Текст книги "Волшебник Ришикеша"

Автор книги: Мария Мансурова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

3
Майтхуна

Ты моя Бхагавати. Я буду смотреть на тебя. Буду ждать тебя. Увидев, как спадают одежды с трепетного стана, мое сердце наполнится светом. А если нет – пусть поразит меня молния, бросая в мир непосвященных. Но где взять силы, чтобы не коснуться теплой кожи? Четыре месяца должен спать я в одной комнате, слушая твое мирное дыхание во сне. Потом быть у твоих ног, задевая колючей щекой твои стопы. И от этого, только от этого вздрагивать и молить о рассвете. Еще четыре месяца – ты в моих объятиях. Твои волосы пахнут сандалом, пахнут звездами. Ты прижмешься ко мне, будто от порыва ветра, будто приснился страшный сон или ждет неминуемая разлука. В этот момент ты перестанешь быть женщиной, ты – моя вселенная. Горы вонзаются в облака, увлекает вода песок, камни рассыпаются в пыль на дороге, а ты – девочка, маленькая девочка с куклой в руках. И ты – мама, играющая в куклы с дочкой. Ты – начало всего и конец. Течет река ночи твоих волос по моему лицу. Достоин ли я? Остается верить – знание все прощает: «Чей разум не затуманен, тот не убивает, даже если бы он и убил этих людей; и он не связан». [3]3
  Бхагавадгита.


[Закрыть]

– Будь осторожна, чужая жена всем интересна. Как там, «паракия рати»?

– Да, Лола, это правда. Но я даже не могу применить здесь слово «измена».

– И не надо. Изменения, не измена. Просто другой опыт чувств.

– Я с ним совершенно откровенна. Если будет секс с кем-то еще, обязательно расскажу.

– Прекрасно!

– Сколько можно лгать? Я для себя воспринимаю это как медитацию полной откровенности. Слишком устала притворяться!

– Я притворялась десять лет. Оказалось, совершенно ни к чему.

– Вот я говорю все это, но сама измену бы не пережила.

– Я тоже так говорила. А потом пережила. И долгое время жила с этим.

– Расскажешь?

– Нет, в другой раз. Сейчас не хочу вспоминать, познаю мир. Пока были с мужем вместе, он меня никуда не пускал. Теперь все у моих ног – страны, люди…

– А мужчина? Есть кто-нибудь?

– Нет. Желающие, да. Есть люди, с которыми провожу время. Ужин, выставки… Все такое. Но никто не возбуждает. А просто так, по инерции… Зачем?

Лола улыбнулась своей безупречной белозубой улыбкой. Зачем? Платье из тонкого белого хлопка оттеняло смуглую кожу. Она вышла на улицу и тут же достала из сумочки темные очки – солнце было пронзительным. Даже в салоне красного Range Rover лучи щекотали кожу. Машина мягко тронулась, выплывая на Садовое кольцо, расслабленное летом, жарой, предвкушением отпусков. Ей всегда нравилось лето в городе. Ее знакомые пропадали за городом – среди цветов, шашлыков, водоемов. А она стремилась на узкие улочки старой Москвы. Дома, уставшие скрывать свою суть, расслабляли маски, оголяя трещины прошлого. Запах листвы смешивался с пылью и вопросом: что будет вечером? Даже если это только вопрос, все равно будоражит, тянет за собой на линию приближающейся летней ночи, где может случиться все, что угодно.

Она выехала на Кутузовский, в приступ света среди серых сталинских зданий. Как всегда, короткий укол в сердце – возвращение домой. Ей нравилась ее квартира, усыпанная шелковыми подушками и коврами. И уже растаяли мысли о ее муже. Почти… Не пришлось уходить из привычных стен, это главное. Разве нет? Ее маленький восточный дворец, оттеняющий карий взгляд с поволокой. Все лица настоящего, вертящиеся в суете дней, считали, что вкус ее безупречен. И так естественно сидеть на шелковом ковре, когда в тебе говорит кровь предков. Она рассказывала о них. О том, что прадед был муллой, как к матери сватался весь город, о юбке, прикрывающей щиколотки… Только об одном она никогда не упоминала – о поездах дальнего следования, отправляющихся из города-героя, из Ульяновска. Галя, сбитая женщина с большой грудью и полным лицом, потерявшая след мужа, горького пьяницы, и воспитывающая четырехлетнего сына, частенько заваривала чай. Темный, с маслянистыми пятнами, он так и норовил перескочить через край стакана. Как и полагается проводнице, ее такие мелочи не беспокоили. Если только из купе не выглядывал брюнет с восточным профилем и нежными, Господи, какими нежными руками. Тогда и чай – с сахаром, и шоколад, и блузку – расстегнуть. Трясет вагоны, заглушает стоны постукивание колес. Катаются по складному столику вареные яйца, трескается скорлупа, темные пятна расплываются от заварки, пахнет копченая колбаса и шея его – одеколоном. Так хорошо, что забывает, что обед должен быть вовремя и остановиться нужно вовремя… Потом тошнота, укачивает, и распухли ноги… Девять месяцев, и пронзительный крик сморщенного смуглого комочка.

