Текст книги "Заклятые подруги"

Автор книги: Мария Мусина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

– Это верно. Как к ней относиться, к жизни, так она и представится. Теперь-то что, теперь-то поздно что-нибудь менять.

Андрей вздрогнул.

Нина с удивлением посмотрела на него. Помолчала. Сделала только постную физиономию.

– Тебе-то уж точно, Андрюш, жен менять – только время терять. Не приспособлен ты к семейной жизни. Не нужна она тебе. Прости, что я тебя вроде как поучаю. Но мне так кажется. Оксана она ведь баба-то неплохая. С ней ведь договориться можно, а?

Сафьянов с трудом подавил дрожь в руках. Он вдруг посмотрел совсем иначе на Нинку. На Нинку, которую все, кому не лень, простушкой считали. А она и не возражала. Не строила из себя умницу-разумницу. Так удобнее. Всем. И ей в том числе – простушкой-то быть. И он, воробей стреляный, на эту удочку попался. Дурень, какой же он дурень! В голове Сафьянова в один момент пронеслись все события последних недель. Он просто остолбенел от ужаса. Кретин самонадеянный! На что он надеялся? На то, что все кругом такие же кретины – ничего не видят, не понимают? Ничего знать не хотят? Спокойно, спокойно. Без паники. Ничего страшного-то нет. И не в таких переделках бывали. Прорвемся. Но с Нинкой лучше уж не хитрить так примитивно.

– Да что ты знаешь, – возмутился почти натурально, – о моей жизни? Думаешь, Лариса твоя распрекрасная мне на шею бы не села? Еще как! И ножки бы свесила. Это она с тобой, может, ласковая, добрая, хорошая. А мне будь здоров сколько гадостей сделала. Фыркала все. Ей можно. Ей все можно. Я покоя хочу. Покоя. Поймите вы все. А уж с Ларисой точно, с ней покой только и будет сниться. В бреду тяжелом. Она-то ничего не простит. Никогда. Там такие бы скандалы были, если бы я тогда поддался, о-го-го. Любая баба скандалить бы стала, – в изнеможении добавил Андрей.

– Да, конечно. Ты не волнуйся, Андрюша, – запричитала Нинка, – чего уж так-то кипятиться? Не нервничай.

– В общем, не все так просто.

– Конечно, конечно, – быстро согласилась Нина.

– И если ты думаешь, что мне легко живется…

– Не думаю.

– Тогда не трави мне душу. Моралями своими.

– Прости, – Нинка положила свою лодочку-ладошку на большую сафьяновскую руку и нежно, примирительно погладила, будто растирая больное место.

– Ладно, Нин, пойду, – Сафьянов грузно поднялся, – у меня к тебе просьба будет. Если Лариса позвонит, попроси ее со мной связаться. Она мне очень нужна. Так и скажи: очень нужна.

Глава 10

– За что Стрелецкого убрали?

– А на фиг он теперь нужен-то? – просто ответил Вовчик.

– Что-то здесь не то, – возразил Кудряшов. На этот раз он явился на встречу с сексотом, почти не надеясь разведать что-нибудь новое для себя. – И на Агольцова непохоже. Он все в справедливость играет. За что Стрелецкого-то убирать?

– Человека всегда есть за что убрать, – приосанился Вовчик.

– Нет, Володя. Юра зря пальцем не пошевельнет. Если ему за это крупный куш не отвалится, то он и мухи не обидит. Значит, так. Верю: не знаешь ты, за что Стрелецкого убрали. Но ты мне это узнай, дорогуша.

Вовчик покладисто кивнул.

– А ведь правду говорят, – набравшись наглости, сказал тем не менее, – что менты и фээсбэшники нашими руками с нашим же братом расправляются. Ведь вы знали, Вячеслав Степанович, что их убьют. Что ж не помешали?

– Надеюсь, твой вопрос риторический?

– Вот видите, а вы мне все про законность и правопорядок толкуете. Выходит, не все перед законом-то неправые.

Кудряшов усмехнулся:

– Никак, на путь исправления встал? Вовчик, одобряю.

Вова обиделся.

