Текст книги "Ангел Габриеля"

Автор книги: Марк А. Радклифф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

25

– Суть психотерапии, – начала Джули, как только все расселись, – заключается в том, чтобы делать признания, разве не так? В том, чтобы незнакомые друг с другом люди рассказывали о разных вещах, или событиях, или чувствах, о которых они ни за что не заговорили бы со знакомыми, верно? – Она смотрела на Христофора, соединив на обеих руках указательный палец с большим.

– Что ж, – сказал Христофор, – отчасти это так, но лишь отчасти, и дело не сводится только к этому.

Джули покачала головой, по всей видимости не считая это ответом.

– Видите ли, я не знаю, что думать. Если Бог существует, то должна ли я считать, что он всеведущ? – спросила она, после чего умолкла. Все остальные тоже хранили молчание. Она подняла руки, привлекая общее внимание к своему вопросу: – Ну, кто-нибудь мне ответит? – (Клемитиус и Христофор продолжали молчать.) – Хорошо, допустим, что он… или она?.. всеведущ. Мы можем на это только надеяться, правильно? – Она взглянула на Ивонну, которая одобрительно кивнула. – Потому что если он всеведущ, какой нам смысл тут откровенничать? Какой смысл рассказывать на занятиях о том, что не дает нам покоя, раз вы, ангелы Божьи, заведомо обо всем знаете. Так?

– Нет, не так, – ответил Христофор. – Мы не знаем всего, что с вами происходило, – такое попросту невозможно. – Его лицо говорило, что он хочет продолжить, но Джули его перебила.

– Ну ладно. А что происходит с умершими младенцами?

– Прошу прощения? – переспросил Клемитиус.

– Я думаю, вы меня расслышали.

Все посмотрели на нее, а она посмотрела на Клемитиуса, который глубоко вздохнул, приосанился и в свою очередь одарил ее невозмутимым взглядом.

Джули решила, что пришла ее очередь высказаться: решение она приняла накануне вечером, когда лежала, свернувшись в своей постели калачиком, как часто делала в детстве. Но теперь она не знала, что ей сказать. Она не привыкла говорить о себе, собственно, она даже и думать-то о себе не привыкла, во всяком случае так, как этого, по всей видимости, требовала психотерапия и современная жизнь в целом. Она не умела раскладывать свою жизнь на короткие законченные сюжеты и в то же время не понимала, каким образом все те поступки, которые она совершала, могут сложиться в единое целое, имеющее хоть какой-нибудь смысл, в особенности для нее самой. Она просто делала то, что делала, потому что считала это правильным на данный конкретный момент. Этого ей было достаточно.

Но здесь такой подход к жизни явно не годился. И она весь прошлый вечер мучилась вопросом, что можно «вынести на группу» или, точнее, на суд Клемитиуса. Свои колебания? Потихоньку зудящее на заднем плане разочарование? Своих бывших любовников и города, память о которых давно стерлась? Почему бы ей не спросить о своем ребенке, которому, между прочим, в этом году исполнилось бы восемнадцать.

– Да, Джули, я вас расслышал, просто ваш вопрос застал меня врасплох.

– Но теперь, когда вы, наверное, уже пришли в себя, может быть, расскажете, что случается с умершими детьми, а если конкретнее – что случилось с моим мертвым ребенком. Мне очень хотелось бы знать.

Ивонна прикрыла рот рукой, пока Джули сверлила взглядом Клемитиуса.

– Не могли бы вы пояснить группе, о чем вы говорите? – попросил Клемитиус.

