Текст книги "Ангел Габриеля"

Автор книги: Марк А. Радклифф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

40

Майкл завел с Линн разговор о поездке в Норидж. Он опасался, что подруга Джули сочтет это за попытку уклониться от совместных дежурств. К его удивлению, ничего подобного ей даже не пришло в голову. Когда он предложил привезти какие-нибудь вещи Джули, например музыкальные записи, любимые духи – вообще что-нибудь, способное стимулировать ее пробуждение, она с энтузиазмом закивала:

– Я и сама об этом думала.

Они довольно скоро начали сидеть с Джули вместе, а не по очереди, как в первые пару дней. Они разговаривали сначала шепотом, затем погромче, словно беседуя за чашкой кофе, а не у постели коматозной подруги, которую оба любят. Пока они разговаривали, Майкл понял, что ему приходится развеивать не сомнения Линн, а свои собственные. Он верил, что идея окружить Джули памятными для нее вещами, проигрывать музыку или наполнить палату ее любимыми красками хотя и продиктована отчаянием, однако действительно может принести пользу. Только он понятия не имел, что это будут за вещи. Он переживал не о том, сможет ли заполучить послание, записанное для нее любимой кинозвездой, или пригласить в палату Леонарда Коэна. [111]111
  Леонард Коэн(р. 1934) – канадский поэт, писатель, певец и автор песен; в песнях Коэна большое внимание уделяется религии, одиночеству, сексуальности, сложным отношениям между людьми.


[Закрыть]Он боялся, что его растерянность лишний раз доказывает, что на самом деле он не знает ее и не имеет права не только ее любить, а даже просто сидеть у ее постели. И в глубине души Майкл спрашивал себя, не собирается ли он отправиться за дорогими для Джули вещами, чтобы узнать ее получше. У Линн, которая знала Джули чуть ли не целую вечность, было свое мнение.

– Джули ничего не оставляла себе на память, – сказала Линн. – Она всегда находила причину, чтобы быть там, где она есть, и оставалась до тех пор, пока эта причина не переставала казаться ей убедительной.

– Так, значит, ехать за ее вещами бесполезно?

– Этого я не говорила, – покачала головой Линн. – Если мы можем сделать хоть что-то способное помочь, то нам следует это сделать, сколь призрачной ни казалась бы надежда на успех.

Майкл кивнул. Чем дольше говорила Линн, тем добрее казалась и тем больше ему хотелось продолжать их разговор.

– Дело в том, что я не знаю, что может помочь. Какие вещи способны вызвать у нее отклик? Думаю, в этом отношении я ее совершенно не знаю.

– Музыка, конечно музыка, однако музыкальные вкусы у нее очень необычные. Лет в двадцать она вообще оценивала людей исключительно по тому, какую музыку те слушают, – пожала плечами Линн. – Просто привези ее диски, даже если никогда не слышал о таких музыкантах, и что-нибудь из одежды.

– Джеймс сказал, что у него дома осталось что-то из ее вещей.

Линн подняла брови:

– Вот как? Трудно представить, чтобы Джули что-то после себя оставила. Ведь она не собиралась возвращаться. Если у него что-то и есть, то, скорее всего, для нее это не представляет ценности.

Какое-то время они сидели молча, затем Линн сказала:

– Когда Джули уходит, она уходит навсегда. Собственно, она даже не оглядывается назад. Какое-то время она жила в Мексике с одним человеком. Не совсем понимаю зачем. Это был старый художник, в инвалидной коляске. Она вроде бы претендовала на роль его музы, и ему, насколько я знаю, это пришлось по душе. Ей нравились его картины, и сам он поначалу тоже ей нравился, причем его возраст и инвалидность ничего для нее не значили. Но через какое-то время он стал вести себя как настоящий идиот. Когда он бывал трезв, то уверял, будто его истерики – «печь, в которой выпекаются его работы», что было слишком претенциозно для человека, который ничего не продал за последние пятнадцать лет. Джули говорила, что он похож на тринадцатилетнего мальчика, в котором играют гормоны. Ей стало скучно, и она собиралась от него уйти. Наверное, он это почувствовал и однажды ночью, выпив чересчур много текилы, поджег занавески в ее спальне.

