классификации. Они имели различные названия: гостиза (hospitia) accolae, в других местах – sessus или laisinae; несколько позднее их называли во многих областях bordes или chevannes. Этих анормальных держаний всегда было гораздо меньше, чем мансов; они были меньше и по размерам и очень неравны между собой; по-видимому, они не подчинялись закону неделимости. Иногда владелец манса (masoyer, mansuàrius) присоединял к своему главному участку один из таких придатков – отделившийся от домена участок или отвоеванную у целины заимку. Чаще гостизы имели собственных хозяев, у которых совсем не было других земель. В организме виллы они представляли собой побочные, отклоняющиеся от нормы элементы. Ну, а если гостиза достигала значительных размеров – то ли в результате господского дарения, то ли благодаря расчистке целины, то ли еще каким-либо способом? Тогда казалось естественным поднять ее до уровня типичной ячейки. Благодаря этому взимание податей становилось более упорядоченным и легким. Сам земледелец, несомненно, выигрывал от этого, ибо отныне он располагал преимуществами коллектива (пастбищем, правом пользования лесами и т. д.), признанными за владельцами полных держаний. «Земли Агара и Ори, – пишут монахи аббатства Сен-Жермен-де-Пре, – мы соединили в один манс, чтобы они несли отныне полные повинности». В другом месте те же монахи, отобрав у одного владельца манса часть домена, которая была ему временно предоставлена, а у второго – другие земли, создали из этих кусков половину манса в пользу третьего бенефициария. Подобное изменение отнюдь не совершалось путем простого изменения названия; для этого нужен был особый акт, решение соответствующих властей. Таким образом, манс действительно является неким институтом, поскольку он предполагает нечто установленное по воле человека и, если хотите, нечто искусственное.

Так как наиболее отличительная черта манса состоит в том, что он является сеньориальной податной единицей, то велик соблазн считать его творением сеньории. На заре истории господин распределял между своими людьми деревенскую землю почти равными и не подлежащими делению частями. Чрезвычайно простая картина. И все же, если хорошенько подумать, сколько трудностей вызывает подобная гипотеза! Стало быть, был такой период, когда население Галлии состояло всего-навсего из двух классов: горсточки всемогущих династов и толпы покорных рабов, которые спешат получить ту часть девственной земли, которую им соизволят отдать? В начале был сеньор… Но зачем задерживаться на обсуждении этого мифа? Для его разрушения достаточно одного наблюдения. Различные постановления относительно военной службы сообщают нам, что в каролингской Галлии существовали свободные люди, имевшие всего лишь манс или даже его половину. Держатели? Нет. Из источников ясно, что над ними не было никого, кто имел бы верховное реальное право на землю. Сеньоры? Ничуть. Разве можно было прокормить на одном мансе, а тем более на половине манса не только земледельцев, но еще и семью получателей ренты? Эти скромные люди были мелкими крестьянами-собственниками, которым пока еще удалось избежать когтей аристократии. То, что их земля, не являющаяся держанием, называется тем не менее мансом, объясняется тем, что данное название означает хозяйственную единицу, независимо от каких бы то ни было сеньориальных поборов.

Кроме того, государство широко употребляло этот земельный эталон: для определения несения военной службы, для обложения налогами. Со времен Карла Лысого и до 926 года королям часто приходилось взимать всеобщий налог для уплаты тяжелых выкупов викингам, обещавшим тогда прекратить опустошения. Знать и церкви регулярно облагались налогом пропорционально количеству подвластных им мансов. Правда, речь идет здесь только о мансах-держаниях. Но обратимся к еще более далекому прошлому. Меровинги унаследовали старый римский поземельный налог, который они (используя обычно старые кадастры, а иногда заставляя составлять новые) продолжали взимать долгое время, до того дня, когда это оружие после длительного упадка окончательно выскользнуло из их рук, неопытных в управлении бюрократическим государством. Земельное обложение времен поздней империи, само по себе чрезвычайно неясное, имеет по крайней мере одну достоверную черту: оно базировалось на разделении земли на мелкие податные единицы – capita, juga, – каждая из которых в общих чертах соответствовала аграрной хозяйственной единице. Сходство с маисом бросается в глаза. Конечно, названия различны. Но разве мы не знаем, что наряду с этими официальными названиями римская налоговая единица имела в повседневном языке многие другие, которые были различными в разных провинциях и большинство которых нам не известно^{126}? Невольно возникает мысль, что condamine (этот термин засвидетельствован только для Италии с начала VI века), манс или factus из их числа.

