Текст книги "Волшебник Ришикеша"

Автор книги: Мария Мансурова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

– Посмотри, олеандр, цветет только в мае.

Витя дотрагивается до пушистых сиреневых лепестков. Анна наклоняется, вдыхает, растворяется в блаженстве водопада его близости.

5
Ночные диалоги

Анна подошла к большой раковине, посыпала голубоватым порошком тарелку и поднесла ее под сильную струю холодной воды, позволяя исчезать остаткам ведического ужина. Она не сводила глаз с кусочков стручковой фасоли и крупинок риса, проваливающихся в черную дыру. Вечер окружал ее со всех сторон, заглядывал с потемневшего неба. Цикады стрекотали, не умолкая ни на секунду. Запах обожженной солнцем травы щекотал ноздри. За спиной стоял Витя, держа в руках поднос с грязной посудой, ожидая своей очереди. Хотелось взять его за руку и пойти в ночной город, раствориться в пустынных улицах. Все так просто…

– Витя, ты сейчас идешь к себе в комнату?

– Да. Устал. Лягу спать.

– Минут через пять принесу тебе мазь. Нога еще болит?

– Пока да.

– Ладно. Я сейчас.

С грохотом посуда полетела на стол. Анна достала из аптечки голубой тюбик и присела на кровать, пытаясь совладать с волнением. Звезды, словно лилии в пруду, распускались в черном зеркале неба. Едва уловимый ветерок просачивался сквозь щели в ставнях. Она подошла к маленькому зеркалу в ванной, начала поправлять волосы, но внезапно опустила руки. «К черту! Пусть будет все как есть. Я достаточно красилась, душилась, одевалась… С ним – никакой фальши, только я…»

Биение сердца подступило к пальцам и раздалось короткими глухими деревянными ударами.

– Войдите.

– Это я. Держи.

– Спасибо.

Не смотрит в глаза. Перекладывает вещи с места на место.

– Меня здесь мучает жуткая бессонница. Вообще не могу уснуть.

– Это место так действует. Очень сильная энергетика.

– Наверное. Но я так устала. А отдохнуть не получается.

– А ты попробуй расслабиться. Подыши.

– Мысли. Мысли разрывают меня на части. Можно мне присесть?

– Конечно.

Она опускается на черный потрепанный стул. Он – на кровать, в противоположном конце комнаты. Между ними пространство, наполненное неуверенностью.

– Знаешь, пока я не начала заниматься йогой, мне было спокойнее.

– Просто на поверхность начали выходить эмоции, спрятанные глубоко-глубоко.

– Но я не хочу их.

– Только так можно избавиться.

– Знаю. Но страх, гнев… Тяжело. Злюсь ужасно.

– Гнев – это нормально. Тебя что-то не устраивает – это естественная реакция, неприятие.

– А если он беспричинный, взбалмошный, ничем не обоснованный?

– Тогда голову в холодную воду.

– Я запомню. Витя… Понимаешь, много чего было в моей жизни… Теперь мне страшно. Я боюсь потерять то, что имею. Потому что я этого недостойна. Мужа я уже потеряла.

– А Алик?

– Мы еще не женаты.

– Но это же формальность?

– Наверное. Чувство вины не дает мне вздохнуть. Я всех предаю, всех обманываю. Себя в первую очередь.

– Отпусти все. Следуй своей природе.

«А ты следуешь?»

– Было время, когда я ничего не чувствовала. Я пыталась найти хоть что-то, дойти до отвращения к себе, лишь бы ощутить просто, что я – есть.

– Аня…

– Ты ведь ничего не знаешь! Я встречалась с мужчинами, с их сыновьями. Я спала с кем-то, чья беременная жена случайно видела нас… А теперь у меня ребенок. Я боюсь за него. Каждую секунду. И мой бывший муж, словно тень от огромного соседского дома! Все со мной, вот здесь (прижимает ладони к животу). Я слышу плач и шепот тех, кого больше нет. А сама даже не могу заплакать.

– Аня, я когда познакомился со своей женой, она просто кидалась на мужчин, каждому готова была расцарапать лицо. А потом – оттаяла. Я отогрел ее.

