Текст книги "Характерные черты французской аграрной истории"

Автор книги: Марк Блок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Начиная со второй половины XVI века сеньоры, все более и более цеплявшиеся, как мы увидим, за сохранение авоих прав, особенно тех, которые (как право «мертвой руки») сулили им выгоды в виде земельных прибавлений, перестали сочувственно относиться к освобождению. Для деревень, не ставших еще свободными, получить свободу становилось все труднее. До самой революции кое-где продолжали еще существовать островки серважа, правда весьма отличавшегося от его первоначальной формы.

Но сначала кризис, а затем перемены в сеньориальном землевладении были вызваны начиная с XV века не столько уменьшением судебной власти сеньоров или ослаблением личных связей между ними и их сервами, сколько чисто экономическими причинами.

II. Кризис сеньориального землевладения

Два последних столетия средневековья повсюду в Западной и Центральной Европе были периодом бедствий для деревень и их обезлюдения; пожалуй, это была расплата за процветание XIII века. Крупные политические образования предыдущей эпохи – монархии Капетингов и Плантагенетов и в меньшей степени княжеские «земли» новой Германии, – вовлекавшиеся просто в силу своего могущества в разного рода военные авантюры, были в то время неспособны выполнять свою функцию охраны порядка, в которой заключался смысл их существования. Концентрация людей – следствие расчисток и роста населения – представляла крайне благоприятную почву для эпидемий. Англия периода войны Роз и крупных аграрных восстаний, Германия, где умножались Wüstungen (то есть покинутые в то время и никогда больше не восстанавливавшиеся деревни), представляют аналогию с Францией, еще более пострадавшей и поистине обескровленной, с Францией эпохи Столетней войны, жертвой разбойников с большой дороги, опустошенной жакериями и репрессиями еще более ужасными, чем сами восстания, с Францией, сами силы возрождения которой были поражены «великой смертностью».

Когда с победой Валуа установился относительный мир, нарушавшийся еще множеством смут при Карле VII и Людовике XI, значительная часть королевства была не чем иным, как огромной опустошенной зоной. Все современные тексты (хронисты в меньшей степени, чем множество скромных и правдивых памятников – расследований, регистров епископских объездов, инвентарей, грамот освобождения или установления ценза) описывают ужас, внушаемый этими сельскими местностями, где «не слышно больше ни пения петухов, ни кудахтанья кур». Сколько французов могли тогда повторить слова одного кагорского священника, который «за всю свою жизнь не видел в своей епархии ничего, кроме войны»! Привыкшие по малейшей тревоге, поднятой сторожами, искать убежища та речных островах или устраивать в лесах шалаш из ветвей, вынужденные в течение долгих дней тесниться внутри городских стен, где среди неимущих и слишком скученных людей чума свирепствовала еще сильнее, многие крестьяне постепенно теряли связь со своей землей. Земледельцы из области Кагора массами бежали в долину Гаронны и вплоть до Конта-Венесеена[96]96
  Конта-Венессен (Comtat-Venaissin) – область на восточном берегу Нижней Роны. – Прим. ред.


[Закрыть]. Во многих местах целые деревни оставались покинутыми иногда в течение нескольких поколений. Если же где и продолжали существовать кое-какие жители, то это были обычно лишь горсточки людей. В предгорьях Альп, в Перигоре, в Сенонэ (Sénonais)[97]97
  Сенонэ (Sénonais) – округ города Санса в Шампани. – Прим. ред.


[Закрыть] на месте полей и виноградников вырос лес. Многие земли поросли «терновником, кустарником и иными зарослями». Старые границы полей стерлись. Когда к концу XV века земли аббатства Во-де-Сернэ (Vaux-de-Cernay) начали заселяться вновь, «не было ни мужчины, ни женщины, которые могли бы сказать, где находились их наследственные участки».