– Учитель, что делать, не совладать мне с собственным сердцем?

– Тогда останови его.

Дисциплина необходима, если хочешь достигнуть знания. Я не мог ослушаться. И как бы ни был нежен день и ласкова песня реки, мои веки сомкнулись. Взгляд замер в точке света, и дыхание прекратилось. Свободный от земного притяжения, я поднялся сквозь теплую дымку воздуха и полетел над деревьями, над домами. Наверное, и над людьми тоже. Но их я не замечал. Моя цель была естественной. Кто не мечтает о волшебном озере? Анаватапта переливалось всеми цветами радуги. Я завис над ним, впитывая краски от бирюзового до глубокого фиолетового. Зеленое солнце покоя светилось в моей груди. Как вдруг я подумал о ней… Хотелось разделить с ней увиденное. Ее взволнованное лицо возникло предо мной. В тот же миг исчезло Анаватапта в ритме учащенного сердцебиения…

Из окна двенадцатого этажа открывался вид на лес. Могучий, темный, бесконечный, он приковывал ее взгляд. Острые иглы хвои таили в себе нечто невысказанное, пока несбывшееся. Со своей подружкой Аришкой она часто выбиралась на крышу по узкой ржавой лестнице. В летние дни, наполненные обжигающим солнцем, они расстилали полотенца, снимали платья, хлопковые трусики и лифчики, подставляя лучам молодую кожу. Их видели только небо и лес. Безликий серый город с горьковатым запахом пива, разлитого на тротуар, исчезал. Загар разливался по телам вместе с мечтами. Возвращаться было трудно. Особенно в квартиру со старой потертой мебелью и старшим братом, вечно торчавшим дома. Он не учился, не работал, направляя всю свою энергию на поиски кайфа. Нюхать, глотать или колоться… Хотя бы что-нибудь… А если нет, тогда вспышки ярости. И шрам на смуглой лопатке, вечные ссадины, а однажды сломан нос и два дня в коме… Лес, солнце и крыша, где только Аришка… Махнем в Москву? Стук, стук по рельсам… Когда же это кончится, мама? «Сама нарвалась» – вот и все, чем она может помочь своей шоколадной девочке.

Потом весна. Сирень раскрывается, разлетаются лепестки в порыве теплого ветра. И туфли – на каблуках. Ей уже восемнадцать. Торопится, предвкушает. Волосы у него светлые, как у ангела. Глаза – прозрачные озера бездонного счастья первых трепетных прикосновений. Она не говорит о матери, о брате… Он такой чистый, часто-часто бьется его сердце. Больше никуда не хочется ехать, только быть с ним. Но задержка – первый, второй день, неделя… Как сказать ему? Вечер набрасывает на город шаль распускающихся цветов, сладких.

– Лола… Выйдешь за меня?

– У нас будет ребенок…

– Тогда лучше поторопиться…

Вдыхает, втягивает запах его волос. Значит, есть оно, счастье…

Наматывают дни воздушные оборки белого платья. Подшита фата и осталась последняя ночь. Идет к Аришке, пьют чай и плачут. В шесть утра дребезжание телефона, какое-то слишком долгое, настойчивое… Съежились цветы сирени – день будет пасмурным. Звонит мать.

– Вчера был у нас твой ангел… Ушли с Валеркой…

– Как? Когда? Зачем?

– Все-таки брат тебе, надо было потолковать… В общем… Держись. Надо держаться. Умер он, передоз.

– Кто, Валера?

– Да нет, упаси Бог. Жених твой.

