Текст книги "Дети Нитей. Великие Дома"

Автор книги: Мария Вилонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

– А между прочим, – вздохнул я, прикрывая глаза, – счет идет на тысячи. Исполнив приказ мастеров, я сосредоточу в своих руках такую мощь, ни о количестве, ни о качестве которой они даже не подозревают. А подозревай, никогда бы не отдали эту силу мне. И друг другу бы не отдали.

– Алво, – настороженно произнес отец, приподнимая бровь, – надеюсь, ты не собираешься делать ничего… опрометчивого?

Я на секунду прикрыл глаза, жутко расстроенный этим его новым подозрением и, усмехнувшись, тряхнул головой:

– Конечно, нет. Я верный сын любого из Великих Домов, и люблю их, каждый по-своему. Но я заставлю магов считаться со своими людьми так же, как заставил считаться со мной.

Отец и брат серьезно кивнули.

– Значит, – мрачно произнес Эльин, – когда ты вернешься от бабушки…

– Я объявлю об основании собственного Дома, – кивнул я и печально усмехнулся. – Я не собираюсь отвечать на поставленные вопросы. Сейчас я должен действовать наперед.

Мы замолчали, не глядя друг на друга. Все прекрасно всё понимали. Мое сердце сжалось от отвратительного чувства утраты.

– Алво, – отец, наконец, нарушил мрачную тишину, – ты никогда не перестанешь быть нашим сыном и братом, хотя бы для каждого из нас лично.

Я хмыкнул и посмотрел ему в глаза:

– Генерал Равел, ничто в этом бездновом мире не заставит меня перестать считать себя вашим офицером. И если потребуется, я встану под ваши знамена. Клянусь, я не оставлю ни вас, ни свой Дом, даже если для этого мне придется разорваться надвое.

Отец коротко кивнул и спокойно сказал:

– Я запомню ваши слова, капитан Алво.

Эльин не смотрел на нас, предпочтя уделить больше внимания своим сапогам, но я знал, шкурой чувствовал, что он улыбается.

Серион. Глава 2

Перед отъездом мне предстоял еще один важный разговор, куда более тяжелый, чем прошлый – я должен был объясниться с матерью. Я понимал, что по возвращению сдвину такую лавину событий, и они полетят с такой бешенной скоростью, что мне останется только поставить мать перед фактом, а я совершенно этого не хотел. Поэтому, сделав выбор в пользу более сложного, но более правильного лично для меня решения, предпочел объяснить все заранее.

Мама не знала о моем задании. Госпожа Аллия Равел была необыкновенно сильной и умной женщиной, но, в первую очередь, она была любящей женой и матерью, которая, естественно волновалась за своих близких. Учитывая, что на нас всякие неприятности и опасности просто липли – на брата и отца по долгу службы, а на меня еще и по воле судьбы, одарившей совершенно неуемным характером и талантом находить себе на голову приключений, мать старалась максимально дистанцироваться от подробностей нашей политической и боевой возни. Она действительно гордилась своей фамилией и служила ей со всеми преданностью и самоотдачей, что у нее были. Ее стараниями развивались и крепли нужные связи, ее усилиями создавались роскошные банкеты и составлялись списки гостей. И, конечно, ее руками плелись те комфорт, уют и забота, которые окружали нас, стоило только переступить порог родного дома. Я знал, что отец, к примеру, ни разу в жизни не организовал ни одно официальное мероприятие семьи Равел, коих в году было не так уж и мало, – этой работой всегда занималась мама. Мы все понимали, что подобное положение вещей позволяет отцу уделять больше внимания основным задачам армии и Сериона, иногда чрезвычайно срочным, а также понимали, что мама назначила за это свою цену – мы не должны были посвящать ее в подробности наших проблем. Она хотела оградить себя от лишних волнений хотя бы банальным незнанием того, во что мы там опять вляпались, ибо слишком хорошо понимала, что помочь нам она будет совершенно не в силах. Мы готовы были подчиняться ее условиям. Но сейчас особенный случай – я должен был попрощаться.

