Текст книги "Призраки прошлого (СИ)"
Автор книги: Мария Томилова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)
Глава 1. Бранндон о’Майли
Во время привычной процедуры досмотра я снял перчатки, скинул плащ, подбитый мехом, отстегнул перевязь с мечом и кинжалом и аккуратно сложил их на стол. Оставив все это на посту коменданта, поднялся на второй этаж и не спеша прошел по бесконечно – длинному лабиринту коридоров дворца с ощущением неотвратимости вот – вот захлопнувшейся ловушки.
Дерр Истерроса не изменял тяги к аскетизму – простые стены, обитые деревянными панелями, протертые, исшарканные от времени красные дорожки. Никаких военных трофеев, портретов, позолоты или растений в горшках – все это и тому подобное казалось ему излишней роскошью. Единственное к чему дерр склонялся – это пространство. Помещения дворцов и домов, к которых он предпочитал находиться как правило являлись просторными, с высокими сводчатыми потолками и большими окнами во всю стену, а еще ему нравились зеркала, пожалуй, они и составляли единственное украшение незамысловатого на вид интерьера.
Помещения дворцов и домов, к которых он предпочитал находиться как правило являлись просторными, с высокими сводчатыми потолками и большими окнами во всю стену, а еще ему нравились зеркала, пожалуй, они и составляли единственное украшение незамыс…
Остановившись у нужной двери, кивнул охране и проследовал в приемную. Это была первая аудиенция, предоставленная отцом за истекший год после плена и ранения, когда я принял клинок в сердце. Обычно раны на теле заживали поразительно быстро, возможно, благодаря молодости и крови матери, полнородной дарийке. Но эта оказалась слишком глубока и серьёзна, как потом сказал лекарь – целитель, еще дюйм, и она бы достигла критической отметки, коснувшись самой аорты. Я даже не успел побриться, и был буквально вырван из тёплой постели, как только нарочный доставил депешу из императорской канцелярии.
Секретарь отца, явно желая подбодрить, нервно улыбнулся и поспешно шепнул вполголоса.
– Наш дерр сегодня в хорошем настроении, Бран.
Надо же, иллюзия покоя, которая была весьма обманчива. Или эта хлипкая надежда подкинута умышленно, чтобы ввести в намеренное заблуждение ничего не подозревающую жертву? Расслабиться в присутствии дерра Истерроса мог только сумасшедший, к коим я себя, несмотря не все пережитое, пока не причислял.
Две высокие, тяжелые деревянные створки распахнулись, и я увидел императора, сидящего за столом и о чем – то тихо беседующего с советником Бейли, печально известным Палачом империи. Пройдя вперед ровно на десять шагов, остановился в пару футов от пустого дивана в совершенно пустом углу зала. Присесть здесь никогда не предлагали. По крайней мере мне.
– Зачем призвали, мой дерр? – сорвалось с моих уст и я не узнал свой голос. Казалось, сама атмосфера давила своей не подъёмной тяжестью на широкие от природы плечи, какая – то невидимая аура власти душила и без того истерзанную грудь, обволакивала цепким ледяным зажимом спазмированное горло.
Отец медленно поднялся и двинулся навстречу, скользнув сквозь меня бесцветным взглядом пустых глаз, давая понять, что я – ноль, абсолютное ничто, наподобие ковра под его до блеска начищенными сапогами. Каждый раз он что – то искал во мне, но не находил, и каждый раз я видел одно и тоже – едва уловимый проблеск интереса и неминуемое разочарование… Но это уже не выбивало воздух из моих легких, как раньше – привык.
Ответом стала затянувшаяся звенящая тишина мрачного простора полупустого кабинета. Приглашённые сюда не могли НИ – ЧЕ – ГО, лишь молчать, сходить с ума от неизвестности и ждать, когда же великий дерр соизволит нарушить изматывающую паузу, донося некий смысл до помутненного липким ужасом сознания жертвы.
– Поговорить о тебе и о твоей слабости к валлийской шлюхе. О чем ты думал, когда связался с ней? Хотел наплодить себе же подобных ублюдков?