Плечи Анны вздрогнули. «Зачем ты говоришь мне об этом? И сидишь так далеко! Разве не ждал ты меня?» Судорогу сменил глубокий вдох. Может, весь смысл в разговоре? Секс… Его было слишком много. А тепла? Не требующего, без вопросов… Много его было в твоей молниеносной жизни, где ты ненавидела мужчин, потому что они – мужчины?

Стук в дверь не сразу донесся до них, застревая во внешнем мире.

– А-у-у! Витя, ты спишь?

– Нет, заходи.

– О! Аня! Привет-привет.

Марта буквально запрыгнула в комнату. Высокая, крупная, с вечно вываливающимися из одежды то грудью, то ягодицами, она весело встряхивала рыжеватыми волосами, пытаясь изобразить на лице гримасу проблемы.

– Что-то мне так плохо, Витечка!

– Чего случилось?

– Опять панкреатит, замучил, собака.

Анна улыбнулась: днем она видела Марту, терзающую зубами беззащитный манго, у которого явно не было шансов.

– Тебе дать креон?

– Ой, ты тоже, Аня? Ты меня просто спасешь!

– Тебе десять или двадцать пять тысяч?

– Десять, если больше пьешь, то все, каюк. Потом без таблеток уже не можешь.

– Витя, а в Ганготри мы, значит, послезавтра едем?

– Да, как и планировали.

– Ладненько, я пошла.

– Я тебе сейчас принесу таблетки.

– Жду.

Дверь захлопнулась. Нить вновь натянулась, но резко оборвалась от телефонного звонка.

– Привет, Азочка! Как там мои девочки? Я? Да, один. Сейчас Марта забегала. Да, в своем репертуаре.

Анна тихо встала и бесшумно вышла. Впереди была бессонная ночь. Среди темной листвы не успокаивались обезьяны, продолжая кричать об ее одиночестве.

Она поднялась на крыльцо и замерла у запертой двери. Лола сладко-шоколадно-таинственная где-то гуляла. Анна устало опустилась на низкий продолговатый деревянный столик, стоящий у порога. В его окнах погас свет, отсюда было отчетливо видна исчезающая рябь света за тяжелыми ставнями. Мобильный скользил во влажных ладонях. Она набрала «Алик», но тут же сбросила. Пальцы начали выстукивать другой номер – ее бывшего мужа.

– Мухтар, это я…

– Привет, сейчас Сашку позову. Он только руки помоет, а то весь в гуаши.

– Ладно. А как ты?

– Отлично. Что Индия? Уже разочаровала?

– Почему?

– Тебя же все разочаровывает, когда ты это получаешь.

– Видимо, не все еще получила. Ну, а что ты, расскажи мне…

– Все. Даю Сашку.

– Мама, я дракона нарисовал! Огромного и страшного! Ты когда приедешь?

– Еще чуть-чуть потерпи. Мама вернется и расскажет тебе очень интересную сказку.

– Сейчас расскажи!

– Не могу. Она слишком длинная. Как ты? Вам с папой весело?

– Очень. Папа купил мне новый велосипед.

– Здорово. Я тебя целую.

– Мама, я скучаю.

– Я тоже, мой родной. Скоро вернусь.

Глаза защипало. Не то чтобы слезы. Наверное, от усталости. Анна вновь покопалась в аптечке, нашла круглый тюбик креона и повесила обратно на задвижку шершавый железный замок.

– Держи, Марта.

– Ой, спасибочки. Садись.

– Да-да, присаживайся. – Ден резко вскочил с кресла. – Чай будешь?

– Пожалуй, да.

– Тебе джинджер или масалу?

– Масалу.

– Ок. Я сейчас.

– Денчик, и мне еще плесни кипяточку.

Кутаясь в толстый шерстяной плед, Марта изображала глубокую скорбь на лице.

– Потрогай, какой мягкий. – Анна дотронулась до белого ворса. – Это я в прошлом году в Ганготри купила. Я тогда неподготовленная была, мерзла ужасно. Теперь все с собой: и любимая подушечка, и постельное белье…

– И весы. – Ден поставил перед Анной пластиковый стаканчик, над которым вилась струйка пара, разрезавшая душную ночь.

– Что? – Взрыв смеха сорвался с уголков губ. – Серьезно?

– Ну да. Я на диете. Ладненько, дорогие мои. Пора на боковую.

Марта плотнее укутала себя в плед. Охая и вздыхая, снежный человек удалился.