Однако не будем заблуждаться. Думать, что франкский mansus произошел от римского caput, или, говоря точнее, есть тот же caput, но под другим названием, вовсе не значит обязательно понимать дело так, что в самой действительности за этими словами скрывалось произвольное творение некоторых чиновников империи, озабоченных составлением кадастра. Благодаря временно необходимой абстракции я до сих пор относился к проблеме так, как если бы она была французской. В действительности же она является европейской в широком смысле слова. Она присуща не только романизированному миру, как можно было бы ожидать. Не одной Италии были известны земельные единицы, аналогичные во всех отношениях земельным единицам франкской Галлии и обозначавшиеся к тому же часто одинаковыми терминами. Германские страны являют нам подобное же зрелище: немецкая гуфа (hufe), английская гайда (hide), датский боль (bool) – все эти местные названия передаются обычно в латинских переводах словом mansus, и институты, для обозначения которых они служили, как фискальные (с точки зрения как государства, так и сеньора) и хозяйственные единицы, представляют собой определенную аналогию с нашим мансом. Кто осмелился бы объяснять это сходство заимствованием? Можно ли представить себе, чтобы варварские короли, заимствовав у римского фиска систему кадастровых делений, насильно распространили ее на огромные территории, до тех пор не ведавшие ее? Все, что нам известно об административной слабости этих монархий, противоречит подобному предположению. Ну, а если мы будем считать манс – гуфу специфически германским явлением, навязанным сельским жителям империи их суровыми завоевателями? Даже если мы не признали в мансе преемника римского caput, наша уверенность в том, что варварские вторжения и завоевания не сопровождались, за редкими исключениями, заселением, опровергла бы подобные домыслы. Следовательно, манс – это нечто более глубокое, чем правительственные мероприятия, и более древнее, чем исторические границы государств. Римская и франкская налоговые системы, сеньориальный режим использовали его и тем самым оказали сильное влияние на его историю. Его происхождение совсем другое. Его загадки могут быть решены, как и в других случаях, только путем обращения к реальным земельным отношениям, к тысячелетним типам земледельческой цивилизации.

Но раньше необходимо избавиться от одной из тех терминологических трудностей, которые возникают для бедных историков в результате текучести большинства обиходных языков и особенно словарного состава средневекового языка. Сеньор имел свое хозяйство, отличное от хозяйств держателей, – свой домен. Когда каролингское государство облагало налогом крупных собственников, оно обычно не довольствовалось обложением их в соответствии с зависимыми от них держаниями обычного типа; оно облагало также и домены и, несмотря на крайнее их различие, легко приписывало им (чисто фиктивно) одинаковую ценность; так что барская земля, хотя и лишенная какой-либо определенности, принимала вид своего рода налоговой единицы. Чем же был манс франкской эпохи, если рассматривать вещи в общих чертах, как не земледельческим хозяйством, служившим основой налоговой системы? В Англии, где домен ускользал от обложения, его никогда не называли гайдой; зато в подчиненных франкскому владычеству странах он был мансом или гуфой. Наряду с рабскими и свободными мансами было принято (впрочем, этот обычай исчез очень быстро, – по-видимому, уже к XI веку) говорить о барском мансе (mansus indominicatus). Но это не настоящий манс Настоящий манс – это сельская ячейка, находящаяся в руках держателя или мелкого свободного крестьянина (дом, поля, участие в коллективных правах), наделенная в принципе полной устойчивостью и обладающая определенным размером. Так что, когда говорили о человеке, владеющем целым мансом, половиной или четвертью манса, его место среди других людей сразу становилось ясным его современникам.

Этот же манс, рассматриваемый конкретно, обнаруживает, в зависимости от аграрных распорядков, совершенно различные свойства.

В областях раздробленных земель и скученного населений, особенно в районах открытых и длинных полей, он почти никогда не представляет цельного комплекса. Строения здесь группируются вместе, в пределах одной деревни. Сильно распыленные парцеллы вытягиваются бок о бок с парцеллами других держателей мавсов в одних и тех же картье. Однако каждая из этих чисто фиктивных единиц является определенной; если даже они были неравны между собой, то по крайней мере размеры их были сравнимы. Изучение земель уже привело нас к выводу, что освоение земли в его последовательных фазах было подчинено какому-то общему плану, более или менее грубому. Был ли этот план навязан господином, сеньором? Или же, напротив, свободно намечен коллективом? Это тайна доисторического периода. Словом, деревня и ее поля – творение большой группы, возможно (но это только предположение) племени или клана. Мансы же представляют собой части, предоставленные (во время основания деревни или позже – как знать?) более мелким подгруппам. Что представлял собой этот вторичный коллектив, скорлупу которого составлял манс? Весьма вероятно, что семью, отличающуюся от клана в том отношении, что она состояла только из нескольких поколений, способных проследить своих общих предков, но семью патриархального типа, достаточно обширную, чтобы иметь в своем составе много боковых пар. В Англии термин hide имеет в качестве латинского синонима terra unius familiae[118]118
  То есть земля одной семьи. – Прим. ред.


