355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Мария Мусина » Заклятые подруги » Текст книги (страница 12)
Заклятые подруги
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 01:39

Текст книги "Заклятые подруги"


Автор книги: Мария Мусина



сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

– Кто платит – тот и музыку заказывает.

– Ну да, ну да. Но это, знаешь ли, надо на уши встать, чтобы найти такого, кто с таким дурацким антуражем действовать бы согласился.

– Слав, – позвал тихонько Воротов.

Кудряшов встретился с ним глазами и потупился.

– Слав, это, конечно, не мое дело. Но ты до конца следствия хотя бы не мог подождать?

– Я у тебя что, уже из доверия вышел? – глядя в сторону, спросил Кудряшов.

– Да не об этом я, – разозлился Игорь, – что мы тут друг перед другом в реверансах застывать будем?

– Я все, Игорь, знаю. Но человеку поддержка моя нужна. Что я, человека оттолкну, скажу: погодь, дорогая, до окончания следствия… И не такой уж я ранимый, как ты думаешь. Переживу и эту радость, если что…

Леня Долгов шел по улице, пытаясь найти переход. Но уныло тянулись вдоль тротуара трамвайные пути, нигде не прерываемые светофором. Где-то вдали маячила группка людей, ожидающих просвета в сплошном потоке машин. Долгов добрел до них и пристроился. «У, какие ха-а-аро-шие», – сказал трем дворняжкам, крутившимся рядом. Собаки степенно подошли и деликатно обнюхали Долгова. Две рыжие и один черный пес – с быстрым, но спокойным взглядом.

Наконец образовался просвет на дороге, и люди ринулись в него. Леня Долгов, аккуратно повернув голову налево, как учили в детстве, достиг середины магистрали. Обернувшись направо, он увидел, как одна из рыжих собак подошла к черному псу, сбитому машиной. Тоненькая струйка крови текла из головы пса. Ни визга, ни шума – все произошло тихо, мгновенно. Пес лежал на дороге, машины объезжали его, стараясь не испачкать колеса.

Все. Только что эти быстрые, великодушные глазки оценивали мир. И так мгновенно выключились, никто вокруг не заметил, не вздрогнул, не вскрикнул. Только рыжий собрат по стае крутился рядом, рискуя тоже попасть под машину. Надеялся помочь? Пробовал на язык еще горячую кровь, тоскливым взглядом провожая несущиеся и несущиеся мимо авто. Долгов представил себе, что бы тут началось, если бы машина сбила человека. «А так, жалко, разумеется, но никакого тебе суда-следствия. Очень удобно».

Лариса занавесила в доме все зеркала. Она не хотела даже мельком, даже случайно вдруг встретиться взглядом с этим некрасивым существом, смывшим с лица вместе с краской все обаяние, наработанное годами. Вместо благополучия – серые, отекшие, с расширенными порами щеки курящей немолодой женщины. Но главное – глаза, пугали Ларису глаза: затравленные, дикие, суетливые.

Лариса сидела в квартире с наглухо зашторенными окнами и тихо напивалась. Коньяк был жесткий, Лариса морщилась.

Давненько у нее не было таких поворотов в судьбе, давненько. Раньше, когда ей бывало плохо, когда все рушилось вокруг, когда все, за что ни возьмись, превращалось в сыпучий песок, Лариса находила в себе силы не отчаиваться. Она знала: стоит только перетерпеть, не дергаться, впасть в некий анабиоз, пережить эту черную полосу – и за ней начнется другая, сулящая удачу, добро, радость. Все повернется к лучшему, безнадежность превратится в приобретение, тоска сменится ровным, спокойным фоном крепкого, бодрого настроения, бессилие улетучится, как дым. Так встали звезды при Ларисином рождении, таков был ритм ее судьбы. Не всегда Лариса могла владеть ситуацией, но зато четко улавливала этот ритм и обычно выигрывала. Но сейчас все было по-другому. Все смешалось.