Ситуация несколько осложнялась тем, что мама не вполне еще понимала, почему вдруг ее младший сын стал таким лапочкой и перестал трепать ей нервы. В отличии от отца, который вскоре после ужина в честь моего возвращения из Дех-Раадена неожиданно перестал на меня подозрительно поглядывать. Я догадывался, что обязан этим Сэддоку, который решил пояснить папе некоторые фундаментальные законы магии Разума. А вот мама все еще ждала от меня подвоха. Но явно не такого подвоха, как то, что я в итоге ей объяснил.

Она выслушала меня молча, практически все время не отнимая руки от глаз и плотно сжав губы. Нет, она не плакала, но сидела настолько бледной и напряженной, что честное слово, лучше бы она зарыдала. Тогда я, по крайней мере, имел бы повод ее обнять, успокоив тем самым и свое ноющее сердце. Но после некоторого молчания она посмотрела на меня и сухо произнесла:

– Делай, что должен, Алво.

Я очень, очень надеялся, что однажды она сможет меня простить.

Утром следующего дня, я, преисполненный тяжелых мыслей, отправился в путь, получив предварительно заверение отца в том, что Сэддок в кратчайшие сроки узнает о моем отъезде по причине, которую мы с ним и братом сформулировали вместе. Я попросил папу передать мастеру, что отсутствую «по делам, которые касаются исключительно четырех Великих Домов». Подобная формулировка не могла стать ложью, немедленно уловленной Сэддоком, – данный диалог действительно произошел между мной и отцом. А некое возможное волнение от своего генерала во время доклада учитель наверняка спишет на переживания за сына, потому что это так же было исключительно истиной. Я подробно описал отцу, что именно требуется делать, думать и говорить на встрече с магом Разума, если необходимо оставить его в полнейшем неведенье относительно собственной осведомленности о нашем плане. К тому же, я совершенно не сомневался в способностях генерала сделать все именно так, как того требовали обстоятельства. В конце концов, мастера сами дали мне право выбирать, рассказывать семье о порученной задаче или нет. Зная меня, они не удивятся, что я решил промолчать – я всегда так делал.

Я улыбнулся, подняв голову в холодное ноябрьское небо. Пока за спиной стояла семья Равел, все планы просто обязаны были исполниться. Впервые за долгое время о моих целях было досконально известно не только мне, но и отцу с братом. Я понимал, что они сделают все, от них зависящее, чтобы наш план был исполнен в точности. Жаль, что это – в последний раз. Наша троица отлично сработалась за столь короткое время, которое позволили нам провести вместе мастера. Но даже этого должно было хватить, чтобы мы втроем сумели провернуть дело, которое, уверен, не понравится моим учителям гораздо больше, чем все то, что я делал в одиночку до этого. Я до ужаса не хотел расставаться с отцом и Эльином, но понимал, что сейчас в мире есть люди, которым я гораздо нужнее. Мой путь лежал теперь к другой моей семье, к тем, кто еще не знал обо мне и совершенно не планировал ничего такого, что я собирался им предложить. Хотя, с другой стороны, а могли ли они вообще что-либо планировать в условиях, в которые их поставили Великие Дома?

Выехав из города на тракт, я пришпорил коня и помчался на юг, туда, где на границе с Сууледом жили особенные маги, даже не подозревающие, какую смуту они могут внести в существующий миропорядок. В крошечную деревушку, где мирно жил, отдыхая от интриг и забот, их негласный лидер, способный одним взглядом успокоить любую местечковую ссору. Человек, которому я доверял больше, чем, порой, самому себе. Которому доверяли и они. Который уже учил их детей и решал их проблемы. Вернувшись из Сериона на собственную родину после смерти супруга, она устроила там все по образу и подобию Великого Дома, ей просто уже было так привычней. Люди согласились с ее доводами, прислушались и сплотились вокруг нее. Пятьдесят лет в семье Равел не прошли даром – она умела убеждать и командовать, а ее гнева боялись все, даже мой отец. Странная община под ветвями вековых сосен на самом деле уже была Домом. Неоформившимся еще, скромным и неофициальным, не имеющим своего имени, но, все же, Домом.