[Закрыть] и происходит, вероятно, от старого германского слова, обозначающего семью.

Созданные таким образом участки, порой неравные в силу обстоятельств (детали которых будут всегда ускользать от нашего взора), но подчиненные одному и тому же типу хозяйства, не покрывали целиком всю территорию. Глава группы, если он существовал, получал несомненно, больше других. Многие владельцы, находившиеся на другом конце социальной лестницы и занимавшие более низкое положение, чем главные семьи (некоторые из них, вероятно, позже прибыли в данную местность), получили более мелкие доли, чем полноправные владельцы. Это были гостизы. Если судить об этом по итальянским данным, то accolae, в частности, представляли собой более поздние участки, отрезанные мелкими распахивателями целины от общих угодий с разрешения группы.

Таков был старый институт, который государство нашло впоследствии удобным положить в основу своего кадастра. Сеньоры также, по мере распространения их власти на деревни, использовали его в своих интересах. Когда они раздробили свои домены, они создали для своих испомещенных рабов настоящие мансы. Вполне возможно, что рабские мансы, гораздо менее многочисленные, чем свободные мансы, были созданы по примеру последних. Новые поселения, созданные целиком предприимчивыми сеньорами, также были построены по образцу старых поселений.

Состояние документов и еще более состояние исследований не дают возможности составить точное представление о положений мансов в областях открытых полей неправильной формы. Самое большее, что они могут нам дать, – это некоторые указания, позволяющие нам предположить, что порой, конечно, не всегда, они представляли собой цельные куски[119]119
  Следовало бы заняться очень интересным исследованием о цельных мансах, обнаруживающихся благодаря указаниям границ и примыкающих территорий. Я нахожу их, не без удивления Ошерэ (Oscheret), в Бургундии (см. Pérard, Recueil de plusieurs pièces curieuses, 1664, p. 155).


[Закрыть]. Зато положение в большинстве областей с огороженными участками вполне ясно, и контраст с областями длинных полей в высшей степени поразителен.

И здесь под словом «манс» подразумевается деревенское хозяйство маленькой группы людей, вероятно семейной. Однако речь не идет о чисто юридическом понятии, охватывающем разбросанные на обширной территории поля, плюс участие в коллективных правах. Хозяйство здесь ведется на цельном куске земли и обходится собственными средствами. Древние источники обозначают обычно mansi в районах этого типа (чего они почти никогда не делают в областях длинных полей) по четырем прилегающим к ним участкам. Это явное доказательство их цельности. В Лимузене, где легче всего проследить превратности этой истории, каролингский манс с течением времени почти всегда давал начало деревушке. С раннего средневековья он имеет свое собственное имя, сохраняющееся порой до наших дней. Два манса – Вердинас (Verdinas) и Рудерсас (Roudersas), упоминаемые в акте о разделе от 20 июня 626 года, являются сегодня двумя выселками маленькой крезской общины^{127}. В этих областях с бедной почвой и редким населением семейная ячейка не смешивалась с другими группами; она обосновывалась в стороне (рис. XVII).

* * *

Противоположность двух видов манса – раздробленных и цельных – объясняется противоположностью их судьбы.