– Рассказывай, Ден, как ты здесь оказался?

– Где, в Индии?

– Нет, в йоге.

– A-а… Пил много. Так, потихоньку, потихоньку выбрался.

– О чем ты мечтаешь?

– В каком смысле?

– Мечта есть?

– Какой-то глобальной нет.

– Плывешь по течению?

– Можно и так сказать.

– Мне кажется это дико скучным.

– Да нет. Радуюсь тому, что есть.

– А мне всегда нужна была цель, мне необходимо желать, жаждать. Правда, это тяжело, но захватывающе. Ни с чем не сравнимое ощущение, когда вот-вот… и оно твое. Словно прыжок в танце. Я раньше танцевала. Больше ничего не хотела. Только танец. Бешеный поток энергии. Выходишь из темноты в зал, и все смотрят, вкушают… А ты отдаешь и принимаешь одновременно. А потом порвала мышцу.

– А сейчас чем занимаешься?

– Пишу.

– Романы?

– Картины. Недавно была выставка моих работ в галерее «Марс».

– Слушай, здорово. А какой стиль?

– Абстракция. Так не объяснишь, нужно смотреть. Рассказываю о своих чувствах с помощью цвета и полутонов. Большинство людей даже не подозревают, сколько существует оттенков. Они блуждают в темноте. Мой самый главный талант, если вообще есть еще другие, умение видеть. Я воспринимаю это как самый большой подарок судьбы.

– Еще чай? – Ден заглядывает ей в глаза, пытаясь уловить все оттенки меда в свете луны, застрявшей между широкими ветвями. Садится чуть ближе, виновато-неловко улыбается. Все до смешного прозрачно. Комната Вити в нескольких метрах от них, Анне кажется, что она улавливает его дыхание во сне, которое перебивается непрошеными вздохами напротив.

– О! Ты здесь? – Вырывается фигура Володи из подступившей ночи. – Вот! Вот опять! Улыбнись. Мне нравится – бровки домиком.

– Так. Мы принесли фрукт. – Руки Костика протягивают что-то кругло-продолговато-желтоватое, источающее сладкий запах.

– Это что, папайя? – Ден пытается скрыть разочарование от прерванного диалога и совладать с эрекцией.

– Может, папайя. Может, кто еще. Главное, чтобы вкусно. Ань, будешь?

– Нет, спасибо. Я сейчас пойду.

– Оставайся. Поболтаем. – Володя стягивает майку, обнажая бледноватое жилистое подтянутое тело, совсем как у подростка. Анне хочется смотреть на кубики его живота. Володя смущается. Взгляды – пристальнее, слова прилипают к небу. Ден, Костик, Володя… Стрекочут цикады. Нож скользит по сочной мякоти. Все, кроме Анны, берут по куску. Сахарная влага течет по губам и рукам.

– Ладно, спокойной ночи.

Анна встает. Хрупкая фигура, разбудившая фантазии, удаляется. Уже не так сладко, не так смешно, и вообще пора спать.

– Ты с Ромой и Олей была?

– Только с Ромой.

– Как погуляли?

– Отлично, просто отлично. Были в симпатичной кафешке на другом берегу.

– Лола, а Оля – девушка Ромы?

– Нет. Они раньше были вместе, давно расстались, теперь друзья. Оля замужем. Правда… Только это между нами…

– Конечно.

– Оля злится, что я общаюсь с Ромой. Абсурд.

– Наверное, что-то у нее осталось.

– Просто какие-то собственнические чувства. Я в замешательстве. Даже не знаю, как реагировать. Ладно, спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

6
Пуджа

– Теперь шавасана. Тело расслабленно. Не вовлекайтесь в истории, не концентрируйтесь на своих желаниях. Наблюдайте, как уходит напряжение из каждой мышцы, каждого органа.

Анна закрыла глаза, руки в стороны ладонями вверх. Вокруг дыхание: обрывистое, глубокое. Дыхание, вырывающееся из легких вместе с пружиной бесконечного «надо». Сейчас никто никому ничего не должен. Еле уловимый скрип вентилятора убаюкивает, успокаивает, касаясь нежным ветерком лица. Вздрагивают мышцы от недавнего напряжения.