Лариса впервые остро чувствовала одиночество. Нет, ей не было скучно. Ей никогда не бывало скучно наедине с собой. Скорее – с людьми. Они раздражали ее своим пустым щебетанием, чуждыми ей интересами. Не все, но слишком многие. «Понимаешь, – говорили они. – Волга впадает в Каспийское море. Понимаешь, – продолжали, – все хорошо, что хорошо кончается». Они словно ввинчивались со своей банальностью в Ларисину жизнь, вязко и долго толкуя о том, что не стоило и минуты внимания. Лариса всегда считала себя самодостаточной. Любовь? Да, она влюблялась иногда. И всякий раз с удивлением от того, что еще способна на это безрассудное чувство. Но ей всегда были слишком понятны все движения души своих избранников. Иногда ей хотелось зажмурить глаза и не замечать ничего. Но, увы… Любовь – чувство инстинктивное. Двоих бросает друг к другу неведомая сила, и пока они не пришли в себя, пока держатся один подле другого в слепой жажде быть вместе – начинается нечто иное, совсем иное, нежели любовь. Но Лариса никогда не была слепа. Поэтому иное нечто не наступало.

Но сейчас Лариса была в отчаянии не из-за этого. «Смерть Алевтины просто наложилась на мое внутреннее состояние, – утешала себя Лариса, – все пройдет. Но будет ли покой для меня? Удовлетворится ли моя совесть этим исходом?» Лариса налила рюмку и опрокинула в рот. Включила телефон. Не было больше сил оставаться одной.

Звонок не заставил себя долго ждать. Потом еще один. И еще. Ее постоянные клиенты не желали считаться с настроением своего астролога. Им необходимо было делать выбор. Ехать или лететь? Заключать сделки или нет? Рожать или делать аборт? Любить или ненавидеть? Все хотели знать возможные последствия своих поступков.

Глава 8

После разговора со следователем Оксана долго плутала по улицам, бродила, останавливая бессмысленный взгляд на мелькающих перед ней лицах. Она перебирала сказанные ею слова: «Все было достойно, – пыталась внушить себе, – все было достойно. Ну занесло немножко, совсем чуть-чуть. А так – достойно. В норме. В норме».

Город мешал ей сосредоточиться. Город, как сладкий наркотик, без которого уже нельзя обойтись, делал ее зависимой и ведомой. Она подчинялась его законам, хотя и не могла до конца в них разобраться. Но ей казалось, что она уже вполне адаптировалась к здешнему житью-бытью.

Оксана родилась в украинской деревне, где из каждого подворья на рассвете выгоняли белые облака овец, а грецкие орехи и абрикосы в пору спелости сами валились под ноги.

Оксана ненавидела свою деревню. Ненавидела запах навоза и клевера, ненавидела легких хохотушек подружек, ненавидела отца, который – года не прошло после смерти матери – мачехой привел в дом соседскую девчонку на год старше дочери-десятиклассницы. Оксана уехала в Москву не потому, что это была столица, – просто чтобы куда-нибудь уехать, затеряться в толпе, где не провожают сочувственным взглядом и не шушукаются за спиной. По лимиту так по лимиту. Страха перед тяжелой физической работой не было: после ведер-то комбикорма и воды, после вишенных-то солнечных ударов – конвейер АЗЛК раем казался.

Потом Оксана познакомилась с Вадимом. У него был тихий голос, мягкие манеры, интеллигентная речь и своя однокомнатная квартира. Уже накануне свадьбы Оксана поняла, что у Вадима не все в порядке с психикой. Но это ее не остановило. Она только решила про себя, что детей от Вадима рожать не будет.

Оксана честно тащила на себе груз жизни с этим человеком и расставаться с ним не собиралась. Нянчилась с мужем, когда его мучили галлюцинации, внимательно выслушивала рекомендации врачей из психоневрологического диспансера: конечно, больные шизофренией часто выпадают из ремиссии, но это не смертельный недуг, к тому же нередко болезнь замораживается на годы…

Однако с Вадимом этого не случилось. Он деградировал на глазах, его стали госпитализировать по три раза в год. Возвращался он из больницы тихий и испуганный, часами сидел на их пятиметровой кухне, глядя в одну точку перед собой, и слюни текли по его подбородку.