Следы некоторых этих опустошений были ликвидированы лишь спустя много столетий, а некоторые не изгладились никогда. Появившиеся в это время в Пюизэ (Puisaye) залежные земли начали вновь обрабатываться только в XIX веке. Даже тогда, когда поля распахивались снова, разрушенные деревни часто не восстанавливались; население концентрировалось. Земли Бессей (Bessey), в Бургундии, пришлось раздать добрым людям двух смежных общин; сам же населенный пункт был навсегда стерт с географической карты. Из двенадцати деревень, разрушенных тогда в графстве Монбельяр, десять так и не были восстановлены. Восстановление шло, однако, почти повсюду, но очень медленно. В Рен-мулэне (Rennemoulin), к югу от Парижа, два земледельца хвастались в 1483 году тем, что они первые (один – за 12–13 лет, другой – за 8–9 лет) «распахали» землю. Иногда поодиночке возвращались старые жители, а вместе с ними и некоторые из их прежних соседей, чья бывшая земля, находившаяся совсем близко, оставалась еще заросшей кустарником. В других местах сеньоры, заинтересованные в возобновлении обработки земли, призывали чужеземцев: итальянцев – в Прованс, савоияров, французов с севера или из Бургундии, даже немцев – в Валентинуа и в Конта-Венессен, жителей Бретани, Лимузева и Турени – в округ Санса. Или же в один прекрасный день на этих заброшенных землях поселялись бродяги. Таковы три бедняка из Нормандии, которые в 1457 году составляли все население местечка Маньи-ле-Гамо (Magny-les-Hameaux), около Парижа. В Ла-Шапель-ла-Рэне (La-Chapelle-la-Reine), в Гатинэ[98]98
  Гатинэ – область на востоке от Орлеана, получившая свое название от gatines – «земель, заболоченных в результате зимних дождей»; имеется много прудов и болот, хорошие леса и луга. – Прим. ред.


[Закрыть], в 1480 году два новых жителя были родом из Божолэ (Beaujolais), третий – из Анжу, а четвертый – из Турени. Недалеко оттуда, в Водуэ (Vaudoué) одним из первых пионеров был нормандец; такая же картина наблюдается и во Фромоне (Fromont), в том же маленьком кантоне. Перерыв в заселении был иногда столь продолжителен и преобладание переселенческих элементов столь значительно, что это запечатлелось в памяти деревни как перелом; замечено, что в Реклозе (Recloses), в Гатинэ, топонимика изменилась с XIV по XV век почти полностью. Как можно перед лицом этой человеческой мешанины безапелляционно заявлять об этнической чистоте крестьянского населения, в противоположность смешению в городах? Дело вторичного освоения земли продолжалось до второго «ли третьего десятилетия XVI века: волнующий пример терпения и жизненных сил, память о котором еще свежа у нынешних поколений^{96}.

Нищета крестьян была ужасающей. Но в целом восстановление было для них благоприятным. Чтобы обеспечить заселение, – источник доходов, – сеньоры зачастую предоставляли крестьянам значительные привилегии; действие одних из них было немедленным – временное освобождение от повинностей, предоставление в пользование инвентаря или семян; действие других было более длительным – различные льготы, очень умеренный размер ценза. В 1395 году монахи Сен-Жермен-де-Пре предприняли первую тщетную попытку восстановить свой виноградник в Валантоне (Valenton); они предлагали тогда землю за ценз в 8 су с арпана. С 1456 года они предприняли новые попытки. Хотя за истекший период содержание драгоценного металла в монетах заметно снизилось, им пришлось придерживаться почти постоянно цифры ниже 4 су: по-видимому, именно эта цена позволила достигнуть успеха^{97}. По закону сеньоры имели право присваивать земли, слишком долго остававшиеся необработанными. Из предосторожности они зачастую заставляли признать за ними это право, притом в точных выражениях. Но они делали это для того, чтобы иметь возможность раздать залежные земли новым держателям, не дожидаясь проблематического возвращения старых земледельцев, а не для того, чтобы присоединить их к своим собственным доменам. В это время у сеньоров не было желания заменить наследственное держание широкой непосредственной эксплуатацией земли или временной арендой. Сеньория была восстановлена (следуя старым обычным нормам) в виде скопления мелких хозяйств вокруг домена, который не превышал обычно средних размеров. Конечно, жизнь крестьянина и после кризиса по-прежнему была тяжелой. Один англичанин, Фортескью[99]99
  Канцлер Фортескью (около 1385–1479) – английский политический деятель и писатель, автор трактата «Управление Англией или различие между абсолютной и ограниченной монархией». – Прим. ред.


