Текст книги "Заклятые подруги"

Автор книги: Мария Мусина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Шаркая, Кудряшов добрел до прихожей, глянул в глазок, спросил через дверь на всякий пожарный, шамкая:

– Кто?

– Василь Иваныч здесь живет? – услышал.

Ворча, отпер замки.

– Какой еще Василь Иваныч? – Радостно улыбнулся пришедшему, пропустил в квартиру. – Нет тут таких. – И дверью погромче хлопнул, чтобы совсем уж негодование свое засвидетельствовать.

Итак…

– Итак, Вовчик, – сладко жмурясь, проговорил ласково Кудряшов, – присаживайся, располагайся. Может, чай-кофе? А хочешь, водочки плесну?

Пришедший был далеко не так благостно настроен. Он обвел колючим взглядом комнату, решительно направился к дивану и, с вызовом глядя на Кудряшова, развалился на мягких цветастых подушках. Коротко стриженный. Широкоплечий. Приземистый. Исподлобья зыркает. Такая типично бандитская рожа. Только в данном случае кураж-то ненатуральный. Слава понимающе хмыкнул.

– Да не журись ты так-то уж, – миролюбиво сказал.

Сходил на кухню, вынул из холодильника дежурную бутылку, поискал рюмашки. «Зараза, Авдей, ну, баб сюда водить – понятно, святое. Но хотя бы посуду их мыть надоумил», – мысленно укорил коллегу, с которым на паях квартиркой пользовался. Сполоснул неглубокую тару. Притащился обратно к поджидающему его человеку. Человеку было явно не по себе. Человек просто-таки дымился от недоумения. Слава запустил в него нежный взгляд, получил в ответ злобную колючку, искренне огорчился и разлил водку в две рюмки. Раз такое дело, придется, как говорится, искажать свой моральный облик при исполнении служебных обязанностей.

Чокнулись молча и выпили, не проронив ни слова.

– Между первой и второй – перерыв чик небольшой, – ворковал Слава, наливая снова. – Ну вот, а теперь, Вовчик, не тушуйся, не робей. Не съем я тебя. И в обиду не дам никому. Потому что не такой уж ты пакостный парень на самом деле, как может показаться на первый, поверхностный, взгляд. У каждого, конечно, недостатки есть. Но ведь о них знать никому не обязательно, правда ведь? И я очень надеюсь, что ты вскорости встанешь, Вовчик, на путь исправления и изживешь все свои несовершенства. А также пороки. А я тебе помогу сделать это не в трудовой колонии строгого скорее всего режима, а на воле. Может быть, помогу. Сам понимаешь, не все в моей власти. Но – постараюсь. Так что ты тоже постарайся. И не смотри на меня волком. Не надо. Я тоже так умею. И этим ты меня не удивишь. К стенке я тебя прижимать не собираюсь. Встретились, выпили, разошлись – тебя такой вариант устраивает?

Вовчик нервно засопел, передергиваясь.

– Не устраивает, – удовлетворенно заметил Слава, – тогда колись, мил-друг. Другого выхода нет.

– А гарантии какие у меня? – еще больше нервничая оттого, что голос срывался, спросил Вовчик.

– А вот гарантий у тебя нету вовсе, – опечалился Кудряшов, – нету их совсем, гарантий-то. Как в одном хорошем фильме в аналогичной ситуации было сказано: «Гарантий нет – есть шанс». А это, дорогой, уже кое-что. А в твоем-то положении и вовсе много даже будет. Поскольку ты пока и этого не заслужил. Ну, еще по одной? – спросил беззаботно.

– Не надо, – тяжело соображая, выдохнул Вова.

– Ладно, – кивнул Кудряшов, – как сказала бы моя бабушка, вольному воля, спасенному – рай. Ой, извини, я не хотел. То есть про волю, прости, нечаянно вырвалось. Не серчай.

Вова поднял на Кудряшова больные красные глаза затравленного зайца. «Черт их разберет, – не без сочувствия подумал Слава, – как пакостить – так они лиходеи-кровопийцы-душегубы, а как расплачиваться – хуже детей, ей-бо. Ну что за времена пошли, самая что ни на есть шелупонь мелкотравчатая – и та в бандиты подалась. А ты тут тютюшкайся с ними потом».