Ришикеш. Лестница к ночной Ганге. Он сидит на ступеньках, уходящих в воду. Она рядом. Порог их нового бытия вместе. А может, просто общая иллюзия. Усталость сквозит в каждой черточке. Морщинки в уголках глаз – резче, губы, высушенные солнцем, – приоткрыты. Лицо тает на фоне реки…

Четыре года. Около того. Прыгает по цветным квадратикам на асфальте, в руках кукла со стеклянными синими глазами. Игрушечные белые волосы щекочут ладошку, сильно пахнет черемуха, осыпая белым водопадом лепестков. Сладкий приторный запах радости, голос мамы: «Пора обедать».

Длинные смуглые ноги. Тонкие щиколотки, подтянутые икры, упругие бедра. Не оторвать взгляд от отражения в узком зеркале дверцы шкафа. Черные замшевые босоножки – в них аккуратные алые ногти.

Лицо без лица. Ком в горле, спазм в груди. «Ты похожа на мою дочь. Сходство поразительное». Захлопнувшаяся дверь машины. Она внутри. Но как? Дорога вьется вверх, стремительно, вглубь ночи, в безлюдную чащу кипарисов, упирающихся в темноту. «Может, выпрыгнуть?» Страшно. Через час: разве знала ты что-нибудь о страхе? Стрелка останавливается на минуте боли. Алтарь. Какое-то срубленное дерево, камни. Веревка на запястьях, на песке мелкий узор юбки, скомканной, сорванной. Руки – цепкие, горячие, всепроникающие, даже там, где сжато до предела. «Пожалуйста, не надо… А как же дочь?» Потом звуки – невнятные, слезы – звонкие. Потом вопль, не способный вырваться сквозь спазм в горле, слезы – застывшие в зрачках. Царапают камни, ногти, чуть подковыривает холодное лезвие, так, до первой крови. Мутный голос нашептывает, напевает. Скрип ширинки. Господи… Господи… Запястья обретают силу, выскальзывают из петли. Тонкие девичьи пальцы нащупывают металлическую рукоятку ножа, лезвие входит в рубашку, в кожу. Не хватает сил. Кувырком, острый гравий. Бежит… Бежит… Не различая дороги. Скорей бы рассвет. Куда же?.. Стерты стопы в кровь. Спускается, не замечая, что ветки в лицо. Останавливается, пытаясь совладать с сердцебиением. Вдруг он, лицо без лица. Пятится назад. Хруст, треск. Нет опоры под окровавленными ногами, летит вниз. Провод кольцом охватывает ноги, тормозит падение. Удар в голову, словно шпагой в висок. Тишина. Небо колышется, тает чернота, растворяется в преддверии первых лучей. Смех. Звонкий, молодой. Вскрик.

– Успокойтесь, – обрывает мужской голос.

Склоняется над ней. Лет двадцать, не больше.

– Как ты? – слегка касается плеча, грязно-красно-царапанного, вызывает прикосновением цепь судорог, проносящихся по телу. – Все хорошо. Слышишь? Все хорошо. Можешь что-нибудь сказать? Чья это рубашка? – На ней лоскутки розовой рубашки, взятой когда-то у друга, прикрывавшей когда-то серебристый топ, ее плечи, ее детство, разбитое вдребезги.

Нет. Она не может. Слова похоронены в ней. Парень забирает у девушки, закрывающей лицо руками, сиреневую шаль. Набрасывает на бедра в паутине порезов. «Все хорошо».

Вдох…

– Медленно осознайте свое тело. Повернитесь на левый бок, согните правое колено. Садитесь. Три раза пропоем «Ом».

– О-о-о-м… – Утробное эхо вокруг и в ней сквозь сукровицу воспоминаний. Анна отгоняет их прочь, но бумерангом они стучат в виски. Витя… Помоги.

– Через пятнадцать минут начнется пуджа. Ничего не ешьте.

Без сил. Переодевается. Нехотя. Желудок полон картинок, которые никак не хочет переварить. На улице – весна в Индии. Весна, о которой она мечтала.

– Что такое?

– Душно. Голова кружится. А батареи можно прикрутить?

– Да тут такие стоят, еще с советских времен, с ними ничего не сделаешь. Здесь сейчас как в Индии весной.

– Тогда ладно. Черт…

– Садись! Ничего-ничего. Ложись, просто резкий скачок давления. Будем аккуратнее.