Она выдержала его взгляд и холодно ответила:

– Когда мне было семнадцать и я находилась в сложных жизненных обстоятельствах, у меня родился ребенок. Мертворожденный мальчик. Тогда я была замужем за своим учителем английского, который был на девятнадцать лет старше меня. Пока я рожала, он был на дому у своей пятнадцатилетней ученицы, помогал ей делать уроки. Во всяком случае так он заявил судье, когда ее родители выдвинули против него обвинение. Как бы то ни было, я прошлой ночью подумала, что если есть Небеса – а вы говорите, что они есть, – то что это за Небеса… – Она остановилась, пытаясь собраться с мыслями. – Я думала о том, что случается с мертвыми детьми, то есть с детьми, у которых не было, как у нас, шанса делать добро или зло или напортачить с чем-то. Меня терзал вопрос… за что?

Христофор посмотрел на Клемитиуса и вдруг почувствовал, что ему жаль своего коллегу. Клемитиус не знал, что ответить. То есть он мог думать, что знает, он даже мог произнести несколько заученных фраз из психотерапевтического справочника, но на самом деле никто, ни человек, ни ангел, не знал, что на это ответить.

– Я вам очень сочувствую, – тихо сказал Христофор.

– Могу я спросить, – подал голос Габриель, который, казалось, впервые заинтересовался тем, что происходит на группе, – есть ли у тебя другие дети?

– Нет, – покачала головой Джули. – Я не хотела их или же считала, что нахожусь в таких обстоятельствах, когда не могу даже думать о том, чтобы их хотеть. Не знаю, понятно ли я говорю.

Габриель кивнул:

– Очень даже понятно.

Глаза у Джули заблестели. Ивонна спросила:

– Так что же с ними происходит?

Молчание.

Кевин взорвался, как взрывается большой котел:

– Как я понимаю, то же самое, что с жертвами абортов, например, разве нет?

– Заткнись, придурок! – прошипела Ивонна. – Господи, ну и…

– Прошу, скажите, что с ними происходит! – продолжала настаивать Джули, не в силах остановиться.

– Они… Он… По правде говоря, Джули, – промямлил Клемитиус, – я думаю, что есть много другого, не менее важного, чем ваше желание мысленно вернуться к тому, что когда-то с вами случилось. Давайте лучше рассмотрим, какое влияние на вашу жизнь оказало это давнее событие.

– Вот как? Видите ли, все остальное мне кажется вовсе не важным. Вот я сижу здесь, в непосредственной близости от Бога, во всяком случае так близко, как только возможно, и мне кажется, что только здесь я и могу получить ответ на вопрос: что случилось с тем ребенком, которого я родила, когда сама была еще ребенком? Родила мертвым.

– Джули, – не выдержал Христофор.

– Что? – Джули обернулась к нему, и он пристально посмотрел ей в глаза:

– Они становятся светом. Можно так сказать.

Эти слова он произнес очень мягко. Он не знал, поверила ли она ему. Он даже не знал, услышала ли она его.

Клемитиус посмотрел на Христофора. Христофор чувствовал, как этот взгляд едва ли не испепеляет его, но продолжал глядеть на Джули. Он знал правила. Правило первое: никогда не лги. Правило второе: проявляя заботу, соблюдай осторожность. Правило третье: не показывай свои чувства группе – группа здесь не ради тебя. Правило четвертое: никакой лжи, разрази тебя гром!

Христофор почти ожидал, что Клемитиус назовет его лжецом. Произнесет своим назидательным, самодовольным тоном: «Ну, это не вполне так, вы согласны? Не понимаю, зачем вы это сказали?» Однако Христофор все-таки не был пациентом, а конфронтация с коллегой-психотерапевтом недопустима, это Клемитиус тоже хорошо знал.

Поэтому вместо ожидаемой отповеди Христофор услышал:

– Как вы жили с этим, Джули? С этой потерей. Как это изменило вас, не могли бы вы рассказать?

Лицо у Джули помрачнело.

– Живешь не с этим, живешь несмотря на это.

– Не понимаю, что вы хотите сказать. И не уверен, что вы сами понимаете.

Опять наступила тишина, но на сей раз не та смущенная тишина, ставшая для них уже привычной. Это молчание казалось каким-то целенаправленным. Как будто в воздухе сгущалась энергия. Христофор ожидал, что Джули выскочит за дверь или закричит. Однако она не сделала ни того ни другого, а только бросила на Клемитиуса холодный взгляд.