– Напрасно, гражданин начальник, вы иронизируете. Я, может, тоже хотел бы по-хорошему жить. Да, получается, на бумажке одни законы, а в жизни – другие. Раньше нами серость правила, – важно повторил сексот чьи-то чужие слова, – а теперь бандиты и воры.

– Свинья грязи найдет, – кивнул Слава. – Кто тебе про серость-то рассказал? Молод еще помнить, как раньше было. Что-нибудь про Верещагину узнал?

– Есть такая. Юра ищет ее – с ног сбился. Какие-то вроде бумаги у нее важные.

– Вовчик, – погрозил пальцем Кудряшов.

– Что он мне, докладывается? – вылупил честные глаза Вова. – И кто капитана пришил – никто из братвы не знает. Не наша мокруха. Вообще, говорят, он от страха помер. Приперся в квартиру ночью, а Алевтина там в виде привидения летает. Вот и помер.

– Что ты тут мне мозги пудришь, – сгрубил Слава, – тебе часто приходилось привидение-то видеть? Не знаешь, так и скажи: не знаю. К примеру, зачем ты мне в прошлый раз говорил, что это Ткаченко Алевтину из окошка выкинул? Сознавайся, сам придумал?

Вова молитвенно сложил руки:

– Ей-бо, Юра сам мне сказал. Так и сказал, когда зашло об Алевтине: Ткаченки рук дело.

Кудряшов вгляделся в лицо своего визави: не врет, похоже. Но зачем Агольцову Ткача оговаривать? Разве мало поводов банкира шлепнуть? Интригу какую-то затеял Цикорий, как пить дать интригу. Но для кого? Не для Вовчика же, в самом деле?

– А почему ты мне не рассказываешь, – мягко начал Слава, – что у дружбана Юриного неприятности случились?

– Тоже мне, неприятности, – хмыкнул Вова, и Кудряшов понял, что угадал, нынче это сплошь и радом. – Я вам так скажу: пусть и у нас только такие неприятности будут. Подумаешь, деньги не отдают. Кто сегодня вообще долги-то по доброй воле платит, вы мне скажите?

– И как же Юра собирается долги приятеля выбивать? – чувствуя легкую дрожь нетерпения, поинтересовался Кудряшов.

Вова приосанился надменно.

– Во-первых, к нам пока никто с такой просьбой не обращался.

– А во-вторых, – подсказал Слава, – на хрена козе баян?

– Я вам этого не говорил, – проворно среагировал Вова. – Но сами понимаете: Косуля – не тот человек, к которому надо лезть со своей помощью. Вот если бы он попросил…

Ну, разумеется. Какой же ты дурак, Слава! Наивный причем. «После» не значит «вследствие». Разве это так сложно запомнить? Разве не пора уже, Слава, научиться это разделять – «после» и «вследствие»? Агольцов убирает Ткаченко. Но почему они с Воротовым связали это со смертью Алевтины? Просто Агольцов решил устранить Ткаченко «после». Да и не «после» даже. А просто время пришло убирать Ткача. При чем тут Алевтина? Что тут Алевтина? Агольцову удобно было, чтобы думали, что Ткаченко погиб из-за убийства Алевтины. Агольцов просто использовал ее смерть. Не хотел, чтобы чересчур ясны были личные его претензии к банкиру. Почему? Да потому, что свои разборки у Юры, свои дела. Кто-то Косуле по-крупному задолжал. И этого «кого-то», судя по раскладу, наверняка Косуле Юра подсунул. Через Ткаченко. Подстава получилась. Косуля клюнул. Насколько Кудряшов успел прояснить для себя ситуацию, Косулин нефтяной бизнес не останавливался ни на день. Стало быть, следующую нефть для Косулиных клиентов уже откачали. А денег нет, Вите Косуле нечем расплачиваться. Проценты, неустойка, то да се. А тут появляется Юра – благодетель с деньгами. Правда, может такое подозрение возникнуть, при дознании-то с пристрастием. Но вот незадача – Ткаченко Юрину любовницу якобы пришил. Юра, разумеется, ему отомстил. И все – никаких концов. Никто ничего не докажет. Подозрения – не доказательства. А два мента тупых – Кудряшов и Воротов их фамилии – еще и масла в огонь подливают. Знай расспрашивают: что, мол, Алевтина Григорьевна Коляда поделывала в банке господина Ткаченко? Не имел ли господин Ткаченко повода обижаться на такую ее деятельность? Тупые менты-то как умишками своими скудненькими пораскинули? Раз Юра Агольцов салазки Коляде загибал, стало быть, так просто убийство ее не оставит неотмщенным. Стало быть, действовать будет. А им, ментам-то, только и останется подсмотреть: кого же Юра в следующий момент порешит? Они убийство таким образом и раскроют бодренько. Надо же быть такими обалдуями самоуверенными! А им – так и надо. И поделом. Дураков и в церкви бьют, как сказала бы бабушка.