– Извини.

– Все в порядке.

– Я так хочу в Индию!

– Запрос в космос дан – значит, поедешь. Я тоже очень хочу, чтобы ты поехала – со мной.

Беседка в окружении густых кустарников, облитых розово-карамельными лепестками. В центре – глубокое прямоугольное отверстие для ритуального костра. Подле него сидят брахманы, чуть в стороне Свами в оранжевом и Витя в белом. Анна – за ними. По краям – группа, образующая плотное кольцо.

– Наша пуджа посвящена открытию центра йоги в Москве, но одновременно она будет направлена на силу и оздоровление всех присутствующих, – говорит старший из брахманов. – Мы будем возносить молитвы богам, воздавать жертву в виде благовоний, брошенных в огонь, и масла ги.

Шепот, смешки катятся по губам непосвященных. Анна не может отвести глаз от Вити, от его торжественно сомкнутых у груди ладоней, от лица, знающего, постигающего.

– Может, это, конечно, не совсем к месту. Но у тебя очень красивые пальцы на руках и ногах, – тихо произносит Костик, теребя фотоаппарат. Анна не может сдержать улыбку и досаду. Витя вздрагивает. Банальное не должно прерывать божественное. Начинается пение мантр. Брахманам вторят все присутствующие. После каждой законченной фразы все берут из медных чашей шепотку краснокоричневой смеси благовоний и бросают в костер. С лиц стирается выражение обыденности. Все причастны, все вышли за границу. Покой, легкая грусть, кусочек за кусочком отлетает скорлупа, рождая чистоту. Кожа на ладонях будто покрыта хной, под ногтями цветная пыль. Непроизвольно Анна подносит руки к лицу, вдыхает мед с горчинкой и ванилью. В груди странное чувство, будто открыт, наконец, вход в пещеру, давно заваленный камнями. Легкость. Свет пробивает дорогу к уголкам души. Тепло. И внезапное осознание…

Единственного момента проникновения…

В его профиль.

В его руки.

В его глаза, спрятанные за вздрагивающими веками.

В его добро.

В его спину. За которой она сейчас.

Так было – всегда.

Так есть – теперь.

Так будет…

Позволить себе простить – себя.

Искры взлетают от капель масла, вздымаются обрывки трав. Потом гирлянды, сплетенные из бархатных оранжевых цветов. На его шее. И все бросают лепестки, осыпают его золотым дождем.

«Я думала, приехала избавиться от боли. А оказывается – найти его». Открытие так внезапно, сбивает с ног.

Все закончилось. На лбу красная точка – отметка тилака из сандаловой пасты, символ подчинения божественному. И она подчиняется. «Зачем?» – меркнет, растворяется под натиском всеобъемлющего солнца. Мелькают вспышки, все делятся впечатлениями. Анна замерла. Анна ждет. Теперь, когда она знает, ей необходимо рассказать ему. Может быть, не словами. А легким прикосновением, долгим взглядом. Но его лицо вдруг тревожно, губы плотно сжаты.

– Витя, мы пойдем сейчас в ашрам Биттлз?

– Да, Оля всех поведет. – Замирает ее дыхание. – Я останусь. Иди со всеми.

Пощечина для открытого сердца. На правом запястье красная нить после церемонии. Она защитит, сбережет. Но… Лестница невыносимо длинная. Ступенька за ступенькой – подступает дурнота. Не замечая никого рядом, Анна следует вперед. Они садятся в лодку, переплывают Гангу. «Как с ним пару дней назад…» Она смотрит вглубь, но вода стала безликой, город – мертвым, цель – потерянной. Поднимаются по лестнице, идут по узкой улочке, продираются сквозь навоз, шипение колы и призывные кличи торговцев. Шлепанцы проваливаются в липкую лужу и теперь оставляют неуклюжие коричнево-коровьи-манговые следы.

– Оля… – (не та Оля, которая ревнует Рому, другая – та, что дружит с Азой) – Что-то я плохо себя чувствую, пойду обратно.

– Как же ты одна?.. Может, попьешь водички, зайди, вот там кондиционер…

– Я дойду. Не волнуйся.

Анна ныряет обратно в водоворот шелковых шарфов и гималайских пледов.

