Текст книги "Характерные черты французской аграрной истории"

Автор книги: Марк Блок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

В некоторых случаях домен исчезал полностью. В других местах (и это было чаще) он частично сохранялся, но его размеры сильно сокращались, что фактически изменяло всю его сущность.

Представление о том, какова была в XII веке домениальная политика крупного дальновидного сеньора, дает нам небольшое сочинение[86]86
  Сочинение Сугерия (около 1081–1151) – это так называемая «Книга о делах своего управления». – Прим. ред.


[Закрыть], в котором Сугерий, аббат Сен-Дени, описал, не без некоторой снисходительности, свое собственное управление. Сугерий, очевидно, считает, что домен нужен в каждом поместье, но размеры его должны быть умеренными. Если домен уничтожен, как это было в Гиллервале (Guillerval), он его восстанавливает; если он слишком обширен, как в Тури (Toury), он частично сдает его за ценз. Но что понимает он под составными частями домена? Дом, желательно «крепкий и приспособленный для обороны», где будут жить монахи, уполномоченные управлять сеньорией, и где сам он сможет «преклонить голову» во время своих инспекционных поездок; сад и несколько полей, чтобы можно было прокормить постоянных и временных обитателей этого дома; крытые амбары для хранения продуктов, поступающих в счет десятины и шампара; хлева или овчарни для сеньориального стада, которое, несомненно, участвует в обязательном выпасе и навоз от которого идет на удобрение домениальных садов и пашен; наконец, при случае, рыбный садок или виноградники, которые снабжают монастырь и его имения весьма необходимыми продуктами особого рода; эти продукты тогда было выгоднее производить самим, нежели покупать на рынках с их неустойчивым подвозом товаров. Словом, это одновременно административный центр и более или менее специализированная ферма, крупная, конечно, но таких размеров, что для ее эксплуатации достаточно небольшого количества как слуг, так и барщинных работ; по размерам и по существу она совсем отличается от огромных земледельческих предприятий прошлого[87]87
  Ср. аналогичную картину, которую дает нам для XIII века книга ценза о доменах аббатства Сен-Мор-де-Фоссе (Saint-Maurdes-Fossés) и хозяйственной деятельности аббата Петра I (1256–1285); «Arch. Nat.», LL 46. Самый обширный пахотный домен – почти ненормальной длины – равен 148 арпанам, что представляет площадь порядка 50–75 га. Это крупная собственность согласно современной официальной классификации, но не «очень крупная», поскольку она далеко не достигает 100 га. Подобным же образом организовался домен при устройстве большинства новых поселений.


[Закрыть].