А Стрелецкий? А что Стрелецкий? И нашим и вашим – вот он, весь Стрелецкий. На всякий случай. Раз он у Ткача в доверии был – мог знать больше, чем надо Юре Агольцову. И все дела.

Гаденько перехватило дыхание. Дальнейшее развитие событий определилось само собой. Юра ищет Ларису Верещагину. Или уже делает вид, что ищет? Великий мастер блефа Юра, ой великий.

– Что у вас про Верещагину-то болтают, – с опаской спросил Слава, – про астрологиню эту?

– А ее вроде как никто из братвы не знает. Она Алевтинина подружка была – не Юрина. Да хоть если бы и Юрина. Юра нас не больно-то знакомил, с кем сам общался. Вы мне как велели про Верещагину-то прояснить, так я было попытался к Юре подкатить: выручи, дескать. Девчонке моей хороший астролог нужен, замучила совсем – подай ей астролога и все. А он мне: не с теми проблемами, дескать, лезешь. Дескать, делать мне больше нечего, как девчонок твоих ублажать.

– И в самом деле, – подтвердил Слава, – умнее ничего придумать не мог?

Вовчик обиженно набычился.

– Откуда тогда знаешь, что Юра с ног сбился, Верещагину разыскивая?

– Малец один проговорился. Я ему: «Поедем за город в субботу, культурно отдохнем в бане – у братана моего баня на даче». А он: «Не, дела, вздул, – говорит, – меня Цикорий по первое число. Телку ему вынь да положь. А где я ее возьму?» Я: «Кто такая конкретно?» Он: «Верещагина, зовут Лариса. Может, слыхал?» Я: «Нет, откуда?» А сам думаю: пацан этот кого хошь из-под земли достанет. Тем более если ему Юра уже сказал, да еще и вздул за неисполнение. Но расспрашивать не стал. У нас не принято в таких случаях уточнять. Если человека какого ищут – лучше про него не расспрашивать.

– Не нравится мне это. – Кудряшов счел нужным поделиться с Вовчиком своими соображениями.

Вовчик пожал плечами и покорно заметил:

– Ничего тут не поделаешь.

Слава окинул взглядом философствующий объект и не захотел последовать его примеру.

– Поглядим, – отчеканил упрямо. – Можно даже сказать, внимательно посмотрим.

Катя Померанцева пока нервно дожидалась, когда же наконец Сафьянов достигнет ее дома, извелась совершенно. Она то слонялась по квартире, пытаясь задержать внимание на какой-нибудь книжке, на безделушке, на тряпке какой-нибудь, которую, может, отгладить надо, может, постирать, подшить, то заходила на кухню, открывала холодильник и что-то глотала, не чувствуя вкуса, то брала в руки распечатку новой пьесы, в которой была занята, стараясь сосредоточиться на своей роли… Куда там! Катя была не в состоянии делать ничего путного. Она только ела, опивалась кофе и курила до одури. «Все это ужасно, – думала Катя, – как могло это случиться со мной? Почему именно со мной? Как я могла допустить это? Как, когда я попала в такую чудовищную зависимость от окружающих меня людей? Я! Которая столько сил положила на то, чтобы никогда ни от кого не зависеть. Стольким пожертвовала ради этого. Бред! Нет, это просто бредяшник какой-то. Это месть. Это сглаз. Порча! Вот она – во всей красе. Пусть что угодно болтают про то, что ее нет. Есть. И еще какая! Теперь-то я знаю, как она выглядит. Да, пусть сколько угодно смеются над этим те, кто этого не испытал. А я, я вот только дождусь Андрея, поговорю с ним – и тут же побегу снимать эту поганую порчу. Куда? Решу. Найду. У Ларисы спрошу, она всех знает… А, черт! Лариса. Где она? У кого спрашивать? Бред. Нет, это просто бред. Почему я? За что?»

