Текст книги "Характерные черты французской аграрной истории"

Автор книги: Марк Блок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

Блок не только считает общину организующим началом сельских порядков, он указывает на ее непрестанную борьбу с феодалами. Коммуны заставили сеньоров признать свое право «а существование. Перечисляя все более или менее крупные крестьянские восстания во Франции с IX века до 1789 года, он называет их «звеньями одной длинной трагической цепи» и подчеркивает, что социальная система характеризуется не только внутренней структурой, но и реакцией на нее. Крестьянские восстания столь же неотделимы от сеньориального режима, как рабочие стачки от крупных капиталистических предприятий. Не понимая роли классовой борьбы как движущей силы исторического процесса, Блок считает, что почти всегда осужденные на разгром крестьянские восстания не могли привести к чему-либо прочному. По его мнению, куда большее значение имело неустанное стремление крестьян оформить свою организацию и заставить феодалов признать ее. Очень интересные страницы Блок посвятил истории оформления (отнюдь не создания!) сельских коммун и анализу их конфедераций, появившихся как на севере, так и на юге в связи с борьбой городов против феодалов. Все выводы по этому разделу главы представляются бесспорными. Автор отмечает, что сельским общинам понадобились века борьбы за свое признание, но разрешения на свое существование они не дожидались. Вся внутренняя жизнь деревни покоилась на базе этой крепко сколоченной группы.

С этих же убедительных позиций подходит Блок и к анализу общинных угодий. Он пишет, что в теории их использование регулировалось сеньором, на практике же это было делом всей деревни, основанным на тысячелетней традиции. Именно поэтому эти правила приобрели силу закона, и крестьяне проявляли при их защите непреодолимую сплоченность, сохранившуюся кое-где во Франции и до наших дней. Борьба за общинные угодья не прекращалась в течение всего средневековья и не раз приводила к восстаниям.

Блок решительно возражает против мнения (особенно отстаивавшегося Фюстель де Куланжем и его последователями), что общинные угодья искони составляли собственность сеньора. «Как будто, – восклицает он, – деревня неизбежно была моложе своего господина!» Он дает сжатый, но чрезвычайно интересный очерк истории узурпации общинных угодий, особенно с XVI века, и подчеркивает общеевропейский характер этого процесса.

При рассмотрении эволюции крестьянства Блок обоснованно выдвигает на первый план не юридический статус отдельных групп, как это обычно делается в буржуазной историографии, а социально-экономическую дифференциацию. И все же этот очерк, несмотря на отдельные интересные соображения, неудачен. Блок не имеет твердой методологической основы для определения понятия класса и поэтому выдвигает неприемлемый тезис о классовой неоднородности крестьянства в течение всего феодализма. В его представлении известные различия в экономическом положении крестьян в период возникновения денежной ренты являются уже проявлением классового неравенства. Характерно, что классом он считает и сеньориальных управляющих XI–XII веков. Идеализирует он и роль монархии, якобы прирожденной покровительницы крестьян, защищавшей их – правда в собственных интересах – от произвола сеньоров. Блок не смог дать истории крестьянства как эксплуатируемого класса феодального общества.

Две последние главы посвящены краткому общему обзору развития французского аграрного строя с середины XVIII века до наших дней, в том числе и агротехническому перевороту (révolution agricole). Несколько подробнее Блок рассматривает борьбу из-за общинных угодий, особенно обострившуюся в 1760–1770 годы и во время Революции. Он дает интересный и в целом убедительный анализ как позиций разных слоев крестьянства в отношении дележа общинных земель, так и аграрного законодательства революционных правительств. Не вызывает возражений и его положение об укреплении в ходе революции мелкой крестьянской собственности. Но жаль, что в этом кратком обзоре нет данных и соображений о роли крестьянства в революции и о ее значении для судеб французского крестьянства в целом.

Заканчивая свой труд, Блок выразил надежду, что ему удалось обнаружить связь прошлого и настоящего, то есть показать исторические корни аграрного строя современной Франции. Действительно, в своем стремлении понять закономерности аграрного развития своей, Страны Блок достиг больших успехов. Во многих случаях он увидел и верно объяснил отдельные стороны исследуемого им процесса, чего не могли сделать его предшественники. И все же у Блока не получилось цельной концепции проблемы. Ему все казалось, что он не может добраться до существа дела из-за недостаточной разработанности того или иного вопроса. Конечно, в ряде случаев такая неразработанность действительно воздвигала на его пути серьезные препятствия. Но основная причина была в другом: в ограниченности исторического мировоззрения Блока.