– Ну чего, чего ты на меня смотришь так? Я же обещал тебе – все между нами останется. Не первый год замужем – не подставлю, отмажу, если что. За особые заслуги даже в картотеку не внесу. Не боись. Сам ведь раскумекал уже, наверное, – за все надо отвечать в этой жизни. «Преступление и наказание» в школе проходил? Классная вещь!

– Какие у вас есть доказательства? – Вовчик предпринял еще одну попытку увернуться от неизбежного.

– Доказательства, презумпция там невиновности – это только в прокуратуре понадобится. А у вас, у лысых, и без того обойдется. Сам знаешь, как это мастырится. Шепнуть кому следует, идейку подбросить. Да что я тебе объясняю, ты сам по этому делу искусник большой. А, Вовчик?

– А вы правда меня в картотеку не внесете? – В Вовчике наливалась робкая надежда.

– Легко.

– И никто знать не будет? – решил он закрепить достигнутое.

– Никто.

– А если я вас тогда… – совсем уж осмелел Вова.

– Ну-ка не фантазируй давай, – Слава нетерпеливо посмотрел на часы, – не придумывай. К делу. Я тебя не закладываю – ни твоим, ни своим. А ты мне, по бартеру, сейчас расскажешь, как дела Цикория с банком, со Стрелецким связаны. Поехали. – И Кудряшов расслабленно откинулся в кресле, даже глаза прикрыл, слушать участливо приготовился.

Вовчик с некоторым недоумением смерил мента взглядом: он-то еще надеялся некоторое время поторговаться, потолковать о своей судьбе…

– Не слышу, – не открывая глаз, сказал Слава.

– Вас именно дела банка интересуют? Или Стрелецкий?

– И то и другое. Начни просто с банка.

– Про банк-то вы, наверное, все уже знаете, – хитро прищурился Вовчик.

– Мне твое мнение интересно, – нагло парировал Кудряшов.

Вовчик вздохнул.

– Благодарствуйте. Нечасто моим мнением интересуются.

– У тебя все еще может быть впереди, – не удержался от ехидства Слава. – Слушаю тебя. Внимательно.

– Как я понимаю, хапнул Юра банк еще давно. Через Ткаченку и хапнул. Прищучил его на чем-то, потом еще и пряником поманил, так Ткаченко Юре в рот после этого смотрит.

– На чем прищучил? Подробно, подробно излагай.

– Подставу смастырил, – поморщился Вовчик. – Через чиновника одного прикормленного кредит пообещали Ткачу, тот под этот кредит уже и деньги взял у другого банка, чтобы клиентуру расширить – начал субсидировать там одну новостройку нефтяную, а кредит государственный и ухнулся. Ткач забегал. А тут Юра со своим предложением все уладить. Ну и какой выход? Никакого. Под Юру только идти и оставалось.

– Я всегда говорю: пока не получишь зарплату и не растворишься с нею в толпе – никогда нельзя на эти деньги рассчитывать.

Вовчик с чувством собственного превосходства хмыкнул:

– Ну да, те, которые на зарплату живут, наверное, так и поступают.

– Ты меня моей зарплатой не тыкай, – беззлобно сказал Кудряшов. – Я хоть и за зарплату работаю, но дело свое делаю. Вы же миллионы хапаете – хотите еще больше, а все у вас через пень-колоду. Мы-то все же ловим вас, я лично, предположим, за свою, как ты говоришь, зарплату. Так что не надо. Не выпендривайся. Нечем тебе так-то особенно передо мной выставляться. Я уж молчу, умалчиваю даже, можно сказать, про то, что мочите вы, лысые, друг дружку почем зря. А я же вас и разнимай. Прости. Воспитательный момент. Давай дальше. Стало быть, взял Юра банк. Тогда Стрелецкий здесь при чем?

– Стрелецкий – хитрый лис. И нашим и вашим работает… – Вовчик осекся. – В смысле и Юре помогает, и Ткачу советует.