– Интересно, соорудил ли он до того пандус, чтобы смыться из горящего дома? – спросил Майкл, которому сразу не понравился этот инвалид.

Линн улыбнулась:

– Странная представляется картина, правда?

Они погрузились в спокойное, лишенное напряженности молчание. Майклу совсем не хотелось уходить.

– Я постараюсь вернуться поскорее. Думаю, поездка туда и обратно займет у меня часов пять.

– Пожалуй, немного больше. Если что-нибудь изменится, я сразу же сообщу.

– Спасибо, – поблагодарил он, однако не двинулся с места.

– Слушай, это, конечно, не мое дело, но я хотела кое-что сказать об этом твоем приятеле.

Майкл поглядел озадаченно. Он не понимал, о каком приятеле идет речь.

– О том, который сюда приходит. Ну, о том, которого Джули некоторое время терпела рядом с собой.

– Ах да, о Джеймсе… конечно.

– Не доверяй ему.

– Не понимаю… не доверять в чем?

– Я хочу сказать, что, по моему мнению, ему не стоит верить. Надеюсь, ты не в обиде. Знаешь, я не стала бы об этом заговаривать, если бы сочла не важным, но, по-моему, это важно. У него что-то на уме.

– Это недалекий, пекущийся лишь о собственных интересах приспособленец. Ты, наверное, хочешь сказать именно об этом? – улыбнулся Майкл.

– Да, и это, разумеется, тоже, но я… я хорошо разбираюсь в подобных вещах… чуть было не сказала, спроси у Джули, но сейчас она не ответит. Так что смотри сам. Ладно?

– Ладно, – пообещал Майкл, который давно воспринимал Джеймса как уже начавший проходить фурункул, то есть как человека, который не способен причинить серьезный вред – ну разве что донимать чем-нибудь и клянчить кофе и сэндвичи. Однако и проходящий фурункул может снова воспалиться, если его вовремя не вскрыть, когда есть такая возможность.

41

Элли лежала в затемненной комнате на гинекологическом кресле. На ней была далеко не новая, зато мягкая хлопковая ночная рубашка с колокольчиками и ромашками, закатанная до пояса. Иззи стояла рядом с ней, Мойра и Сэм ждали в приемной. В углу кабинета, под потолком, висел экран, на котором Элли предстояло увидеть эмбрионы до того, как они уже окажутся внутри. Ей собирались имплантировать два эмбриона и еще три заморозить на всякий случай, для подстраховки или – но об этом она боялась даже думать – для того, чтобы в будущем она смогла зачать еще одного ребенка. Доктор Самани сказал, что с точки зрения статистики пять эмбрионов маловато, однако, если учесть, что сперму взяли у человека, лежащего в коме, и что вопрос о качестве спермы у коматозных больных недостаточно изучен, в этом нет ничего удивительного. Он также осторожно добавил, что состояние здоровья самой Элли тоже могло сыграть свою роль, но отметил, что, принимая во внимание все случившееся, она держится просто молодцом.

И он не ошибся. Накануне она видела смерть любимого, а сегодня пыталась от него забеременеть. Похоже, что жизнь продолжается.

Доктор Самани сам взялся произвести имплантацию, ему ассистировала старшая медсестра, хотя у нее в этот день был выходной. Элли тронуло, что все эти чужие люди так сильно хотят ей помочь, и, лежа с поднятыми ногами, глядя в потолок и сжимая руку Иззи в своей, она поняла, что с тех пор, как Габриель попал под машину, все – за единственным поразительным, однако теперь уже несущественным исключением его лечащего врача – проявляют к ней одну лишь доброту и душевную щедрость. Даже те незнакомые люди, которые помогли Мойре, несмотря на свое горе, – они в итоге пошли на риск, чтобы ей помочь. Она согласилась бы отдать ноги за возможность саркастически сказать Габу: «Вот видишь, ты, старый ворчун, люди куда лучше, чем ты о них думаешь». При этой мысли ее глаза засияли.