Оксана, закаленная в деревенской простоте борьбы за существование, готова была идти во всем до конца. Но это и был предел – дальше начиналось небытие. В хорошую, ясную минуту – такие случались все реже и реже – она сообщила Вадиму, что им надо разъехаться. Вадим удивительно спокойно отнесся к этому известию: шизофрения есть шизофрения, чувство реальности деформируется. Тогда Оксана сделала следующий шаг: она предложила обменять квартиру на две комнаты в коммуналках. Вадим безропотно согласился и на это.

– Но ведь ты меня не бросишь совсем? Будешь ведь ко мне приходить? – лепетал он, глядя испуганно.

– Конечно, – махнула Оксана улыбкой по его безвольному лицу.

Как только Оксана перевезла вещи в свою комнату, она перестала вспоминать о Вадиме. Больше они никогда не виделись.

Коммуналка, доставшаяся Оксане, была ничего себе – только две семьи жили еще в квартире. Это был свой угол, это был уже настоящий старт. С этого можно было начинать жизнь. Оксане как раз стукнуло двадцать восемь. К тому времени она окончила чертежный техникум, сменила грохочущий цех на чистую, тихую комнату с ровными рядами кульманов.

Оксана забиралась вечерами в свою конуру с чувством радостного умиротворения и отдыхала. Она отдыхала от ненависти к отцу и мачехе, от безысходной скуки деревенских посиделок, от приблатненных своих товарок по заводскому конвейеру, от грохота и пыли, от мужа-шизофреника. Она готова была отдыхать от этого всю оставшуюся жизнь. Оксана приходила в себя. Она не думала, что будет с ней дальше и что нужно делать дальше. Но почему-то точно знала, что это «дальше» будет обязательно и будет таким же тяжелым, как предыдущие ее годы.

В тот день она три часа протопталась в очереди за билетами на Московский кинофестиваль, билеты кончились перед самым ее носом, и она стояла и плакала от обиды. За ее спиной тянулся длинный ряд телефонов-автоматов, кто-то подходил к ней, спрашивая двушку, она отвечала, глотая слезы, что двушки у нее нет, начался дождь, но она и не подумала спрятаться под крышу. Стояла и плакала. Ей не достался билет в кино, у нее не было двушки, потому что некому звонить, и сейчас она, вымокнув до нитки, пойдет к себе, в свою комнатенку, и будет сидеть в одиночестве, отдыхая от жизни, которая, еще не начавшись, так утомила ее. Она будет сидеть, пребывая в оцепенении и страхе, в тревоге перед тем, что вот-вот случится что-нибудь ужасное, жуткое – что же еще может случиться в ее жизни?

Люди спешили мимо под раскрытыми зонтиками, с недоумением косясь на нее. Оксана не нуждалась в этом поганом прикрытии от стихии, она не боялась ничего и готова была ко всему. Там, где она родилась, никто не ходил под зонтиками.

Сквозь сплошную стену воды к ней пробились двое молодых людей. У них тоже не было зонта, они утянули ее под крышу и стали уговаривать не плакать. Потом повезли в гости к кому-то (в те времена газеты не пестрели криминальной хроникой и знакомство на улице не считалось опасным – впрочем, Оксане было тогда наплевать на опасность).

Они пили водку, сушили мокрую одежду, болтали, смеялись, и Оксана отвлеклась от обидных мыслей о недоставшемся билете в кино. Под утро, когда начало работать метро, они расстались, обменявшись телефонами.

Никто из них Оксане не позвонил, и она, пронадеявшись две недели, позвонила сама одному из них. Тому, кто обладал заставляющим сладко замирать сердце импозантным голосом, тому, кто так отчаянно философствовал и так тонко хохмил, тому, кто был таким величественным и значительным.

Когда Андрей в первый раз пришел к Оксане в гости, она поставила перед ним на застеленный газетой стол сковородку жареной картошки и два граненых стакана. Андрей ничего тогда не сказал. Он, привыкший к прибалтийской эстетике, никак не выразил своей брезгливости. Вовсе не утонченность и изысканность нужна была ему в те времена, а вот такая простая, деревенская сытность.