Распахивает ветер окно, задевая подол платья. Бежит в слезы, в дождь… Вонзается острый асфальт в босые ноги. Сброшены туфли и надежды сброшены.

– Где ты? – крик или стон, непонятно. Гул отчаяния. Выплывает из комнаты опухшая рожа брата. Налетает на него, как птица об стекло. Улыбается. Швыряет ее на линолеум и бьет в живот. Ручьи крови по ногам, а он продолжает улыбаться…

– Ариш, ты поедешь со мной?

– Куда?

– В Москву.

– А деньги?

– У меня есть на билеты.

– А пальто, ну то, серое, брать?

Там кругом леса. Море обдувает Кералу. Камни, в которых золото, лежат в деревне Привязанность. Я приду туда по дороге, по траве – босиком. Подниму их, измельчу в порошок. Оболью конской кровью, семь раз человеческой. Опущу в воду василиска, чтобы еще раз перемолоть. Разложу на солнце, буду ждать, пока смесь подсохнет, превратится в пасту. Пропущу через сито и в образовавшуюся жидкость добавлю медь. После пламени смешаю с медом и молоком. Вот оно – золото, сияние подобно солнцу. Не различить. Это – для тебя…

Необъятная Москва съежилась в небольшую комнату с плотными шторами и огромной кроватью. Они входили и выходили. Нет, не слишком часто, это вам не Ленинградка… Все ухоженные, в дорогих костюмах. Она такие раньше видела только в журналах… Свободные дни тоже бывали. Они бросались с Аришкой на Арбат, на Патриаршие или в Третьяковку… О будущем больше не говорили, оно уже наступило.

Но однажды вошел он. Александр. Аккуратные пальцы, вдумчивое лицо. Речь с легким налетом акцента – слишком долго жил в Америке. Он появился в понедельник, во вторник и в среду. Потом ей сообщили, что на следующей неделе никого, кроме него, не будет. Через месяц она летела в самолете до Сан-Франциско. Когда встал вопрос о ее возвращении, они поженились в Лас-Вегасе.

Первый год она упивалась новой жизнью. По утрам Саша варил ей крепкий кофе и приносил в постель вместе с сигаретами, без которых она совсем не могла обойтись. Он все читал, все знал, но никогда не пытался задавить ее, наоборот, увлекал в новый, неизведанный мир, где она была как слепой котенок. Сердце оттаивало в мягком климате. Она наслаждалась. Даже ночью, не получая удовольствия, она продолжала наслаждаться. Впервые она жила с человеком, который о ней заботился.

Прочитаны десятки книг, болтает по-английски и еще поступила в университет… «Я хочу ребенка, Лола. Мне уже сорок пять». Она пожимает плечами. Что сказать? Что возразить? Однажды она тоже хотела… А теперь… Даже если бы и захотела, то не может. Поэтому: «Извини. Учеба. Нам и так хорошо вместе?» Но все не так. Или не замечала раньше? Он хочет ее каждую ночь и иногда вместо завтрака. Вьется, порхает вокруг нее, будто бабочка. Огромная черная бабочка, закрывающая ее крыльями нежности, от которой у нее случаются приступы удушья. Все чаще она добавляет коньяк в кофе, или просто коньяк, или травку – покурить. Расслабиться и покурить. Останавливает гадкая ухмылка брата. Америка… Свободная Америка. Она стремилась в Москву, не сюда.

– Где ты хочешь провести отпуск? Может, в Италии?

– В Москве, Саша, только там.

И они летят. Долго-долго. Все чаще и чаще. Все плохие воспоминания смыты дождем с московских улиц. Это город мечты. Но в каком часовом поясе они бы ни находились, на простынях все одно и то же. Тело протестует, опровергает доводы разума, ищет. Находит. Приехал из Стамбула, учится вместе с ней. В первый раз – в парке, застигнутые ливнем, грязью и молодостью. Затем – каждый четверг в номере отеля. В красивом светлом доме – ожидание, напряжение, подозрения. И секс, узаконивающий визу.

– Лола, котенок, что с тобой? Опять по Москве загрустила?

– Да… – По жилистому телу, по горячему языку.

– Я кое-что придумал. Новая сделка, часто придется мотаться в Россию. Почему бы не купить квартиру? Например, на Кутузовском? Сделаешь все, как тебе нравится.

– Ты шутишь, да?