Я ехал сейчас к своему первому учителю, показавшему мне пять Нитей мироздания. К первому своему мастеру, чьего слова слушался беспрекословно. Никогда раньше я не задумывался об этом, любуясь тем, что называл даром и считая себя особенным. Не замечал, чем на самом деле является деревушка, где часто гостил в свободное время. Где на опушке соснового леса стоял каменный особняк, в котором восточное крыло было почему-то отведено под классы и библиотеку. Я посмеивался над этим, ведь я был одаренным магом, который, несомненно, сделал самый правильный выбор из всех, а они… зачем им вообще школа, если они не в состоянии осознать, что им следует заниматься нормальной магией, а не этими листочками с веточками? Я искренне считал, что в своих бедах, в своей бедности и положении в обществе виноваты исключительно они сами, странные, глупые упрямцы, которые занимаются совершенно не тем, что требуется нормальным людям.

Сложно передать, что я чувствую теперь по поводу того человека, который позволял себе подобные мысли. Такое поведение нельзя уже объяснить магией Разума, эмпатическими каналами и эмоциональным выгоранием. Хотя мои отношения с семьей, на самом деле, тоже нельзя. Во всем, что произошло, был виноват исключительно я, своей собственной головой не осознавший, что отец просто волнуется за излишне увлеченного самим собой сына и пытается хоть как-то заставить его вспомнить о том, что он не один на свете. Вот именно об этом, в первую очередь, я не подумал. Со всей высоты своего величия я смотрел на людей, которые пытаются не дать своему искусству, делу всей их жизни и жизни их предков сгинуть в веках, и считал, что они занимаются глупостями. В моем мире каждый маг имел право изучать Нити – и мальчишка из Дех-Раадена, и Алу-Ша, если они имели к этому талант и желание. Я готов был драться с миром за это их право так же, как дрался за свое. Я выдал его всем, кроме тысяч людей, которым был, по сути, обязан за то, чем так гордился и что позволяло мне чувствовать себя особенный и одаренным. Им этого права положено не было, ибо занимались они не тем, чем хотел я, а тем, чем хотели они сами. Когда Эльин назвал меня самовлюбленным засранцем, полагаю, он сильно смягчил формулировку.

Я знал, что человек, к которому я теперь спешил, поймет меня, простит и поддержит. То, что она уже сделала, ясно говорило о том, что и у нее была мечта наконец вписать имя своей семьи, своего искусства в мировую историю. А еще я отчетливо осознавал, что именно ее прощения за свое прошлое поведение не заслуживаю, в принципе.

Великие Мастера хотели, чтобы я основал собственный Дом, но они не знали того, что знал я. В тот самый момент, когда я понял, кто они – маги пяти Нитей, я понял и то, что этот Дом существует и основан задолго до меня. Так что первым его мастером я никогда не буду, потому что первый мастер и основатель этого Дома – Ида Равел. Моя бабушка Ида. А мне суждено всего лишь, наконец, дать ему имя.

Серион. Глава 3

Я нашел бабушку в ее огороде, где она сосредоточено готовила все свои будущие ингредиенты к зимовке. Статная и высокая, с вечно выбивающимися из низкого пучка локонами волнистых светлых волос, в своем неизменном одеянии для работы с землей – длинном темно-синем халате из плотной ткани, она нежно укрывала грядки с целебными растениями ароматными еловыми ветками. В свой личный алхимический уголок Ида не пускала посторонних, предпочитала самостоятельно ухаживать за травами и кустами, хотя вполне могла найти себе множество помощников среди жителей деревни. Но здесь для нее было не просто место, где она выращивает травы, – это был ее собственный уголок медитации и успокоения или площадка для раздумий и экспериментов, по настроению. Когда я был мальчишкой, она рассказывала мне об этих растениях, учила отличать одно от другого, поясняла, зачем они нужны. Эти занятия даже какое-то время приносили мне удовольствие, пока я не скатился окончательно в глубины осознания собственной важности. Не знаю, хотела ли она на самом деле передать мне свое искусство, Ида никогда не говорила со мной об этом, но после того, как я окончательно забросил ее сад, никого больше сюда она не пускала.