Да, Андрей Сафьянов любил красивые вещи, красивых, отмытых женщин, красивые, чистые города, но он жил в драной шумной Москве и был нищ, как церковная крыса. У Оксаны всегда можно было наесться досыта. Приходя к Андрею, она всегда приносила с собой авоську со свеклой, картошкой, морковкой. Впервые за многие годы Андрей чувствовал себя в безопасности. Оксана вовсе не была красавицей, от которой теряют голову, но она была надежна, как бетонная балка, она не требовала ничего и появлялась рядом, как только ее позовут. В Оксане была та самая надежность, которую всегда ищут женщины в мужчинах, но чаще мужчины находят в женщинах.

Оксана, как всегда, безропотно взвалила на плечи подвернувшийся груз. Ей, в сущности, все равно было, она точно знала: жизнь – надрыв. Так лучше надрываться рядом с Андреем, рядом с его, как казалось Оксане, блестящими друзьями, в другом, неведомом ей мире, где устают от напряжения мозгов, а не от махания лопатой, чем жить с каким-нибудь слесарем-ремонтником, с колхозником, с теми, с кем проходила до сих пор ее выморочная жизнь.

Они встретились, как две разбитые штормами каравеллы, и вместе, туго натянув паруса под попутными ветрами, устремились к берегу, ища спокойной гавани.

Однако Сафьянов к тому времени уже стал инвалидом семейной жизни. Никаких иллюзий по поводу этого гражданского состояния у него не наблюдалось. Андрей надорвался, принося жертвы на брачный алтарь, – у него уже не оставалось ничего, что можно было бы положить в эту окровавленную, пережевывающую все подряд, вечно алчущую пасть под названием «семейная жизнь».

Он ни за что не хотел расписываться с Оксаной, зная, что штамп в паспорте каким-то чудодейственным образом влияет на женскую психику, причем далеко не в лучшую сторону.

Но жизнь опять обманула Андрея. Катастрофическая несправедливость состояла в том, что он больше всех людей на свете самым лютым образом ненавидел узы брака, а узы эти злобными, кишащими гадами со всех сторон наползали на него, душили, отравляли, сковывали свободу. Не было ни одной женщины в окружении Сафьянова, которая не мечтала бы заполучить его в мужья. Он почему-то – вот где глобальная невезуха! – производил впечатление человека, созданного для семейной жизни.

К тому времени Сафьянов как раз заполучил свою комнату в двухкомнатной коммуналке и через год-другой испытательного срока, терпеливо выдержанного Оксаной, уговорил соседку поменяться на Оксанину комнату. Таким образом он как бы избавлялся от наличия коммуналки в своей жизни, но как бы и не женился на Оксане. Они жили вместе, с отдельными лицевыми счетами, жили добрыми соседями, приятелями, помогающими друг другу выжить. Но тут – вот очередные подлость и искушение судьбы – московская бабушка Сафьянова, тоже жившая в коммуналке, как-то намекнула, что не прочь съехаться с внуком: уж больно стара и больно устала жить одна. Идея огромной квартиры в центре города, которая могла бы образоваться путем этого обмена, захватила Сафьянова настолько, что он на секунду потерял бдительность. Этого, как выяснилось, было достаточно.

Сафьянов вприпрыжку, бодро и радостно нашел роскошную трехкомнатную квартиру в доме с лепниной на Арбате, но поскольку, въезжая туда чужими людьми, они с Оксаной с точки зрения жилищных правил ухудшали свои квадратно-метровые условия, возникла заминка с их пропиской. Можно было бы, наверное, провернуть все каким-то более безопасным способом, но Сафьянов, горя желанием заполучить вожделенную площадь, потерял контроль над ситуацией, пошел у нее на поводу. Андрей отправился с Оксаной в загс, предварительно проведя с нею разъяснительную работу на тему о том, что это ничего не означает в части его свободы, а только становится очередным звеном в цепи улучшения их общего положения. Оксана внимательно слушала, бодро поддакивала и оставляла впечатление человека, тонко понимающего ситуацию. Но на самом деле никто в мире, а также в его окрестностях, не смог бы объяснить ей, что она не имеет никаких прав на мужчину, который мало того, что живет с ней, спит с ней, ест и пьет приготовленное ею, ходит в стиранных ею рубашках и носках, но еще к тому же называется по закону ее мужем. Как это – на мужа и прав не иметь?