Первой заговорила Ивонна, причем тихо и сдержанно:

– Если бы я была к вам снисходительна, то сказала бы, что произносить подобные слова негуманно и даже жестоко. Однако мне кажется, что вы не заслуживаете снисхождения. Я полагаю, что вы несерьезный, невежественный, неумелый болван. Если вы ангел, то Бог просто дурак.

– Почему… мой ребенок… почему это случилось? – прошептала Джули, глядя на Христофора.

Тот пожал плечами:

– Здесь нет никакой причины.

А она ведь знала, всегда знала. Ей просто не повезло. Она была слишком молода и совершенно одинока. Но то, что она это знала, то, что прожила с этим всю свою жизнь, не имело никакого значения. Повзрослев, она привыкла к ране в душе, как люди со временем привыкают к хромоте. Жизнь меняет человека, иногда вы видите, как это происходит, иногда даже понимаете, хотя чаще всего вы просто слишком заняты тем, чтобы дышать. И она знала, что когда-то, очень давно, она всего лишь решила дышать, и теперь уже слишком поздно.

26

Мойра, Иззи и Элли сидели в палате у Габриеля, смотрели в окно, из которого открывался вид на пыльный Лондон, и наблюдали за тем, как солнце клонится к закату.

Элли сильно устала. Она понимала, что некоторые из ее горестей скоро закончатся. Когда яйцеклетки будут оплодотворены, ей надо будет спать, ждать и надеяться, что где-то существует хоть какой-нибудь Бог. Надеяться, что сделка, предложенная им с Габриелем судьбой, состоится. Жизнь за жизнь? Угасающая, пропитанная цинизмом жизнь Габриеля за новую. Может, она спятила, что ей в голову пришла подобная мысль? Может быть, но Элли подобные рассуждения казались сейчас вполне здравыми, потому что где-то непременно должно произойти что-то хорошее, ведь только оно и сможет оправдать все плохое, что случилось за последнее время.

– Итак, есть ли что-нибудь такое, о чем мне следует знать? – спросила Иззи.

– О чем это ты?

– О пенисе Габриеля, есть у него какие-нибудь особенности, о которых мне следует знать?

– Угу, он присвистывает, когда Габ кончает.

– Что? – воскликнула Иззи.

– Господи, да можешь ты наконец объяснить, в чем суть твоего вопроса?

– Ну, должна же я знать, к чему готовиться. Он как – большой, маленький, уродливый?

– Иззи! – одернула ее Мойра. – Черт побери, ты просто должна потереть его и поймать то, что из него выльется.

– О, вы только послушайте, какие советы дает мне моя младшая сестричка!

– Это будет странным только в том случае, если ты будешь считать это странным.

– Прошу прощения, но я с вами не соглашусь: это просто странно, и все!

– Иззи, ты не можешь меня подвести, сама понимаешь, – серьезно сказала Элли, после чего встала и пошла в туалет.

Иззи продолжала смотреть в окно. Если бы кто-то спросил у Иззи и Мойры, считают ли они друг друга близкими подругами, каждая из них ответила бы «нет», после чего пустилась в длинные рассуждения, насколько они с сестрой «не похожи». Как непрактична, рассеянна и вообще безнадежна эта чокнутая Мойра, как озлоблена, черства и скованна эта невротичка Иззи. Правда же заключалась в том, что они были нужны друг другу именно такими, какими были. Это помогало им определиться с тем, кем является каждая из них, и радоваться тому, какими они в конечном итоге стали. Если бы они не были близкими родственницами, то, скорее всего, не дружили бы, однако ни одна не чувствовала бы себя цельной без другой.

– Хочешь, я сделаю это вместо тебя, Иззи?

– Нет, я сама!