Я молча подошел к ней, взял в руки лапник и начал помогать. Бабушка слегка приподняла бровь, но ничего не сказала, и мы вдвоем около часа работали в полнейшей тишине. Когда все дела, запланированные Идой на этот день, были завершены, она, наконец, решила со мной поговорить и первым, что я услышал от любимой бабушки, оказалось:

– Мне надоели ваши вечные ссоры с отцом, Алво. Если ты хочешь и дальше посещать это место, как добрый гость и мой внук, тебе следует немедленно ехать в Серион и поговорить, наконец, с Рэйо.

Я поспешил заверить ее, что как раз оттуда и еду, все уже улажено, и мы с отцом находимся сейчас в самых теплых отношениях с момента моего рождения, пожалуй. Бабушка, скрестив руки на груди, сурово взирала на меня, пытаясь понять, не вру ли я ей.

Врать Иде Равел было самым бессмысленным занятием в мире. Под холодным взглядом каре-зеленых глаз с бледными искорками Магии Разума, который, казалось, просвечивает тебя насквозь и, одновременно, сравнивает с землей, тушевались даже такие прожженные вояки, как я, братец и отец. Малейшее сомнение Иды в твоей искренности приводило к такому тщательному допросу, требующему такого подробного описания мельчайших деталей, что от одной мысли о нем бросало в дрожь. Бабушка цеплялась за каждую крошечную несостыковочку в рассказе и мастерски раскручивала клубок лжи с таким ледяным спокойствием, словно была бездновым големом, а не человеком. А после, уличив тебя во вранье, она приходила в ярость. Гнева Иды Равел боялись мы все, включая отца. Однажды испытав на собственной шкуре ее злость, больше никогда не захочешь этого повторить. Каждый из ее потомков проходил через такое в детстве, каждый только единожды, ибо упаси тебя все боги мира пережить это вновь, и каждый в душе понимал, что она еще щадила тебя, потому что ты, все же, ребенок. Никто из нас не был настолько глуп, чтобы проверить, что будет, если разозлить ее взрослым.

Бабушка, конечно, знала о нашем страхе перед ней и беззастенчиво этим пользовалась. На самом деле, она, как и все маги Разума, легко чувствовала любую, даже самую умелую ложь. А все остальное было для атмосферы. Это, надо признать, действовало – с бабушкой Идой все были предельно честны. И вежливы.

Я понял, каким методом она пользуется, когда начал сам изучать магию Разума, но никогда не выдавал ее секрета, потому что он бесконечно мне нравился. Бабушка умела мастерски давить на психику, в ее исполнении это выглядело как настоящее искусство. Плюс, серионцы своих не сдают. Да, я, как полный идиот, до последнего считал свою бабушку магом Разума, опираясь на знакомые фиолетовые проблески в ее глазах. Уверен, когда я расскажу остальным о том, кто такие алхимики на самом деле, все признают, что совершали ту же ошибку. Забавно теперь осознавать, что весь мир счел их просто странными магами Разума, по собственной дурости отказавшимися присоединиться к Великому Дому Серион.

Я молча стоял сейчас перед ней, рассматривал знакомые черты лица с теплыми чувствами, ожидая, когда она просветит меня своим особым взглядом. Конечно, я бы мог дать ей прочесть мое воспоминание, но Ида не слишком любила копаться в чужих мыслях, да и я сам не хотел, чтобы она узнала некоторые вещи раньше, чем я все ей объясню.