Вошел доктор Самани. Улыбнулся. Взяв ее за руку, спросил:

– Ну как вы?

Элли пожала плечами, и он кивнул:

– Хорошо. А теперь приступим. Через несколько секунд вы увидите на экране ваши эмбрионы, две штуки, потом их сюда принесут, и я их имплантирую. Все просто. После этого вы задержитесь здесь еще на несколько минут, а затем пойдете домой и постараетесь не волноваться… насколько это возможно. И помните, Элли, вы не можете изменить прошлое, но будущее в ваших руках. Позвольте представить вам Клэр. Она будет сканировать матку, чтобы я видел, куда помещаю эмбрионы.

Элли кивнула. Затем началась цепная реакция кивков: доктор Самани кивнул Клэр, та кивнула в ответ и намазала желеобразным гелем датчик, похожий на электробритву с закругленным концом, после чего начала водить им по животу Элли. Рядом с Элли стоял монитор, развернутый так, чтобы его могли видеть и доктор Самани, и Элли. Помигав, он включился, и на нем появилось изображение, похожее на помехи.

– Хорошо, – произнес доктор Самани. – Слизистая оболочка матки в порядке. Не знаю, как отреагирует ваш организм в целом, но матка готова принять эмбрионы. Им там будет тепло.

Из-за прикрытой двери кабинета донеслось:

– Готово!

– Хорошо, хорошо, – сказал доктор Самани. – Элли, если вы поглядите на экран в углу, то увидите ваши эмбрионы.

Экран, мигнув, засветился, и на нем, в лучших традициях научно-популярных фильмов, появились две маленькие планеты: одна гладкая и шарообразная, почти идеальная сфера, другая шероховатая и неровная, больше похожая на астероид, чем на луну.

– С этим вторым все в порядке?

– Они оба прекрасные. Иначе мы бы их сейчас не использовали.

Затем эмбрионы исчезли с экрана: их как будто засосало в гигантскую соломинку. Через несколько секунд в кабинет вошел суетливый эмбриолог и распорядился:

– Элли Филд, два эмбриона, номера тридцать два шестьсот сорок три и тридцать два шестьсот сорок шесть.

Он был похож на посыльного в вестибюле отеля.

– Все правильно, – подтвердил доктор Самани.

– А что случилось с номерами шестьсот сорок четыре и шестьсот сорок пять? – осведомилась Иззи.

– Они в холодильнике. Мы выбрали эти потому, что они росли быстрее других. Остальные тоже можно использовать… в следующий раз. А теперь, Элли, лежите спокойно и постарайтесь расслабиться. Клэр, я готов.

Лица у всех посерьезнели. Элли показалось, что в комнате стало темнее, – наверное, сгустилось облако переживаний. Клэр принялась водить датчиком по животу Элли, ища изображение, которое требовалось доктору Самани. Это удалось без особых усилий.

– Прекрасно, – произнес доктор. – А теперь, Элли, мы проникнем внутрь…

Элли глубоко вздохнула, закрыла глаза и почувствовала успокоение оттого, что он сказал «мы».

Через час Элли уже сидела в машине рядом с Сэмом, который ехал по Лондону со скоростью тридцать миль в час, [112]112
  Тридцать миль в час (50 км/ч) – стандартное ограничение скорости на улицах английских городов.


[Закрыть]навлекая на себя всевозможные проклятия со стороны других автомобилистов. Элли смотрела прямо перед собой и пыталась представить себе два эмбриона, Лолу и Люка, уютно устроившихся в толстом эпителии матки. Эти имена Элли с Габом придумали в шутку лет пять назад. Люк был назван в честь какого-то игрока «Челси». Имя Элли понравилось, хотя сам Люк с тех пор успел покинуть «Челси». Имя Лола однажды пришло в голову Элли, когда они с Габом играли в имена, лежа в постели. Если когда-то они после секса выкуривали вместе сигарету, ели пиццу, делились приятными воспоминаниями или просто спокойно засыпали, то теперь называли свои любимые имена на каждую букву алфавита. С того самого раза, заговаривая о своих предполагаемых детях, Элли и Габ называли их Люк и Лола. Так называла она их и теперь.