– Да что он может Ткачу-то присоветовать в такой ситуации? Что-то не то здесь. И на Агольцова непохоже попустительство такое.

– Вы за Цикория не беспокойтесь, Вячеслав Степанович, – солидно, со знанием дела молвил Вовчик, – у него все в порядке будет.

– Ну, это тебе так кажется, Володя. Значит, так. Я верю: не знаешь ты, зачем Агольцову Стрелецкого возле Ткаченко держать. Но ты мне это узнай, дорогуша. Как узнаешь, здесь же встретимся, потолкуем. А теперь припомни, у Юры зазноба была, Алевтина Коляда. Слыхал?

– А то, – кивнул Вовчик.

– Чем занималась, знаешь?

– В банке у Ткача работала. Массаж лечебный делала или что-то в этом роде. Экстрасенша. У меня мать болела, камни в желчном, на операцию клали, так она ей без операции выгнала. У матери сердце больное, боялся я, что не перенесет наркоза. Юра спросил, как дела, я рассказал, он мать и порекомендовал к Алевтине свозить. Знойная женщина! – И Вовчик непристойно хихикнул.

– Ты в квартире у Алевтины был?

– Был. Ночевал даже. Алевтина матери какую-то травку дала, сказала, должна у нее под наблюдением находиться. Мне говорит: «Ты тоже побудь, поддержи мать энергетически». Отвела нам комнату вторую. Ну, мать помучилась ночь, а наутро камни и вышли. Правда, неделю потом отходила, пластом лежала. Но зато без операции обошлось.

– А что слышно, кто пришил-то Алевтину эту самую?

– Да вроде как Ткаченко ее застукал. Дескать, Юрин человек в банке…

– Так не бывает, Вовчик, – назидательным тоном произнес Кудряшов. – Если Ткаченко уже давно в кармане у Юры жужжал, зачем он будет его человека отлавливать? Да бабу еще к тому же. Не смеши меня.

Вовчик озадачился, но стоял на своем:

– Главное ведь, как известно, в нужное время в нужном месте оказаться. Ткаченко-то жужжал, конечно. Но глупо было бы думать, что ему это нравится. Вывернуться хотел. А баба ему весь кислород перекрыла. Последний.

– Ну что, что такого она сделать-то могла?

Кудряшов спорил с Вовчиком скорее из вредности. Поскольку в данный момент Вовчик излагал именно его, кудряшовскую, версию. Но слушая доводы в ее защиту со стороны, Слава вдруг отчетливо понял, что имеется нестыковочка. Воротов, как всегда, был прав, имеется.

– Значит, могла, если ее Ткач из окошка выбросил. Говорят, уголовка, то есть… следствие, – вежливо поправился Вовчик, – еще сомневались – может, самоубийство? А я эту дамочку собственными глазами видел. Там нервы – канаты. Нам бы с вами такие.

Кудряшов хотел было автоматически ответить на эти вот психологические изыскания Вовчика, что самоубийство, дескать, и нервы не имеют между собой четкой, неразрывной взаимозависимости, но не стал цепляться к словам парня. А просто перевел разговор на другую тему, более для Славы интересную, поскольку он в ней ориентировался не на все сто процентов.

– А скажи мне, приятель, – начал задушевно, – знаешь ли ты некую Ларису Верещагину, знакомую Юры Агольцова? Она еще с Алевтиной дружила. Верещагина, астролог… Знаешь?

Вовчик честно подумал, повспоминал.

– He-а, понятия не имею.

– Да быть не может, небольшого росточка такая, беленькая. Она и с Юрой в хороших отношениях была. Вспомни, наверняка знаешь, о ком я говорю.

– Симпатичная? – облизнувшись, спросил Вовчик.

– Вполне.

– Тогда точно не знаю. Я всех симпатичных баб всегда на карандаш беру.

– Может, слышал?

Вовчик добросовестно помолчал.

– Не. Врать не буду.

– Может, ты вообще про личную жизнь Юры ничего не знаешь? Скажем, кто у него был до Алевтины в полюбовницах?

– Ой, да девок нынче – завались. Они на все готовы, лишь бы с деловыми на машине прокатиться. Сами, что ли, не знаете.