Странно. Ни слова о плене. Его хриплый голос полоснул острым клинком по моему сознанию. Почти зажившая рана в груди зашевелилась и противно заныла – отец умел въедаться под кожу, пускать в кровь тлетворный яд, отравляя её. Нет, не то чтобы я ждал благодарности за выигранную компанию и заключённый договор о вхождении очередной территории в ЕГО бесконечное царство, но хотя бы нечто вроде полуулыбки или самого простого приветственного жеста или полу жеста. Блять, ведь еще совсем недавно я балансировал на грани, карабкаясь между жизнью и смертью, и я не просто завалявшийся мусор, засорявший его бытие, а родной сын и во мне его кровь. Правда в том, что дерру Истерроса действительно плевать на все, кроме своих принципов и власти, на кровные узы – тем более: их он никогда не признавал.
Сейчас императора интересовала цена, которую пришлось заплатить за победу – несмываемый позор плена и мимолетная связь с девицей из стана врага. Да, по его лучше бы я сдох в том бою, чем опорочил имя Великого. Имя? Громко сказано. Нет, фамилию отца я не носил, как и аристократическую приставку «таал» – это была недосягаемая привилегия для подобных мне бастардов. Отцу, как и Роану, было прекрасно известно о роли дикарки, которая сыграла вопреки сложившимся обстоятельствам на нашей стороне, о том, что она украла карты и планы расположения войск противника прямо из ставки их предводителя, что значительно облегчило дело. В плен меня захватили в бессознательном состоянии, но это ни являлось ни малейшим оправданием в понимании тех, кто решал сейчас мою участь.
– Это все, что Вас интересует, мой дерр? Какие подробности Вам нужны? Как, в какой позе, как часто и как долго? – хрипло выдавил я, шевеля сухими губами. Слабость еще давала о себе знать, слова давались с трудом.
– У тебя есть, чем меня удивить? Серьёзно? – последовал молниеносный выпад, а затем пренебрежительное. – И я понятия не имею, что такого должно произойти, что могло бы изменить моё новое отношение к твоему вызывающему поведению.
Парировать? Станет только хуже. Он уже составил свое мнение, и чтобы я сейчас не сказал, так и останусь врагом Истерроса, позорным, несмываемым пятном на семье Великого дерра.
Советник Бейли, проклинаемый в народе глава Роана, усмехнулся и отпил из кубка. Они с отцом частенько баловались ширасом, но сильно никогда не хмелели. Отдыхали мало, засиживаясь по ночам, выстраивая козни в адрес потенциальных врагов и стоя грандиозные планы по их поимке и уничтожению. Палач тоже выплыл из низов, но стремительно взлетел благодаря недюжинным способностям идеального исполнителя, тонкого психолога, лести и изворотливости.
– Аарон, остынь. Готов поспорить – это была его первая баба. Покувыркался и ладно, с кем не бывает? Дело молодое, тело красивое, требует удовольствий.
Лорд Бейли был, пожалуй, единственный из его окружения, кто мог вести себя столь раскованно в присутствии отца и то не до конца. Он, как никто другой понимал: фортуна переменчива, потерять доверие Аарона таал ри Грея – легко, а восстановить – невозможно. Много лет о провел бок о бок с отцом, что само по себе действительно невероятно.
– Моя первая девка была аравийка, – продолжил он, усмехаясь, – горячая сучка. Супруг прирезал её самолично – за то, что изменяла и слишком много болтала.
– Аравийцы, в отличие от валлийцев никогда не являлись нашими врагами…
Я продолжал стоять вытянувшись по струнке, выслушивая гадости, – не то, чтобы был сильно напряжен, просто многолетия военная выправка давала о себе знать.
– Все показания я сделал дознавателю под диктовку, как только пришел в себя.
– Мы ознакомились с большим интересом, – равнодушно проронил Палач, – тебе есть что добавить?
– Нет.
Уставился в спину отца, пока тот медленно раскачиваясь шел к окну, о чем – то размышляя. Он исключительно редко использовал эмоции, делая ставку лишь холодный и трезвый расчет. Что скрывалась под непробиваемой броней несгибаемого дерра для нас, простых смертных, оставалось неразрешимой загадкой. Ему была параллельны чувства собеседника, как и любая ответная реакция. Точнее сказать, беседовал он сам с собой, а ты был лишь невольным свидетелем, холодным манекеном, безликой тенью его мрачного царства.