Иззи и Мойра сидели рядом на заднем сиденье, так же как в детстве.

– Ты хорошо себя чувствуешь, милая? Сэм не слишком быстро едет?

– Все прекрасно.

– Я не могу ехать еще медленнее.

– Знаю. Можешь представить себе, какими словами ругал бы тебя Габ, случись ему ехать сзади?

Она сказала так, потому что ей требовалось услышать его имя. Она нуждалась в воспоминании о нем, везя домой их пока еще не рожденных детей. Затем она мысленно вернулась к заботам текущего дня – заботам, которые должны заставить ее жить дальше.

По возвращении домой она отдохнет, потому что это необходимо, а затем позвонит в больницу. Предстоит уладить много проблем: прежде всего решить вопрос с похоронами; кроме того, завтра наконец прилетает его мать, и Элли придется как можно деликатнее объяснить ей, что она не хочет, чтобы та останавливалась у нее. Потом она снова отдохнет, а затем позвонит на свою работу и выяснит, на сколько дней ее отпускают. И еще надо найти денег… только как? И почему с работы Габриеля до сих пор никто не позвонил? Она оставила им сообщение на следующий день после аварии, но никто не перезвонил. Даже карточки не прислал.

– Столько всего нужно сделать, – пробормотала она.

– Когда мы приедем к тебе, ты немного отдохнешь, мы выпьем по чашке чая и решим, что нужно сделать. Хорошо, дорогая?

– Хорошо.

Повисла пауза, и все, кроме Элли, задержали дыхание при переезде через «лежачего полицейского».

– Как вы думаете, Бог есть? – задала вопрос Элли.

– Не знаю, милая… а что думаешь ты? – спросила Иззи, переключаясь на режим психиатрической медсестры.

– Я тоже не знаю, но именно в таких случаях начинаешь понимать, почему мы его придумали.

– И почему же? – спросила Мойра.

– Потому что, кроме него, больше некого винить.

– Ну… – начал Сэм, чувствуя, что взгляд Иззи вот-вот прожжет ему затылок, – можно посмотреть на это дело и с другой стороны.

– Лучше молчи, Сэм, – пригрозила ему Иззи.

– Что ты хотел сказать? – не поняла Элли.

– Может, мы придумали его, потому что иначе нам некому было бы сегодня молиться за Лолу и Люка?

И Элли в очередной раз вспомнила, почему ей всегда нравился Сэм.

42

Настроение у Майкла и Джеймса было совершенно разное. И чем дальше они удалялись от Лондона и чем ближе подъезжали к Нориджу, тем очевиднее становилась эта разница.

Майкл с самого начала был напряжен. Он успел привыкнуть к установившемуся за последнюю неделю ежедневному ритуалу, и чем дальше от него становилась палата Джули, тем более разреженным казался ему окружающий воздух. Пару раз он был близок к тому, чтобы попросить Джеймса развернуть машину и вернуться назад, однако сдержался. В конце концов, он сам взял на себя эту странную миссию и теперь, вцепившись в подлокотник и глядя в окно, убеждал себя, что только это и может сделать, чтобы хоть сколько-нибудь помочь Джули. Ничего не предпринимать, оставаться в палате и смотреть на ее почти безжизненное тело значило бы проявить пассивность и эгоизм. По крайней мере, рассуждал он, направляясь в Норидж, он не просто сидит и ждет, когда она умрет. И ему вдруг пришло в голову, как это бывает с перетрудившимися или переволновавшимися людьми, что он и так потратил слишком много времени в ожидании того, чтобы начать жить.

Между тем Джеймс настроился на волну радиостанции «Мэджик Эф-Эм» и принялся делиться с Майклом своими соображениями, по мнению Майкла совершенно неуместными, относительно группы «Аларм». Джеймс был счастлив, что покинул Лондон и особенно больницу, – мысленно он уже выступал на сцене «Аполло». [113]113
  «Аполло» —знаменитый концертный зал в Нью-Йорке.