[Закрыть], писавший в правление Людовика XI, при сопоставлении положения сельских масс в своей стране и во Франции приберег для французской створки этого диптиха самые мрачные краски. Вполне обоснованно подчеркивает он то бремя, которое становится для нашей деревни все тяжелее и тяжелее, – королевскую фискальную систему. Но каким бы тонким юристом он ни был, он забыл один очень существенный факт: задавленный налогами, плохо питавшийся, плохо одетый, весьма безразличный к жизненным удобствам, французский крестьянин не перестал, однако, владеть своей землей в качестве наследственного держания.

Чем объяснить, что крестьянское население в конце концов вышло победителем из испытания, которое могло стать для него роковым? Несомненно, оно извлекло в конечном счете пользу даже из бедствий, следы которых носили его пахотные поля, даже из смерти, от которой поредели его собственные ряды. Рабочей силы не хватало, и поэтому она была дорогой. Заработная плата как в сельских местностях, так и в городах неизменно повышалась, несмотря на королевские ордонансы и постановления местных властей, которые, тщетно пытаясь остановить это повышение, оставили нам неопровержимые доказательства его существования. Было замечено, что во времена Карла V благодаря повышению оплаты рабочих дней многие батраки смогли приобрести землю^{98}. Крупное хозяйство, обрабатываемое «слугами» (valets) (если предположить, что сеньор возымел намерение создать таковое), было бы в высшей степени дорогостоящим. Здравый смысл подсказывал сеньорам, что лучше разделить землю на участки. Но так как земля вновь была в избытке, а людей не хватало, приходилось для привлечения держателей не слишком много требовать с них и особенно гарантировать им ту наследственность, к которой они привыкли и от которой не отказались бы без сопротивления.

Однако эти арифметические соображения не могут всего объяснить. В XVII веке новые войны сопровождались в некоторых провинциях, например в Бургундии и Лотарингии, совершенно такими же опустошениями. Здесь наблюдалась та же картина: поросшие кустарником земли, где исчезли всякие границы между полями, опустевшие деревни и кое-где среди руин несколько бедняков, вернувшихся к обычаям первобытной эпохи и живущих охотой или рыбной ловлей; восстановление осуществлялось медленно, частично силами иностранцев. Но на этот раз сеньоры смогли использовать восстановление в своих интересах. Это объясняется тем, что обновленный и уже разбогатевший сеньориальный класс осознал свое могущество и выработал гораздо более совершенные, чем раньше, методы ведения хозяйства. В конце же средних веков мелкие хозяйства, напротив, находились под властью класса обессилевшего, разоренного и мало способного, в силу своего мышления, приспособиться к не имевшей прецедентов ситуации.

* * *

Этот класс был разорен прежде всего в результате опустошения деревни. Несомненно, для светского дворянства война имела свои выгоды – рыцарь не брезговал ни выкупами, ни грабежом. Когда в 1382 году Карл VI собрал в Мелэие армию, которая должна была наказать непокорный Париж, было замечено, что собравшиеся под королевским знаменем дворяне захватили с собой повозки, куда они рассчитывали свалить все награбленное в большом городе^{99}. Но разве могла эта капризная и подверженная стольким превратностям судьбы добыча или даже те придворные пенсии, требование которых, чтобы свести концы с концами, все более и более входило в привычку крупных и мелких дворян, идти в сравнение с добрыми регулярными доходами от стольких видов ценза, тальи или десятины, которые были сведены на нет бедствиями эпохи? Многие родовитые сеньоры, лишившиеся своего домена и неспособные принудить себя к бережливости, жили к концу Столетней войны бог знает как. Что касается церковных общин, то им удавалось с трудом прокормить лишь небольшое число монахов.