Несмотря на эти недостатки, знакомство с интересной и красочной книгой Блока принесет советскому читателю большую пользу. Нарисованная с большим умением и знанием жизнь сельской феодальной Франции поможет ему лучше узнать прошлое, а следовательно, и настоящее французского народа.

А.Д. Люблинская.

ПРЕДИСЛОВИЕ Л. ФЕВРА К ФРАНЦУЗСКОМУ ИЗДАНИЮ

Опубликованная впервые в 1931 году в Осло и одновременно в издательстве «Belles-Lettres» в Париже книга Марка Блока «Характерные черты французской аграрной истории» давно уже разошлась. При жизни Марк Блок имел твердое намерение переиздать ее, он неоднократно говорил мне об этом. Но он не собирался просто воспроизвести без изменений свой первоначальный текст. Он лучше других знал, что историк не может остановить время и что даже самая хорошая историческая работа должна быть через двадцать лет пересмотрена; в противном случае историк не достиг своей цели, не вызвав ни у кого желания проверить его основные положения и уточнив их, превзойти его самые смелые концепции. У Марка Блока не оказалось времени, чтобы переделать свою большую книгу, как он того хотел. Впрочем, действительно ли он переделал бы ее? Мне думается, что этой задаче, немного грустной и наиболее трудной (ибо автор, перерабатывая одно из своих прежних произведений, чувствует себя, несмотря ни на что, пленником своей первоначальной мысли и лишь с великим трудом может от нее освободиться), Марк Блок, вероятно, предпочел бы удовольствие задумать и осуществить новую книгу… Но это неважно. Наш друг унес с собой в могилу эту тайну, как и многие другие. Факт налицо: один из наших классических трудов по истории двадцать лет ждет своего переиздания. Вот оно наконец.

Оно состоит из двух томов. В первом томе оно полностью воспроизводит самый текст, оригинальный текст 1931 года – прекрасную книгу, обязанную своим появлением счастливой инициативе Института сравнительного изучения цивилизаций в Осло. Известно, что в 1929 году, рискнув выйти за пределы привычной для него области, это замечательное учреждение, обращавшееся с просьбой о сотрудничестве к таким людям, как Мейе, Виноградов, Иесперсен, Карльгрен, Магнус Ольсен, Альфонс Допш и другие, возымело счастливую мысль обратиться к Марку Блоку, человеку еще молодому, начинавшему свою карьеру и искавшему свой путь, с просьбой прочесть несколько лекций о характерных чертах французской аграрной истории. И вот эти-то с успехом прочитанные лекции, впервые позволившие Марку Блоку ощутить свои силы и свое крепнущее мастерство, переработанные, углубленные и расширенные, превратились в книгу, которой все мы пользуемся. Эта превосходная книга (как я уже отмечал в «Ревю историк», приветствуя ее появление) написана человеком, который, гоня от себя призрак «научной репутации» и не боясь скомпрометировать себя в глазах педантов (упустив, скажем, в библиографических примечаниях пару книг, вполне достойных полного забвения), сумел твердой рукой подвести итог и наметить программу.

Начинание это было трудным, ибо Франция как таковая является страной, состоящей из областей, сильно отличающихся друг от друга как по географическим условиям, так и по своеобразным чертам, присущим населению, более разнообразному и более смешанному, чем принято считать, а также по воздействию на те земли, которые мы называем французскими, многих материальных и духовных цивилизаций, конкурировавших между собой. Безусловно, нелегко было выявить существенные черты аграрной истории, бесконечно сложной. Но, тем не менее, это было необходимо: Франция – очень старая земледельческая страна, и не придавать ее аграрной истории подобающего значения значило бы обречь себя на плохое понимание прошлого и даже настоящего страны, революции которой очень часто были лишь воскрешением былого. Блок имел смелость первым пойти на такой риск. Он обладал еще и кое-чем другим, и именно благодаря этому «Характерные черты французской аграрной истории» – крупное произведение.