Катя вдруг ясно увидела перед собой Алевтину. Живую и здоровую. Улыбающуюся. Алевтина, как всегда, была в черном. И с этими своими бесконечными разноцветными и разнокалиберными перстнями. «Чего ты дуришь, – мягким голосом ласково сказала Алевтина, – ну чего ты дуришь? Знаешь ведь, за что. А спрашиваешь… Не надо так».

– Как, как надо?! – закричала Померанцева. И поняла, что сходит с ума. Просто натурально свихивается. Нет, ни к какой ворожейке она не попрется, нет. Она позвонит Лене Долгову и ляжет к нему в клинику. Да. И гори огнем все и вся, ясным пламенем! Именно так Катя и поступит. Отлежится, отдохнет, на транквилизаторах успокоится…

Но тут Катя вспомнила, что сейчас в клинике у Лени лежит Таня Метелина. И Катя захохотала. Вот цирк-шапито! Вот славно-то! Она, Катя, попросит положить их в одну палату. Да, именно так она и сделает. Им будет о чем поговорить. Они будут поддерживать друг друга в трудную минуту и обсуждать подробности лечения в кризисном отделении, обмениваться впечатлениями, ощущениями от принятых лекарств и процедур. Катя хохотала до колик в животе. Да, таких кульбитов жизнь ей давненько не демонстрировала. Они с Таней ну никак не могут расстаться. В психушку – и то вместе. Не разлей вода. Да, разница только в том, что Таня родила, а Катя сделала аборт. А так бы вместе колясочки-то катали. Умора! Катя заплакала. Вот умора.

Раздался звонок в дверь, и Катя так и пошла ее открывать – хохочущая и рыдающая одновременно.

Увидев Померанцеву такой, Сафьянов остолбенел, даже хотел было назад повернуть:

– Случилось что?

– А то нет, – не переставая заливаться, Катя втянула его в прихожую. – А то не случилось, – захлопнула дверь, повернула замок. – Не обращай внимания, Андрюша, я просто немного умом тронулась. – И снова засмеялась, не в силах остановиться. – Проходи, не бойся. Ой, не могу, ой! – Катя согнулась пополам, поскольку даже ее тренированный пресс не выдерживал сотрясения от такого хохота.

– Валерьянки выпей, – брезгливо заметил Сафьянов.

– Валерьянки, да, валерьянки. – Померанцева, смеясь, прошла в комнату, не убирая рук с живота, легла на диван, вытянула ноги. – Вот валерьянки мне для полного счастья и не хватает. А я-то думаю, что мне еще в жизни нужно, к чему стремиться? К валерьянке! Вот она, эврика-то!..

Сафьянов, проследовав за Померанцевой в комнату, сопроводил алчным взглядом Катино перемещение из вертикального положения в горизонтальное и облизнулся.

Заметив это, Катя смеяться перестала.

– Ну что ты за человек, Сафьянов? – спросила укоризненно. – Мало того, что трахаешь все, что движется. Еще и все, что плохо лежит.

– Ты замечательно лежишь, – возразил Андрей и присел на краешек дивана.

Катя рассеянно рассматривала седеющую богатую шевелюру, крупные черты лица, светлые глаза мужчины, который был когда-то так желанен, и недоумевала: неужели он и в самом деле стоит того, чтобы ради встреч с ним обманывать закадычную подругу, плести замысловатые интриги, суетиться, надрываться?.. Думала-то, что стяжает, подгребает под себя, а оказалось – одни потери. Неужели он и в самом деле стоит того? И вообще, кто и что на этом свете стоит того, чтобы такой огород городить? Только теперь Катя почувствовала, до какой же степени она устала, измаялась, выбилась из сил. Ради чего? Она снова с недоумением взглянула на Сафьянова.

– Вурдалак, – отшатнувшись, прошептала она.

– Что?

– Иди в кресло, – жестко выговорила Катя.

Сафьянов послушно пересел.

Катя поднялась, собрала в пучок волосы, закрутила на затылке. Глядя исподлобья на Андрея, глухо спросила:

– Где Лариса?