Больше того, если по счастливой случайности старые поборы продолжали уплачиваться или их удавалось восстановить, то, будучи взимаемы в деньгах (случай очень частый начиная с XIII века, за исключением десятины), они по своей реальной ценности были значительно ниже прежних. С конца XV века падение стоимости денег достигло значительных размеров; оно еще более усилилось и стало почти головокружительным в следующем столетии. Денежный кризис был главной причиной быстрого обнищания сеньориального класса. В нем надо различать две фазы, весьма различные по своей сущности и по времени, но последствия которых тесно пере – плелись: сперва обесценение счетной монеты, а затем – обесценение содержавшегося в ней металла[100]100
  Искушенный читатель извинит неполноту этого очерка. Нет ничего более неясного, более неизвестного, чем экономическая история денег. Особенно это касается изменений (mutations) в конце средневековья или тяжелого кризиса XVI века. Вместе с тем нет ничего более важного для знания социальной жизни древней Франции, в частности ее аграрной жизни. Я обязан был вкратце (то есть слишком схематически) указать на самые важные черты этой эволюции, которая сама по себе в высшей степени сложна. Чтобы сделать это лучше, потребовались бы длинные рассуждения, которым здесь не место.


[Закрыть].

Старая Франция – наследница сложных денежных традиций, кодифицированных при Каролингах, – вела свои расчеты на ливры, су и денье. Соотношения этих трех единиц между собой были незыблемы: 1 ливр равнялся 20 су, а 1 су равнялось 12 денье. Но ни одна из них по своему материальному содержанию уже давно не соответствовала чему-либо стабильному. В течение многих столетий из французских монетных дворов выходили только серебряные денье[101]101
  Впрочем, это не значит, что все платежи, где фигурировали либо монеты, либо по крайней мере название монет, совершались в денье. Не говоря уже о платежах в натуре, но с «оценкой» предметов в денежной стоимости, или об употреблении слитков, крупные суммы довольно часто уплачивались в иностранной, византийской или арабской, золотой монете. Но этот последний способ расчетов не оказывал влияния на сеньориальные повинности. Я надеюсь, что смогу в другом месте рассмотреть более подробно эти сложные проблемы денежного обращения.