Конечно, еще до 1931 года имелись люди, знающие агротехнику настолько, чтобы описать не без успеха «эволюцию земледельческой Франции» (таково было название заслуживающей всяческого одобрения книге Оже-Ларибе, которая оказала нам в свое время столько услуг). В чисто исторической области также можно было встретить несколько значительных, глубоко продуманных книг: вспомним, например, «Аллод» («LAlleu») Фюстель де Куланжа или, несомненно, более спорную, но живую и побуждающую к исследованиям, к работе, быть может, слишком забытую книгу Жака Флака «О происхождении древней Франции» («Les Origines de lancienne France»). Имелись даже и руководства. (Кто не пользовался тогда, несмотря на ее недостатки – юридизм и слабую связь с жизнью, – книгой Анри Сэ «Сельские классы и домениальный порядок во Франции в средние века»?) Однако для всех этих историков – для всех без исключения – земледельческая техника была закрытой книгой. Я имел основания писать в 1932 году, что «их крестьяне обрабатывали только картулярии, притом хартиями вместо плугов». Никому не приходила мысль, что перед владельцами сеньорий могли, в частности, вставать чисто экономические проблемы. Никому не приходила и другая мысль, хотя, по-видимому, очень простая: что невозможно изучать аграрные проблемы в рамках одной общины или провинции. Все эти проблемы без исключения имеют европейский масштаб. Они представляют собой пищу для историка, пользующегося сравнительным методом.

Именно потому, что Марку Блоку не приходилось писать аграрную историю, не зная, что такое бык, плуг и севооборот, именно потому, что он глубоко понимал тексты и документы и обладал чувством живой экономической действительности, интересом к образу жизни людей прошлого и, наконец, широким и точным знанием работ исследователей Германии, Англии, Бельгии и других стран (начиная от Мейтцена и кончая Де Маре, а между ними – Сибом и Виноградов), которые занимались важнейшими проблемами аграрной истории, именно потому, что он обладал такими способностями и мог дополнить эти различные знания другими, – именно поэтому только он один, молодой профессор французского университета в Страсбурге, смог в то время дать книгу, которой нам так недоставало, и вывестина авторитетно начертанный им путь многих молодых людей, которым посчастливилось найти учителя.

Однако – и Блок это знал лучше, чем кто бы то ни было, – книга 1931 года могла быть полезной лишь в том случае, если бы быстро был обнаружен ее преходящий характер. Она была бы полезной лишь в том случае, если бы мало-помалу она была списана (наши книги для этого и пишутся), усвоена, стала общим достоянием и, более того, вызвала бы бесконечные обсуждения, возражения, поправки и пересмотры. Блок понимал это и с большей страстностью, с большим авторитетом, с большим пониманием, чем кто-либо другой, посвятил себя в первую очередь этому делу обновления. Не будем считать это его моральной заслугой. Нужно быть глупцом, чтобы считать себя непогрешимым. Нужно быть чем-то противоположным историку, чтобы поверить в «окончательную» книгу. Нужно быть крайне ограниченным человеком, чтобы не понимать величия постоянной потребности расширения, углубления и уточнения самых блестящих концепций, самых солидных с виду построений. Можно оказать, что все, что Блок написал между 1931 и 1941 годами в «Анналах» по поводу аграрных проблем, имело лишь одну цель: как можно точнее исследовать явления, которые в книге удалось осветить лишь в общей форме, проверить их обоснование, расширить их познание. Решение переиздать разошедшуюся книгу 1931 года наложило на нас другое обязательство. Поскольку Блока уже не было с нами и он не мог сам заняться этим делом, мы обязаны были по возможности выполнить это за него, не подменяя при этом его мыслей нашими, не пренебрегая ни одной из его мыслей, благоговейно собирая все соображения, исправления и поправки, которые Блок внес с 1931 по 1941 год, за десять лет непрерывной работы, в свою концепцию. Трудная задача. Она предполагала наличие у того, кто за нее возьмется, большого самоотречения и вместе с тем большого умения, не говоря уже о знаниях. Мы обратились с этой просьбой к одному из учеников Марка Блока, Роберу Доверию – историку с пытливым и изобретательным умом, занимающемуся аграрными проблемами и в течение нескольких лет работающему над подготовкой собственной серьезной книги об области Бос[1]1
  Бос – область в центре страны, отличающаяся исключительным плодородием, житница Франции. – Прим. ред.