С самого начала средних веков вне областей огороженных полей манс находится в полном упадке. Он перестает быть неделимым, что практически означало для него полную гибель. Посредством отчуждения или иным путем от него отрывают со всех сторон куски. Это началось, возможно, с VI века, когда Григорий Турский заметил, что «деление владений» мешает взиманию поземельного налога. Во всяком случае, это происходило уже в царствование Карла Лысого. Эдикт этого короля от 25 июня 864 года сетует на то, что колоны завели привычку продавать землю манса, сохраняя за собой лишь дом. Очевидно, если бы они продавали свои владения целиком – одновременно и постройки, и поля, – им бы не предъявляли претензий. Вред проистекает от дробления манса, приводя к «разрушению» и «беспорядку» в сеньориях. Он делает невозможным правильное взимание повинностей. Чтобы этот беспорядок прекратился, мансы должны получить обратно все, что было от них оторвано без согласия сеньора. Напрасные меры защиты! Примерно в ту же эпоху в одной вилле в Паризи из 32 земледельцев, сидевших на 12 свободных мансах, 11 жили вне сеньории^{128}. Вероятно, именно это распыление манса и, следовательно, увеличение числа внеманеовых держаний заставило правительство в 866 году впервые попытаться обложить налогом гостизы, до тех пор не принимавшиеся в расчет. Уже раньше делались отдельные попытки взимать кое-какие налоги не с мансов, но с домохозяйств (casatae)[120]120
  Смысл слова casata (ménage) становится ясным из послания папы Захария, который в качестве синонима приводит выражение «семейство сервов» (conjugio servorum), слово servus взято здесь в широком значении – «зависящий от сеньории»; см. Е. Les ne, Histoire de la propriété ecclésiastique, t. II, 1, 1922, p. 41 et suiv.


[Закрыть].

Начиная с XI века манс подвергся столь сильному раздроблению, что стал постепенно исчезать. Раньше или позже, в зависимости от районов и местностей, разумеется. Несомненно, более углубленные исследования выявят в свое время эти расхождений. В Анжу в 1040 году еще четко различаются мансы и хутора (bordes); то же и в Руссильоне в XII веке. Но там и в дальнейшем смысл этого различия становится не очень понятным. В 1135 году в Вильнев-лё-Руа (Villeneuve-le-Roi), в Па-ризи, упоминается половинный манс. В 1158 году в Прише (Prishes), в Эио, а также в 1162–1190 годы в Лиможе и в Фурше (Fourches), к югу от Парижа, повинности раскладываются по мансам или по половинным мансам. В 1234 году в Бузонвилле (Bouzonville) и Буйи (Bouilly), в Орлеанэ, было запрещено если не разделение – masures (там это слово обозначало вое хозяйство, включая и поля; оно было тождественно мансу), – то, во всяком случае, произвольное дробление (разрешалось дробление только на определенные части, до одной пятой). В конце XV века в Бургундии в шателлении Семюр (Semur) существовало довольно туманное представление о том, что meix нельзя делить^{129}. Но подобные случаи были тогда (и уже с давних пор) исключением; вскоре они исчезнут совсем. Отныне – чаще всего с XII века – земельную ренту выплачивала каждая отдельно взятая парцелла, повинности с птичьего двора взимались с каждого дома, барщину требовали с каждого человека или семьи. Вместе с тем нет больше ни устойчивости, ни прочности соотношений между держаниями: они увеличиваются и делятся по желанию их владельцев при наличии единственного условия (если речь идет об отчуждении) – согласия сеньора, отказ которого становится все более редким явлением.

Точно так же почти везде в Европе постепенно разрушалась первоначальная земельная единица, какое бы название она ни носила. Но в Англии и Германии это происходило гораздо медленнее, чем в областях открытых полей Франции. Когда, наконец, исчезла английская гайда, еще часто упоминавшаяся в XIII веке, она оставила после себя целую систему правильных и фиксированных держаний: виргаты (четверть гайды) и боваты (восьмая часть гайды). Начиная с XIII века, а часто и позже исчезает также и германская гуфа, которую заменяют во многих местах держания, более разрозненные, но также неделимые в силу правила наследования, которое (сохранив иногда силу до наших дней) обеспечивает получение наследства лишь одним лицом из тех, кто имеет на это право. Во Франций подобные запрещения раздела ротюрных держаний применялись только в некоторых бретонских сеньориях, где они действовали в пользу младшего сына^{130}. В сущности, в большей части нашей страны сеньория и сельская община совершенно перестали быть стройными учреждениями, состоящими из упорядоченных и устойчивых элементов. В целом манс, какие бы названия он ни носил, представляет собой явление европейского масштаба, а его раннее и бесследное исчезновение – это уже особенность Франции.