[Закрыть]. Их номинальная стоимость была всегда одинакова; содержание же в них драгоценного металла было, напротив, весьма различно в зависимости от места и времени. В целом оно сильно уменьшилось. При Людовике Святом монета достоинством в денье стала такой безделицей, что она могла служить лишь в качестве мелкой разменной монеты (особенно в обществе, где денежное обращение стало гораздо более интенсивным, чем раньше) и действительно навсегда сохранила эту роль. Отныне королевская власть, сосредоточившая в своих руках почти всю чеканку монеты, начала чеканить более значительную по весу, по пробе и в принципе более высокую по стоимости серебряную и золотую монеты. Но эта необходимая реформа привела в конечном счете лишь к увеличению неустойчивости средств платежа, ибо между этими деньгами, лишенными, согласно старому обычаю, всякой надписи, уточняющей их курс (самые названия которых – гро, экю, аньель, франк, луи и т. д. – указывали лишь на тип монеты, а не на ее стоимость), с одной стороны, и между абстрактными мерами, каковыми являлись ливр или его доли, – с другой, соотношение устанавливалось только выпускавшим монету государством, притом таким образом, что монета данного типа считалась содержащей столько-то ливров, су и денье. Это соотношение, совершенно произвольное, могло меняться и действительно изменялось. Монета то «ослаблялась» – это означало, что то же количество металла соответствовало отныне большему числу счетных единиц (которые, следовательно, приобретали более «слабую» стоимость), – то «укреплялась» под влиянием обратного соотношения. Тот же самый вес золота, который 1 января 1337 года стоил ровно 1 ливр, начиная с 31 октября стоил 1 ливр 3 су и 1⁷/₉ денье. Это показатель «ослабления» монеты. 27 апреля 1346 года, спустя некоторое время, когда его стоимость в ливрах была еще более высокой, она была сведена к 16 су 8 денье. Это показатель «укрепления» монеты. Государственная власть предпринимала эти маневры по различным причинам, которые нам порой трудно выявить. Они приводили к новой чеканке монеты, являвшейся источником ощутимых прибылей для суверена. Они своевременно изменяли соотношение государственного долга и кредита. Они позволяли устанавливать соответствие между фактической ценой двух драгоценных металлов и их законным соотношением – вечная проблема биметаллических систем. Когда вследствие износа или под действием резцов слишком ловких спекулянтов содержание металла в обращавшейся монете уменьшалось по сравнению с ее первоначальным состоянием, «ослабление» приводило официальный курс металла в соответствие с реальным курсом. Наконец, в эпоху, когда финансовая техника была еще слишком примитивной и не знала банковых билетов и тонкостей колебаний учетного курса, эти «изменения» (mutations) давали государству единственную или почти единственную возможность воздействовать на обращение. С течением времени колебания кривой не принесли компенсации. В результате монета «ослабела», притом в значительной степени. В какой мере – это ясно покажут следующие цифры. Золотая стоимость турского ливра, основной счетной единицы, составляла в 1258 году примерно 112 франков 22 сантима в современной монете, в 1360 году – 64 франка 10 сантимов, в 1465 году – 40 франков 68 сантимов, в 1561 году – 21 франк 64 сантима, в 1666 году – 9 франков 39 сантимов, в 1774 году – 5 франков 16 сантимов, в 1793 году, накануне отмены старой денежной системы – 4 франка 82 сантима. К тому же эти цифры не учитывают наиболее сильных колебаний: после 1359 года содержание металла в ливре (тоже в золоте) равнялось 29 франкам 71 сантиму современной монеты, в 1720 году – 2 франкам 6 сантимам. То же происходило и со стоимостью серебряных денег[102]102
  Эти цифры взяты мной у N. De Wailly («Mém. de l'Acad. des Inscriptions», t. XXI, 2, 1857), но со следующими изменениями: 1) я перевел все эти цифры в стоимость франка по новому денежному закону (То есть в стоимость франка после 1918 года. – Прим. ред.); 2) поэтому я вынужден был учитывать стоимость старинных счетных единиц только в золоте; эта условность, оказавшаяся почти неизбежной из-за нашего современного монометаллизма, имеет различные неудобства: содержание серебра в монетах изменялось не всегда в соответствии с содержанием золота; узаконенный курс золота, орудия международного обмена, был часто довольно далек от его коммерческого курса (обычно ниже); наконец, сеньориальные повинности почти всегда уплачивались в серебре; к счастью, у меня здесь речь идет только о категориях величины, которые не подвержены возможности подобных ошибок; 3) я решительно абстрагировался от десятых долей ниже сантима; они производят лишь совершенно ошибочное впечатление математической точности.
  Конечно, я не могу здесь рассмотреть кратковременную попытку, предпринятую правительством в 1577 году с целью порвать с расчетом на ливры, су и денье.


[Закрыть].

В принципе все платежи (за исключением особых условий, оговоренных в некоторых торговых договорах) были выражены в счетной монете. Это же относится и к сеньориальным повинностям. Держатель вовсе не обязан был отдать такой-то вес золота или серебра, он должен был внести столько-то ливров, су или денье. Сумма этих платежей, хотя она и не означала никакой постоянной реальности, сама по себе считалась неизменной почти везде. Действительно, она регулировалась обычаем, иногда устным, иногда записанным (последний случай получал все большее распространение), во всяком случае, соблюдение его считалось обязательным, и в случае надобности суды заставляли уважать его. Разве повинности не называли в средневековом разговорном языке словом «обычаи» (coutumes), a виллана, который обязан был их выплачивать, – coutumier? В результате наследник какого-нибудь сеньора, получавшего в 1258 году 1 ливр, продолжал и в 1465 году получать столько же, но в 1258 году его предок получал в золотой стоимости что-то около 112 франков, наследник же должен был довольствоваться в 1465 году эквивалентом в 40 франков. Так и в наши дни заем, совершенный в 1913 году и продолжающий исчисляться во франках, означал для кредитора потерю ⁴/₅ одолженной суммы или около того. Таким образом, под одновременным воздействием юридического явления (обычая) и экономического явления (обесценивания денежной единицы) повинности крестьян постепенно уменьшились, тогда как их доходы (если они нанимались на работу или продавали свои продукты), не подвергаясь никакому основанному на обычае ограничению, смогли удержаться на уровне нового стандарта; сеньоры же постепенно разорялись.