– Я тебя не про теорию спрашиваю. Имена, фамилии, адреса.

Вовчик пошевелил мозгами и назвал пару-тройку координат.

– Только ничего особенного, – счел нужным добавить. – Напрасно время потеряете. Одну, правда, уже в Москве-реке нашли. Утопленную. Но это к Юре отношения не имеет. Она, дура, с азерами связалась. Цветы их в метро продавать. А они, азеры-то, с виду ласковые, до баб охочие, а как что не по ним – сразу удавку на шею и поминай как звали.

– А вот секретарша Юрина… Красивая телка! Не ревновала она Юру к Алевтине?

Вова насмешливо посмотрел на опера.

– А че ревновать-то? Пистоны Юра ей регулярно ставил. Деньгами не обижал. Она смышленая. Что выступать-то, когда все отлично? Она свое место знает.

– А Алевтина? – задумчиво произнес Кудряшов.

– Что Алевтина?

– Место свое знала?

– Алевтина совсем другое дело, – раздражаясь непонятливостью мента, объяснял Вова. – Там любовь, отношения, то да се…

– Ссоры, спрашиваю, были у Юры с Алевтиной?

Вовчик пожал плечами.

– Я не видел. Да нет, вряд ли. Она баба опытная, без скандалов знала, как мужика в руках держать.

– А про Верещагину, стало быть, не слыхал?

– Не, врать не буду.

– Тогда узнай мне про нее, – заходясь от нетерпения, попросил Кудряшов. – Всю подноготную. В вашей команде обязательно про нее рассказать могут. Так что ищи. Чем раньше найдешь, тем лучше. Для тебя, разумеется. А то я уже жалеть начинаю, что пригрел тебя. Ничего-то ты не знаешь, ничего не можешь. Зачем ты мне такой сдался, а? А про вашу лысую братию я и без тебя весь в курсе. Будь спок. Не один ты у меня. Ищи. И прошу тебя, Вовчик, отнесись к моей просьбе чутко. Я днями с Юрой-то повидаюсь обязательно. Сам понимаешь, торговаться будем. Так что ты уж покажи мне, что от тебя хоть какой толк может быть, что ты ценный человек для меня, продемонстрируй, очень тебя прошу.

Нельзя сказать, что похоронная процессия была малочисленной, но наряд милиции для сдерживания толпы желающих навсегда попрощаться со знаменитой гадалкой все же вызывать не пришлось.

Церковь, где отпевали Алевтину Григорьевну Коляду, была невелика, но вместила тем не менее всех пришедших проводить ее. Здесь не было экзальтированных, с безумно горящими глазами дамочек, которые когда-то составляли огромную очередь на черной лестнице дома гадалки. Ничего удивительного. Кем, собственно, была для них Коляда? Всего лишь очередным этапом в бесконечной гонке за всесильным волшебством, за призрачно-надежной опорой в страданиях жизни. Теперь этого этапа не стало.

Кудряшов держался в стороне, но Лариса Верещагина все же заметила его. Взглядом позвала подойти ближе. Слава не собирался здесь изображать инкогнито. Но считал целесообразным лично посмотреть на собравшуюся компанию пусть не в будничной, можно даже сказать, экстремальной, но все же житейской обстановке. И в этом смысле ему; конечно, не хотелось обнаруживать свою принадлежность к заинтересованным органам.

Он собирался предупредить Ларису об этом, но Верещагина предложила сама:

– Я вас представлю как своего знакомого. Поминки будут в ресторане «Серебряный туман». Поедем вместе.

Кудряшов мрачно кивнул и без каких-либо усилий позволил оттереть себя от первых рядов.

Ангельскими голосами пел хор, молодой священник с лицом просветленным и отрешенным читал Евангелие. Блестели окладами иконы, мрачнели скорбными ликами. Запах ладана заставлял думать о вечном, о том, что, впрочем, трудно представить себе, но во что хочется верить изо всех сил.