Зарегистрировались они без помпы, просто съездили на трамвае в бюро записи актов гражданского состояния. А в день, когда нужно было идти оформлять документы на съезд, бабушка вдруг заартачилась: другие родственники успели обогреть старушку, внушив мысль, что у внука ей не поживется.

Обмен сорвался. Штамп в паспорте остался. Это был удар, от которого Сафьянов оправился с трудом. Трагедия его положения усугублялась еще и тем, что нужно было делать вид, будто ничего особенного не произошло. Не станешь же заламывать руки и стенать перед женщиной, на которой жениться не хотел, а женился. Но постепенно Сафьянов смирился и с этой бякой судьбы.

Тем более что долго горевать, принимать какие-то попятные решения Сафьянову было некогда. Начались серьезные изменения в жизни страны, и журналист Сафьянов вдруг оказался востребованным, вдруг пошел в гору. Повалились заказы, валютные в том числе – тогда еще наша страна была интересна всем, тогда еще весь мир на первых полосах газет печатал вести из перестраивающегося СССР. Появились наконец деньги в доме. Сафьянов стал пользоваться бешеным светским успехом.

Однажды, когда Оксана уехала к себе в деревню погостить (она могла теперь появиться там с победой), на вечеринке Андрей познакомился с Ларисой Верещагиной. Роман был бурный. Лариса тогда была юна и наивна, не занималась еще астрологией, не была знаменита. Она только-только развелась с мужем, окончила факультет журналистики, пошла работать в газету.

Весь опыт Ларисиной жизни говорил о том, что, если мужчина любит женщину, он непременно хочет на ней жениться. Весь опыт жизни Сафьянова говорил о том, что, если мужчина женщину любит, он ни в коем случае не должен жениться на ней.

Оксана вернулась из отпуска, и ей тут же доложили о существовании Верещагиной. Тогда Оксана впервые не просто устроила скандал, а пригрозила рассказать всем о том, что знала о любимом муже. А надо сказать, владела она компроматом для Сафьянова убийственным, способным окончательно и бесповоротно уничтожить его в глазах общественного мнения. Сафьянов тогда несколько опешил, но быстро подсобрался с мыслями.

– Ты все расскажешь? – спросил он. – Рассказывай. Я потеряю все, но и ты тоже все потеряешь. Так что давай-ка все-таки договоримся.

Но это уже была договоренность военного времени. Сафьянов, конечно, усилил конспиративность своих встреч с Ларисой, хотя для всех это был секрет Полишинеля. Оксана делала вид, что ничего не знает и не замечает: тот козырь, которым она владела, был последним. И означал месть – но уже вне жизни с Сафьяновым. А она хотела остаться его женой. Они оба как бы очертили некий круг и сражались в нем, стараясь не заходить за условную линию и соблюдая строгие табу.

Лариса не могла ничего понять. Ее учитель Виталий Александрович был не совсем прав – Лариса стала заниматься астрологией не от несчастной любви, а от непонимания того, что творится вокруг нее.

Однако ее роман с Сафьяновым продолжался. Оксана втихую стала собирать сведения о Ларисе, с годами у нее набралось целое досье. Оксана знала о сопернице больше, чем сама Лариса знала о себе. Сафьянова располагала данными обо всех Ларисиных знакомых, она доподлинно установила, кто хорошо относится к Верещагиной, кто и за что точит на нее зуб. Оксана занималась сбором информации о Ларисе самозабвенно и неустанно, словно обретя наконец смысл жизни. Померанцева, которую Оксана люто ненавидела главным образом за то, что та, не подозревая о последствиях, не думая не гадая ни о чем крамольном по отношению к Оксане, познакомила в свое время Андрея с Ларисой, – тоже вносила свою лепту в этот банк данных. Правда, со временем сведения Померанцевой становились все осторожнее и скуднее: Катерина здраво рассудила, что с Ларисой ей дружить сподручнее и надежнее, чем с простоватой, грубоватой Оксаной.