Он – всерьез. Она становится на колени, раскрывая губы, припухшие от дневной встречи. Город из ее детских снов манит. Как же Стамбул? И четверг? Если страсть не только… Посреди ночи она тихо выходит, заводит машину и мчится сквозь темноту в маленькую съемную клетушку.

– Ты… Здесь?

– Я ушла от него.

– От мужа?

– Да. К тебе.

– Но… Что я могу тебе предложить…

Першит в горле. Его глаза – не блестят. Плечи – виновато подняты. Бежать. Прочь.

– Где, черт возьми, ты была?!

– Прости, Саша. Это из-за Москвы. Столько эмоций навалилось.

Прижимается лицом к его груди, ощущая свинцовую усталость от собственных мыслей. Он больше не кричит, гладит по волосам. И ей так не хочется, чтобы заканчивалась ночь. Ночь ее возвращения.

На Кутузовском столько света… Порой не спрятаться от него. Соседи очень приятные. У них маленький ребенок, иногда слышен его крик. Саша вздрагивает от него, бросая испытывающий взгляд на Лолу. Она замирает. Не хватает воздуха, последнее время слишком часто. Она мечется между странами, между фрагментами обещаний. Нужно поговорить, рассказать все как есть. О матери, которая не спасла, о брате, убивавшем в ней детство день за днем, о свадьбе, ожидаемой, желанной, о ребенке, потерянном навсегда в бездне времени… Она готова. Останавливает резкий запах духов от ворота сорочки, внезапные поздние возвращения, и уже не каждую ночь, и кофе – не сварен…

Лола молчит. Как всегда – молчит и терпит. Только бы не приоткрылся его рот в словах прощания…

– Лола… Лола… Нам было хорошо вместе. Наверное, все можно было бы вернуть…

– Давай вернем.

– Она ждет ребенка.

Улыбается. Не плачет. К чему бесполезные слезы? Задыхается в дорогих стенах в городе ее мечты.

– Глубокий вдох. На выдохе три раза пропоем Ом.

Легкие раскрываются. Вздымается грудь, напоминая о молодости, о свободе, утраченной…

– Ты вся горишь!

– Ты тоже, Рома.

– Вот тебе и святое место. Мстит.

– Не богохульствуй!

Охваченные жаром, они сидели на ступеньках, стремящихся прямо в Гангу. Ришикеш засыпал, убаюканный душным днем. Какая-то женщина в белом сари спустилась по лестнице в черную воду, чтобы совершить омовение. Рома наклонился, уткнувшись лицом в смуглые колени. Кожа была влажная. Лола медленно, нежно провела ладонью по его лицу. Глаза его закрылись, наслаждаясь моментом. «Почему бы нам не пойти в гостиницу?» – мелькнуло в его голове. Он тихо прикоснулся губами к ее руке. Поцелуй был еле уловимый, как теплое дуновение вечернего ветра. Пора было возвращаться в ашрам.

Не знаю, я воскрес или ты. А может, мы оба растворились в бесконечном колесе Сансары. И все же… Пока я жду. Пока ты ждешь. Мы поднимемся и полетим к трем горам посреди моря. Мы встретимся – в наших мечтах.

 
Sarve bhavantu sukhinah
Serve santu niramayah
Serve bhadrani pasyantu
Makascit duhkhabhag bhavet
Om santih santih santih. [4]4
Пусть все существа будут счастливыПусть все существа освободятся от страданийПусть все видится в благоприятном светеПусть ничто не приносит несчастьеОм Покой Покой Покой

[Закрыть]
 

4
Ножницы

Разорванные острым лезвием, прядь за прядью падали вниз белые волосы. Они мягко ложились под ноги, умирая в безмолвии. Лена ловко вертелась вокруг девушки, создавая модную короткую стрижку. Густые шелковистые локоны, застревающие под подошвами кроссовок, рождали странное чувство удовлетворения. Она так искала его ночью, изо всех сил, путаясь в простыне, в его руках, в собственных искусственных вздохах, взятых из второсортных порнофильмов… Теперь, когда голова, хоть одна голова, была в ее власти, она проводила ладонью по влажному затылку, ощущая в пальцах приятное покалывание.

– Ну, как? – спросила она, когда стихли последние горячие волны фена.

– Ужасно. – Лена с недоумением посмотрела на клиентку, губы ее зашевелились, желая произнести «дура»… – Я этого и хотела, спасибо.