Нетрудно выяснить некоторые из причин, побудившие сеньоров постепенно отказаться от широкой непосредственной эксплуатации домена. Господский манс каролингской эпохи предоставлял господину большое количество продуктов. Но дело не только в том, чтобы свезти в амбар, особенно портящиеся продукты; такое накопление добра имело смысл лишь в том случае, если бы из него можно было вовремя и рационально извлекать выгоду. Волнующая проблема! Знаменитый ордонанс Карла Великого об императорских поместьях (villae) весь пронизан ею. Часть припасов потреблялась на месте домениальной челядью. Другая шла на содержание сеньора, который жил иногда далеко и часто вел чуть ли не бродячий образ жизни. Что касается излишка, то, если он оставался (а это было естественным в крупных поместьях), его старались продать. Но сколько при этом возникало трудностей, порожденных материальными и умственными причинами! Чтобы избежать разбазаривания, потерь и ошибок, была необходима точная бухгалтерия. Но умели ли ее вести? Есть что-то волнующее в том, как такие государи, как Карл Великий, и такие крупные аббаты, как Адалард Корбийский, пытались в своих домениальных статутах растолковать своим подчиненным необходимость самых простых отчетов; тот факт, что эти наставления звучат иногда по-детски, доказывает, что они были адресованы людям, очень плохо подготовленным для их понимания. Для распределения доходов надлежащим образом нужен был также надежный персонал управляющих. Но проблема бюрократии – камень преткновения для государств, вышедших из Каролингской империи, – не была решена и сеньорами. Сеньориальные служащие, «сержанты» (свободные и даже сервы), получавшие в качестве оплаты держания, быстро превращались в наследственных вассалов, совсем как графы или герцоги, только в мелком масштабе. Они использовали в своих интересах доверенную им политическую власть, присваивали полностью или частично домен или доходы с него, иногда даже вступали в открытую войну со своими господами. По-видимому, по мнению Сугерия, вверенное сержантам хозяйство нужно считать потерянным. При непосредственной эксплуатации домена нужны были перевозки, но по каким дорогам и ценой каких опасностей! Наконец, легко сказать: продать излишек. Но на каких рынках? В X и XI веках население города было малочисленным, сам город был более чем наполовину аграрным. Виллан часто околевал с голоду, но за неимением денег почти ничего не покупал. Не было ли более выгодным и главное более удобным увеличить количество мелких хозяйств, существующих самостоятельно, отвечающих каждое за себя и платящих повинности, доход от которых легко было предвидеть и которые частично выплачивались деньгами, следовательно были удобны для транспортировки и накопления? Тем более, что эти крестьянские участки приносили доход не только в виде повинностей: чем больше у сеньора было держателей, или вассалов, в пользу которых он разделял свой домен на мелкие фьефы, тем больше он имел «людей» (hommes), от числа которых зависели его военная сила и престиж. Это движение началось еще с конца римской эпохи, с уничтожения крупных плантаций с рабами, с увеличения численности испомещенных рабов и держаний колонов. Значительная барщина франкской эпохи была лишь паллиативом, имевшим целью сохранение, обширных размеров доменов. Крупные сеньоры последующего периода лишь возобновили и продолжили кривую предшествовавшей эволюции (что касается мелких сеньоров, мы ничего не знаем о них, и, возможно, они никогда не имели обширных доменов)…

Однако эти кажущиеся ясными объяснения сталкиваются с одной трудностью, недооценить важность которой было бы нечестно. Только что описанные условия жизни, ослабление барщины и уменьшение домена характерны для всей Европы, но не для того времени, когда они наблюдаются во Франции. Ничего подобного нет в Англии, где положение (как оно изображено, например, в XIII веке в книге ценза Лондонского собора св. Павла) точь-в-точь напоминает описания каролингских инвентарей. Ничего подобного нет также, насколько я могу судить, в большей части Германии (препятствия, на которые наталкиваются эти сравнительные исследования, – один из наиболее досадных симптомов слабого развития наших знаний). Несомненно, в обоих этих странах произошли аналогичные изменения, но с опозданием на одно-два столетия. Чем объясняется этот контраст? Я прошу извинения у читателя, но бывают обстоятельства, когда исследователь должен первым долгом сказать: «Я не нашел». Здесь именно такой случай, когда нужно признаться в незнании; но это в то же время является призывом продолжать исследование, от которого зависит понимание одного из трех или четырех основных явлений нашей аграрной истории.

В самом деле, в жизни сеньории не было более решительного переворота, чем этот. Начиная с франкской эпохи держатель обязан был оброком и работами, но тогда перевес был на стороне работ. Теперь соотношение изменилось. К старым оброкам прибавились новые: талья, десятина, налоги за пользование баналитетами, повинности, связанные с серважем, иногда (начиная с XII–XIII веков) ренты, которые сеньоры требовали взамен старинной, существовавшей вплоть до тех пор барщины, признанной в конце концов ими бесполезной, но которую они не всегда соглашались уничтожить безвозмездно. Работы стали значительно более легкими. Раньше держание было прежде всего источником рабочей силы. Теперь же то, что можно грубо назвать оплатой (loyer), не придавая этому слову какого-нибудь точного юридического смысла, составляет истинную причину его существования. Сеньор отказался от роли руководителя крупного сельскохозяйственного и даже отчасти промышленного предприятия. Работоспособное население целых деревень не собирается больше в течение многих дней вокруг сеньориальных надсмотрщиков. Сеньор будет все больше и больше воздерживаться от непосредственной обработки даже той фермы (остатка своего старого домена), которую он зачастую сохранял. С XIII века начинают сдавать в аренду также и ее, правда, не навечно, а на определенный срок; конечно, это большая разница, последствия которой мы увидим позднее, но которая не препятствует дальнейшему отдалению сеньора от своей земли. Представим себе крупного фабриканта, который отказался бы от непосредственной эксплуатации заводских машин ради использования их в нескольких мелких мастерских и удовлетворился бы тем, что стал акционером или, вернее (ибо большинство повинностей были фиксированы или стали таковыми) держателем облигаций каждой ремесленной семьи. Это сравнение поможет нам получить представление о тех изменениях, которые произошли в жизни сеньории с IX по XIII век. Конечно, в политическом отношении сеньор еще является господином, так как он остается военным командиром, судьей, прирожденным покровителем своих «людей». Но он перестал быть главой предприятия в экономическом отношении, а это легко приведет к тому, что он вообще перестанет быть главой. Он превратился в земельного рантье.