[Закрыть]. Не нам хвалить его за то, как он понял эту задачу. Скажем, только, что нам хотелось, чтобы эта деликатная работа была выполнена достаточно быстро, чтобы появиться одновременно с переизданием текста Блока и в одной книге. Это объединение оказалось невозможным. Поэтому мы решили опубликовать в первом томе, если можно так выразиться, «голый» оригинальный текст «Характерных черт французской аграрной истории»; второй том^{1} принесет завтра нашим читателям элементы прогресса, содержащиеся в написанных после 1931 года статьях, обзорах и рецензиях Марка Блока; располагая ими, мы сможем придать его первоначальному тексту, больше интереса и жизни.

Именно придать и ничего больше. Ибо книга, которую мы переиздаем, оставит нечто крупное и долговечное: сам замысел. «Характерные черты французской аграрной истории», – писал я в 1932 году, – означают появление аграрной истории, которая наряду с историей земледельческой техники, историей домениального режима и историей сравнительной эволюции европейских народов долгое время будет одной из самых плодотворных в исторической науке сфер исследования, одной из тех избранных областей, где легче всего смогут договориться о сотрудничестве историки, заботящиеся а фактах, и географы, интересующиеся проблемами происхождения». И мне приятно, что я оказался таким хорошим пророком «а следующий же день после опубликования «Характерных черт французской аграрной истории», в то время, когда успех этой книги был еще делом будущего.

Мы не могли бы отложить перо, не оказав о том, какую бескорыстную помощь встретило это новое издание при его подготовке. Институт сравнительного изучения цивилизаций в Осло любезно предоставил нам для воспроизведения принадлежавший ему текст. У детей Марка Блока мы еще раз встретили понимание и великодушие. Пусть же будет им воздана здесь надлежащая благодарность от имени тех, кому это начинание принесет пользу.

ВВЕДЕНИЕ.
Несколько замечаний относительно метода

Переложить на любезных хозяев ответственность, бремя которой должен нести один автор, значило бы сыграть с ними очень злую шутку. Однако я могу заявить, что, если бы Институт сравнительного изучения цивилизаций не оказал мне минувшей осенью честь, попросив прочесть несколько публичных лекций, эта книга, вероятно, никогда не была бы написана. Историк, знающий трудности своей профессии – самой трудной из всех, по мнению Фюстель де Куланжа, – не решается без колебаний изложить на нескольких сотнях страниц необычайно длинную эволюцию, неясную саму по себе и, кроме того, недостаточно известную. Я поддался искушению познакомить более широкую публику, чем мои благосклонные слушатели в Осло, с некоторыми гипотезами, развить которые и привести все необходимые доказательства я до сих пор не имел возможности, но которые, как мне теперь кажется, могут принести исследователям пользу в смысле указания дальнейшего направления работы. Прежде чем приступить к изложению главного, попытаюсь кратко объяснить, в каком духе я старался его трактовать. Тем более, что некоторые из этих методических проблем выходят, притом значительно, за пределы моей небольшой книги.

* * *

В развитии науки бывают моменты, когда одна синтетическая работа, хотя бы она и казалась преждевременной, оказывается полезнее целого ряда аналитических исследований, иными словами, когда гораздо важнее хорошо сформулировать проблемы, нежели пытаться их разрешить. Аграрная история в нашей стране достигла, по-видимому, этой стадии. Суммарное обозрение горизонта, которое исследователь разрешает себе, прежде чем углубиться в густые дебри фактов, где широкие наблюдения становятся невозможными, – вот все, что я намеревался осуществить. Знания наши скудны. Я старался ничего не утаивать: ни пробелов в исследовании вообще, ни недостаточности моей собственной документации, основанной отчасти на первоисточниках, но полученной от случая к случаю[2]2
  Замечу мимоходом, что я не мог дать все цифровые данные, которые я хотел бы сообщить, особенно о размерах парцелл, ибо аппарат для исследования старинных мер отсутствует почти полностью.


[Закрыть]. Однако из опасения сделать изложение неудобочитаемым, я не мог увеличивать число вопросительных знаков в той мере, в какой это было по сути дела необходимо. Впрочем, не следует ли всегда подразумевать, что в науке всякое утверждение является всего лишь гипотезой? Если в тот день, когда благодаря более углубленным исследованиям мой очерк совершенно устареет, я смогу убедиться в том, что, противопоставляя исторической истине свои ошибочные предположения, я все же помог осознать эту истину, я буду считать себя полностью вознагражденным за свои труды.