Мелькали хорошо знакомые всем населяющим одну шестую часть суши лица. Прославившийся не так давно режиссер, бойкий молодой журналист, восходящая звезда российской политики, смачно одетый модельер… Все эти люди пришли проводить в последний путь уважаемую Алевтину Григорьевну. Или просто появилась возможность отметиться на модной тусовке, в модном нынче месте?

Священник закончил свою работу и коротко кинул: «Прощайтесь». К гробу потянулась нестройная вереница. Кудряшов, внутренне сжавшись, выбрал удобное место для обзора и заставил себя посмотреть на усопшую.

Невероятно, но старший уполномоченный уголовного розыска майор милиции Вячеслав Степанович Кудряшов до смерти боялся покойников. То есть с трупами он имел дело, прямо скажем, частенько. Но то были истинно мертвые тела, разной степени разложения, истерзанные, застывшие в неестественных позах, со следами насильственной смерти или без оных, короче, трупы как таковые.

Одетых же, как на парад, приведенных в порядок, подкрашенных, с лицами, не искаженными муками, а вовсе наоборот, спокойными, словно чуть сонными ликами, будто живьем возлежащих на цветах покойников Слава переносил с величайшим, в чем-то даже титаническим трудом и только включив на полную мощность всю свою недюжинную, закаленную жизнью и профессией волю.

В Лондоне, в музее мадам Тюссо, Слава отчасти понял причину своего неизбывного, не поддающегося никаким уговорам и приказам страха.

После блужданий между восковыми знаменитостями Слава вышел на улицу и вдруг, казалось бы, без всяких на то оснований, испытал это знакомое, постыдное чувство паники. В поисках его причины Слава ошарашенно оглянулся. Ничего особенного. Птички поют, травка зеленеет. На скамейке тихо-мирно сидит аккуратненькая английская старушка и почитывает газету. И как ни странно, но именно от этой безобидной старушенции и исходит такой непонятный ужас. Взяв себя в руки и приглядевшись внимательно, Кудряшов понял, что старушка тоже восковая.

Гостеприимно показывавший Славе Лондон полицейский, наблюдавший Славины метания, рассмеялся:

– Что, не по себе стало? Не пугайтесь, Вячеслав, не по себе становится всем – на это и рассчитан аттракцион. Вы никогда не задумывались над тем, что, помимо вербального общения и изъяснения жестами, между людьми существует также импульсный, можно его назвать биоэнергетическим, обмен информацией? Так вот, в данном случае человек посылает свой импульс, как бы обращаясь к старушке как к живому существу. А натыкается на стену: обратного, привычного ответа не следует. Отсюда… гм… такие неприятные ощущения. Некоторые даже в обморок падают. В истерику впадают. Реакции случаются самые различные. До смертельных случаев, правда, пока дело не доходило. Из-за отсутствия обратной связи люди недолюбливают и пресмыкающихся: холоднокровные на то и холоднокровные, что не излучают привычного тепла. Внутри музея мы внутренне подготовлены к тому, что фигуры из воска. И подсознательно общаемся с ними как с неодушевленными предметами. Да вы не бледнейте – это естественная человеческая реакция на непонятное, непривычное. Никакой мистики. Все научно обосновано.

И сейчас, в церкви, Слава, прежде чем посмотреть в сторону гроба, провел среди себя разъяснительную работу, но все же глянул не без опаски. Алевтина Коляда лежала среди цветов со спокойным, ласковым даже выражением лица. Когда Кудряшов имел несчастье лицезреть ее распростертой на газончике, выглядела она куда неблагополучнее и куда менее свежей и румяной.

«Как же все субъективно в этом мире, – с горечью подумал Слава. – В сущности, для кого так тщательно убирают и прихорашивают покойников? Они-то уже познали вечность, у них иные теперь заботы, им-то уже все равно, как выглядит их земная оболочка. Для живых прихорашивают. Чтобы живых убедить, что смерть не так уж безобразна и страшна. А может, зря? Может, если бы все знали-видели, как на самом-то деле выглядят тлен и пустота, если бы не обманывали себя, так наивно приукрашивая конец жизни, – бережнее бы люди относились друг к другу на этом свете?