– Аня… – догоняет Оля. – Все-таки пойдем с нами!

Участие мягких карих глаз трогает Анну, но разве непонятно, ей сейчас не до Биттлз? В одно мгновенье город умер, лишился волшебства. Осталась только нестерпимая вязкая, душная жара, смыкающая кольцо на ее горле. Прочь, прочь от чужих людей, от приторной улыбки Дена, от заботливой руки Оли, от закатывающихся глаз Лены: «Когда же избавимся от этой „принцессы“?» Бежать. Стоп. Хотя бы дойти, очень медленно, справиться с фиолетово-зеленоватой паутиной, стряхнуть ее с ресниц. Она преодолевает пешком мост над Гангой. Не лежать же здесь одной в ожидании, когда тебя переедет мопед, весело позвякивая игрушечным гудком? Быстрее… Сегодня самый жаркий, самый бессмысленный день.

Заходит в кафе. Прохладно. Клетчатые скатерти. Здесь она была с ним…

– Аня! Иди к нам!

Вот черт! Не спрятаться. Анна садится за столик с Любой и ее тринадцатилетним сыном Борей. Нет, они очень милые… Все очень мило…

– А ты чего со всеми не пошла?

– Пошла. Но не дошла. Очень жарко.

– Да, сегодня особенно жаркий день. Мы тоже решили отделиться, Борька вон совсем раскис.

– Борь, тяжело тебе? Ни Макдоналдса, ни компьютера…

– Угу…

– Бедный ребенок!

Банановый lassi, cheese naan, raita… Разговор ни о чем. Скачут мысли между красных клеточек на скатерти. Потом счет. Потом обжигающий воздух и слабость в коленях.

– Ничего. Мы тебя проводим. Борь, возьми у Ани сумку. Так легче?

– Да, спасибо.

– Воду нужно купить.

И тут он. Рюкзак через плечо. Один.

– Привет, Витя! – восклицает Люба, доставая из кошелька смятую купюру.

– Гуляете? Аня, ты не пошла со всеми?

Молчит.

– Она пошла…

– A-а… Ясно. Жарко. Ты ела что-нибудь?

Молчит.

– Мы только что пообедали в кафешке, которую ты нам показал.

– Сейчас в ашрам?

Молчит.

– Да ты не волнуйся, Витя! Девушка с нами, доставим в целости и сохранности.

– Ладно, пока.

Взгляд в лицо, но Анна отворачивается. Резко идет вперед, преодолевая тошноту. «О-д-и-н…» – стучит в висках. Без нее, в город… Разве ты не знаешь, что он мертвый, когда ты о-д-и-н?

Тело – огромное. Мир – серый. Снова Москва, эта ведьма. Руки и ноги больше не принадлежат ему. Аза с ним, пока еще с ним. Много раз он говорил «спасибо» в пустоту, в небо, за то, что в той аварии выжила его любимая. Аза… Она справилась с героином, с отвращением к мужчинам, со своим темпераментом… Она не могла погибнуть, это очевидно. И все же Витя готов перекреститься, прочесть молитву, слов которой не знает… Потом еще раз затянуться. Дым – облака в твоих легких, поднимающие, растворяющие. Раньше – кайф. Теперь – спасение. Когда тело его, не его, больше ста кг. Опухшая рожа. Одежда максимального из всех возможных размеров трещит по швам. Позвоночник – линия обмана. Всего один жалкий отросток надломан, а кажется, вся жизнь. Теперь все дни – осень. Серо, промозгло, безлико ковыряется в спине игла, в какой-то огромной чужой спине.

– Вить, чего загрустил?

– Да нет. Все ок.

– Знаешь, где я сегодня была?

Настораживается. Он не ревнивый, но все же…

– И где?

– На йоге.

– Чего?

– Здорово. Правда. Тебе надо попробовать.

Искоса ловит свое отражение в мутном зеркале.

– Шутишь?

– Нет. Поэтому и надо.

Аза идет на кухню. Что-то там гремит, что-то собирается вариться, покрывая испариной оконные стекла. В душе всплывает обида. Как в детстве, когда в третьем классе девочка не дала ему свою линейку, и он расплакался… На глазах у всех сполз под парту и заплакал. Слезы, маскирующиеся под дождь, барабанящий по стеклу.

– Витя! Иди обедать.