Только те работы, которые благоразумно ограничиваются узкими локальными рамками, могут дать необходимые фактические данные для окончательных решений. Но они почти неспособны поставить большие проблемы. Для этого нужны более широкие перспективы, где основные контуры не подвергаются опасности затеряться в темной массе мелких фактов. Даже широкий горизонт целой нации иногда недостаточен. Как уловить особенности развития, присущие отдельным районам, не бросив сначала взгляд на Францию в целом? Французское развитие в свою очередь приобретает свой истинный смысл только в том случае, если рассматривать его в общеевропейском плане. Речь идет не о насильственном отождествлении, а напротив – о различении; не о том, чтобы создать, как это получается при совмещении фотоснимков, искаженное общее изображение, условное и туманное, но о том, чтобы выявить путем противопоставления как общие черты, так и особенности. Таким образом, настоящий очерк, посвященный одной из сторон нашей национальной истории, связан также и с теми сравнительными исследованиями, которые я старался осуществить в другом месте и для которых уже столько сделал оказавший мне гостеприимство Институт.

Но упрощения, вызванные самой формой изложения, неизбежно повлекли за собой некоторые искажения, на которые надо честно указать. «Французская аграрная история» – эти слова кажутся совсем простыми. Однако при ближайшем рассмотрении они вызывают много трудностей. По своей аграрной структуре различные районы, составляющие современную Францию, не похожи друг на друга, причем в прошлом они различались между собой гораздо сильнее, чем каждый из них, взятый в отдельности, отличался от пограничных с Францией стран. Правда, мало-помалу поверх этих коренных различий сложилось то, что можно назвать французским сельским обществом, но складывалось оно медленно и посредством поглощения многих обществ или их частей, первоначально принадлежавших к иностранному миру. Называть «французскими» данные, относящиеся, например, к IX и даже (если они исходят из Прованса) к XIII веку, было бы настоящей нелепостью, если бы заранее не было условлено, что это выражение означает просто то, что знание этих старинных явлений, взятых из различных сфер, необходимо для понимания современной Франции, вышедшей, поколение за поколением, из первоначального разнообразия. Одним словом, это определение взято скорее из стадии завершения, нежели из начального этапа или даже из самого хода развития. Такое условие, несомненно, допустимо, лишь бы оно было оговорено.

Сельская Франция – большая и сложная страна, объединяющая в пределах своих границ и одного социального строя стойкие остатки противоположных аграрных цивилизаций. Длинные неогороженные поля вокруг больших лотарингских деревень, огороженные поля и деревушки Бретани, провансальские деревни, подобные античным акрополям, неправильные парцеллы Лангедока и Берри – все эти столь различные картины, которые каждый из нас может мысленно представить себе, выражают очень глубокие человеческие контрасты. Я старался отдать должное как этим, так и многим другим различиям. Однако вынужденная необходимость краткости изложения, а также желание акцентировать внимание в первую очередь на некоторых слишком часто остававшихся в тени крупных общих явлениях, местные оттенки которых надлежит уточнить другим; исследователям, неоднократно заставляли меня настаивать не столько на частном, сколько на общем. Главное неудобство этой установки – затушевывание в известной мере важности географических факторов, ибо условия, навязанные человеческой деятельности природой, если и неспособны объяснить коренные черты нашей аграрной истории, зато выступают во всей своей силе, когда необходимо установить различие между районами. В этом отношении более развернутые исследования не замедлят внести в свое время существенные поправки.

История – прежде всего наука об изменениях. При изучении различных проблем я стремился никогда не терять из виду эту истину. Однако мне пришлось, особенно в отношении различных хозяйственных распорядков, разъяснять очень далекое прошлое» свете значительно более близких к нам времен. «Чтобы повнать настоящее, надо прежде всего от него отвлечься», – сказал недавно Дюркгейм, начиная курс лекций по истории семьи. Согласен. Но бывают также случаи, когда для истолкования прошлого надо рассмотреть сначала настоящее или по крайней мере более близкое к современности прошлое. Таков, в частности (по причинам, о которых пойдет речь ниже), метод, к которому мы вынуждены прибегать при изучении аграрной истории ввиду состояния источников.