Маленькая востроносенькая женщина с черными кружевами на голове подошла прощаться первой, долго смотрела в лицо Алевтины, словно искала, словно хотела уловить что-то в ее облике. Наклонилась, поцеловала в лоб. Казалось, сейчас заголосит-зарыдает, но рядом стоявшая Померанцева с неподобающей моменту суровостью отпихнула ее легонько, хоть и ощутимо. «Приходько Нина Ивановна, – отметил про себя Кудряшов, – соседка-соседушка. Молчит как рыба: ничего не знаю, не ведаю, приходила, убирала. Мое дело маленькое».

Катерина Померанцева постояла, застыв, минутку. Непроницаемая маска. Какое-то даже равнодушие читалось во всем ее облике. Ну да ведь актриса – неужто свои переживания не сумеет скрыть, на потеху публике выставит?

Леня Долгов засуетился, не зная, куда пристроить букет белых хризантем. Кто-то шепотом подсказал, и Долгов с ясно читающимся на лице облегчением покинул место прощания.

Какая-то растрепанная женщина, бормоча невнятное, пробилась ближе к гробу, но ее, по всей видимости, из небезосновательных опасений громких стенаний – уж больно взвинченная – быстро увели под руки две молоденькие девушки.

Вдруг в рядах присутствующих произошло легкое движение, люди запереглядывались, заперешептывались. Пятеро крепких парней широкой поступью быстро вошли под золоченые своды. Двое уверенно проследовали к алтарю, нагло встали спиной к иконостасу, скрестив на причинном месте руки, будто футболисты, выстроившиеся при штрафном ударе. Трое остались у входа, профессионально, поверх голов оглядывая помещение.

В дверях возник невысокий кряжистый господин. Не замечая никого вокруг, он шел сквозь толпу, беспрекословно дававшую ему дорогу, четко к цели. Кудряшов едва узнал его, хотя видеться приходилось не раз и не два. Но тогда, когда они встречались с Юрием Петровичем Агольцовым по кличке Цикорий, тот был вроде как при исполнении служебных обязанностей и вид у него в связи с этим был устрашающе самоуверенный. Теперь же по выложенному мрамором полу шел обмякший, чуть сгорбленный человек, у которого – с первого взгляда видно – случилось большое, нешуточное горе, и нет смысла скрывать его за броней бравады.

Агольцов положил в ноги Алевтины принесенные цветы, перекрестился и поцеловал в губы свою мертвую возлюбленную. Затем обвел, казалось, невидящим взглядом отшатнувшуюся толпу и быстро вышел, сопровождаемый охраной.

Видение исчезло, но собравшимся понадобилось еще некоторое время для того, чтобы они смогли возобновить процедуру прощания. «Вот шельмец, – подумал Кудряшов, как и все, выходя из оцепенения, – умеет страху нагнать».

Слава поискал глазами Верещагину. Ее не было поблизости. Слава протиснулся к выходу, выглянул в церковный дворик. Ларисы не было и там. «Найдется. Куда денется? А все же интересно – куда она запропастилась? И запропастилась ли одна или с кем-то?»

Череда прощающихся почти иссякла. Грузный, осанистый господин с седой, тщательно уложенной прической важно поклонился покойной, перекрестился полной ладонью – по-католически. Ни на шаг не отставала от него высокая блеклая женщина. «Наверное, Андрей Сафьянов с супругой, – попытался угадать Кудряшов. – Но где же Верещагина? И спросить-то не у кого». Чуть задержавшись, изобразив на лицах бесконечную печаль, неразлучная пара смешалась с полумраком церкви.

А вот и Лариса. Она стоит в дальнем углу, о чем-то шепчется со священником. И похоже, не собирается чмокать в лоб покойную подругу. Так и есть, Верещагина далеко стороной обошла прах и направилась прямо к Кудряшову:

– Вы на кладбище поедете? Можно сразу туда, где поминать будем.

– Я – как все.