Мойра засмеялась:

– Господи, ты точно так же говорила, когда мы были маленькими! Мама распределяла между нами работу по дому, и тебе всегда выпадало пылесосить. Ты начинала жаловаться, что вечно именно тебе дают это задание. Тогда я говорила: «Давай я сделаю это вместо тебя, Иззи!» – а ты отвечала: «Нет, я сама!» – так, словно я хотела отнять у тебя любимую игрушку.

– Ну, на сей раз все обстоит несколько иначе. Я лучшая подруга Элли. Если кто и должен помочь ее парню мастурбировать в коме, то только я. Кроме того, он всегда был твоим любимчиком, поэтому сейчас твои мотивы могут показаться несколько своекорыстными.

– Ну хорошо, а как насчет тебя?

– А при чем тут я?

– Мне он нравился, да, но кому от этого хуже? А ты, черт возьми, его ненавидела!

– Не говори глупостей.

– Это правда. Когда выяснилось, что они не могут завести детей, ты стала вести себя с ним грубо, недружелюбно и никогда не старалась их поддержать. Он тебе никогда не нравился.

– Уверяю тебя, я его вовсе не ненавидела. Конечно, я не считала его хорошей парой для Элли, и порой он бывал совершенно несносен, но я не скажу, что ненавидела его. Как можно такое говорить о человеке, который лежит в коме!

– Похоже, что у тебя с ним связано немало переживаний. Возможно, это была вовсе не ненависть, Иззи? – поддразнила Мойра сестру. – Ведь говорят, что от любови до ненависти один шаг.

– Тьфу, хватит! – произнесла Иззи слишком громко и слишком поспешно.

Мойра пристально посмотрела на нее:

– Так ты не была в него влюблена? Уверена?

Но Иззи слишком хорошо себя знала, чтобы раздражаться по поводу только что ей приписанных эмоций, пригодных для какого-нибудь телесериала. Габриель не вызывал у нее ни любви, ни симпатии; она даже не чувствовала к нему ненависти или какой-то особой неприязни. Она просто терпеть не могла всех мужчин его типа, во всяком случае того типа, к которому он принадлежал, когда они познакомились. Очаровательный (якобы), обладающий приятной внешностью (хотя лично ее он не возбуждал), он вел себя так свободно, словно являлся неким киногероем, которым все обязаны восторгаться. Именно поэтому она знала, что он и Элли просто обречены быть вместе, потому что Элли сама была точно такая же – с той лишь разницей, что не раздражала Иззи до такой степени, потому что являлась ее подругой, а на подруг нельзя постоянно злиться, иначе они перестают быть подругами и вам приходится проводить время с людьми, которые вам совершенно не нравятся, которые вообще черт знает что такое, а этого ни в коем случае не следует допускать.

Иззи была из тех женщин, которые и друзей-то не слишком жалуют, а Габриель даже не принадлежал к их числу, поэтому у нее тем более не было повода испытывать угрызения совести из-за того, что она на дух его не переносила. Ей не хотелось прикасаться к его пенису, было нечто чуточку оскорбительное в необходимости трогать пенис человека, ей неприятного, – который казался ей заносчивым и высокомерным, – пока тот лежит в коме. Все равно что напоить мужчину, чтобы переспать с ним, только еще хуже. Однако идея может не нравиться ей самой сколько угодно, но дело касалось Элли, и она была полна решимости преодолеть этот свой пунктик, раз того требуют обстоятельства.

– Спасибо за предложение, Мойра, но я сама как-нибудь справлюсь.

Однако, когда Иззи произнесла эти слова, они прозвучали так, словно она сама в них не верит, и у Элли, которая услышала ее из расположенной рядом с палатой уборной, осталось в точности такое же впечатление, и, вернувшись в палату, она сказала:

– Мойра, прошу прощения, но не могла бы ты оставить меня с Иззи наедине? Мне нужно с ней пошептаться.