* * *

Аграрная жизнь Франции получает в истории подробное освещение начиная с XVIII века, не раньше. До этого писатели, за исключением некоторых специалистов, занятых исключительно выработкой практических советов, почти ею не интересовались, администраторы – тем более. Лишь в некоторых юридических трудах и в некоторых записанных кутюмах имеются сведения о таких основных правилах ведения хозяйства, как обязательный выпас. Без сомнения, мы увидим далее, что из старых документов можно извлечь много драгоценных указаний, но при условии, если вы умеете их обнаруживать. А для этого необходимо прежде всего бросить на предмет общий взгляд, который один только способен подсказать главные линии исследования. До XVIII века осуществить такое обозрение было невозможно, ибо люди так устроены, что замечают только то, что изменяется, притом изменяется резко. В течение долгих столетий аграрные обычаи казались почти неизменными, потому что они действительно менялись мало, а если и менялись, то обычно постепенно. В XVIII веке техника и правила обработки вступили в цикл гораздо более быстрого развития. Больше того, их захотели изменить. Агрономы описывали старые навыки для того, чтобы бороться с ними. Администраторы стали интересоваться положением страны с целью выяснения объема возможных реформ. Три больших обследования, проведенные с 1766 по 1787 год по вопросу об обязательном выпасе и об огораживаниях, рисуют обширную картину, подобной которой до той поры не бывало. Эти обследования были лишь первым звеном длинной цепи, которая была продолжена в следующее столетие.

Карты, почти столь же необходимые, как и сочинения, показывают нам анатомию земель. Самые старые восходят к несколько более раннему времени – к царствованию Людовика XIV. Но число этих прекрасных планов, большей частью сеньориального происхождения, возрастает лишь в XVIII веке. Кроме того, в них много пробелов, местных и даже районных. Чтобы представить себе контуры французских полей во всем объеме, надо обратиться к кадастру времен Первой империи и цензовой монархии[3]3
  Цензовая монархия – период Реставрации и Июльской монархии. – Прим. ред.


[Закрыть], сделанному в разгар агротехнического переворота, но еще до его завершения^{2}.

Эти документы, относящиеся к сравнительно недавней эпохе, служат для аграрной истории – при этом я имею в виду изучение одновременно и техники обработки и аграрных обычаев, которые более или менее строго регулировали деятельность земледельцев, – обязательным отправным пунктом. Один пример лучше, чем долгие рассуждения, поможет понять необходимость подобного приема.

Около 1885 года один из тех ученых, которым больше всего обязана аграрная история Англии, Фредерик Си-бом, всецело поглощенный изучением распорядков, которые мы в дальнейшем встретим под названием открытых и длинных полей, написал Фюстель де Куланжу, с которым его сближали многие общие концепции относительно происхождения европейских цивилизаций), чтобы узнать, существовал ли в какой-нибудь мере во Франции этот столь ясно проявившийся в Великобритании аграрный тип. Фюстель ответил, что никаких его следов он не обнаружил^{3}. Напомнить о том, что Фюстель де Куланж был не из тех, для кого внешний мир представляет большой интерес, вовсе не значит высказать неуважение к его великой памяти. Он, несомненно, никогда не обращал внимания на пашни с такими своеобразными контурами, которые на всем севере и востоке Франции настоятельно вызывают воспоминание об английских открытых полях (open field). He имея особой склонности к агрономии, он остался равнодушным и к прениям об обязательном выпасе, которые велись в палатах как раз в то время, когда он получил письмо Сибома. Чтобы дать справку своему корреспонденту, он исследовал только тексты, притом очень старые. Но их-то он знал превосходно. Как же случилось, что он не нашел в них ничего относительно явлений, о которых все же в них есть некоторые довольно ясные сведения? Мейтленд как-то раз, в несправедливой запальчивости, обвинил его в том, что он, из национального предубеждения, нарочно закрывал на них глаза. Но разве длинные поля обязательно являются германскими? Правильное объяснение – в другом. Фюстель изучал документы только сами по себе, а не в свете более близкого прошлого. Увлеченный, подобно многим другим крупным ученым того времени, больше всего вопросами происхождения, он навсегда остался верен узкой хронологической системе, которая вела его, шаг за шагом, от более древнего явления к более позднему. Если же он и применял противоположный метод, то бессознательно и только потому, что в конце концов волей-неволей историк в некотором роде вынужден обращаться к этому методу. Не является ли неизбежным, что, как правило, самые отдаленные факты в то же время и наиболее неясные? И как избежать необходимости отправляться от более известного к менее известному? Когда Фюстель исследовал далекие корни так называемого феодального порядка, необходимо было, чтобы он имел хотя бы предварительное представление об этих институтах в эпоху их полного расцвета. И можно по праву спросить, не лучше ли было бы, прежде чем погружаться в тайны происхождения, определить черты законченной картины? Историк всегда раб своих документов, и больше всех тот, кто посвятил себя аграрным исследованиям; из опасения не разобраться в непонятном прошлом ему чаще всего приходится читать историю в обратной последовательности.