Коляду хоронили на Николо-Архангельском. По блату – в старой части кладбища. Что такое хоронить по блату, Кудряшов хорошо узнал, когда умерла бабушка. Слава тоже тогда хотел, чтобы ее похоронили не где-нибудь в Митине, а рядом с уже почившими родственниками. Пьяненькие служители кладбища, как им и подобает, отнеслись к проблеме философски: «Что ж, и это можно». Слава тогда не стал трясти своим грозным удостоверением, а просто заплатил, чтобы нашли место. Они и нашли. Только до сих пор стояла в глазах картина: выброшенный, на куче поблекших венков и мусора лежащий, чей-то полуистлевший костюмчик. «Найти место» – на здешнем языке означало освободить заброшенную, никем не посещаемую могилу от хозяина.

На кладбище почти зеркально повторились те же, что и в церкви, сюжеты прощания. Во всяком случае, Кудряшов не обнаружил для себя ничего примечательного. Кроме разве что упорного нежелания Ларисы Верещагиной подходить к гробу покойной Коляды. Ни Юры Агольцова, ни его парнишек что-то не заметно. Значит, ограничились прощанием в церкви. И в самом деле, что им тут отсвечивать? Не пыльная, но лишенная каких-либо сантиментов их жизнедеятельность не предполагала воспитания трепетного отношения к ритуальным традициям.

Рядом с сегодняшним свежим могильным холмиком чернела давняя плита с фотографией аккуратненькой, благообразной старушки. «Господи! – было написано на ней. – Суди меня не по грехам моим, а по милосердию твоему».

В ресторане «Серебряный туман» все было так, как обычно бывает на поминках, когда хоронят не близкого родственника, а знакомого. Присутствующие чинно почтили память, молча пожевали, позвякали вилками и после третьей рюмки уже забыли, казалось, по какому, собственно, поводу собрались: сидели, болтая друг с другом, радуясь хоть такой возможности неспешно пообщаться, вырвавшись из изнуряющей будничной круговерти.

– Вас кто-нибудь персонально здесь интересует? – прошептала Лариса, усадившая Кудряшова по правую руку.

Слава пожал плечами.

– В свободном поиске, – понимающе кивнула Верещагина. – Вас не удивляет, что Алевтину в церкви отпевали?

– Удивляет, – согласился Кудряшов. – Официального заключения о причинах и обстоятельствах смерти еще не имеется.

– Это я о подозрениях насчет самоубийства умолчала. Сказала священнику: убили. Так что вы уж меня не подведите, Вячеслав Степанович.

– Это уж как получится, Лариса Павловна.

– Кто ищет – тот всегда найдет, Вячеслав Степанович?

Кудряшов промолчал, скромно потупившись. Это была не просто неправда, а чистейшей воды вымысел. Но в сознанку идти в данном случае не хотелось. Тем более что Кудряшова не пытали, иголки под ногти не загоняли, а всего лишь делали комплимент.

– Ты бы познакомила с молодым человеком, – хорошо поставленный, легко берущий любые желаемые модуляции голос прозвучал над Славиным ухом.

Еще не обернувшись, Кудряшов понял, что ему сейчас предстоит. Померанцева не без изящества плюхнулась рядом со Славой и обволакивающим взором, точно по системе Станиславского, как учили, дала понять, что симпатичный мужчина поразил ее воображение.

– Вячеслав, Катерина…

– Очень приятно…

– Рад познакомиться…

Благостную сцену взаимного расшаркивания прервал острый, злобный взгляд бесцветной женщины, сидевшей напротив, чуть наискосок. Взгляд этот почувствовала вся троица – осеклись на полуслове, полуулыбке.

– Оксана Сафьянова, – спокойно пояснила Лариса, – жена моего бывшего любовника. Любовник – бывший, ненависть его жены – настоящая. Не обращайте внимания, Слава.

– Жуткая фурия, – продолжила Померанцева, – как с ней только Андрей живет – уму непостижимо. Мало ли что, с кем, когда было? Мы же светские люди – что так-то уж зацикливаться? А у вас, Слава, тоже жена ревнивая?

– У меня, Катя, нет жены. Я старый холостяк.

– Ха-ха, – недоверчиво произнесла Померанцева.

Лариса посмотрела на Кудряшова с плохо замаскированным любопытством.

– Да, девочки, это так.

– Раритет, – подытожила Померанцева.