Глава IV.
ИЗМЕНЕНИЯ СЕНЬОРИИ И СОБСТВЕННОСТИ С КОНЦА СРЕДНИХ ВЕКОВ И ДО ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

I. Юридические изменения сеньории. Судьбы серважа

Кризисом сеньориальных доходов кончается средневековье и начинается навое время.

Нельзя сказать, что старая основа сеньории была полностью разрушена. Права сеньора по отношению к своим держателям (вследствие путаницы, характерной для обветшания старого понятия личных связей, держателей теперь начинают называть «вассалами» —. словом, ранее обозначавшим связи зависимости совсем иного рода) и их держаниям остаются при Франциске I и даже при Людовике XVI в основном такими же, как и при Людовике Святом, однако за двумя, притом весьма важными, исключениями: упадок сеньориальной юстиции и исчезновение серважа или его глубокое изменение там, где он продолжает существовать.

Сеньориальная юрисдикция еще не умерла. Ее уничтожит только революция. Многие дела еще разбираются в ее судах, но она теперь гораздо менее прибыльна и могущественна, чем раньше. Согласно общепринятому юридическому правилу, почти везде применявшемуся начиная с XVI века, сеньору было запрещено лично творить суд. Да и возрастающая сложность юридической системы делала для него трудным выполнение этой функции. Ему приходится отныне назначать профессионального судью и, следовательно, вознаграждать его уже не предоставлением фьефа, как это делали прежде (экономическая обстановка перестала благоприятствовать этому способу вознаграждения), а наличными деньгами. Несомненно, королевские ордонансы (как те, которые требовали от судьи определенных технических гарантий, так и те, которые требовали для него приличного жалованья) не соблюдались строго. Преподносившиеся ему судившимися «подарки» составляли во многих местах большую часть его доходов. Тем не менее очевидно, что для сеньора эта обуза была часто довольно тяжелой. К этому присоединяются и другие расходы, и все это часто настолько превышает доходы, что порой боятся слишком много судить. «Доходов от штрафов, выморочных имуществ и конфискаций, – писал в XVII веке один бургундский дворянин, – не хватает для выплаты жалованья судебным чиновникам». А в 1781 году интендант Майеинского герцогства сообщал в отчете своим господам: «Из-за нужды… у нас много уголовных дел. Я прекратил те из них, какие мог, избавив тем самым от наказания двух или трех мошенников, которые почти открыто нападали на путешественников»^{87}.

Особенно грозными конкурентами сеньориальной юстиции были государственные суды (как суды крупных княжеств, так и королевские, а с XVI века почти исключительно последние). Они изъяли из ее ведения многие разновидности судебных дел. Они захватывали у местных чиновников и многие другие, действуя путем опережения (par «prévention»). Наконец, к ним можно апеллировать отныне по поводу любых дел. Это влекло за собой множество неприятностей и расходов для сеньора, обладавшего высшей или низшей юрисдикцией, ибо, согласно старинному правилу, остававшемуся в силе вплоть до XVII века, подающий апелляцию приносит жалобу непосредственно на судью первой инстанции, а не на выигравшую дело сторону; и, что еще хуже, это приводило к чувствительной потере власти и престижа. Именно благодаря тому, что сеньорам удалось подчинить своих людей своей судебной власти, они добились в X–XI веках значительного усиления своей политической власти и увеличения доходов. Но это оружие еще не совсем выпало из их рук: в делах сельской юстиции, с которой связаны такие выгоды, их слово оставалось обычно окончательным. Но и эта их власть значительно ослабла. Не был ли поставлен под угрозу и сам сеньориальный строй? Мы увидим, эта опасность была устранена благодаря позиции публичных судов. Но сеньориальный судья (чьи приговоры могли быть отменены), даже если он сохранял, а порой и умножал свои доходы, меньше чем когда бы то ни было являлся начальником.