Оксана была свято убеждена, что все несчастья ее жизни заключены в Ларисе Верещагиной. Сафьянов не раз пытался убедить жену, что, если бы не появилась Лариса, была бы другая женщина, что он, Андрей, такой уж по природе, что ему необходимо иногда отвлекаться и развлекаться. Оксана не верила. Она сосредоточилась на Верещагиной.

Через четыре года Лариса решила расстаться с Сафьяновым. Она уже достаточно разобралась в астрологии, чтобы понять, что означает в ее жизни Сафьянов. Однако она поняла также, что жизнь Сафьянова, его жены и ее, Ларисы, жизнь завязаны в крепкий узел, который не то что развязать – разрубить-то невероятно трудно. Потому поддерживала с Андреем вялые отношения, не тратя больше на них эмоции и силы. Все должно произойти само собой. И произойдет само собой.

Тем временем у Оксаны начался невроз. Естественный, впрочем, для женщины, живущей в условиях нелюбви. Невроз выражался в постоянном сильнейшем насморке, который поначалу был принят за аллергический. Оксана провела несколько месяцев в больнице, где врачи безуспешно пытались выявить аллерген. Оксана, не склонная к интеллигентским рефлексиям, не могла понять, что удручающее физическое состояние – следствие ее безумных упорств в деле приручения Сафьянова и внушения ему любви к себе под страхом смертной казни. Оксана была абсолютно уверена, что это Лариса наслала на нее порчу.

Выйдя из больницы, продолжая задыхаться от кошмарного насморка, Оксана впервые переступила порог дома Алевтины Коляды в надежде найти избавление от своих мучений.

Померанцева, увидев на пороге высокого широкоплечего мужчину, суровое лицо которого не вызывало сомнений в его недобрых намерениях, взвизгнула и попыталась захлопнуть дверь. Кудряшов, однако, успел всунуть ногу в узкий проем. Екатерина Всеволодовна всей своей не успевшей источиться на тренажерах массой навалилась на дверь и тихонько верещала что-то типа «спасите», но голос отказывал ей. Кудряшов упрямо молча сопел. Наконец, когда Померанцева, овладев собой, заорала глубоким, утробным голосом, Вячеслав резким движением втолкнул артистку вместе с дверью в квартиру и вошел сам, мысленно ругая себя за позволенное себе срывание зла на защищенной презумпцией невиновности женщине. Тем не менее эта борьба на пороге помогла: опер унял клокочущее внутри бешенство.

Померанцева, сменив выражение лица, надменно оглядела Кудряшова, подошла к зеркалу, поправила прическу. Кудряшов наблюдал за артисткой с восторгом: вот это выдержка, вот это нервы, вот это высокохудожественные выразительно-изобразительные средства, не то что у сотрудника уголовного розыска.

– Я что-то не понимаю, – Померанцева, сложив губы куриной жопкой, нежно мазала их помадой, – что-нибудь еще от меня надо?

– Вот вы, Екатерина Всеволодовна, уже и губы накрасили, – упрекнул Кудряшов, – а человеку даже пройти в дом не предложили. Надо быть проще, Екатерина Всеволодовна, и люди к вам потянутся.

От такой дешевой понтярной наглости Померанцева окончательно успокоилась.

– Пожалуйста, – протянула она и первая направилась в комнату. – Я вся внимание.

– Это я весь внимание, – легко и беззаботно хлопнул глазами Слава. – Расскажите, будьте любезны, в каких отношениях вы состоите с Сафьяновым Андреем Андреевичем.

Екатерина Всеволодовна бросила взгляд на часы и вроде бы искренне опечалилась.

– К сожалению, у меня мало времени. У меня, знаете, проба сегодня на «Мосфильме». Через полтора часа.

– Мы успеем.

– Да? – засомневалась Померанцева. – Неужели? Но, видите ли, я, разумеется, вам – как на духу. Но мне не хотелось бы…

– Понял.

– Да, да, не хотелось бы…

– Понял вас, понял. Но поскольку у нас мало времени, я сразу задам вам и второй вопрос: как часто вы бываете на даче Тани Метелиной?