Ей некогда было вникать в смысл услышанного, потому что еще один человек ждал стрижки, Саша. Кажется, они были знакомы уже сто лет. Определенно, Лене нравилось к нему прикасаться. Ни один шампунь не мог перебить древесный теплый запах, исходящий от его шеи.

– Как жизнь? Присаживайся.

– Отлично. – Он улыбнулся, но как-то грустно, потирая ладони. С безымянного пальца на правой руке исчезло обручальное кольцо, оставив белую полоску – тропинку для новой жизни. Лена быстро поправила очки, боясь упустить еще что-нибудь важное, подходящий момент для сближения.

С опаской Алина дотронулась до своей головы. Слезы подступали к горлу. Дойти до кофейни – единственный пока ей известный план на день. Она достала из сумочки мобильный, окинув его печальным взглядом, убрала обратно. Мелкие капли дождя ложились на лицо, при каждом порыве ветра ее пронизывал холод, заставляя повыше поднимать воротник темно-фиолетового пальто.

Она села за квадратный столик в углу, заказала двойной эспрессо и достала сигареты «Marlboro Lights». В немом вопросе перед ней лежал телефон. После нескольких горьковатых глотков и глубокой, до самого дна легких, затяжки, она набрала номер.

– Привет.

– О! Сто лет тебя не было слышно.

– Да, прости. Ты же знаешь, вечно мотаюсь туда-сюда.

– Как высокая мода?

– По-моему, я для нее не слишком высокая. Надоело. Все надоело.

– На тебя, наверное, погода так действует. Это тебе не Милан.

– Да… Сережа, послушай, можно мне у тебя пожить некоторое время?..

– Детка, тебе не кажется, что поздновато для таких вопросов?

– Я не в этом смысле… Просто, ушла от него. Ничего не взяла, даже машину…

– Ясно. Но я сейчас не один…

– Конечно. Извини, не знала. Пока…

– Подожди. Что-нибудь придумаем… А помнишь Дена? Ну, такой, лохматый, подружке твоей помогал со сделкой…

– Со смешным голосом?

– Точно. Пойдешь к нему?

– А он согласится?

– Почему нет? У него дома вечно проходной двор.

Кораблик медленно отчаливал посреди осеннего дня, склонявшегося к вечеру. В непроницаемой черной воде плавали пожухлые листья. Москва погружалась в холод, в оцепенение равнодушия приближающейся зимы. Ден не любил эту реку, этот город, и вряд ли смог бы дать определение тому, зачем он здесь находится. От вопросов спасало приятное жжение в желудке от банки джин-тоника. Красный пушистый шарф мягко ложился вокруг горла. Они уже отплыли от берега, волосы трепал холодный ветер, он напоминал… О чем же он напоминал?.. Ден спустился в бар, вместе с бутылкой пива уселся у окна. Пора сваливать из этой серости, предвестницы слякоти. Проветриться. Может, на Кубу? И Костика с собой прихватить. Будут на мотоциклах разрезать горячий воздух, подхватывая мулаток с упругими ягодицами… На дне мутного коричневого стекла остался последний глоток, когда он ощутил острое желание помочиться. О том, чтобы ждать остановки, не было и речи. Мочевой пузырь не желал идти на компромиссы. Ден тревожно огляделся, направился к лестнице и поднялся на пустынную палубу, откуда холод слизал всех шершавым языком. Подошел к самому краю и быстро расстегнул ширинку. Мимо проносились золотые купола и тяжелые облака, мгновенно пришло чувство облегчения. Он сощурился от удовольствия, как вдруг – неожиданный толчок, тело балансирует между твердой поверхностью и холодной чернотой, но джин-тоник побеждает, и Ден падает в грязную воду Москвы-реки.

Кожаная куртка невыносимой тяжестью повисла на плечах. Пытаясь справиться с дыханием, он закричал изо всех сил, потом еще и еще… Мокрая ткань впивалась в кожу, обвислая шерсть шарфа душила безысходностью. Он один, совсем один… От обиды Ден чуть было не закрыл глаза, готовый подчиниться судьбе, но к нему уже летел спасательный круг.

Он смеялся. Пытался поймать машину, заливаясь хохотом. Капли не прекращали ползти по озябшей коже, образовывая вокруг него забавную лужицу. Машины притормаживали. Затем, увидев мокрую довольную рожу, водители резко давили на газ. Вечер подступал. Ден пожал плечами и пошел к метро.