* * *

То же самое изменение социальной структуры, которое выражается в растущем действии государства и его судов, обнаруживается и в основе перемен, претерпеваемых серважем. Можно получить довольно точную картину общества XI века, представив его себе построенным главным образом по вертикальным линиям. Оно расчленялось на множество групп, сплотившихся вокруг сеньоров, которые в свою очередь зависели от других сеньоров: на группы сервов или держателей, на «отряды» (mesnies) вассалов. Начиная примерно с середины XII века человеческая масса, наоборот, обнаруживает тенденцию к организации по горизонтальным пластам. Крупные административные единицы – княжества, монархическое государство – объединяют и поглощают мелкие сеньории. Прочно конституируются иерархические классы, особенно дворянство. Коммуна (главным образом городская, но охватывавшая иногда и чисто аграрные коллективы) избирает в качестве своей основы этот революционный по сравнению с прочими институт: клятву о взаимной помощи между равными, заменившую старую присягу повиновения, приносимую низшим высшему. Значение отношений зависимости между людьми постепенно везде ослабляется. А ведь серваж – такой, каким он возник из остатков рабства и колоната, из условного освобождения, а также из добровольного или мнимо добровольного закабаления многих ранее свободных крестьян, – был по самой своей природе одним из элементов этой системы подчинения и покровительства, связывавшей верхи и низы социальной лестницы. По правде говоря, дело было именно в этом. Серва всегда считали существом низшей касты. Но в старину это был лишь один из аспектов его статуса. Напротив, начиная с XIII века, в соответствии с общим направлением развитая, когда «крепостные» (servaille) все строже и строже изолировались от внешней среды (юриспруденция особенно возводит отныне в принцип правило, согласно которому звание серва и рыцаря несовместимы), в общественном сознании решительно стало преобладать представление о сервах как о классе.

Кроме того, именно потому, что тускнеет и исчезает понятие связи «по плоти и кости», серваж имеет ныне тенденцию основываться не столько на личной зависимости, сколько на земле. Уже не только происхождение, но и владение некоторыми держаниями или жительство на некоторых землях могли превратить свободного жителя (manant) в серва. Больше того, такого поземельного серва стали рассматривать как «прикрепленного» к земле. Было бы неверно утверждать, что он совсем не мог ее оставить; но, если он уходил без разрешения господина, он терял свое держание. На этом последнем обстоятельстве оказалось влияние ученых доктрин. Когда в XII–XIII веках юристы взялись за изучение римского права, они прежде всего стремились найти в этих почтенных текстах, источнике всякого знания, прецеденты для социальных институтов своего времени, особенно серважа. Трудное предприятие! Существовал ли еще какой-нибудь институт, более специфически средневековый, чем серваж? «Серв», «servus» – родство этих терминов толкало на сравнение с античным рабством. Но пропасть между этими двумя статусами была слишком очевидна. Несмотря на некоторые частные отклонения, у наших французских юристов хватило здравого смысла не слишком настаивать на этой аналогии [из которой, к величайшему несчастью крепостных (Leibeigenen) своей страны, законники Восточной Германии извлекли в течение последующих столетий немало выгоды]. Зато колонат, отличный от рабства, но предполагавший подчинение одному сеньору, позволял, как им казалось, менее произвольное уподобление. Несомненно, они стали потому настаивать на этом, что современный им серваж своим скорее вещным, нежели личным характером уже приблизился до некоторой степени к тому состоянию, основной чертой которого были связь человека с землей. Юридическое выражение, которое они дали этому возникающему сходству, в свою очередь лишь подчеркивало его. Даже сами термины, охотно употребляемые отныне нотариусами или теоретиками для обозначения серва нового образца [ascriptus glebae или, еще более выразительный, serf de la glèbe (сочетание слов, контраст которых с homme de corps былого времени поистине поразителен)], были заимствованы из словаря, который средневековые романисты[88]88
  Блок называет французских юристов XII–XIII веков средневековыми романистами по аналогии с историками-романистами XIX века, выводившими средневековые учреждения из римских порядков (в противоположность германистам). – Прим. ред.