За всю жизнь император ни разу не поинтересовался напрямую моим здоровьем, чтобы не упустить возможность лишний раз подчеркнуть пренебрежение. Он итак знал о каждом моем шаге и вздохе от своих вездесущих приспешников. Думаю, ему лишь хотелось посильней меня унизить. Меня – одну из ошибок и слабостей его далекого, нелегкого прошлого. А слабости он пресекал на корню, как и любые огрехи в своей биографии, которые всячески пытался скрыть – народ не должен зять лишнего, народу вредно знать лишнее. Чего уж говорить о его феноменальной памяти и знания всей подноготной любого из своего окружения, их скелетов в шкафу, их промахов, их проступков. Он любил лавировать на чужих страхах и уязвимости – так проще управлять людьми. Безжалостный кукловод в кругу безропотных марионеток, которых он так легко дергал за ниточки, перетряхивая и тасуя без малейшего напряжения старческой, но отнюдь не дрожащей руки.
О, да, ему тогда же сообщили о «дикарке», которую я лично похоронил на погосте восточного склона одной из безымянных деревень бескрайних просторов Севера. Блять, я не говорил на валлийском, даже имени её не знал, называл «Шаали», что означало «ветер», она и правда была мне дорога. Тогда я не строил каких – либо планов на ближайшее будущее: жизнь на войне коротка, простому смертному не дано знать, что будет завтра, и наступит ли для тебя это «завтра» вообще. Худшие опасения подтвердились, никогда не забыть кровь Шаали на моих руках, горячую, липкую, быстро остывающую. Кровь той, которую еще с утра называл «своей». Скольких я убил за все годы походов – десятки, сотни, десятки сотен? Ее пристрелили из арбалета свои же, и эта смерть ощутилась наиболее остро, вспарывая реальность, вымораживая нервы и рассудок глубоким уколом фатальной безысходности. Зуд пережитого кошмара вернулся с новой силой, будто я снова сжимал в своих объятьях ее безвольное, опавшее тело.
Покачнулся, не в силах подавить едва уловимый, судорожный вздох.
Не думаю, что отец когда – либо любил в том понимании, которое принято вкладывать простыми людьми в это слово, вряд ли для него существовало само определение «нежности», ведь по своей природе оно не совместимо с деспотизмом, тиранией и насилием. Семейное придание гласит, что он замучил мою мать, тоже дикарку, которую гонял без устали до заснеженным просторам Истерроса, пока та не уступила и не сдалась ему душой и телом, а пару лет спустя буквально сгорела на его же руках от нашествия эпидемии черной хвори. Тогда мне не исполнилось и года. У отца не было ни денег, ни возможности её лечить или хотя бы немного облегчить страдания самыми примитивными на тот момент средствами. Ему оказались не доступными услуги даже захудалого лекаря в той забытой богом убогой дыре, где он вынужденно влачил свое жалкое существование. Тогда еще он не был ни императором, ни даже приближенным к кругам мятежников, а только беглым заключенным с прииска Ледяных сопок, бесправным, с выжженным клеймом раба на плече, но уже тогда зверь рвал на части его нутро, прожигая лютой ненавистью, вытравляя остатки человеческого вместе со слабостями, обрывками воспоминаний, привязанностями, как и способностями чувствовать и переживать. Уже тогда он умел только три вещи – терпеть, ненавидеть и выживать, изо всех сил преследуя лишь одну цель – желание власти. Власть ради власти, для удержания одной лишь власти и надо сказать с лихвой преуспел в своем стремлении. Отец не убивал лично и никогда не пачкал рук, за него это делали другие, сначала те же мятежники подняли на восстание народ, вырезав под корень правящую династию Кольби, потом этот же народ казнил самих мятежников. Красное колесо слепой черной ярости с размахом прокатилось и обратным разворотом раздавило тех и других, прошло с хрустом по костям и жизни каждого живого свидетеля того далекого смутного времени. Силами Роана дерр стер с лица земли, оставшихся носителей королевской крови и всех её отпрысков, не жалея их жен и детей.
Когда же он эту власть получил, то не закрыл Ледяные прииски, продолжая сгонять туда тысячи на добычу красного золота, не ослабил невидимую удавку на тонкой шее своего народа. Нет, он их усовершенствовал, укрепил, пресёк всяческие лазейки для побега, как и попытки любого инакомыслия. Бежать оттуда теперь было невозможно.