[Закрыть]Любого «Аполло». Он не удосуживался хорошенько поразмыслить о том, что должно произойти между его возвращением в Норфолк и концертом в «Аполло», но подробные планы никогда не были его сильной стороной.

Ближайший план состоял в том, чтобы приехать домой раньше гостей и немного прибраться в коровнике, придавая ему сходство с действующей студией. Остальные, возможно, ожидают, что он покажет им одну-две песни, ведь у Гари Гитариста их наготове десятка два, так что проигнорировать его хлам на первой же репетиции будет чертовски непросто. Джеймс подозревал, что в основном им придется вспоминать, как обращаться с инструментами, – наверное, они попробуют заново сыграться, взяв, к примеру, «Stand by Me». [114]114
  Песня первоначально исполнялась Беном Кингом; основывается на спиричуэле «Господи, не оставь меня»; всего записано более 400 версий, в том числе версии Джона Леннона, Джими Хендрикса, «Ю Ту», Элтона Джона и др.


[Закрыть]Может, вспомнят что из старого репертуара. Когда все соберутся, к ним начнет возвращаться прежний настрой. И в ближайшие дни у него будет полно времени, чтобы что-нибудь написать.

Берни обещал заехать за Гари около трех. Даже если они остановятся, чтобы перекусить, все равно к половине седьмого уже приедут. Мэтью с Алисой собирались выехать пораньше, но им еще предстояло забрать из Кембриджа этого свихнувшегося на религии чудака. Они будут к семи или к половине восьмого. Джеймс же приедет не позже трех и никак не сможет задержать Майкла на целых четыре часа. Но у него созрел план.

– Слушай, Майк, давай я довезу тебя до дому, ты возьмешь свою машину и поедешь на квартиру Джули. А я тем временем поищу ее вещи, как следует пошарю на чердаке и в студии. Просмотрю диски и, наверное, что-нибудь найду. Потом ты заедешь и заберешь. Может, заночуешь? Ведь ты же не сразу поедешь обратно в Лондон?

– Спасибо, так и сделаем, только в Лондон я вернусь сразу. Вечером машин на дорогах меньше, чем утром. Но я заеду после того, как побываю у Бренды.

– У Бренды?

– Да, у той женщины, у которой остановилась Джули. Я ей уже звонил. Она просто чудо. Сказала, что Джули была особенная.

– Да, приятель, была.

– Нет, Джим, она такой и осталась. Она ведь не умерла.

43

Было сказано, что Элли должна отдыхать. Она немного полежала, глядя в потолок, а потом встала и принялась расхаживать по комнатам, делая вид, будто прибирается, хотя только что наблюдала, как Мойра с Иззи едва не подрались за право прибрать ее квартиру.

– Ложись, – велела Иззи.

– Зачем? – спросила Элли.

– Понятия не имею, но так нужно.

Раздался звонок в дверь.

– Открыть? – спросила Мойра.

Элли рассеянно кивнула. В дверях появился высокий мужчина, он тяжело дышал и нервно озирался по сторонам.

– Привет, – поздоровалась Мойра.

– Привет. Вы – Элли?

– Нет.

– А она дома?

– Кто вы?

– Простите, меня зовут Дейв, я приятель Габа.

– Дейв? – отозвалась Элли. – Габ рассказывал о вас. Заходите, я столько раз пыталась до вас дозвониться, но никто так и не подошел к телефону.

– До меня?

– До вашей работы.

– Понятно, – ответил Дейв со смущенным видом. – Где Габ?

Элли уставилась на него.

– Произошел несчастный случай, и вчера Габриель умер, – объяснила Мойра.

– Почему вы не появились раньше? – спросила Иззи.

– То есть?

– Он не был на работе восемь дней, и никто даже не позвонил. Разве вы не считаетесь его другом?

– Умер?

– Да, – подтвердила Элли. – Больше недели назад его сбила машина в Шордиче, когда он шел домой.

– В Шордиче?