В подземке неприятно обдувало, но внимания на него никто не обращал. Люди, погруженные во второсортное чтиво, голодные желудки и несбывшиеся планы, не замечали мокрую фигуру Дена, пока нечаянно не касались его.

Наконец, в густой темноте осенних сумерек он оказался рядом с домом, зашел в плохо освещенный подъезд и поднялся на лифте на пятый этаж. Она стояла, облокотившись на железную дверь. Короткие белые волосы были взъерошены, голубые глаза в обрамлении черных разводов туши смотрели в одну точку.

– Алина?

– Да. Похоже, я не вовремя… – Она обвела его ироничным взглядом.

– Может, как раз наоборот…

– Я тебе звонила, но…

– Рыбки не хотели подходить к телефону. Ладно, заходи, потом объяснишь.

Ден нажал кнопку выключателя. Во вспышке света он увидел отражение в зеркале: высокая девушка, напряженное лицо, приятный изгиб бедер и оборванец, грязный, жалкий.

– Не замерз?

– Точно. Согрей меня. – Дернул ее за запястье, прижимаясь к ней мокрым телом. Он ожидал – пощечины, ожидал – крика… Еще одинокой ночи и что сигареты – закончатся…

– Давай сзади. Не хочу видеть твоего лица. – Она быстро стянула свитер, отвернулась, подставляя ему безупречную белоснежную гладкую спину. Проникая в нее, Ден уткнулся в ее плечо, еле сдерживая рыдания.

«Ролан» по-прежнему оставался его любимым кинотеатром. Пусть кресла – слегка потертые, а любимый ресторан с французской кухней и тяжелыми бархатными портьерами вообще закрыли, все равно – что-то было в этом месте, что-то, отбрасывающее его в дни радости. И конечно, Чистые пруды. Медленные, печальные, осенние, даже когда весна. Хотя сегодня была осень. Самая настоящая, с дождем, острым ветром, тяжелыми, ватными мыслями.

Его субботний вечер был полон свободы. Спешить некуда, ни к чему. Только удовольствие это не приносило никакого. Его жена, бывшая жена, тоже где-то проводила время. Он был инициатором развода, что не делало безразличным к ней. С другой стороны – его женщина, возлюбленная, сокрытая сейчас горами Швейцарии. А в середине он – в московском вечере, хлеставшем черными ветками по стеклу. От хаоса эмоций всегда спасал план, любые действия нуждались в четкой схеме. Поэтому: легкий ужин, хорошее кино, ванна с лавандовым маслом, еще один грустный рассказ, который он никогда не опубликует, жасминовый чай и сон, желательно без сновидений.

Свет погас. Цветной рябью замелькала реклама. Вокруг хихикали парочки, шелестя непоседливыми ладонями. Для них все только начиналось… Титры, ломаные, в неприятной вуали тревожных звуков, затем раскручивается сюжет. Фильм о случайных знакомствах, заканчивающихся в лучшем случае телом, разрубленным на куски. К концу Саша практически не сдерживал смех. И больше всего его забавляло внезапное отчуждение рук. Для романтического вечера это плохое начало. Другое дело он – ему все равно.

От резкого порыва ветра перехватило дыхание. Скорее, скорее запрыгнуть в машину, в иллюзию уюта и защищенности. Он положил руки на руль, пора ему купить более быстрое средство передвижения. Четыре двери не нужны – семьи больше нет. Назойливый дождь начал барабанить по крыше, ускоряя ритм грусти. В неясном тусклом свете пруды казались отзвуком прошлого. Тогда все было не таким – острым, ярким, зато ласковым, монотонно родным. Желудок сковал спазм, то ли салат с рукколой, то ли мокрая дорога, вьющаяся вниз. Внутри пустота, необъятная, как угрюмо-бесцветно-угнетающе-черное небо над крышей машины. Впереди замаячил красный свет, он нажал на тормоз, улавливая краем взгляда фигуру около тротуара. Девушка с короткими белыми взъерошенными волосами стояла под пощечинами дождя. Ни зонта, ни плаща, в лице наивно героические ноты… Что за дурь? Может, проститутка? Но что ей делать в таком месте в таком виде? В груди съежилось. На плечи навалилась тяжесть бессмысленности вечера. Он один… Хочется выть, кричать и выть. Зеленый. Нужно трогаться. Или совсем затормозить? Посадить к себе мокрого птенчика? Нашептать о надеждах, о новогодних праздниках, о доме, где каждая вещь имеет значение… Вещи, разбросанные по коробкам, воспоминания, запертые в фотоальбомах. И лицо на фоне утренней Женевы…