Она чувствовала себя ужасно неудобно, прося Мойру выйти, но Мойра улыбнулась и сказала:

– Пойду выпью кофе.

– Спасибо. И поскорей возвращайся, ладно?

– Хорошо.

Мойра взяла сумочку и вышла из палаты.

Элли подошла к окну, остановилась и стала глядеть вдаль.

– Небо над Лондоном всегда какое-то закопченное, – произнесла она. – Когда ты молода и влюблена в этот город, он кажется тебе вполне пригодным для жизни. Но когда становишься старше, то видишь грязь и копоть.

– Что ж, мы в последнее время почти не гуляем по улицам. Ты не находишь? – заметила Иззи.

На какое-то время они обе замолчали, разглядывая башню Пост-Офис [91]91
  Лондонская телебашня, прежде известная как башня Пост-Офис (т. е. башня почтовой службы), ныне называемая башней Бритиш-Телеком; с момента постройки в 1962 г. по 1980 г. была самым высоким сооружением в Лондоне (189 м).


[Закрыть]просто потому, что окно выходило на нее.

– Ты точно сумеешь это сделать, Иззи?

– Да! – воскликнула Иззи, опять слишком поспешно.

– Я знаю, что ты всегда… что на самом деле Габриель тебе никогда не нравился.

– Это чепуха.

– О, не надо лгать! – сказала Элли.

Эти слова прозвучали неожиданно резко на фоне предшествовавших им отвлеченных фраз, которыми они только что почти бездумно обменивались.

– Элли!

– Просто скажи мне правду. Давай говорить в открытую. Для меня сейчас слишком многое поставлено на карту, и я слишком сильно от тебя завишу, а потому мне нужно твердо знать, что будет. Ведь у меня в запасе всего лишь одна попытка.

– Неудачное сравнение…

– Иззи!

– Ну, не начинай снова, Элли, достаточно того, что мне только сейчас высказала Мойра. Господи, она заявила, что я в него влюблена.

– А ты влюблена?

– Нет! Боже, да что такое творится со всеми женщинами? Достаточно малейшего трения между тобой и парнем твоей лучшей подруги – и все вокруг начинают думать, что причина имеет сексуальную подоплеку. Черт бы побрал эту Мег Райан. [92]92
  Мег Райан(р. 1961) – американская актриса; играла роли суперсексуальных героинь.


[Закрыть]

– Так в чем же дело?

– Не знаю.

– Иззи.

– Ну, это прозвучит странно и тебе, скорее всего, не понравится, но, если уж тебе так хочется знать, я скажу: мне кажется, он мне не очень нравится, вот и все. То есть он мне не нравился. Но теперь мне нравится.

– Что? Сейчас, когда он лежит в коме?

– Нет, когда я увидела, насколько он нравится тебе.

– Да ладно уж, Иззи! Ты же чертовски хорошо знаешь, что в последнее время он мне не так уж сильно и нравился.

– Да, но ты его любишь.

– Ладно, продолжай.

– Я думаю, что со стороны он кажется… или казался… приятным внешне, беззаботным, в меру смешливым, очень любящим парнем, но лично я видела в нем самонадеянного, язвительного, несдержанного, упрямого, ярко разодетого, легкомысленного и вовсе не такого шикарного, как он сам думает, парня. Пусть ты его любишь, но это вовсе не значит, что я не вижу того, что вижу.

– Он действительно язвителен и несдержан, – согласилась Элли.

– Да уж знаю.

– Но я действительно его очень люблю и знаю, что он изменился… но внутри он не изменился, внутри он все тот же, что раньше. Он просто немного заблудился и чувствует себя потерянным.

– Это в тебе говорит любовь, Элли, я это хорошо понимаю. Черт возьми, я не такая тупая, чтобы считать, будто все остальные видят в Сэме то, что вижу я. Понимаю, что вся эта история с бесплодием не могла не сказаться на Габе. И чувствовать, как ты стареешь, тоже не так-то легко. Но знаешь, милая… все эти рассуждения на тему «он чувствует себя потерянным»… Ты ведь сама знаешь, что обычно думают, когда твоя знакомая, переспав с парнем, говорит, что он чувствует себя потерянным. Про такого все думают, что он неадекватный придурок.