– Понятия не имею, что он там делал. Он только сказал, что должен писать что-то… но… я не понимаю, зачем ему для этого потребовалось ехать в Шордич. У него при себе были мои любимые бейглы. Наверное, он чувствовал себя виноватым из-за того, что так сильно задержался на работе. Ведь он задержался на работе, да? – Ее глаза вдруг заблестели.

– Мы были там вместе, – сказал Дейв, после чего сел. Лицо его побледнело. Он поднял глаза на Элли, но затем вновь уставился на ковер. – И он пытался работать… Мне жаль, как же мне жаль.

– Что значит «пытался работать»?

– Послушайте, – начал Дейв, – последнее, что он мне сказал… Умер? Ах, черт возьми. Прошу прощения, а вы… да еще ЭКО… – И Верзила Дейв разрыдался.

Элли села рядом с ним, обняла и тоже заплакала. Два незнакомых человека сидели, прислонившись друг к другу, и рыдали.

– Может, кто хочет чая? – спросил Сэм, выходя из кухни.

Дейв посмотрел на него:

– Сэм! Сэм все знает.

Все посмотрели на Сэма.

– Знает о чем? – осведомилась Иззи.

– Габ просил меня никому не говорить. И в тех обстоятельствах это была очень разумная просьба. – Он посмотрел на Элли. – Он старался сделать то, что считал правильным, хотя делать это ему вовсе не хотелось.

– Что он старался сделать? – спросила Элли.

– И когда ты собирался все рассказать?.. И почему ничего не рассказал хотя бы мне? – напустилась на Сэма Иззи.

– Лучше замолчи, – велел Сэм, который, не зная, что будет с Габом, просто решил сдержать слово, данное товарищу, надеясь, что он очнется от комы и все разъяснится.

Дейв вздохнул:

– Слушайте, последнее, что он сказал мне, это что он пойдет домой и расскажет вам всю правду. А когда он не пришел на новую работу, я подумал… в общем… «Спартак».

– Какую правду? Габ никогда не врал мне, никогда!

– Да, я знаю, – мягко произнес Дейв. – Вот почему он решил, что должен рассказать все как есть.

И Дейв рассказал Элли обо всем: о сокращении, об отчаянной попытке получить работу, – он даже упомянул, что сам потерял эту новую «работу» через две недели. И под конец смущенно пробормотал:

– Он, то есть Габ, не хотел этим заниматься, но он… он любил вас.

44

Габриель был в своей комнате, сидел на краю кровати, уставившись в пол. Даже ангелы были не в силах облегчить боль, пронзавшую его грудь и опускавшуюся к желудку, – боль, которая существует лишь для того, чтобы напоминать людям: у них есть то, что потерял он.

Возможно, со временем – кто знает, как скоро? – ему удастся забыть о множестве вопиющих несправедливостей, случившихся с ним под конец его земной жизни. Забыть о том, как его обнадежили, пообещав дать шанс, те ребята, которые должны бы держать свои обещания, однако никакого шанса он так и не получил. Забыть, как возможность, о которой он так мечтал, – возможность вернуться на землю и увидеть Элли – была предоставлена убийце, гнусному подонку. И этот гнусный подонок не просто убил его, он был в одной комнате с Элли, стоял рядом, разговаривал с ней, но даже не передал от него привет.

Как такое могло случиться? Каким образом этому гаду удалось заслужить «отгул»? Неужели отпуск на землю дается лишь профессиональным киллерам? Неужели то, как ты живешь, ничего не значит, даже если на Небесах есть Бог?

Эти мысли кружились в мозгу Габриеля, словно тонущие в водовороте котята, пытающиеся всплыть на поверхность. И все они были об Элли. Он никогда больше ее не увидит, не прикоснется к ней, не почувствует ее запах, никогда не зачнет вместе с ней ребенка. И если в том, чтобы быть мертвым, имеются какие-то преимущества, то, конечно же, они должны заключаться в том, чтобы не ощущать этой жгучей боли, однако он ощущает.