Но этот способ исследования, противоположный естественному порядку, имеет свои опасности, которые важно точно определить. Кто видит ловушку, тот меньше рискует в нее попасть.

Документы недавнего прошлого будят любознательность. Старые тексты далеко не всегда оставляют ее неудовлетворенной. Исследованные надлежащим образом, они дают значительно больше, чем можно было от них ожидать на первый взгляд, в особенности памятники юридической практики – постановления, акты судебных процессов, – разбор которых, к сожалению, так плохо осуществлен при современном состоянии нашего исследовательского аппарата. И все-таки они могут ответить далеко не на все вопросы. Отсюда искушение сделать на основе данных этих упрямых источников более определенные выводы, чем те, для которых имеются основания, а в результате – ошибки в истолковании источников, забавные образцы которых было бы нетрудно привести.

Но бывает хуже. В 1856 году Вильгельм Маурер писал: «Самый беглый взгляд на графства современной Англии показывает, что наиболее распространенными являются изолированные фермы… Это наблюдаемое в наши дни положение вещей позволяет сделать относительно древней эпохи [речь идет об англо-саксонском периоде. – М. Б.] вывод, что и тогда жили изолированными поселениями». Он забыл ни больше, ни меньше как о революции огораживаний, о глубокой пропасти, которая легла между аграрным прошлым Англии и ее настоящим. «Изолированные фермы» возникли по большей части вследствие объединений парцелл и эвикций, бесконечно более поздних, чем прибытие Хенгиста и Хорзы[4]4
  Братья Хенгист и Хорза – вожди первых отрядов саксов, вторгшихся в Британию и обосновавшихся в Кенте около 450–455 годов. – Прим. ред.


[Закрыть]. Ошибка здесь непростительна, так как речь идет об относительно недавних изменениях, которые легко изучить и оценить. Но истинная опасность кроется в самом принципе рассуждения, ибо он, если не остеречься, способен повлечь за собой много других ошибок, которые гораздо труднее обнаружить. Слишком часто к методу, самому по себе разумному, добавляют совершенно произвольный постулат о неизменности древних аграрных обычаев. Истина совсем в другом. Говоря по правде, правила обработки изменялись в старину меньше, чем в наши дни. Причиной того были материальные трудности, препятствовавшие их изменению, состояние экономики с более медленными реакциями и окружающий традиционализм. Кроме того, документы, рассказывающие нам об изменениях правил обработки в древности, обычно очень скудны и недостаточно ясны. И все-таки, как мы увидим в ходе изложения, эти правила никак не могли претендовать на какое-то мнимое постоянство. Иногда внезапное нарушение ритма деревенской жизни – опустошение, заселение после войны – принуждало проводить борозды по новому плану; иногда, как в новое время[5]5
  Под новым временем здесь и повсюду дальше автор имеет в виду XVI–XVIII века; соответственно средние века охватывают время до XVI века, а конец средневековья – это XV век. – Прим. ред.


[Закрыть] в Провансе, община решала сразу изменить дедовский обычай; еще чаще от первоначального порядка уклонялись почти незаметно и, быть может, невольно. Конечно, прекрасная романтическая фраза, в которой Мейтцен выразил почти мучительное чувство, знакомое всем исследователям, посвятившим часть своей жизни изучению аграрных древностей, вполне справедлива: «В каждой деревне мы прогуливаемся среди руин предыстории, более древних, чем романтические остатки бургов или обветшавшие стены городов».