[Закрыть] использовали для описания колоната. Не будем, однако, преувеличивать важности этого теоретического влияния. Если бы земли, как в старину, было гораздо больше, чем рабочих рук, усилия сеньоров удержать своих сервов угрозой конфискации их держаний (glèbe) были бы, несомненно, напрасными. Без крупных расчисток правило «прикрепления» было бы только бессмысленной формулой.

Характерные для серважа старые повинности и правовые ограничения продолжали в основном существовать; прежде всего это менморт и формарьяж. Но наряду с ними родилось новое понятие, которое, подчеркивая низкое положение этого класса и вещную основу его связи с сеньорами, способствовало возникновению одного из критериев нового серважа. Отныне признаком серважа считаются обычно так называемые произвольные повинности, которые не были фиксированы ни письменным договором, ни прочно установившимся обычаем и взимание которых зависело от прихоти сеньора (такова «произвольная» талья, бывшая первоначально почти всеобщей формой этой повинности, но ставшая затем, после фиксации, исключением). Конечно, не все сервы подлежали обложению тальей и в еще меньшей степени должны были отбывать барщину «по произволу сеньора», но теперь выполнение этих повинностей держателем влекло за собой опасность попасть в число сервов. Уже в каролингскую эпоху работать, «когда прикажут», было обычно уделом сервов (servi), в ту пору настоящих рабов. Быть может, мысль, что свобода несовместима с такого рода подчинением воле господина, жила в сознании людей в более или менее смутной форме. Анормальный характер подобной обязанности, а также, несомненно, сопоставление положения серва и римского раба (servus) (которое вопреки всему не могло не оказать некоторого воздействия на умы) содействовали оживлению этих представлений.

Таковы были главные черты серважа в конце средневековья; конечно, существовало множество местных оттенков, на которых я не могу здесь останавливаться.

Такими они оставались вплоть до революции, то есть до того момента, когда сервы исчезли совсем. Но этот статус распространялся на Bice меньшее число людей.

Великий процесс исчезновения серважа, начавшийся в XIII веке, продолжался до середины XVI века. Вероятно, кое-где характерные для серважа обязанности исчезли просто сами собой. Однако, как правило, сервы (в одиночку или даже семьями и целыми деревнями) получили свободу в результате особых актов освобождения (manumissions), скрепленных надлежащим образом печатью. Эта свобода скорее продавалась им, чем даровалась. Конечно, освобождение считалось благочестивым деянием, великой милостыней (grant aumosne), как говорил Бомануар[89]89
  Филипп де Бомануар (около 1250–1296) был судьей в нескольких областях королевского домена; около 1280 года он составил «Кутюмы Бовези» – свод обычного права северной части Иль-де-Франса. – Прим. ред.


[Закрыть], одним из тех дел, которые в день страшного суда склонят весы архангела в пользу рая. В преамбулах хартий с большим или меньшим красноречием или многословием напоминалось об этих великих истинах, об евангелических наставлениях или (если нотариусу больше нравилось черпать вдохновение в кодексах римского права, чем в священной книге) о благе «естественной свободы». Приличия требовали, чтобы было оказано должное уважение принципам морали. Несомненно, что под этими напыщенными словами иногда скрывалось искреннее чувство и какой-то наивный расчет: в конце концов ведь выгода, которую можно извлечь из доброго дела в этом бренном мире, не исключает и надежды на вознаграждение на том свете. Да что там говорить! Разве мог бы сеньориальный класс совершенно ограбить себя во имя одного лишь чистого милосердия? Фактически (за редкими исключениями, являвшимися следствием благодарности или дружбы) акты освобождения были настоящими договорами, статьи которых иногда долго обсуждались в ожесточенных спорах. Если мы хотим понять, почему они давались в таком большом количестве, надо прежде всего задать вопрос, какой выгоды ожидали от них обе стороны.