Его костры горели так же ярко, и даже с более широким размахом, чем при предыдущем режиме. Получил ли народ в лице дерра то, к чему стремился – свободу, равноправие, достаток? Избавился ли от гнета и деспотизма правящей верхушки? Увы. Нет, рабов уже не клеймили, но это и была едва ли не единственная уступка, маленькое отличие между новыми и старыми порядками, установленными предшественниками.
До десяти лет меня воспитывала тётка в глухой деревушке, а потом привезла в столицу. Я был маленьким дикарёнком, пораженно взирающим на сказочное величие Таласса, широкий размах улиц, высотные здания, потрясающие воображение мальчика с широко распахнутыми на мир от удивления глазами. Город еще только начинал отстраиваться, оправляясь после пережитого безумия, вакханалии, поднимался из разрухи, но уже порядком впечатлял. Тетка Сальха беспрестанно шептала, что отец теперь некто вроде Бога и я должен, должен, должен. Восхищаться, соответствовать, следовать…. Я много чего был должен и готовился доверчиво раскрыть свою душу навстречу новой жизни, но реальность оказалось совершенно иной, куда более плачевной, разбившей вдребезги робкие мечты о радушном приеме, теплом семейном очаге и снисходительном отношении отца. Сквозь ватную пелену детского сознания пропечатался хмурый, неприветливый взгляд выцветших глаз, тогда уже могущественного дерра – пронизывающий, оценивающий и… разочарованный.
– Он не говорит на истерроском?
Тетка Сальха буквально тряслась под напором ледяных клинков, шарахаясь из стороны в сторону. Истерроского она никогда не знала, ее родной язык был дарийский, как и язык моей рано ушедшей матери. Кому меня было учить в той дыре, состоящей из двадцати обветшалых, покосившихся от времени дворов, среди гор где – то на задворках бескрайней империи? А вот отец, надо отдать ему должное, безукоризненно говорил на главном языке континента, и лишь небольшой акцент выдавал в нем наймирские корни. С годами он стал истинным истерросцем, переплюнув многих представителей коренного, выросшего здесь населения.
Уже тогда я его огорчил самим фактом своего существования, появлением в параллельной реальности. «Никчемный» – стало эпитетом, сопутствующим всю мою жизнь. Постепенно желание угодить отцу сменилось беспросветным отчаянием – что бы я не делал, как бы ни старался ни одного отклика в его душе, ни одной, даже самой малой, скупой похвалы из уст бездушного, жестокого родителя. Адаптация проходила тяжело, учителя беспрестанно жаловались на отсутствие усердия и прилежания у нерадивого сына, но меня никогда не тянуло постигать науки, в той степени глубины, которая требовалась. Пожалуй, единственное, что особенно занимало свободное время и сознание неоперившегося юнца – военное искусство.
Да, меч стал продолжением моих рук, клинок стал моим вторым «Я», и я мог часами упражняться, тренироваться в спаррингах, наращивать и развивать силу и ловкость. Политика и придворные интриги оставались мне чужды, как и желание власти, о которой я даже не помышлял.
Боялся ли я отца? Конечно.