– Откуда мне знать? – Сафьянов равнодушно пожал плечами.

– Врешь. Я чувствую – знаешь.

– И ты туда же, – взорвался Андрей, – в сенсы подалась! Чувствует она! Знает! Одна уже доигралась со знанием своим…

– Кого ты имеешь в виду? – удивленно подняла бровь Катерина.

Сафьянов молчал.

– Кого ты имеешь в виду? – тем же тоном повторила Катя, словно вновь подавая реплику не расслышавшему ее партнеру.

– Алевтину, кого же, – машинально сказал Сафьянов и вздрогнул от собственной догадки.

– Я убеждена, – четко выговаривала слова Померанцева, – что этот тихий психопат Агольцов Лариску убрал уже. В канализацию спустил. Кто следующий? Я? Ты? Ты знаешь, кто следующий. – Померанцева выставила свой тонкий длинный указательный палец и ткнула им в сторону Андрея. – Именно ты знаешь.

– Почему я? – искренне удивился Андрей.

– Ты, именно ты, – нехорошо усмехаясь, повторила Катя. – Потому что это ты умолял Юру встретиться с Ларисой и выяснить у нее, куда девался Алевтинин архив. А почему эти бумажки так тебя интересуют, а? Что же в них такого могло быть для тебя важного?

– Ты чего, мать? Ошалела? Какой архив, какая встреча? – Сафьянов помолчал. – Да, я встречался с Юрой. У нас с ним дела. По делу и встречался. Ни к Ларисе, ни к какому-то там архиву это не имеет никакого отношения.

– Расскажи это кому-нибудь другому, дорогой, – с иезуитской нежностью пропела Катя. – Ты трус, это давно известно. Ты просто испугался, когда убили Алевтину. Ну, признайся, испугался ведь, да? А вдруг на тебя подумают. Копать начнут. Зачем это тебе? Нет, сегодня уже никого не удивишь квартирными махинациями, а все-таки неприятно. Все равно хлопоты. Зачем это тебе? Или там еще посильнее стимул был? Посильнее, скажи?

– А поделись со мной, дорогая подруга, откуда ты-то знаешь о том, что я с Юрой встречался?

– Да уж знаю!

– Ну-ка, ну-ка, – не сдавался Сафьянов.

Катя молчала. Говорить сейчас, что о встрече Агольцова и Сафьянова она узнала от Ларисы, которой в свою очередь сообщил об этом Стрелецкий, означало вызвать совершенно определенную реакцию. «Ах, Лариса на хвосте принесла, тогда понятно, откуда ветер дует… И ты, Катя, этому веришь?..» Но Катя верила. И не хотела ставить под сомнение правдивость своего источника информации. А потому она неторопливо произнесла:

– Мне Юра звонил. По делу, которое тебя не касается, прости уж. Вот и поведал странную историю про архив…

Сафьянов, оскорбленный, решительно поднялся:

– Я не намерен…

– Ах, не намерен, – невозмутимо констатировала Катя. – Тогда дай-ка мне трубку телефонную. Оксана, наверное, дома. Как всегда, впрочем. Сидит себе невинная девчушка, не знает, не ведает, что вокруг нее происходит. Надо ей глаза-то раскрыть. А то что ж получается? Все вокруг головой о стенку бьются, а она спокойно борщ готовит мужу любимому. Пусть присоединяется. К нам, ко всем. Давай трубку.

– Ты не сделаешь этого. – Сафьянов болезненно поморщился. – Зачем тебе это?

– Я не сделаю? Я? Не сделаю?

– Не сделаешь, – не теряя самообладания, повторил Андрей. – Потому что я ведь тоже могу зубы показать, и ты это знаешь. Прямо сейчас, немедленно, звоню Юре, умоляю его, как ты говоришь, о встрече и рассказываю ему о том, как ты ключ от квартиры Алевтины у Нинки просила. Дескать, Алевтина злится на тебя, невольно плохую энергетику вокруг тебя создает, мол, нейтрализовать ее надо. Сама понимаешь, Юра не баба нервная, он в эти сказки не поверит. Так что ты, Катя, не того боишься. Вовсе даже не того.