Наконец проверка была окончена, и бабушка, тепло улыбнувшись, крепко меня обняла:

– Добро пожаловать, дорогой!

Эта метаморфоза из неземного бесстрастного судьи в милую пожилую даму всегда поражала меня до глубины души. Честное слово, я хотел однажды научиться так же.

На самом деле Ида Равел не была таким жутким чудовищем, запугавшим всю свою семью, как могло бы представиться с моих слов. Да, ее гнева мы боялись, как огня, но и разозлить бабушку по-настоящему еще надо было умудриться. Она всегда была доброй и чуткой к чужому горю женщиной и, как человек с крайне обостренным чувством справедливости, не могла вынести подлости и низких поступков ни по отношению к себе, ни по отношению к окружающим. Годы жизни в Серионе, среди Равелов, закалили ее характер, и у нее появились собственные методы борьбы за честность и добропорядочность, за что никто не мог ее винить. К тому же, в отличие от моей матери, бабушка всегда была настоящей боевой подругой деда Рэго, во многих вопросах – его правой рукой и ближайшим доверенным лицом. С головой окунувшись во все то, что творится обычно на верхушке власти, не будучи при этом преданной Сериону настолько, чтобы закрывать на некоторые вещи глаза, Ида всегда оставалась как бы третьей стороной, независимым наблюдателем, которому обстоятельства и собственные принципы диктовали оставаться объективным, беспристрастным и жестким. Даже в моей ссоре с отцом, в отличие от Эльина, который взял на себя роль своеобразного дипломата, пытающегося найти пути решения и компромисс, Ида всегда оставалась строгим судьей, не защищающим кого-то одного, а отстаивающим именно объективную справедливость. Знаю: она любила нас абсолютно одинаково, но даже в этой ситуации смогла сохранить трезвый рассудок и ни разу не встать ни на чью сторону. Я безмерно уважал ее за это. Отец, уверен, думает точно так же.

Учитывая все вышесказанное, думаю, легко догадаться, что именно к Иде Равел вели все пути нашей семьи, если мы вдруг оказывались перед сложным выбором и не знали, как поступить. Мы не искали у нее сочувствия, так как далеко не всегда могли его получить, и частенько бедокурили по собственной глупости. Мы искали решений и советов, даже если при этом нас самих ткнут носом в наши ошибки. Но иногда это был самый достойный исход.

Теперь, теми же тропками, к бабушке пришел я, зная заранее, что она мне поможет, как знали это и отец с братом. Потому что я собирался просить у нее той же справедливости, возможности показать магам, что не одни они тут самые умные. Свой урок я усвоил полностью, теперь настал их черед. Я не сомневался, что она не упустит случая напомнить мне о том человеке, которого я сейчас люто ненавидел и не желал больше видеть в себе. Напомнит не ради того, чтобы посмеяться надо мной, а исключительно желая убедиться, что я осознал то, что натворил. Я не собирался уверять ее, будто все в прошлом ради того, чтобы избежать этой участи, так как был твердо уверен, что подобный приговор моего судьи – слишком дешевая расплата за мое поведение. Но справедливость требовала исключительно осознания и исправления, а глубокое чувство вины было уже исключительно моей ношей, к которому Ида не имела ни малейшего отношения.

– На самом деле я приехал по делу, бабушка, – с грустной усмешкой заявил я. – По очень важному для нас обоих делу.

Мы сидели теперь в ее гостиной, наполненной скляночками с ингредиентами и бутылями с разными зельями. Мне всегда казалось, что этим добром полнится абсолютно любая комната в ее большом доме. Осознавая, насколько сильно бабушка любит алхимию, я понимал, что максимальная глубина моего раскаянья еще долго не будет достигнута.