Они разорялись медленно и вначале незаметно для самих себя. Лучшим доказательством этого является то обстоятельство, что в конце ХШ века и еще в XIV веке многие сеньориальные управления продолжали (что они охотно делали с тех пор, как распространилось употребление денег) благосклонно относиться к замене натуральных платежей денежными, обменивая таким образом прочную реальность всегда желанных съестных припасов на самое неустойчивое из средств обмена. Мы имеем сегодня достаточно доказательств тому, что, когда эталон стоимости остается номинально неизменным, люди долгое время не замечают его истинного обесценения: слово доминирует над вещью. Но рано или поздно наступает пробуждение. Не опасаясь впасть в ошибку, можно отнести к началу XV века тот момент, когда появилось сознание обесценения рент. Королевские или герцогские ордонансы (в Бретани, в Бургундии) рассказывают об этом явлении очень ясно^{100}. Писатели знакомят с ним общество. Но никто не сумел сделать это так, как Ален Шартье[103]103
  Ален Шартье (1385–1429) – крупный французский поэт и публицист, юрист и секретарь Карла VII, автор патриотических произведений. – Прим. ред.


[Закрыть] в 1422 году. Послушаем его «рыцаря»: «У простолюдинов то преимущество, что их кошелек представляет собой как бы водоем, который собирал и собирает воды и стоки всех богатств этого королевства… ибо «ослабление» денег уменьшило их повинности и ренты, которые они нам должны, а невероятная дороговизна, установленная ими на продукты и работы, создала им состояние, которое они ежедневно собирают и копят»^{101}. Момент, когда начинают осознавать экономический процесс, очень важен, ибо с этого момента становится возможной борьба. Однако открытие и приведение в действие средств, способных пресечь это коварное кровопускание, не выпало ни на долю Алена Шартье, ни на долю его современников. Прежде чем действительно началась борьба, к первой причине обесценения добавилась другая, имевшая еще более быстрые последствия.

Полезно знать содержание металла в монете, но еще интереснее оценить ее покупательную способность. К несчастью, при современном состоянии исследований мы вынуждены ограничиться для средних веков на этот счет лишь предположениями. К тому же в стране, экономически очень раздробленной, меновая стоимость денег неизбежно сильно менялась в зависимости от района. Кроме того, в течение Столетней войны на всех рынках (некоторые цифры которых дошли до нас) она претерпевала очень резкие и очень сильные колебания, которые легко объясняются случайностями войны. Наоборот, бесспорно, что около 1500 года цены везде упали довольно низко. Золотом или серебром (главным образом серебром, так как золото служило лишь для крупных платежей) сеньор получал меньше прежнего, но эта небольшая сумма металла позволяла ему приобрести больше ценностей, чем он мог это сделать на такое же количество металла в непосредственно предшествующий период, – компенсация, хотя и недостаточная для восстановления равновесия, но тем не менее весьма ощутимая. В течение XVI века положение изменилось. Сначала интенсивная эксплуатация рудников Центральной Европы, а затем гораздо более значительные поступления сокровищ и металлов из рудников Америки (особенно после открытия в 1545 году великолепных сереброносных жил в Потози) чудовищно увеличили количество металла. В то же время возрастающая быстрота обращения в свою очередь увеличивала количество наличных денег. Это вызнало чрезвычайно сильное повышение цен. Этот процесс, общий в основных своих чертах для всей Европы, во Франции стал ощущаться начиная примерно с 1530 года. Раво подсчитал, что в Пуату покупательная способность ливра, равная при Людовике XI приблизительно 285 франкам в нашей монете, упала при Генрихе II в среднем до 135 франков, а при Генрихе IV – до 63. На протяжении полутора столетий в результате потери металлического содержания фиктивной единицы – ливра – и повышения цен покупательная способность ливра понизилась более чем на три четверти. Это потрясение оказало различное влияние на разные классы общества, которые жили непосредственно (или косвенно) за счет земли. Производители почти не пострадали. Серьезный ущерб был нанесен двум классам: поденщикам (в связи с ростом населения рабочая сила перестала быть такой дефицитной), заработная плата которых лишь с большим опозданием поспевала теперь за ростом цен на продукты питания, и сеньорам, которые были прежде всего рантье. В 1550 году сеньория Шатишьон-су-Мэш (Châtillon-sous-Maîche), во Франш-Койтэ, принесла своему господину доход в сумме 1673 франка, в 1600 году – 2333 франка – довольно значительный прогресс, почти на 150 процентов, что объяснялось, по-видимому, не только очень тщательным управлением, но главным образом тем обстоятельством, что в этом краю, который долгое время был экономически отсталым, сеньор собирал еще то в форме поборов, то со своего домена довольно много сельскохозяйственных продуктов, которые он продавал. Случай этот является, стало быть, относительно благоприятным. Но в этой же местности в период между двумя указанными годами цена пшеницы, не говоря ни о чем другом, возросла на 200 процентов. Даже там, где в виде исключения цифры на первый взгляд как будто свидетельствуют о прибыли, изучение экономических фактов обнаруживает убыток[104]104
  Побочной причиной упадка дворянских владений была практика разделов, поскольку право первородства применялось не столь широко, как это полагали: см. Y. Вezard, La vie rurale dans le sud de la région parisienne, p. 71 et suiv; Ripert-Montclar, Cartulairedelacommanderie de Richerenches, 1907, p. CXXXIX et suiv.; см. также пример для Прованса, приведенный на стр. 194 (Lincel).