Собственно, теперь Габриель понимал, сидя на кровати в номере мотеля, расположенного прямо под Небесами, – понимал особенно ясно, что это вовсе не автобусная остановка по дороге в вечность. И не часть предложенной Богом программы модернизации, и не его шанс стать лучше. Он попал в ад и ничего не может с этим поделать. И это вовсе не прежний ад – в нем не тыкали в грешников раскаленными кочергами и не подвергали сексуальным унижениям. Это был ад совершенно особенный, глубоко личный, продуманный до мельчайших деталей. Он встал, пнул ножку кровати и чуть не взвыл от боли. Мало ему всей этой хрени, так еще и синяк? Точно, ад!

Года два или три назад они с Элли ездили на один день в Брайтон. [115]115
  Брайтон —город-курорт на южном побережье в Англии, на берегу пролива Ла-Манш, в 80 км от Лондона.


[Закрыть]В ту пору они еще иногда шутили, что в один прекрасный день переедут сюда – со всем остальным Лондоном – и заведут настоящую семью. Они провели тот день, неспешно прогуливаясь по аллеям и сидя на пляже. Они сходили на знаменитый причал, а также побывали в пещере ужасов и прокатились на американских горках. Габриель побросал набивные мячи в жестяные корзинки (пять бросков по два фунта) и выиграл Элли паршивенькую мягкую игрушку стоимостью семьдесят пенсов. Они выпили на пляже вина, посмотрели на закат и долго шли обратно к вокзалу через весь город кружной дорогой, чтобы все время, до последней минуты, не терять из виду море.

Это был один из тех дней, которые проживаешь так же просто, как дышишь. Он не был настолько особенным, чтобы хотелось заснять его на видеокамеру: никто не носился, словно щенок, объевшийся амфетаминами, не говорил всякие глупости о счастье, жизни или любви. В такой день едва чувствуешь, как его проживаешь, – ты просто живешь. Но когда Габриель оглядывался назад, этот день казался ему своего рода эталоном. Пожалуй, это был один из последних их беззаботных дней перед тем, как на них навалилась проблема бесплодия, вскоре подавившая все остальные чувства. Возможно, в тот день на них повлиял пейзаж: закат, море, толпы улыбающихся спокойных людей, прогуливающихся в льняных одеждах, и растворенные в вечернем воздухе ароматы – соленый запах с моря и сладковатое благоухание блинчиков с причала. А может, то было ощущение сродства душ. Оно едва ли было сильнее, чем в какой-то другой день, но казалось особенно отчетливым и, если оглянуться назад, каким-то легким.

Они пришли на вокзал как раз вовремя, чтобы помахать вслед уходящему поезду. Тогда они улыбнулись и отправились пить кофе. Бывают моменты, когда совершенно не важно, опоздал ты на поезд или нет, и это был как раз тот момент. Они пили кофе и болтали о том, чем придется пожертвовать, чтобы жить рядом с морем. Работой, конечно, – дом они уже тогда могли себе позволить. Но какой смысл тревожиться о насущных проблемах, когда так хочется окунуться в мечты? А потому они, пожав плечами, отмахнулись от работы, рассуждая о том, что можно купить сезонный билет и ездить на работу в Лондон, или начать свое собственное дело, или, если вдруг повезет, найти какую-нибудь работу, от которой все отказались и на которой не нужно слишком усердно вкалывать, прямо здесь.

Посреди вокзала пели и смеялись двое молодых парней. Они были достаточно пьяны, чтобы выделываться, но не достаточно, чтобы свалиться с ног. Их развязность возрастала прямо пропорционально заблуждению, что они веселятся. Они вяло прокричали что-то вслед двум женщинам, видимо дойдя до той точки, за которой начиналась обида на весь Брайтон, что никто, кроме них, не выпил на вокзале по литру дешевого хереса.

Габриель вполглаза поглядывал на этих парней – их присутствие вызывало у него раздражение из-за их непредсказуемости. Он заметил, как через зал попытался проскользнуть худощавый, невысокий молодой человек. Кремовая майка в обтяжку, светлые джинсы: манерный, хорошенький гомосексуалист. Когда он проходил мимо пьяных, один из них восхищенно присвистнул, как это делают при виде красивой женщины, а другой засмеялся и начал изображать семенящую бабью походку, как у Джона Хамфриза. [116]116
  Джон Хамфриз(р. 1943) – известный британский журналист и телеведущий.