Поедешь со мной, птенчик? Или девка? Или девочка? Поедешь, не знаю куда, со мной, в теплоту и шепот… Но машина скользит по мокрому асфальту, шуршат шины, падают случайные листья на лобовое стекло. Листья, предвестники зимы, листы, предвестники строчек. И то и другое смывает влага – дождя и слез. Не стоит, никогда не стоит отходить от плана. Случайные знакомства – опасная штука. Особенно с самим собой.

Он никогда не гадал ей, более того, избегал малейшего взгляда на ее ладони. Целуя ее пальцы, нежно и долго, он закрывал глаза. Сначала Алину это забавляло. Она подтрунивала над ним, перебирая густые поседевшие волосы на его затылке. «Боишься своей магии, мой Волшебник», – нашептывала ему в ухо, медленно поднимая подол платья. Но все чаще хотелось показать ему свою линию жизни.

Желание, абсурдное по своей сути, превратилось в навязчивую идею. Вышагивая на немыслимых шпильках в яростном ритме софитов, она чувствовала, как горят руки, на которые он не хочет смотреть. На съемках рекламы минералки, на лекциях, где проваливалась в сон, – она думала об этом везде. И особенно, когда ее муж, пока без штампа, но все же, проводил языком по каждому пальцу. Она вздрагивала, от удовольствия – думал он.

Они виделись – все чаще, домой возвращаться – хотелось все меньше. Фарид, Фарид… Добрый, нежный, заботливый… Для жены, сыновей, внуков… И для нее. Он вкушал, наслаждался – она знала. Но где на календаре то число, а на карте то место, когда они расстанутся? Не будет же это длиться вечно? Все больнее, тоска глубже, он улетел во Францию на неделю – разлука невыносима. Она скатывается по шелковым простыням на край кровати, вжимается в подушку, пытаясь уберечься от привычно-невыносимых ласк. Что мешает? Вместе два года, но еще не женаты, детей нет… Только спортивный «Mercedes», светлая гардеробная, набитая платьями, сотканными из лжи… Милан, Париж… Привычки, от которых можно отказаться, если бы он…

Осень – начинается. И начинается дождь… Водитель отпущен, и Фарид сидит рядом с ней на белом кожаном сиденье. Густой вечер, пропитанный сырым фиолетовым небом, заглядывает сквозь тонированные стекла. Его дом совсем близко, здесь рядом есть тихий двор… Она ждет, предвкушает… Его руку кладет к себе на колени.

– Ну, что, вас до подъезда довезти? – лукаво смотрит на него.

– Можно.

– То есть?..

– Ты торопишься?

– А ты?

– А который час?

Она проезжает мимо его дома, резко заворачивает во двор. Почему вдруг так темно? Так больно, даже если безумно глупо? Маленькая девочка с косичками за партой – одна… И вечереет… И все ушли…

– Ты меня просто убиваешь.

– Алина, не надо…

– Серьезно.

– Прости, я глупость сказал.

Притягивает ее к себе. Сильнее подступающих слез только желание. Словно змейка, переползает, вьется… Гладкая, скользкая, нежная… Фарид вздыхает глубоко. Бьются его ресницы, сердце… Все близкие, не близки, как она. И все же – обида. Не смотрит он на ее ладони.

Потом стон. Потом звон – в ушах. Непрошеный свет фар проезжающей машины. Она по-прежнему лежит на нем, прижимается лицом к плечу.

– Алиночка, прости меня… Я не хотел, правда.

– Я тебе отомщу.

– Не надо…

– Я уже устала тебе мстить. Пусть даже тебе от этого ни холодно ни жарко…

Он смеется, тихо. Гладит густые белые волосы. Капли стучат по стеклу, напоминая, что где-то на календаре есть то число, а на карте то место… Только не сегодня, пожалуйста, еще чуть-чуть… Прижимается, вкушая волшебство…

День закончился. Лена подставила ножницы под струю воды. Завтра, завтра… Все будет завтра. Бесчисленное множество локонов съежится под натиском металла.

Впереди была ночь. Искусственных вздохов и разрезанных надежд…