[Закрыть].

Не все сеньориальные имущества были задеты в одинаковой степени. Большинство церковных учреждений сосредоточили в своих руках десятину, значительные прибыли от которой оставались неизменными. В некоторых провинциях, стоявших в стороне от крупных экономических сдвигов, замена первоначальных натуральных повинностей денежными всегда носила скромные размеры. С другой стороны, сеньоры (особенно, возможно, мелкие владельцы фьефов) сохранили здесь относительно большую часть своих доменов. Вследствие забавной превратности судьбы дворянство пострадало здесь значительно меньше, чем в издавна богатых районах, где все базировалось на деньгах. В других случаях общая крупная сумма денежных рент, делавшая их обесценение менее пагубным, обладание десятинами или шампарами, добавочные доходы от государственных и придворных должностей – все это позволило некоторым семьям пережить трудности момента без слишком большого ущерба и впоследствии устранить их. Обесценение денег не прозвучало похоронным звоном для старого дворянства. Тем не менее очевидно, что многие древние роды пришли тогда в упадок. Некоторые избежали катастрофы лишь благодаря тому, что пренебрегли на время своим социальным положением и обратились к торговле. Другие, более многочисленные, переживали один кризис за другим и смогли в конечном счете спастись, лишь пожертвовав частью своего родового владения.

Вот родовитый дворянин, нуждающийся в деньгах. Вначале он довольствуется тем, что берет взаймы, закладывая иногда свою землю или устанавливая на нее ипотеку. Но как возвратить долг? В конечном счете ему приходится примириться не только с продажей нескольких полей, но даже нескольких сеньорий, иногда самому кредитору или же другим покупателям, чьи экю позволили бы погасить самые неотложные долги. К какому социальному слою принадлежали новые владельцы? Это равносильно вопросу, у кого имелись деньги? Замок, почетная скамья в приходской церкви, виселица – символ права высшей юстиции, – цензы, тальи, право «мертвой руки» – все величие и все доходы старой иерархической системы почти везде служили увеличению богатства и престижа человека буржуазного происхождения, чье состояние было создано благодаря торговле и должностям и который, уже получив звание дворянина или будучи накануне этого события, превращался в сеньора. Так, например, вокруг Лиона, вплоть до Фореза (Forez), Божоле и Дофинэ, баронии, шателлении и всякого рода фьефы сосредоточивались таким образом в руках знатных семей лионского патрициата, разбогатевших благодаря торговле пряностями, сукноделию, рудникам или банкам, в руках семей французского происхождения (Камюсы, Лорансены, Виноли, Варей), итальянского (Гаданьи и Гоиди) и немецкого (Клеберти). Из сорока сеньорий, проданных коннетаблем Бурбоном или ликвидированных после конфискации его имуществ, только три были куплены родовитыми дворянами. И неважно, если, как утверждает старое предание, меняла Клод Лорансен, сын суконщика и внук кабатчика, вынужден лезть из кожи, чтобы добиться оммажа от своих новых вассалов в купленной им у самой дочери Людовика XI баронии. Его жена стала тем не менее статс-дамой королевы, а его старший сын – королевским священником^{102}. Но сеньориальный строй не был разрушен. Более того, он не замедлил обрести новую силу. Однако сеньориальная собственность в значительной мере переменила владельцев.