– Так, значит, ты думаешь, что Габ неадекватен? – произнесла Элли, бросив взгляд на неподвижное тело Габриеля.

Она увидела бледную, безразличную ко всему плоть и прикрыла глаза, чтобы воскресить в памяти совсем другого Габа. Того, который мог двигаться и говорить. Того, который умел ее рассмешить. Того, который своими поцелуями помогал ей ощутить умиротворение.

– Это не то, что я о нем думаю сейчас, это лишь то, что я о нем думала в прошлом, причем по его же вине.

– Черт, Иззи, ты говоришь, словно какой-нибудь психотерапевт. Вообще-то, все это звучит не слишком убедительно. Ты объясняешь мне, почему он так неприятен тебе сейчас, хотя невзлюбила ты его с самого начала.

Иззи вздохнула. Ну почему все люди непременно хотят, чтобы вам нравился каждый, с кем они вас знакомят? Почему так трудно понять, что, если парень любит вашу подругу и вы любите вашу подругу, из этого вовсе не следует, что вы с этим парнем должны любить еще и друг друга? Скажите, к чему такие сложности?

И вообще, если бы он не оказался в коме, разве зашла бы обо всем этом речь? Иззи вдруг обнаружила – и это ее почти смутило, – что по-настоящему злится на Габриеля из-за его коматозного состояния. «Вот ублюдок!» – подумала она.

– Слушай, ты сама спросила, что я думаю, и вот что я тебе скажу: все это не имеет значения. Теперь я ничего к нему не испытываю. Все, что меня заботит, – ты и то, что тебе нужно. Честно.

Иззи обняла Элли, которая еще пару секунд сидела неподвижно, а потом произнесла:

– Нет.

– Что?

– Нет, я этого не хочу. Не хочу, чтобы ты это делала, не хочу, чтобы ты прикасалась к нему, испытывая подобные чувства. Я рада, что ты мне все рассказала, Иззи, но я не хочу, чтобы ты это делала. Это нечестно, и это не лучший способ забеременеть.

– Что ж, я с этим согласна.

– Изменить план, изменить план, изменить план, – твердила Элли, словно мантру, стараясь не дышать слишком часто.

– Слава богу! Но что ты придумала?

– Пока ничего, нужно попросить о помощи твою младшую сестру.

– О, она с удовольствием.

– Нет, удовольствия это ей не доставит, но и отвращения не вызовет, и энергетика в целом будет хорошая.

– Энергетика? Какая еще энергетика? Мы с тобой говорим о мастурбации для человека, лежащего в коме.

– Нет, мы говорим о зарождении новой жизни, а о мастурбации говоришь ты одна. Для всех остальных это уже пройденный этап.

– Ну, всем остальным-то не придется это делать.

– Тебе теперь тоже не придется.

– Прекрасно, – сказала Иззи. Поняв, что это прозвучало эгоистично и раздраженно, она быстро добавила: – Если, конечно, ты сама так хочешь, Элли. Ты же знаешь, я сделаю все, что смогу, и все, чего ты захочешь, лишь бы тебе помочь.

Элли только кивнула. Она хотела сказать: «Я не нуждаюсь в твоей помощи», или: «Нет, не сделаешь», или просто: «Отвали», но промолчала. Отчасти потому, что боялась разозлиться, отчасти потому, что устала и была так сильно смущена и накачана гормонами, что уже сомневалась, действительно ли она права, или ей только кажется. Но в основном она промолчала из-за того, что чувствовала себя очень одинокой, а если у вас есть друзья, которых вы иногда только терпите, или недолюбливаете, или попросту ненавидите, то они есть как раз для таких случаев, как этот. Просто так, про запас.