– Понятно, – учтиво склонила голову Померанцева. – Мне теперь вообще многое стало понятно. А, Дюша? Может, и Алевтина тоже все поняла? Потому и закончила свою жизнь так неудачно – в полете? Может, и Лариса все уже поняла? Потому и пропала? А, Дюшенька, ты уж мне скажи по старой памяти, права я?

Сафьянов в задумчивости прошелся по комнате. Несколько секунд смотрел в окно. Потом резко повернулся к Кате, опустился возле кресла, в котором она сидела, на колени.

– Ка-атя-я, – ласково позвал. – Катя, ну, что с тобой, Катя? Ты просто устала. Эта смерть всех нас вышибла из колеи. Но время пройдет, все встанет на свои места. Не надо так. Не будем ссориться.

Катя окаменело молчала. Она вспомнила одну из своих ролей: ее героиню по ходу действия убивает любовник, не столько за то, что она много знает, сколько за то, что лезет на рожон и все время пытается уличить возлюбленного во лжи. Катя всегда считала, что пьеса не выдерживает никакой критики, поскольку в жизни так не бывает: если знаешь что-то – заткнись, беги на край света или в полицию, но не нарывайся, не припирай человека к стенке, не ставь его в безвыходное положение, когда ему только и остается, что избавиться от такой дуры любой ценой. Кто ее, Катю, за язык сейчас тянул? Поняла все? Молчи себе в тряпочку.

Катя собралась с силами и с опаской взглянула на Андрея, стараясь спрятать свое смятение. Андрей поцеловал Катину руку. Катя подумала, что он выбрал удачный способ не встречаться с ней глазами.

– А почему ты не думаешь, – Андрей нежно терся щекой о Катину ладонь, – почему ты не думаешь, что это могла сделать и Лариса Павловна? Ах, у нее алиби! Что, она не могла нанять кого-нибудь? Значит, здесь не все так лучезарно. Тебе это в голову не приходило? И то, что Лариса именно сейчас, именно в этот момент пропала, тоже о многом говорит. Юре ведь все равно, кто исполнитель, он всегда с первыми людьми дело имеет. Ну, Катя, Катя же, если ты мне верить не будешь, кому тогда верить вообще? Ты же знаешь, как я к тебе отношусь, Катя.

Померанцева лихорадочно соображала, как ей теперь вести себя с Андреем. Если сразу дать обратный ход – он не поверит, заподозрит неладное, слишком уж хорошо он изучил ее повадки и упрямый норов.

– Как ты можешь так говорить? – прошептала она. – Ларисы, может, уже и на свете-то нет, а ты… Ты так и со мной поступишь – выкинешь меня из своей жизни, как ненужную табуретку, если что-нибудь у меня не заладится.

– Вот только не надо этих сослагательных наклонений и жалких слов, – рассердился Сафьянов. – Я тоже могу терзать тебя упреками и подозрениями. Что от этого изменится? Никому легче не станет. Давай друг другу помогать, а не мешать. Так нам обоим спокойнее будет.

– А ей? – тихо спросила Померанцева.

– Ты знаешь, как ей помочь? Кому – ей? – спохватившись, уточнил Андрей.

У Кати противно похолодело в животе. Заигралась. Надо немедленно отпустить Сафьянова, немедленно, сейчас же, сию минуту. Не держать его за горло, ослабить хватку. Не усложнять, пусть считает, что она дура. Людям всегда приятно думать о ближнем снисходительно. Потом пусть догадывается. Теперь важно его выпроводить.

– Да, мы ничего не сможем сейчас предпринять, – проговорила Катя сиплым голосом. – У меня что-то с нервами. Я, наверное, к Лене Долгову улягусь. Или за город уеду куда-нибудь на недельку. Отосплюсь под таблетками, продышусь. А то на себя непохожа.

– И правильно, умница, себя надо беречь.

– Меня только Юра тревожит. Что ему еще в голову взбредет?

– Не волнуйся. Это все их внутренние разборки. Нас не касается.

– Хорошо, Андрей. Только не бросай меня сейчас. Ты единственный человек, который меня поддерживает в этой жизни.

– Ну что ты, ты же знаешь, я всегда с тобой, – дежурно заверил Катю Сафьянов.

– Ты на машине? Подбрось меня до спортзала. Я быстро соберусь.