Конечно, это изменение могут объяснить только такие причины, которые касаются самых глубин социальной жизни. Историю средневековой семьи мы знаем плохо, слишком плохо. Однако уже начиная с раннего средневековья можно разглядеть ее медленную эволюцию. Группа лиц, родственных по крови, – род (lignage) – остается очень прочной. Но ее границы утрачивают всякую определенность, и связывающие ее членов обязательства обнаруживают тенденцию перейти из ранга юридических обязательств в разряд простых моральных обязанностей, почти привычек. Кровавая месть – долг, предписываемый общественным мнением, но не существует никакого точно установленного порядка коллективной мести, активной или пассивной. Отец и дети, братья и даже двоюродные братья сообща владеют землей, и она не делится между ними. Этот обычай сохраняет большую силу. Но это только обычай. Индивидуальная собственность полностью признавалась законом и кутюмами, «родня имела лишь одно установленное право: в случае отчуждения собственности – привилегию предпочтительной покупки. Естественно, что такая группа, имеющая менее четкие контуры и не испытывающая теперь мощного юридического воздействия, была значительно больше подвержена распадению.

Крепкую и большую патриархальную семью заменяет в качестве ячейки общественной жизни супружеская семья, состоящая главным образом из потомков еще живущих супругов. Можно ли удивляться тому, что одновременно с этим исчезает и жесткая земельная основа древней патриархальной семьи? С каролингской эпохи французский манс часто занимали многие семьи, живущие отдельно «не имевшие, возможно, других связей, кроме предписанной сеньором круговой поруки при уплате налогов [в зависевшей от Сен-Жерменского аббатства сеньории Буасси (Boissy) имелось 182 очага на 81 мансе]. Это было признаком распадения манса изнутри. Но в ту пору манс еще сохранялся так или иначе в качестве неделимой единицы благодаря одновременному воздействию государства и сеньориальной власти. Но во Франции ему с ранних пор изменила первая из этих опор. В то время как в Англии сохранение до середины XII века основанной на гайде налоговой системы, бесспорно, способствовало прочности этого института, в Галлии в начале X века прекращается всякое государственное обложение. Что касается сеньоров, то глубокие изменения, которые претерпели с X по XII век их методы ведения хозяйства вследствие уменьшения барщины (тоже присущая нашей стране черта), объясняют, почему они позволили отмереть древней податной единице. Зачем держаться за нее, если изменилась сама сущность повинностей? Старые полиптики были полны устаревших предписаний; к тому же их язык (как признал в конце XI века некий монах, переписавший или вкратце изложивший политик Шартрского аббатства св. Петра) стал почти непонятным; к ним перестали обращаться за справками, и они, следовательно, не могли способствовать сохранению старых правил. Семья, сведенная к более узкому и более изменчивому кругу, гибель государственного фиска, полностью перестроившиеся изнутри сеньории – таковы, насколько можно судить, различные явления, очень важные и несколько загадочные, которые нашли выражение в этом внешне столь незначительном факте; цензовая книга IX века ведет счет на мансы, а в XIII же или в XVIII веках – на поля или на семьи.

Так было по крайней мере в тех местах, где манс, составленный из множества разбросанных полей, не имеет точных и четких контуров. В единице такого рода было нечто произвольное и, стало быть, непрочное. Напротив, в областях огороженных полей, где манс представлял собой цельный кусок, его раздробление между многими отдельными хозяйствами не обязательно влекло за собой его исчезновение. Это ясно видно на примере Лимузена. Там, поскольку каждая или почти каждая супружеская семья выстроила свои дом и завладела своей частью земель, место отдельно расположенного каролингского манса заняла столь же обособленно стоящая деревушка. В Норвегии, также не знающей скученного расселения, при распадении старых патриархальных общин можно было также многократно наблюдать, как обширный дедовский хутор, aettegaard, расчленялся на несколько независимых жилищ^{131}. Но лимузенская деревушка долго, вплоть до нового времени, продолжала носить древнее название mas. С точки зрения сеньориальной администрации это имело определенный смысл, ибо ответственность за выплату лежавших на mas повинностей несли все жители (рис. XVII). В горах Лангедока почти до наших дней также сохранились mas или maza-des – деревушки, совладельцы (parsonniers) которых в течение столетий продолжали сообща владеть землей. Однако даже там должно было наступить разложение. В XVIII веке общая собственность этих mazades ограничивалась, по-видимому, пустошами и лесами, а обработанная земля была поделена. И, несмотря на поддерживавшуюся сверху солидарную ответственность, истинной экономической единицей в лимузенском mas с той поры стала семья в узком смысле этого слова^{132}.[121]121
  В Бретани, по-видимому, имелись деревушки совладельцев (parsonniers), но они, возможно, произошли из простых семейных общин, о которых речь будет ниже; проблема эта не была как следует изучена; см. «Annales de Bretagne», t. XXI, p. 195.


[Закрыть]