Но по крайней мере не до такой степени, чтобы мочиться в штаны при одной мысли о встрече с ним, как это делал Седрик. Мой сводный брат, рожденный в браке, законный наследник Истерроса был, как ни странно, пожалуй, в сравнении со мной в еще худшем положении. Спустя пять лет после смерти матери, отец предпринял еще одну попытку создать семью. На этот раз последнюю и снова роковую. Он выбрал себе в жены дочь простого крестьянина, некогда скрывавшего его в своем убогом, темном и сыром подполье от вездесущих имперских ищеек. Несовершеннолетняя, покорная, чистая, нахально совращенная безродным постояльцем с печатью раба. И она доверила ему свою жизнь, не думаю, что у нее не оставался хоть какой – то маломальский выбор. А потом смирилась и даже полюбила. Я и сейчас отчетливо помню Норию, тихую, скромную, со строгой прической, неприметную, но по – своему красивую. У них с отцом никогда не существовало общей спальни, даже при детях он избегал афишировать какие – либо отношения и чувства. Мачеха спала на жестком топчане в убогой комнатке с крайне аскетичной обстановкой. К моменту моего появлении в доме отца, она уже вошла в роль хозяйки, получив ту степени власти над прислугой и бытом, которую ей снисходительно позволили. Нория изо всех сил желала соответствовать супругу и усердно училась, раскрывая природные способности впитывать новое, схватывая информацию буквально на лету, с той лишь разницей, что в отличие от пасынка она изначально в совершенстве говорила на истерроском. Нория приняла меня довольно радушно, пытаясь заменить мать. Отец редко появлялся дома, сутками пропадая в рутине неотложных дел, а когда я представал перед его темным ликом – был хмурым и недовольным, мачеха же пыталась сгладить мою вину, выгораживая мои шалости и проступки любыми путями. В семье он оставался тем же тираном и деспотом. Часто мог часами молчать, не отвечая на вопросы супруги, никак не реагируя на пытавшуюся достучаться до него отчаявшуюся женщину. Нории не хватало его внимания, тепла и заботы – того, из чего состоит нормальная супружеская жизнь. Но отец увы, не являлся образцовым супругом в классическом понимании этого слова. О, да, она не была с ним счастлива, она ревновала. Неизвестно были ли на то весомые причины, но несколько раз я стал невольным свидетелем ее слез и уж совсем непозволительного – парочке громких скандалов с боем посуды. Маленький бунт слабой женщины. А потом все резко и внезапно оборвалось. Молодую жену нашли без чувств на полу с пузырьком яда, сжатом в маленьком кулачке хрупкой руки. Некоторые подробности я узнал уже позже от няни Седрика, ныне также умершей.
И снова привычный мир рухнул.
Бесспорно, отец горевал, он был просто сражен наповал печальным, шокирующим известием. Со временем все, кто был хотя бы косвенно причастен и что – либо знал о той далекой истории канули в небытие, постепенно исчезли один за другим из нашей жизни по разным причинам. Устранял ли отец намерено свидетелей своего злодеяния? Едва ли. Вопрос об ее умышленном убийстве никогда не ставился. Нет, он не желал смерти Нории, более того, он даже не предполагал такого фатального исхода событий. Император не ожидал столь дерзкого предательства, явившимся еще одним штрихом, еще одним рубцом, на этот раз самым глубоким в его зачерствевшем сердце. Неудивительно, что больше он не женился. Были ли у него в последующие годы связи с женщинами? Длительные или на одну ночь? И если да, то с кем? Никогда о подобном не слышал, ни одного имени, даже шепотом. Создавалось ощущение, что великий дерр глубоко запечатал себя как мужчину, полностью отдавая силы на благо страны. Аарон таал ри Грей ненавидел разврат (в этом мы с отцом были схожи). В чем – чем, а здесь он был чист. Однако, это не мешало ему закрывать глаза на моральное разложение своих сподвижников. Естественно, в пределах допустимого.
– Бран – славный воин, мой дерр. После побега, он снова встал в строй и мужественно продолжил начатое. Он не из тех, кто собирается греть задницу у камина и без раздумий отдаст за благополучие империи свою жизнь…
Советник откинулся на спинку кресла и снова пригубил из кубка. Похвала? Я не ослышался? Какая смелость. Палач определенно на вершине могущества, как иначе объяснить подобный отчаянный шаг – заступиться за скромную особу опального блудного сына. А может, это игра в «плохого – хорошего», лишь очередной спектакль у которого лишь один возможный постановщик и режиссер? Поиграть на расшалившихся нервишках обреченного на казнь, но еще не отчаявшегося, насладиться ускользающей, и безвозвратно тающей надеждой в моих чуть расширившихся от его вымораживающей интонации зрачках.
– Закон един для всех. Побывавшие в плену воины, не зависимо от чинов наград – изменники…Не говоря уже об остальном… – скривившись добавил дерр, тонко намекая на порочившую меня связь с валлийкой.
– Его участь будет решать Архарр Истерроса, – все тот же тон хладнокровного Темного бога.