– Вот за что я тебя люблю отдельно, так это за то, что ты такая целеустремленная и дисциплинированная, – обрадовался Сафьянов.

Но Катю не мог обмануть его ласковый тон. Она встала, стараясь не поворачиваться к Андрею спиной, двинулась вон из комнаты. Вещи для шейпинга у нее были собраны, она просто хотела хоть на секунду дать себе передышку. Катя зашла в ванную, крутанула кран. Посмотрела на себя в зеркало. «Ну, ну, подруга, – сказала бледному своему отражению, – где наша не пропадала? Прорвемся».

– Катя, – услышала из-за двери, – до каких часов у тебя занятия? Уже восемь.

– До десяти, – пытаясь побороть спазм в горле, выдавила. – Успею. В другую группу пойду. Мне разрешают.

Прислушалась. Судя по шагам, Андрей отправился на кухню. Катя перекрестилась, снова прислушалась. И принялась чистить зубы. «Если я выпутаюсь из этой истории…» Катя стала перебирать возможные обещания самой себе в этом чудесном случае, но так ничего и не придумала адекватного сложившимся обстоятельствам.

– Поехали, – появилась перед Сафьяновым, – а ты потом куда?

– Дела у меня еще кое-какие, а потом домой.

– Может, вечерком заедешь? Оксана уверена, что ты за городом где-то. Можно ей позвонить…

– Откуда ты знаешь, в чем она уверена? – насторожился Андрей.

– Звонила ей, тебя искала. Сказала, что по поводу квартирной продажи моих знакомых, – усмехнулась Катя.

– Не знаю. Посмотрим. Я позвоню тебе.

– Пол-одиннадцатого я буду дома.

Катя прибыла к спорткомплексу практически в обморочном состоянии. Собрав последние силы, чмокнула Андрея в щеку. Увидела из окна, как его машина разворачивается и уезжает. Вышла на всякий случай через другую дверь. Поймала такси, вломилась в свою квартиру, заперлась на все замки, да еще и сигнализацию включила. Выдернула телефонный провод из розетки.

«Вот оно, небо с овчинку, – подумала. – Ну а теперь решай, Катерина, как дальше жить будешь? Что предпримешь?»

Когда-то, еще в театральном училище, перезанималась Катя Померанцева, готовясь к экзамену по истории театра. Больно преподавательница строгая была. Все ее боялись. Катя сдала на «отлично». Но после сессии слегла в больницу, в неврологическое отделение упекли.

Напротив палаты, где Катя лежала, располагались крошечные боксы для особо тяжелых.

Катя заглядывала в их стеклянную дверь, проходя мимо. Однажды сквозь стекло встретилась глазами с навзничь, бездвижно лежащей женщиной. Та позвала Катю. Катя вошла. Обитательнице бокса было сорок пять лет. А выглядела на семнадцать. Может, потому что худая, может, потому что лежит все время. Парализована уже десять лет – после рождения второго ребенка.

«Сначала у меня отнялись ноги. Но я могла читать, вязать… Потом левая рука отнялась, потом – правая. Теперь и книжка мне недоступна». Три недели общались, женщина рассказывала Кате всякие истории – грустные и веселые. Когда надо было прощаться – Катя выписывалась, – женщина сказала: «У меня к тебе будет просьба. Я устала. Сердце у меня хорошее, проживу я долго. В конце коридора есть балкон. Ты только помоги мне до него добраться. Я легкая – донеси».

Катя не спала всю ночь. Уходила из больницы – ползла под стеклянными дверями бокса. Чувствовала себя предательницей, ведь та женщина доверилась ей. Вот вопрос: предательство или убийство? Что выбрать?

Катя и в самом деле попросила как-то у Нинки ключи от Алевтининой квартиры. И вправду хотела Алевтинино влияние на себя нейтрализовать. И было это незадолго до Алевтининой смерти. Все верно. Но так и не решилась Катя этими ключами воспользоваться. А потом ключи пропали. Испарились. Лежали себе в сумочке. Когда с Алевтиной это страшное несчастье случилось, сунулась было Катя их найти, искала-искала… Куда пропали? Когда? Только теперь, восстанавливая событий той недели, предшествовавшей смерти Алевтины, Катя поняла, кто их мог взять. И с какой целью.