Сеньор отказывался от повинностей, несомненно доходных, но взимание которых было нерегулярным и неудобным. Взамен этого он чаще всего получал вносимую сразу сумму денег, которая или избавляла его от каких-нибудь финансовых затруднений, обычной язвы дворянских и земельных владений, или же позволяла сделать, наконец, давно желаемую роскошную покупку, или же давала возможность пустить деньги в выгодный оборот.

Какие только чудесные превращения не претерпевали «деньги свободы» благодаря алхимии денежного обращения! Иногда они прямо текли в королевскую казну, ибо сеньор, оказавшись, бывало, в тисках денежных затруднений, не мог найти иного средства для удовлетворения сборщика налогов, кроме освобождения нескольких сервов. Иногда они шли на погашение долга докучливому флорентийскому банкиру или же на увеличение богатств удачливого врага. После Пуатье не один рыцарь или оруженосец вырвались из когтей англичан, выкупившись за деньги, полученные от продажи «вольности». В других случаях эти деньги превращались в камни церквей (строительство капеллы богоматери в монастыре Сен-Жермен-де-Пре, одной из жемчужин Парижа времен Людовика Святого, было закончено на средства, полученные от раздававшихся аббатом освобождений). Чаще всего эти деньги превращались в земные блага; поля, луга или виноградники, основной ценз и десятину, давильни, дома, мельницы, купленные, построенные или восстановленные на деньги, скопленные крестьянами по су и хранившиеся в шерстяных чулках до тех пор, пока бремя серважа не стало слишком тяжелым^{88}.[90]90
  Освобождение аббатом Уа (Oyes) супружеской пары сервов мотивировалось необходимостью для монахов уплатить десятину королю (см. конец данного примечания); Froissart, éd. Luce, t. V., p. 1, n. 1; «Arch. Nat.», L 780, No 10 (1255, déc). Аббатство Сен-Жермен-де-Пре, которому эти освобождения нанесли ущерб, выразило протест против того, как были истрачены эти 2460 ливров; оно считало более справедливым употребить эти деньги на свои собственные покупки; в конце концов оно удовлетворилось довольно сложной финансовой сделкой; см. «Bibl. S^te Geneviève», ms 351, fol. 123, перечень, составленный для каноников св. Женевьевы и озаглавленный «Iste sunt possessiones ques emimus et aedificia que fecimus de denanis libertatum hominum nostrorum et aliorum quorum nomina inferius scripta sunt» («Перечисление купленных владений и воздвигнутых построек, которые мы осуществили на выкупные деньги наших и других крепостных, чьи имена приведены ниже»). Среди различных приобретений, построек и починок – уплата флорентийским купцам (mercatoribus florentinis) 406 ливров (сумма, несомненно, слишком крупная, чтобы представлять собой уплату папской десятины), а также уплата королевской десятины (pro décima domini regis).


[Закрыть]

В других случаях «освободитель» устанавливал в свою пользу периодическую фиксированную ренту, которая поступала помимо лежавших на держаниях старых повинностей и выгодно заменяла столь капризные, с точки зрения дохода, сервильные повинности. Впоследствии иногда имела место выплата землей: освобожденная деревня передавала сеньору в счет платы часть своих общинных угодий. Уступки такого рода, еще и поныне тяготеющие над жизнью не одной сельской общины, были особенно частыми в Бургундии XVI века и в соседнем Франш-Контэ – вплоть до XVII века^{89}. Это объясняется тем, что разоренный войнами крестьянин Бургундии или Франш-Контэ был тогда очень беден; у сеньоров же в то время появился вкус к собиранию парцелл. Но почти никогда для получения свободы крестьянин не отказывался ни целиком, ни частично от своего держания. Совсем наоборот, отказываясь от права «мертвой руки», сеньор тем самым отказывался и от надежды увеличить когда-нибудь свой домен за счет участка серва. Освобождение сервов во Франции не привело прямо (как было позднее, при аналогичных социальных переменах в России) даже к частичной их экспроприации в пользу сеньора.