[Закрыть]

– Не пошли бы вы, – произнес молодой человек, не замедляя шага.

И они вроде бы как собирались засмеяться, – во всяком случае, семенящий парень почти засмеялся, но его приятеля понесло совсем в другом направлении.

– Что ты сказал?

– Я сказал, не пошли бы вы. Ты что, глухой, тупой или просто придурок?

– А ну, иди-ка сюда, сучка! – громко закричал, ни с того ни сего воспылав необузданным гневом, пьяный парень и двинулся на юного гея, которому, конечно, следовало идти своим путем, не оборачиваясь назад, однако он остановился и обернулся.

– Господи, – произнес Габриель.

Пьяные надвигались на юношу, и Габриель, не размышляя ни секунды, встал и двинулся им наперерез. Элли побежала за ним. Габриелю удалось вклиниться между пьяными парнями и молодым человеком, которого теперь уже била дрожь. Габриель улыбнулся:

– Пускай идет своей дорогой, правда ведь, парни?

Оба скандалиста остановились.

– А тебе какое дело?

– Да никакого. Просто неохота видеть, как двое бьют одного. У меня был хороший день, и мне совсем не хочется, чтобы кому-то надавали тумаков, а кого-то забрали в участок. – Говоря это, Габриель все время улыбался и едва заметно пожимал плечами.

Повисла пауза, после которой задиристый расхохотался. Его товарищ тоже засмеялся, мгновенно перейдя от агрессии к дружелюбию, как это бывает только у подвыпивших людей.

– Это уж точно. Удачного тебе вечера, детка, – произнес он, обращаясь к гею, стоявшему рядом с Элли. – И тебе, приятель, – кивнул он Габриелю.

И они пошли к выходу, явно направляясь в ближайший винный магазин. Габриель повернулся к Элли и улыбнулся.

– Паршивые гомофобы, – проговорил, все еще немного дрожа, спасенный, который теперь казался даже моложе, чем прежде.

Габриель пожал плечами и улыбнулся:

– На вашем месте я бы обходил таких подальше.

– Я не боюсь, – возразил паренек, хотя голос свидетельствовал об обратном.

Элли поцеловала Габриеля в щеку, взяла его под руку и повлекла за собой в кафе.

– Мой герой, – шепнула она ему, стараясь сохранить шутливый тон.

Были времена, когда Габриель умел совершать правильные поступки, но, оглядываясь теперь назад, понимал, что к концу жизни разучился.

Теперь он раздумывал о том, из-за чего оказался здесь. Ангелы ни разу не заостряли внимания на его прегрешениях, хотя их было немало. Его одолевали мизантропия, безразличие, малодушие. Он стал ужасным человеком. И конечно, прежде всего его следовало наказать за то, что он недостаточно любил Элли. Ведь вся его жизнь вращалась вокруг этой женщины, которую он обожал и которая отвечала ему взаимностью. Но жизнь никогда не бывает настолько проста. Она должна такой быть, и он сотни раз твердил себе, что жизнь должна быть простой, но она такой не была. Он считал бесплодие своего рода испытанием, но это испытание обернулось наказанием и в конечном итоге превратилось в некий символ. Но какой в наши дни прок от символов? Он сетовал на то, что ничего не может поделать, однако на самом деле только сейчас понял, что такое настоящее бессилие.

«Что ж, – подумал он, – ты всегда можешь сделать хоть что-нибудь. Пусть бесполезное и неспособное что-либо изменить, но ты всегда в силах что-нибудь сделать, хотя бы просто доказать, что ты еще существуешь. Или когда-то существовал». Он пошел в ванную, открыл шкафчик с туалетными принадлежностями и взял аэрозольный дезодорант. «Никогда не любил аэрозоли, – подумал он. – Они несут смерть озоновому слою».