Чего он ждал? Что я упаду на колени, обливаясь потом, опасаясь позорной смерти предателя, захочу избежать наказания, раскаюсь, разразившись слезами, срывая на себе волосы буду вымаливать шанс искупить вину и выпросить новое назначение? Это действительно то, зачем меня сюда пригласили? Да, отец всегда был мастер на такие штуки, как и всякие судебные процессы, рожденные в его извращенной, мертвой и одинокой вселенной. Дела, приговор по которым заранее предрешен и даже, возможно, подписан. Увы, за все годы общения с ним у меня уже выработался иммунитет. Чего греха таить, я действительно виновен в том, что не отразил один неосторожный удар и, потеряв сознание, угодил в плен, виновен, что находясь в полубредовом состоянии слишком близко подпустил ту, которой я чем – то имел неосторожность понравиться. В том, что она нашла отклик в моей душе поверженного, почти отчаявшегося, униженного воина, самозабвенно выхаживала доступными ей способами, и я поддавшись пробудившимся чувствам отпустил на волю порочные, низменные, животные инстинкты. Мне ли конкурировать с твоими аппетитами и твоей масштабной жестокостью, отец? Мне ли не знать на что способна твоя изощренная фантазия? Нет, я готов был и не к такому. Даже не удивлен. Стоило ли всех усилий лучших лекарей столицы вытаскивать меня с того света, чтобы потом с позором публично умертвить? Будешь ли ты наблюдать самолично за моим уничтожением или воздержишься от этого непередаваемого по сладости зрелища?
– Как Вам будет угодно, мой повелитель, – низкий голос даже не дрогнул, по крайней мере я постарался не выдать слабость, придерживаясь до конца заранее определенной линии поведения.
– На этом все.
Действительно все? Несколько фраз и конец разговора? Реальность слишком банальна и до нелепости очевидна. Разгульные празднования по случаю вхождения Валлии в состав империи в качестве еще одной провинции давно прошли. И начался откат, раздача по заслугам. Подобных мне провинившихся давно казнили, моя же расплата ввиду ранения была отсрочена. Теперь же игры кончились. Военный трибунал создаст видимость правосудия, но не оставит и шанса. Исход предрешен.
Только свихнувшийся психопат способен каждый день уничтожать своих сограждан – воинов, аристократов, ремесленников, крестьян, последователей культа Многоликого, женщин, детей тысячами и видеть во всем этом больном безумии божественное чудо. Могли ли я полагать, что для родного сына уготовлено нечто иное? И чем я отличаюсь от тех иных, кроме доли общей крови, пульсирующей в моих жилах и личной аудиенции стального дерра? Ровным счетом НИ – ЧЕМ.
Ушел ли я сразу или на миг замешкался? Как развернулся и взял себя в руки, пытаясь устоять на слабых, еще не до конца окрепших ногах? Как шел обратно и как снова очутился в отцовской приемной. В пелене сознания промелькнул лик младшего брата, ожидающего на диване своей очереди. Сегодня что, воспитательный день? Забавно. Аарон таал ри Грей выкроил время из напряженного графика раздать пинки провинившимся сыновьям?
Седрик ссутулившись уперся локтями в колени. Светлые волосы всклокочены, лицо одутловатое, отекшее, с темными мешками под глазами. Ясно. После очередной попойки и разгульной, бессонной ночи. Заметив движение, он резко встал и рванул ко мне. Нервный, порывистый всплеск дрожащих от напряжения рук. Кончики пальцев едва коснулись кожаных доспехов на груди. Тихий выдох с тошнотворной мутью убийственного перегара.
– Что?
– Архарр Истерроса…
Седрик не являлся военным, но толковать о смысле слова «Архарр» не было необходимости. В глазах брата сосредоточенность и зависть. Разница между уже прошедшим и смирившимся, и мучившимся от неизвестности, тем, кому только еще предстоит вынести гнет испепеляюще долгих минут на пушистом ковре под начищенными до блеска сапогами. Иногда быстрая смерть легче жизни. И это именно тот вариант.
– Удачи, брат.
– Тебе того же, Седрик..
Нет, сегодня все оказалось даже проще и быстрее, чем я предполагал. Единственный вопрос, который не давал покоя: с чем связан этот выпад Палача, его попытка моей защиты? Что он хотел этим добиться? С какой целью сидел в кабинете отца, присутствовал при разговоре? Возьмут ли сразу под стражу или отпустят домой? И сколько ждать суда? Впрочем, после всего пережитого, это уже были сущие мелочи.