Наряду с этими непосредственно ощутимыми выгодами появлялся иногда и другой мотив, открытое признание существования которого мы находим во многих хартиях. Что если земля, еще подчиненная серважу, находилась около других земель, где царствовала свобода, около новых поселений (villeneuves), основатель которых обеспечил себе успех благодаря ощутимым привилегиям (так было не всегда; в эпоху расцвета серважа сервы имелись даже на недавно распаханных территориях), или же около ранее освобожденных местностей? Очень силен был риск, что она постепенно обезлюдеет, что люди, населявшие ее, перебегут в эти центры с лучшими условиями. Разумнее всего было приостановить эту эмиграцию путем своевременного пожертвования, которое отнюдь не было невыгодным, так как оплачивалось получателями. Это благоразумный акт, особенно рекомендуемый в период кризиса. Столетняя война, а позднее войны XVII зека, возродив в различных пограничных районах пустующие земли, побудили землевладельцев увеличить свои щедроты. «Начиная с некоторого времени, – пишут госпитальеры (Командорства Бюр (Bure), в Бургундии, освобождая в 1439 году своих людей из Туази (Thoisy), – почти все дома и риги, существовавшие в названном Туази, были сожжены и разрушены… по причине менморта никто не хочет жить в названной деревне… но все ушли, отправились жить в свободные места». В 1628 году сир Монтюрё-ле-Грэ (Montureux-les-Gray), во Франш-Контэ, также вовсе не скрывал надежды, что освобожденная деревня будет «лучше населена» и, следовательно, сеньориальные права будут «более доходными». Порой матерью свободы была нужда^{90}.

Впрочем, лучшим доказательством того, что вообще хорошо подготовленное и умело задуманное освобождение рассматривалось управляющими крупных сеньориальных владений как превосходная сделка, являются пропагандистские кампании, организованные некоторыми могущественными сеньорами, такими королями, как Филипп Красивый и его сыновья или позднее Франциск I и Генрих II, или такими знатными баронами, как граф Гастон Фебус (Phoebus) из Беарна, с целью склонить к освобождению своих подданных и даже (с переменным успехом) принудить их к нему^{91}.

А сами сервы?

«Сир, нет вещи, которой бы я не сделал, лишь бы увидеть себя, мою жену и детей свободными», – эти слова, вложенные великим поэтом XII века Кретьеном де Труа в уста одного из столь редких героев сервильного происхождения, образ которых запечатлен в средневековой литературе^{92}, многие из крепостных (hommes de corps), должно быть, шептали про себя. Разве серваж не был во все времена «пятном»? Но, разумеется, это желание становилось все более острым по мере того, как идеи личной связи и взаимных обязательств (с одной стороны, покровительства, с другой – повинности), некогда неотделимые от самой концепции серважа, потеряли свою силу, чтобы уступить место острому сознанию классовой неполноценности, а также по мере того, как число обладавшего этим статутом населения с каждым днем уменьшалось и человек, еще остававшийся сервом, начинал чувствовать себя одиноким и вследствие этого еще больше парией, чем когда-либо. Жалобы этих обездоленных людей почти не дошли до нас. Одна из них, впрочем, была достаточно сильна, чтобы оставить след в туманных текстах: сервы, мужчины и женщины, лишь с большим трудом могли добиться разрешения жениться или выйти замуж; по словам одного хрониста, многие девицы «развращались» за неимением мужей^{93}. По правде говоря, пока сервы были многочисленны, это препятствие не было непреодолимым, хотя в начале XIV века пессимистически настроенный автор «Лже-Ренара»[91]91
  «Лже-Ренар» («Renart le Contrefait») – подражание «Роману о Лисе» (см. примечание на стр. 53), созданное между 1319 и 1328 годами неизвестным клириком из Труа; это своего рода историческая и политическая энциклопедия, изложенная вначале в стихах, затем в прозе. – Прим. ред.