Кудряшов, оторвав взгляд от лица Ларисы, снова споткнулся о неприкрытую злобу, источаемую Сафьяновой. При этом ее муж как ни в чем не бывало увлеченно беседовал с соседом по трапезе.

Выждав минуту, Кудряшов извинился перед дамами, вышел в холл и неторопливо закурил. Опер не ошибся: не прошло и минуты, как рядом появилась Оксана Сафьянова. Она прямиком направилась к Кудряшову и коротко попросила:

– Дайте мне тоже.

Ухватившись за табачное изделие, обрела уверенность. Но Оксана явно не дружила с дымом, скривилась, затушила полузажженную сигарету, достала платок, вытерла нос, источающий влагу, и резким голосом произнесла:

– Я хочу вас предупредить. Приличному человеку не стоит общаться с этой шлюхой. Более грязной бабы я не встречала никогда. Она отравляет жизнь всем, кто попадает под ее влияние. Она и Алевтине жизнь отравила. Как вас зовут? Так вот, Вячеслав, держитесь от нее подальше. Поверьте мне, она только с виду кажется доброй и хорошей. Внутри – гнилье. Спросите у кого угодно. Все поддерживают с ней только внешние отношения: здрасьте – до свидания. На самом деле сторонятся ее, эту крысу. Потому что боятся – она на все способна. Я бы могла вам много чего рассказать о ней. Но мне не хочется полоскать ее грязное белье. Я хочу просто предупредить. Вы и сами скоро убедитесь в моей правоте, если, конечно, будете с ней общаться. Скажу только, что она заразила моего мужа стыдной болезнью. Вот.

Оксана победно посмотрела на Кудряшова. Последний аргумент казался ей убийственно сногсшибательным. Кудряшову стало противно до тошноты смотреть в перекошенное яростью лицо. Глаза Оксаны были расположены домиком – крыша его смыкалась над носом, от этого вид у дамы был более чем несчастный. Однако почему-то ее не было жалко. «Паскуда», – сформулировал про себя Кудряшов.

– Оксана… Оксана, кажется? Я с вами не могу согласиться в части отравления жизни Алевтины Григорьевны. Лариса нежно любила ее и была искренне к ней привязана…

– Что? Любила? Была привязана? Да эта крыса ненавидела Алевтину. Ненавидела и до смерти завидовала ей. Не удивлюсь, если окажется, что она замешана в этой ужасной смерти. Повторяю: Верещагина способна на все.

– Каким образом замешана?

– Самым прямым. Самым. Прямым. Ну ничего, недолго ей осталось гадить людям. Юра узнает – он с ней посчитается.

– Юра? Агольцов? – переспросил Слава.

– Вы с ним знакомы? – с надеждой заглянула в глаза собеседника Оксана.

– Косвенно.

– Я понимаю, вы, может быть, удивлены: заговаривать с незнакомым человеком – не комильфо, мы не представлены… Но мой долг – вас предупредить. – И Оксана удовлетворенно удалилась.

Кудряшов постоял еще немного, помял в пальцах сигарету. Ощущение гадливости от только что состоявшегося разговора сбивало с мысли. Решив, что обдумает все позже, Слава вернулся к своим двум дамам.

– Ну, – понимающе посмотрела на него Померанцева, – наслушались? Сочувствую.

Лариса молчала, рассматривая свою тарелку.

– Прежде всего она, конечно, дура, – рассуждала Катерина, – но ведь изощренная дура – вот в чем основная-то гнусность. Что она вам сказала? А, не повторяйте, представляю. Она вообще как рот откроет – так оттуда то жаба, то лягушка, то лягушка, то жаба. Не встречала ни одного человека, который удостоился бы за глаза добрых слов от мадам Сафьяновой. А уж Лариску-то кроет почем зря, на каждом углу. Как ты, Лар, это все терпишь, вот чего понять не могу. Все в благородство играешь? Доиграешься! Мадам успокоиться бы давно пора – все ведь кончилось, Сафьянов этот теперь даром Ларисе не нужен. Нет. Не дает ей Лариска покоя. Когда только кончатся эти преследования?

– Никогда, – подняла голову Лариса, – это не кончится никогда.