Я рассказал ей обо всем, не пытаясь ничего утаивать и сглаживать острые углы, максимально подробно описал каждую деталь собственных размышлений об алхимиках, а после стойко вынес все то, что Ида хотела мне сказать, вероятно, очень давно. Своей прямоте и нелюбви выбирать выражения, чтобы, упаси боги, не зацепить кого-то, кто этого вполне заслуживает, Эльин был обязан как раз бабушке. Так что все свои собственные мысли на мой счет Ида донесла до меня в таких же мельчайших деталях, стараясь ничего не упустить. А теперь смотрела с прохладной улыбкой, вздернув соболиную бровь в ожидании моих оправданий.

– Позволь мне не произносить в твоем присутствии слов, которыми я называю себя сам, – я криво усмехнулся. – Тебе не понравятся эти выражения.

– Скажи, в чем именно заключался для тебя твой дар, природу которого ты не мог осознать многие годы? – Уточнила Ида. – Если сейчас ты вполне в состоянии подробно его описать?

Мне пришлось познакомить бабушку с той точкой зрения относительно Нитей, которую принимал за единственно верную весь остальной мир Востока. Внимательно все выслушав, Ида подтвердила мои догадки по поводу алхимиков. Никто из них, включая ее саму, даже представить себе не мог, что маги считают ненормальным видеть все пять Нитей, а никак не наоборот. Да, в деревнях бывали редчайшие случаи потери Зрения, но они были настолько единичны, что бедолаг, с которыми это свершилось, можно было пересчитать по пальцам одной руки. Конечно, бабушка не могла знать обо всех, но и никто из алхимиков не мог, так что никто из них даже не предполагал, что это, оказывается, вполне нормальное состояние любого мага. Сама же Ида, даже проведя большую часть жизни под боком Великого Дома, никогда не интересовалась, что они видят и почему решили плести именно Нити Разума, считая подобный выбор личным делом каждого, в которое, в принципе, не следует лезть со своим мнением.

– Многие алхимики на юге предпочитают использовать Нити Воды, а не Разума, – пожав плечами, сообщила она, – и крайне редко касаются последних. Это просто вопрос удобства, не более, никто не будет диктовать им, как правильней.

Ида была настолько поражена тем, что проблема с потерей Зрения никакая, собственно, не проблема, а вполне себе фундаментальный закон магии, о котором написана не одна научная работа, что мне пришлось с полчаса отвечать на ее вопросы, касающиеся самых разных магических аспектов. Но основная точка преткновения, сосредоточившаяся как раз на способностях видеть Нити, стала для мироощущения бабушки настолько жуткой ересью, что она милостиво согласилась выслушать одно мое крошечное предложение.

Я так же честно и без оговорок описал ей свое задание от Великих Мастеров и мое личное виденье сложившейся ситуации.

– Дом? – С короткой, горькой усмешкой переспросила Ида. – С какой стати им вдруг понадобился Дом для алхимиков спустя столько лет?

– Им он вообще не нужен, – я хитро улыбнулся, – они про нас понятия не имеют. Он нужен нам самим, и сейчас они развязывают нам руки.

Оценив картину мира не со своей точки зрения, а со стороны магов Востока, бабушка со злорадной улыбкой полностью одобрила мой план.

– Я хочу сделать это место чем-то большим, чем просто Дом алхимиков, – я бродил кругами по гостиной, отчаянно жестикулируя. – Хочу, чтобы в нем не только изучали искусство зельеварения, но и сделать сосредоточением магической науки, местом сплетения всех пяти стихий. Редкие трактаты, знания, доступные каждому – пусть сами выбирают себе Нити по вкусу и учат то, что им вздумается. Хоть одну, хоть все разом, после базового курса. Пусть экспериментируют – кто с зельями, кто с плетением, делают открытия, делятся друг с другом опытом. Каждый, кто этого хочет и имеет к этому талант, достоин заниматься магией, разве нет?

– Видимо, даже мы? – усмехнулась бабушка.

А кто сказал, что мой суд уже был окончен?

– Особенно мы, – я дернул плечом.