Однако мы вовсе не хотим сказать, как это иногда делалось, что в это время появляется «новый претендент на владение землей – буржуа». С тех лор как появилась буржуазия, ее представители не только приобретали в большом количестве земли вокруг городов, но наиболее выдающиеся из них постепенно проникали в среду сеньоров. Ренье Аккор, камергер графов Шампани, был буржуа; таково же происхождение дОржемонов, разбогатевших, несомненно, на управлении ярмарками Ланьи (Lagny)[105]105
  Ярмарка Ланьи – одна из четырех шампанских ярмарок. – Прим. ред.


[Закрыть]; Робер Алорж, торговец вином в Руане, откупщик налогов и ростовщик, также буржуа. Все они положили начало (первый – в XIII веке, другие – в XIV и в начале XV веков) сеньориальным владениям своих семей, богатству, которому позавидовали бы Камюсы и Лорансены, жившие при Франциске 1^{103}. Но никогда раньше этот переход буржуазии в ряды дворянства не носил такого массового характера. И в таком масштабе он больше не повторился. В XVII веке каста была уже наполовину замкнута. Конечно, она продолжала еще вбирать много новых элементов, но в менее значительном количестве и не так быстро. В социальной истории Франции, особенно в ее аграрной истории, нет более решающего события, чем это завоевание земли буржуазией, быстро укрепившей свои позиции. XIV век был отмечен бурной антидворянской реакцией. В этой «войне не дворян против дворян», по выражению того времени, буржуа и крестьяне часто оказывались союзниками. Этьенн Марсель был союзником жаков, а добрые купцы Нима не питали к рыцарям своего края более нежных чувств, чем тюшены[106]106
  Тюшены – так называли крестьян Лангедока, восставших в 1382–1384 годах. – Прим. ред.


[Закрыть] лангедокских деревень. Перешагнем через одно или полтора столетия. Теперь этьенны марсели стали дворянами – в результате пожалования королем дворянских званий – и сеньорами – вследствие экономических изменений. Вся сила буржуазии, по крайней мере высшей буржуазии и тех, кто стремился возвыситься до нее, была направлена на поддержку сеньориального строя. Но новым людям присущ новый дух. Сделавшись наследниками прежних земельных рантье, эти торговцы, эти откупщики государственных налогов, эти кредиторы королей и вельмож, привыкшие аккуратно, изворотливо и в то же время смело управлять движимым имуществом, не изменили ни своему умственному окладу, ни своему честолюбию. То, что они принесли с собой в методы управления недавно приобретенными имениями, то, что переняли у них самые родовитые дворяне (если им удалось сохранить свои наследственные богатства), то, что приносили порой с собой их дочери (разоренные дворяне часто домогались этих выгодных браков) в старинные семьи, чье родовое имущество зачастую было спасено благодаря какой-нибудь энергичной женщине, – ©се это свидетельствует об умственном окладе деловых людей, привыкших подсчитывать прибыли и убытки, способных при случае пойти на затраты, пусть временно безрезультатные, но от которых зависят будущие барыши. Скажем прямо, все это говорит о капиталистическом складе ума. Такова была закваска, которая должна была изменить методы сеньориальной эксплуатации.