Лицо Екатерины Всеволодовны не изменилось. Екатерина Всеволодовна даже не вздрогнула. Но Кудряшов с интересом заметил, что подвески хрустальной люстры, висевшей прямо над головой Померанцевой, тихо закачались, позвякивая. «А еще говорят, что биополе – это ерунда», – с упоением наблюдая за передергиванием хрусталя, подумал Слава. Он долго, с мальчишеским восторгом задрав голову, любовался произведенным эффектом.

– Итак, – весело проговорил, – я что-то не понял, чего мы молчим?

– Что, собственно, Таня? – Померанцева красивым жестом откинула назад волосы. – Таня – сумасшедшая. Она всегда такой была.

– Да?

– Ну, с придурью. Да я ее и не видела лет сто уже. Таня! При чем здесь Таня?

– При чем тут «здесь»? Я вас вообще спрашиваю. А вы что имеете в виду?

– Ой, да перестаньте, – наконец вышла из себя Померанцева, – не морочьте мне голову. Стали бы вы спрашивать про Таню, если бы не думали, что она как-то связана с убийством Алевтины.

– А вы так не думаете?

Померанцева помедлила и сказала:

– Нет, не думаю.

– Почему? – Кудряшов поставил вопрос ребром.

– Хотя бы потому, что Таня сто лет не общалась с Алевтиной.

– Ну, это, положим, неизвестно, – ответил Кудряшов. – И можно сказать, что известно обратное. Дача, на которой Таня Метелина живет летом и зимой, находится в нескольких километрах от дачи, которую на это лето собиралась снять Коляда.

– Ах, вот оно что! – Кудряшов не без удивления заметил, что Померанцева вздохнула с явным облегчением. – Вот что вы имеете в виду – пространственную связь…

– Не только, – соврал Кудряшов многозначительно.

– Что еще?

– Я что-то не пойму, кто из нас следователь? – обезоруживающей, не без иезуитства улыбкой Кудряшов одарил Померанцеву.

– Да, да, конечно, – покладисто согласилась Екатерина Всеволодовна. И Кудряшов даже струхнул малость: его первоначальный натиск увяз, словно в трясине, в какой-то допущенной им ошибке.

Слава промотал свой разговор с Померанцевой назад и нашел место, в котором напряжение стало спадать.

– Напрасно вы думаете, что следствие видит связь Метелиной с убийством Коляды только в пространственной близости их дач. Дело не в этом. Дело в связях, знакомствах, отношениях. – В голосе Кудряшова зазвенели уверенно-настойчивые нотки. – Итак, я попросил бы вас рассказать о ваших отношениях с Андреем Сафьяновым и с Таней Метелиной.

– Почему вы думаете, что у меня были какие-то особенные отношения с Сафьяновым? – упрямилась Екатерина Всеволодовна.

– Хорошо, – решительно поднялся Кудряшов, – я вижу, следствию вы помочь не желаете. Будем узнавать по другим каналам, – со значением добавил он.

– Ну хорошо, хорошо, не надо так нервничать, – миролюбиво подлизывалась Померанцева, – мне, собственно, скрывать нечего.

Кудряшов вернулся в лоно глубокого кресла и устроился поудобнее, как перед телевизором.

– Я начну с Андрея, если не возражаете. Значит, так, Андрей… Надеюсь, это останется между нами? – Слава утвердительно кивнул. – Так вот. Вы уже знаете наверняка, что у Ларисы с Сафьяновым был долгий роман, лет пять длился. Еще с тех пор, когда Лариса занималась журналистикой. Я их и познакомила. У нас с Андреем тогда была «сикрет лаф»: никто не знал – нам так было удобнее. И Лариса не знала. И до сих пор не знает. Подозрение ведь не доказательство. В общем, когда у Ларисы с Андреем все закрутилось-завертелось, мне даже было сначала интересно. Ларисе, знаете ли, свойственно делиться своими переживаниями с подругами. Я все знала. Когда поняла, что это всерьез и надолго, устроила Андрею безобразную сцену – до сих пор стыдно вспоминать. У меня не было на него никаких прав. О чем он мне и напомнил. Довольно жестко. В общем, это неприятная для меня история. Но мы с ним остались, что называется, друзьями. Я бываю в его доме. Дружу даже с его женой Оксаной. Считается, что дружу. Это все, что касается Андрея.