– Алво, ты теперь обожаешь не себя, а просто всех алхимиков разом? – Ида приподняла бровь.

– Я обожаю Нити, все пять. – Азартно отозвался я. – И если я имею на это право, выданное мне самими Великими Мастерами, то и остальных лишать такого права не следует, верно?

Бабушка промолчала, посматривая на меня с доброй насмешкой. Теперь я знал, что она меня окончательно простила.

К концу второго дня моего пребывания у Иды, все, кто жил в ее деревне, стараниями бабушки были целиком и полностью убеждены, что Дом алхимиков – самое правильное решение мира, и готовы оказались ко мне присоединиться. Бабушка пообещала задействовать свои связи, чтобы оповестить другие общины о том, что тут происходит. Дальше мы рассчитывали на народную молву и то, что новости будут постепенно распространяться среди зельеваров Востока.

Я хотел дождаться момента, когда начнут приходить ответы от знакомых алхимиков Иды. Но понимал, что рискую. С одной стороны, наша мышиная возня не слишком-то заметна и интересна Великим Домам. С другой – если они каким-то чудом обратят на нее внимание, то как много времени им понадобится, чтобы найти взаимосвязи между массовой миграцией алхимиков с их земель и местом, очень давно и прочно связанным с фамилией Равел? Сэддок, как минимум, знал об этой деревушке, уверен, знали также Денно и Суин. Им не составит труда догадаться, что происходит, куда раньше, чем я успею обезопасить своих людей и себя самого от их гнева. В том, что миграция случится, я не сомневался. Эльин прав – алхимики дураками не были и прекрасно понимали, какие права и свободы даст им статус Дома. Об этом говорили как то удивительное единодушие, с которым местные жители готовы были меня поддержать, так и то невероятное количество предложений помощи. Идей, от забавных и нелепых, до вполне логичных и правильных, которые я, в итоге, от них получил.

Я понимал, что начал процесс, остановить или хотя бы слегка замедлить который был уже не в силах. Если честно, где-то глубоко в душе я надеялся, что алхимики хоть немного потянут время, дольше и внимательней раздумывая над предложением, пусть даже и просто ради того, чтобы понервировать мага, одного из тех, к кому не питали никаких добрых чувств. Но, видимо, эти люди просто уже слишком устали быть никем. Они хотели прав, возможностей и уважения. Жаждали, чтобы их искусство наконец заметили и признали равным остальным способам взаимодействия с Нитями. Увидели в них магов, которыми они являлись, пусть и исключительно в собственных глазах, а не сумасшедший сброд, не желающий играть по правилам, с которыми их даже никто не потрудился ознакомить. Так что теперь они хваткой утопающих вцепились в мое предложение. В единственный за сотни лет случай заявить о себе миру. Я не мог их подвести. Они верили мне, эти люди-невидимки, признавали своим мастером и готовы были сделать все, от них зависящее, чтобы об их Доме узнали, чтобы о нем заговорили с тем же уважением, как и об остальных. Они были всецело преданы ему и мне еще до официального основания. Те самые верные сыны и дочери, преумножающие наши общие славу и влияние, которых в них так и не заметили маги Востока. Я понимал, что мои личные страхи и переживания, связанные со всеми этими событиями, остаются исключительно моими, и теперь уже не имел никакого права ждать. Мне следовало немедленно ехать обратно в Серион. Даже если это означало, что, объявив себя мастером Дома, наконец вписав его и алхимиков в историю мира, я в тот же миг навсегда вычеркну собственное имя из истории своей семьи.

В конечном итоге, пробыв с бабушкой три дня, последний из которых мы полностью провели в ее саду, где я показывал, как плести Нити Земли, я с крайне отвратительным настроением двинулся в сторону родного города. Я понимал, что пора заканчивать эти мучения: как свои, так и родных. Оттягивай или нет, результат уже нельзя изменить. А если ты должен нанести решающий удар, единственным милосердием становятся острота меча и твердость руки.