[Закрыть] считал, что запрет формарьяжа ведет к «снижению рождаемости»^{94}. Внутри сеньории юноши и девушки, крепостные одного господина, сочетались, рискуя увеличить таким образом число тех браков между родственниками, которые, с точки зрения церковных авторитетов, были причиной самого сурового осуждения, если не самого серважа (почти узаконенного первородным грехом), то по крайней мере одного из его правил: запрещения брака вне данной группы. А что если какой-нибудь самостоятельный человек захотел бы все же искать спутника или спутницу жизни за пределами маленького коллектива сервов? Определенная сумма денег, внесенная сеньору (в случае необходимости двум сеньорам, если жених и невеста были сервами двух различных баронов, а иногда обмен сервами между собственниками людей), – и дело было сделано. В XII и XIII веках большинство семей сеньориальных чиновников, обычно тоже сервов, были слишком могущественны и богаты, чтобы согласиться на брак с простыми крестьянами, и поэтому они заключали почтенные союзы между собой именно таким образом. Но когда у каждого сеньора стало меньше сервов, чем прежде, когда, кроме того, количество сервов уменьшилось по всей стране, зло сделалось угрожающим. О женитьбе на свободных приходилось думать все меньше и меньше: лишь немногие рожденные свободными мужчины или женщины соглашались ради подобного брака на отказ от свободы как для себя (ибо «пятно» было заразительно), так и для своих детей; в случае же если они сами все же соглашались на такой брак, их родственники зачастую противились ему из чувства чести или из страха увидеть в один прекрасный день семейное имущество попавшим под действие нрава «мертвой руки». В 1467 году одна бедная служанка из Шампани, уличенная в детоубийстве, оправдывала свое безнравственное поведение тем, что она не могла выйти замуж по влечению сердца: ее отец отказался выдать ее за того, кто был ей «всех милее», потому что этот человек был сервом^{95}. Конечно, этот суровый отец не был исключением. С одной стороны, страх сеньоров потерять своих держателей, с другой – боязнь сервов остаться среди уже завоевавших свободу людских масс единственными людьми, которые несли еще старые повинности и подвергались всеобщему презрению, – вот причины, объясняющие, почему освобождение, осуществленное хоть раз где-либо в данном районе, всегда имело тенденцию распространяться с большой быстротой.

Но это столь желанное благо нужно было купить. Если стремление получить его было начиная с XIII века почти везде одинаковым, то возможности к этому, напротив, были в разных провинциях крайне различными. Достать необходимые деньги могли только те крестьяне, которые в результате продажи продуктов сделали некоторые сбережения, или же те, которые находили в пределах досягаемости заимодавцев, готовых поместить свои капиталы в деревне, особенно в форме конституирования ренты, игравшего в тогдашней экономике роль сегодняшней ипотеки, – словом, те, кто жил в такой местности, где обмен был уже сильно развит, городские рынки способны были поглотить довольно большое количество сельскохозяйственных продуктов, а Деньги и предпринимательский дух были достаточно распространены, чтобы возник класс крупных или мелких капиталистов. Со второй половины XIII столетия все эти черты оказались присущими парижскому району; вот почему серваж, бывший здесь когда-то уделом подавляющего большинства населения, полностью исчез еще до воцарения Валуа[92]92
  В 1328 году французский престол перешел от основной ветви династии Капетингов к боковой ветви, Валуа. – Прим. ред.


[Закрыть]. Там, где экономические условия были менее благоприятны, он сохранился гораздо дольше. В XIV веке те же самые парижские церкви, у которых не было ни одного серва. в округе этого крупного города, еще имели их в большом количестве в своих поместьях в Шампани; те же самые орлеанские монастыри, которые уже во времена Людовика Святого освободили всех своих крепостных в Бос, при Франциске I еще взимали менморт и формарьяж в своих деревнях в Солони (Sologne)[93]93
  Солонь – плато на юге от Орлеана с глинистой почвой, покрытое болотами и лесами. – Прим. ред.


[Закрыть]. Это свидетельствует о справедливости мнения, что освобождение как массовое явление вызвано не столько индивидуальным настроением того или иного сеньора, сколько условиями, присущими крупным социальным группам. В Шампани, в провинциях Центра, в герцогстве Бургундском и в соседнем графстве[94]94
  В соседнем графстве, то есть во Франш-Контэ. – Прим. ред.


[Закрыть] это движение продолжалось до самой середины XVI столетия, не спеша, порой медленнее, порой быстрее (было бы очень желательно, чтобы точные исследования позволили бы когда-нибудь проследить их кривую). Ни в обеих Бургундиях[95]95
  В обеих Бургундиях, то есть в герцогстве Бургундском и во Франш-Контэ. – Прим. ред.


[Закрыть], ни в Центре оно не достигло, впрочем, своего полного завершения.