– Нет, не все.

Померанцева секунду вглядывалась в глаза Кудряшова, пытаясь навскидку определить, что тому известно.

– Мы встречались иногда с Андреем. Лариса, в общем-то, тяготилась их отношениями и постоянно пыталась освободиться от него. Когда они ссорились, Андрей находил прибежище своим страстям у меня.

Померанцева помолчала, исподволь рассматривая пригорюнившегося Кудряшова.

– Вам, Вячеслав Степанович, вероятно, все это кажется чудовищной грязью. Как сказал бы один мой приятель, наш круг – одна большая постель, в которой все вместе кишат, постоянно меняясь местами. Это так. И со стороны все это выглядит мерзко. Но, поверьте, на самом деле это не от испорченности, а от сложности нашего существования. Мы все, в сущности, несчастные люди, одинокие, добираем тепло таким вот образом. К тому же я вам говорю то, чего никто не знает. А внешне все выглядит вполне благопристойно.

– Вы и сейчас встречаетесь с Сафьяновым? – не обращая внимания на померанцевские реверансы в сторону нравственности, насупился Слава. – И травки приворотные, у Алевтины полученные, вы тоже на нем использовали? На пару с Оксаной, женой законной? Бедный мужик! Как он еще не разорвался-то пополам? Тогда Сафьянов и ссорился с Ларисой, когда вы на нем Алевтинину силу испытывали? А Оксана-то все понять никак не могла, чего ж не действуют на ее муженька колдовские верные средства. Глупенькая. Она и не подозревала всего-то расклада. Ну, ну, рассказывайте. Мне, как доктору, можно все поведать.

Катерина вдруг рассмеялась.

– Вы угадали. Андреева жена тоже на нем травки пробовала. А уж Ларису как изводила, мне иногда страшно становилось, каких только чертей на ее голову не призывала. Я-то знаю. Я Оксану к Алевтине и привозила под большим секретом. Но Лариса сама ведьма. На нее не подействовало, – устало добавила Померанцева.

– Что же, Алевтина так не любила Ларису?

– Что значит «не любила»? У Алевтины был исследовательский склад ума. Она любила экспериментировать.

К тому же у Ларисы есть одно качество, которое безумно раздражает людей. Всех. Даже тех, кто к ней, в общем-то, хорошо, неплохо относится. Лариса чересчур независима. При всем при том, что она нуждается в людях, в их любви и поддержке, всегда чувствуется: если вдруг все пропадут в тартарары, Лариса и бровью не поведет. Кроме всего прочего, Лариса всегда скептически относилась и относится и к порче, и к привороту. Считает, что все это действует только на тех, кто этого всего боится. Алевтине интересно было…

– А вы верите?

– Иногда и не получается, – серьезно ответила Катерина, – но все равно процент успеха выше, чем просто совпадение по теории вероятностей.

– Сафьянов любит свою жену?

– Какая любовь? Привязанность и усталость. Она у него третья. И потом, Оксана – это человек, который будет терпеть все. Она будет устраивать безобразные скандалы, бегать по Москве и всем рассказывать, как ей изменяет Андрей. Но при этом никуда не денется.

– Какие сейчас отношения у Сафьянова с Ларисой? – Слава постарался придать своему голосу формальный оттенок.

– Никаких. Но мне почему-то кажется, что их роман полностью себя не изжил.

– Почему?

– Женская интуиция. – Померанцева обворожительно улыбнулась.

– Теперь – Метелина.

– Таня, – горестно вздохнула Померанцева, – Таня – глубоко больной человек. Замордованная жизнью женщина. Живет в придуманном каком-то мире. Настолько придуманном, что иногда даже забавно послушать, как она говорит о нем. Совершенно неприспособленная. Вокруг нее всегда нищета. Вообще удивляешься, как мало человеку нужно. А мы тут все что-то ноем еще: того нет, сего нет.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю