Текст книги "Заповедный мир Митуричей-Хлебниковых"
Автор книги: Мария Чегодаева
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)
П.Митурич – Н.Пунину. Санталово. Июль. 1922.
«К Вам большая просьба: хотим печатать поэмы Хлебникова. Я собрал их все на дому, но почему-то не положил двух: „Разина“ со знаменем Лобачевского и „Царапины по небу“.
Выписывать из дому долгая история, потому обращаюсь к Вам и прошу немедленно, аккуратно, без ошибок и пропусков переписать и выслать по почте мне.
Приехал опять сюда Лев Бруни. Показывал вашу статью в корректуре от Соломона Абрамовича [141]141
Имеется в виду корректура статьи Н. Пунина «Обзор новых течений в искусстве Петербурга». Вышла в журнале «Русское искусство» (1923, № 1, с. 17–28). С. Абрамович был издателем журнала «Русское искусство».
[Закрыть] . Все очень хорошо, но язвительное замечание относительно меня: о необходимости моего руководства в моих начертаниях со столь самостоятельными проблемами и не рискуете к ним подходить [142]142
По-видимому, речь идет о графических работах, сделанных П. Митуричем в Санталове.
[Закрыть] . <…> Дело с изданием „Досок судьбы“ движется очень медленно – денег нет. Открыли подписку на издание. Попытайтесь сделать это и у себя. Комиссия по изданию Хлебникова существует из следующих лиц.
Председатель П.Митурич.
Идеологическое ядро:
Куфтин
Андриевский
Н. Пунин
Администрация:
П. Исаков
С.Исаков
Н.О.Коган
Л. Аренс [143]143
Куфтин Борис Алексеевич писатель, археолог; Андриевский Александр Николаевич, сценарист; Исаков Петр Константинович, брат С. К. Исакова; Аренс Лев Евгеньевич, поэт, брат жены Н. Н. Пунина Анны Евгеньевны Аренс-Пуниной.
[Закрыть]
Так что все действуйте смело, мы вам очень верим. Задача: донести в сохранности живую пыль почерка Велимира до всеобщего сведения и невозможное делать ВОЗМОЖНЫМ…» [144]144
П. Митурич – Н. Пунину. Июль 1922 г. // В кн.: П. Митурич. Записки сурового реалиста… С. 25.
[Закрыть]
П.В.: «Я продолжал знакомство с трудами Велимира. <…> Списался с родными Велимира, получил живой сердечный отклик от сестры Велимира Веры Хлебниковой. В ней я почувствовал могучую моральную опору в своем одиночестве. В то же время понял трудность ее существования как художницы. Ее положение было подобно положению Велимира и хуже моего, так как она не имела у нас никакой известности. Мы быстро выяснили обоюдную близость в переписке» [145]145
Митурич П. Мое знакомство с Велимиром Хлебниковым // Указ. соч. С. 66.
[Закрыть] .
Первейшей заботой П. Митурича после смерти Хлебникова было издание его трудов и защита его интересов.
П. В. Митурич – Л. Е. Аренсу и Н. Н. Пунину. 30 августа 1922 г. Санталово.
«Вот какое письмо я вынужден написать Маяковскому, чтобы выяснить положение со многими вещами Хлебникова. В личной беседе с Л. Ю. Брик ответа не получено хоть сколько-нибудь удовлетворительного, и думаю, с этим парнем мягкостью ничего не добьешься».
«Открытое письмо художника Петра Митурича Владимиру Маяковскому»:
«Примите мое последнее товарищеское обращение, которое должно положить грань отношений наших, в зависимости от Вашего ответа. Виктор Владимирович неоднократно упоминал мне о ряде своих вещей, которые он отдавал Вам в ожидании очереди на их опубликование и которые не дождались этого и, что еще хуже, – не были возвращены ему.
<…> Предполагая дружескую связь в Ваших отношениях с Велимиром, я не усматривал тут ничего злостного и приписывал такое положение вещей вполне нормальной небрежности московского мещанина со скромной, но „законной“ этикой, свойственной людям такого склада. Причина долгого примирения Хлебникова с такой действительностью мне точно неизвестна, но в „Зангези“ этому положен конец.
Там не упоминается Ваше имя, но даны некоторые черты лица, которые, будучи дополнены заметками Хлебникова из оставшихся после его смерти рукописей, не оставят ни в ком сомнения, что одно из лиц – вы.
Незадолго перед смертью он мне перечислил рукописи, которые должны быть у Вас.
<…> Ваша мысль, высказанная в беседе со мной в присутствии Л. Ю. Брик, что „Хлебников никому не интересен“ и что я его переоцениваю, неосновательна. <…> Правда, он не пользовался такой известностью, как „Маяковский“, но иначе и не могло быть, так как Велимир избегал популяризации. Как в самой работе, так и в житейском обиходе своем, не считаясь с оценкой стадного поклонничества, и если не имел полную аудиторию могущих читать его, то вина тут скорее не автора, а Ваша, на которую и указывает предмет моего письма. <…> Не желая быть более строгим, чем Хлебников, принимая во внимание ваше физическое уродство, указанное Велимиром в „Зангези“, а также другие Ваши нравственные изъяны, в которых Вы также неповинны, я буду просить друзей и всех неравнодушных к работе Велимира не наказывать Вас прежде, чем не убедимся в Вашем упорстве, в желании вредить будетлянскому делу. Вам же предлагается следующее:
1. указать, какие из рукописей Хлебникова у Вас имеются в сохранности, 2. как и поскольку могут быть найдены и возобновлены исчезнувшие, 3. как и в какой мере они были использованы Вами и сообразно с этим рассчитаться за вычетом тех „благодеяний“, какие ему были Вами оказаны…» [146]146
Митурич П. В. Открытое письмо В. Маяковскому // Указ, соч. С. 38–39.
[Закрыть]
Жестокие слова о нравственном и физическом уродстве Маяковского были вызваны заключительными строками «Зангези»:
«Как? Зангези умер!
Мало того, зарезался бритвой.
Какая грустная новость!
Какая печальная весть!
Оставил краткую записку:
„Бритва, на мое горло!“
Широкая железная осока
Перерезала воды его жизни, его уже нет…
Поводом было уничтожение
Рукописей злостными
Негодяями с большим подбородком
И шлепающей и чавкающей парой губ.
Зангези
(входя)
Зангези жив,
Это была неумная шутка» [147]147
Хлебников В. В. Зангези // В кн.: Велимир Хлебников. Творения. С. 504.
[Закрыть] .
Велимир Хлебников. 1920–1922
Поистине мистическое провидение Хлебниковым и собственной смерти, и грядущих «поэтических» самоубийств… [148]148
Конфликт Хлебникова с Маяковским стал (и остается по сей день) предметом многочисленных комментариев и нападок. В кругу Маяковского обвиняли Митурича в том, что он якобы поссорил Хлебникова с Маяковским, хотя факт пропажи рукописей никем не опровергался. В 1998 году в еженедельнике «Русская мысль» в связи с выходом в свет книги П. В. Митурича «Записки сурового реалиста эпохи авангарда» появились тенденциозные и недобросовестные инсинуации не только в адрес Митурича, но и Хлебникова. См.: В. П. Григорьев. Будетлянин. – М., 2000. С. 597–602.
[Закрыть]
Продолжение письма Н. Пунину: «Получил извещение, что „Зангези“ приобретен Госиздатом, и теперь у нас имеется возможность издать „Доски судьбы“. Я собрал материал к ним и посылаю Исакову П. К., чтобы он их пустил в набор, и скоро, можно надеяться, они выйдут.
Боюсь, чтобы Госиздат не замариновал „Зангези“, для чего необходимо что-либо предпринять, то есть кому-либо затребовать известное количество экземпляров.
Если вы наберете, как думали, денег больше 100 миллионов, то присылайте их, я должен поехать скоро в Москву делать „Доски судьбы“, а может быть, и еще кое-что удастся выпустить.
Послал вам „Азбуку неба“, которую приготовил друзьям, не надеясь на то, что скоро удастся ее напечатать. Мне, по всей вероятности, к зиме придется искать службу, ибо есть будет нечего, а также носить. Как полагаете, не мог бы я рассчитывать на мастерскую в Академии и кормит ли она? Вместе с тем мечтается завести будетлянский угол, чтобы можно было бы хорошо поработать.
Я теперь не имею понятия об укладе Академии, но, по всей вероятности, мало отличимо от того, когда я там учился. Принципиально я ее, конечно, не признаю по-прежнему, но, может быть, теперь с этим посчитаются коллеги и допустят сносное существование, к тому же я утратил воинственный пыл и мне бы хотелось не воевать, а просто серьезно, не спеша работать, не обращая ни на кого особенного внимания.
Там ли С. К. Исаков и имеет ли отношение к Академии?
Будетлянские идеи, по существу, неоспоримы, но могут вызывать страшные споры в поисках последовательного и логического подхода к их предложениям, который теперь почти всегда возможен к пройденным.
Напишите по этому поводу, что думаете. От вас давно писем нет. Что писали о Хлебникове? Пришлите. Кланяйтесь вашим женам и чадам от меня и моей сложной половины» [149]149
П. Митурич – Л. Аренсу и Н. Пунину. 30 августа 1922 г. // В кн.: Н. Н. Пунин. Дневники. Письма. С. 153–154.
[Закрыть] .
Получить мастерскую в Академии художеств в Петрограде П. Митуричу не удалось, но в 1923 году он начал преподавать в московском Вхутемасе.
Из воспоминаний Петра Васильевича: «Я никак не мог выбраться из Санталова в Москву, где происходила кое-какая жизнь. Мне пришлось зимовать в Санталове. Это время я употребил на переписку крупных вещей Велимира, которые нужно было показывать в первую очередь и, где возможно, печатать. Оригиналы рукописей решил никому не давать, чтобы сохранить их. <…> По приезде в Москву я опять был принят Исаковыми. Продолжались попытки напечатать „Доски судьбы“. <…> Статьи „Досок судьбы“ не были Велимиром сложены или обозначены в порядке печатания, не было даже указания страниц и нам самим приходилось выяснять их порядок. Очень плохо разбираясь во всем, мы наделали массу грубейших ошибок даже в цифрах и формулах, несмотря на то. что все формулы были нами решены добросовестно. Для нас было ясно, что мы взялись не за свое дело. <…> Но кроме нас не было людей, которые бы с большей охотой и любовью делали бы это дело, и мы его делали как могли.
В Москву приехала Н. О. Коган из Витебска. Она была со мной в приятельских отношениях и вела со мной переписку. Оказалось, что она приехала вскоре после нашего отъезда с Велимиром из Москвы. Она вскоре узнала из Ленинграда о тяжелой болезни Велимира. Общаясь с Городецким, побуждала его к действию на помощь. Городецкий тянул, говоря, что никто не решится ехать в Санталово. Тогда она заявила, что первая поедет при первой материальной возможности. Это заставило С. Городецкого потолкаться где нужно и предпринять сборы. Коган общалась с Исаковыми. И вот общими усилиями исхлопотали место в больнице и некоторые средства на поездку за Велимиром, для чего собралось трое мужчин во главе с Сережей [Исаковым].
Обычно откровенный во всех своих делах со своими друзьями и учениками, я воздержался от рассказов всех подробностей болезни и обстоятельств, связанных с последними днями жизни Велимира. Не говорил об этом по многим причинам. Во-первых, потому, что мне хотелось если рассказать обо всем, то только тем людям, для которых память о Велимире действительно дорога. Такими людьми были родные Велимира. И прежде чем мне пришлось с ними свидеться, я не считал возможным удовлетворять любопытство других, даже и тех, кто уважал Велимира или даже мистически трепетал перед его именем, как та же Н. О. Коган, или даже тем, кто высказывал к Велимиру свое бескорыстное служение.
Но мое молчание косвенно подтверждало в глазах многих мою преступность в отношении Велимира. Даже близкие приятели, до сего времени доверчиво относившиеся ко мне как товарищу или безупречному знакомому, не избегли подозрительности. Так, например, Н. О. Коган, у которой я часто бывал и которая была моим ближайшим „секретарем“ в делах и вопросах искусства, однажды у себя дома учинила мне такой допрос: „Почему вы не привезли Велимира?“ „Не мог“. „Может быть, вы хотели стать первыми единственным и желали смерти Велимира?“ Потом, чтобы легче вызвать признание, добавляет: „Я сужу по себе, я ловила себя на такой мысли в отношении Малевича“. Отвечаю: „Нет, Н.О., таких мыслей у меня не было“. Более чудовищного оскорбления всех моих чувств я не могу представить. Но тут не большая вина Н.О., она человек весьма неустойчивый и в то же время доброжелательный, особенно ко мне. <…> Очень экзальтированное существо, живет исключительно делами искусства и новаторства в нем. Обожает всех носителей новых идей и особенно тех, кто хотел видеть в ней ученика и опору. Самоотверженная в делах агитации. Влюбленная и милейшая в обращении. Но, по существу, искусства не понимавшая и в особенности поэзии и философии.
Правда, к Велимиру у нее было особенное почитание, что и сближало нас с ней. Но в то же время она обожала Малевича и готова была спрыгнуть с балкона, если бы на то была его капризная воля. Так что Малевич ей сам говорил, что когда она поймет истинный смысл его философии, то наверняка отшатнется от него, настолько она противоречит велимировской.
Не только Н.О. заразилась подозрительностью в отношении меня. Очень многие, и особенно после вечера памяти Велимира, который состоялся в Доме писателей [150]150
Митурич П. В. Мое знакомство с Велимиром Хлебниковым // В кн.: П. Митурич. Записки сурового реалиста… С. 66.
[Закрыть] .
На этом вечере выступали „многие приятели и просто живые свидетели лица Велимира. В общем, аудитория и выступления настолько были чужими делу Велимира и личности, что я воздержался от рассказов. Говорить общими фразами и обобщениями тоже не хотелось – это было бы недостойно памяти Велимира.
После закрытия собрания меня кто-то допрашивал, почему я молчал, но тут же сам деликатно подсказал ответ: „Наверно, вам еще очень тяжело говорить о смерти друга?“ „Да, – отвечаю, – это тоже правда“, которую он первый заметил“» [151]151
Указ. соч. С. 68. Видимо, обратился к Митуричу А. Глинка-Волжский – историк литературы, бывший учитель Хлебникова.
[Закрыть] .
«Мы с Н. О. Коган начали работу по изданию стихов Велимира. Вера Владимировна Хлебникова прислала нам свои воспоминания о нем, которые мы помещаем в книжечке стихов. Нужны кое-какие деньги. Леф отказывает нам в получении гонорара за помещение в их журнале поэмы Велимира [Ладомир]. Другого источника средств нет. Решили настоять на своем требовании к Лефу.
Застаем одного Брика. Он нас принимает. Я ему заявляю, что мы издаем маленький сборник стихов Велимира и нам совершенно необходимо получить с них гонорар Велимира на это дело. Сказано это было решительным тоном, не допускавшим возражения, и Брик быстро сдался и сделал соответствующее распоряжение в редакции Лефа.
Деньги были получены, и издание продвинуто. Вскоре вышла книжечка стихов Велимира Хлебникова с обложкой Борисова [152]152
А. Борисов, художник, в 1922 году стал мужем Н. О. Коган. Сделал конструктивистскую обложку к книге В. Хлебникова «Стихи» (М., 1923).
[Закрыть] , с напечатанным в ней „вопросом в пространство“ (где „Перун и Изанаги“, „Есир“, „Каменная баба“, „Семь крылатых“, „13 в воздухе“). Тираж маленький, книжица малозаметная» [153]153
Митурич П. В. Мое знакомство с Велимиром Хлебниковым // В кн.: П. Митурич. Записки сурового реалиста… С. 68.
[Закрыть] .
Непростые взаимоотношения Хлебникова с кругом писателей, казалось, близких ему по своим художественным убеждениям, те обиды и раны, которые ему наносились, непонимание и даже пренебрежение, сквозившие в отношении к нему Крученых, Маяковского, – все это мучительно и остро воспринималось Петром Митуричем, ощущавшим себя – да и бывшим фактически – душеприказчиком Хлебникова.
«Меня часто посещал поэт Аренс. Вороватый забулдыга, бездомный и полупьяный, он являлся к нам под наплывом жажды излияний, считая свою судьбу родственной с Велимиром. <…> И вот однажды он, отклонив тему беседы о Велимире, противопоставил ему Пушкина: „Помните, например, это…“ – и начинает декламировать монолог Сальери. Действительно, прекрасная, лучшая вещь Пушкина по своему философскому содержанию. Мы теперь являемся свидетелями великой социальной драмы, в точности соответствующей этой драме Пушкина. В этой драме не так просто разворачивается сюжет, не так просты и откровенно коварны типы Сальери. Не так невинно прост и слеп в этой борьбе тип Моцарта, но борьба в этой драме также завершается гибелью.
Борьба эта между старым и новым мироощущением, миропониманием в тесном смысле современного искусства и поэзии. А так как вершиною нового понимания и чувства мира был Велимир, то вокруг него и происходила эта борьба.
Велимир не верил ни в свой, ни в чей другой гений. „Сядь рядом, побеседуй со мной, ты увидишь, что я такой же земной и простой, как и ты“, – писал он. Но драму Сальери и Моцарта он сам переживал в лице последнего. „Я жизнь пил из чаши Моцарта“. – пишет он в одном месте. „Я окружен сотнею Сальери“, – пишет он в другом месте» [154]154
Указ. соч. С. 69.
[Закрыть] .
Как и многие близкие к Хлебникову люди, Митурич воспринимал его смерть чем-то закономерным, предрешенным. Случайная болезнь, следствие тропической малярии, подхваченной на Востоке, приобрела воистину мистический характер.
«Если он сказал: „Бритва, на мое горло!“ [155]155
Хлебников В. В. Зангези // В кн.: Велимир Хлебников. Творения. С. 504.
[Закрыть] – то за словом действие было очень близко, так как у Велимира слова и поступки не расходились» [156]156
Митурич П. В. Мое знакомство с Велимиром Хлебниковым // В кн.: П. Митурич. Записки сурового реалиста… С. 69.
[Закрыть] .
Смерть Велимира Хлебникова, всего тридцати семи лет, в июне 1922 года, ощущалась, как и смерть Блока почти за год перед тем, в августе 1921-го, не просто результатом голода, тяжелой болезни, истощения сил. В ней было нечто символическое, предопределенное – финал целой эпохи, великого сгустка чувств, художественных исканий, прорывов в будущее. Конец «футуризма», имажинизма, «будетлянства»… Конец всех иллюзий и утопий революции.
Но Митурич свято верил в реальность свершений, предсказанных Хлебниковым.
«Если он обещал что-либо, то точно выполнял, если он указывал на что-либо, то указание было верным и можно было по нему действовать.
Я бы хотел знать, кто из знавших Велимира близко, сказал бы, что это не так?
Вот почему ценно каждое его слово. Оно непременно и действенно. „То, что мы сделали пухом дыхания, я призываю вас сделать железом“, – пишет он. „Когда-нибудь Большой Медведицы сойдет с полей ее пехота. Теперь лениво время цедится и даже думать неохота“ [157]157
Хлебников В. В. Ночь в окопе // В кн.: Велимир Хлебников. Творения. С. 272.
[Закрыть] . Пехота будетлянская – с русских северных полей, расположенных под широтой Большой Медведицы…» [158]158
Митурич П. Мое знакомство с Велимиром Хлебниковым // В кн.: П. Митурич. Записки сурового реалиста… С. 69.
[Закрыть]
Мне кажется, что Петр Митурич не мог до конца осознать, принять смерть Велимира. Он искал его живые черты, отзвуки его личности в Вере – близость с ней явилась как бы продолжением близости с Велимиром. «Наша совместная жизнь с ней является отголоском жизни Велимира. Мы непрестанно обращались к памяти и творчеству Велимира. Он продолжал быть для нас звездой руководства» [159]159
Указ. соч. С. 70.
[Закрыть] .
Вера многими своими человеческими чертами напоминала брата. «Но самое главное в том, что она от исканий высот духа и его совершенства пришла к конкретному могуществу над природой на той же основе развития нового чувства мира, чувства непрерывности его строения» [160]160
Указ. соч. С. 70.
[Закрыть] – в этих словах ключ к пониманию и творчества самого Петра Митурича, и его восприятия творчества Веры Хлебниковой.
Вся их последующая жизнь в искусстве представлялась ему как служение Хлебникову, как осуществление его заветов.
П. Митурич – Екатерине Николаевне Хлебниковой. 11 сентября 1922.
«…Получили ли Вы его последнюю книгу „Зангези“, которая вышла во время его последних дней? Госиздат заплатил в типографию расход за нее, и мы имеем возможность продолжить печатание „Досок судьбы“. <…> Мне случилось только перед смертью его близко знать, до этого шесть-семь лет тому назад я его видел, но какая-то робость сковывала мне язык, и я не мог говорить с ним. И он был молчалив.
Потом война меня трепала по фронтам. Его же эти трудные годы совершенно доконали…» [161]161
П. Митурич – Е. Хлебниковой. 11 сентября 1922 г. //Указ, соч. С. 26.
[Закрыть]
П. Митурич – В. Хлебниковой. Москва, 30 сентября 1922 года.
«Вера Владимировна!
Получил сегодня наконец весть. Пахнуло живым Виктором Владимировичем. Я люблю Вас всю до мизинца. Как грустно так долго не встретиться. Я продаю в издательство „Круг“ поэмы Велимира. На эти деньги мы должны издать „Законы“ Велимира, к которым все издательства относятся пренебрежительно. И вообще преодолевать препятствия.
Я пришлю Вам денег к весне, и Вы приедете ко мне в Москву. Будьте здоровы, привет Екатерине Николаевне» [162]162
П. Митурич – В. Хлебниковой. 30 сентября 1922 г. // Указ, соч. С. 27.
[Закрыть] .
П. В. Митурич – Н. Н. Пунину. 5 июня 1923 г. Москва.
«Николай Николаевич.
Я в Москве с выводком, Санталово покинули. Не знаю, удастся ли привиться в Москве.
Видел „Русское искусство“. Когда же не будет русского? А Земного Шара? Пора забыть „Аполлон“. Я завидую Филонову, что он не попал в „Русское искусство“ (под Ваш обзор). [Речь идет о статье Н. Н. Пунина „Обзор новых течений в искусстве Петербурга“, – „Русское искусство“, 1923, № 1.)
Будьте здоровы, привет всем. Рад, что ставите „Зангези“. Удастся ли? Тут уже супремания не нужна.
Ваш П. Митурич.
С изданием плохо, не печатают. Поднимите этот вопрос.
Необходимо, чтобы выставленные работы занимали по возможности меньше места (особенно графика). Расположить без просветов в неопределенном и негеометрическом порядке. Кубики (азбука) – тоже. Ставить один на другие в свободных комбинациях против света (без бокового).
Фотографии можно расположить в геометрическом порядке. Живописная азбука – это искание чисто живописных элементов, не связанных ни с какими профессиональными ухищрениями и химическими эффектами и так называемыми секретными способами промышленной обработки материалов. П. Митурич» [163]163
П. Митурич – Н. Пунину // Указ. соч. С. 183–184.
[Закрыть] .
Пожелания относились к устройству выставки произведений П. В. Митурича в Музее художественной культуры, посвященной годовщине со дня смерти В. Хлебникова.
Это была первая персональная выставка П. Митурича. Открылась она в 1923 году в Москве, в Музее живописной культуры; организована была Ниной Осиповной Коган, работавшей в Музее после переезда из Витебска. Затем выставка была перевезена в Петроград и открылась в Музее художественной культуры в годовщину смерти Хлебникова 28 июня 1923 года.
«В Петербург из Москвы прибыла выставка работ художника П. Митурича, – писал Н. Пунин. – Вещи, собранные на этой выставке, так или иначе связаны с памятью Велимира Хлебникова; преимущественно это работы, сделанные художником к произведениям Хлебникова (к „Зангези“ – звездная азбука), затем имеются несколько рисунков-портретов: Хлебников накануне смерти, Хлебников – мертвый… Все работы, собранные им на этой выставке, имеют первостепенное художественное значение, в особенности остроумная азбука-кубики, укрепляющая новое „графическое“ сознание в плане художественной культуры… П. Митурич, как известно, прекрасный рисовальщик – мастер сдержанный, тонкий и изобретательный» [164]164
Пунин Н. Н. Выставка памяти Хлебникова // Жизнь искусства, 1923, № 26. С. 14.
[Закрыть] .
Николай Лапшин. «Хлебников – Митурич».
«Небольшая выставка работ художника Митурича, посвященных Хлебникову, – рисунки тушью, книжка „Разин“, ряд фотографий „пространственной“ живописи и два портрета Велимира Хлебникова – значительна как ввод в особое понимание мира, как результат работы над органическими началами искусства. Один поэт, другой художник, оба родственные по глубине духа, открывают реальность мира под слоем суетных и изменчивых представлений. Не новое, не интересное изобретение, не стремление создать нечто не бывшее до сего – их цель; у обоих внутренняя нужда, прежде чем учить, самим, по совести, научиться у жизни ее формам, скрытым потому, что взгляд художника скользит, ища впечатлений, слух поэта притуплен обыденными словами и логика мысли современного человека убивает полноту жизни в целом. <…> Хлебников удалился – умер, умер от истощения и голода, оставил свое дело незавершенным, но путь – показал, „озарил“ тех, кто мучился в бездорожье и смутно чувствовал какую-то другую правду, чем та, которой мы живем сейчас.
Над этой же правдой бытия работает Митурич, продолжая в другом искусстве – в зрительном, дело Хлебникова. В порывистом потоке живописи к „новому“, в искании „современного и нужного“ в искусстве, в попытках и достижениях искусства, он занимает особое место. Митурич идет своим, особым путем, несоблазненный ни успехами французского кубизма, ни „раскатами“ итальянского футуризма, ни вообще интересным и новым; – все эти течения не прошли для него мимо, но основная, внутренняя его необходимость поглотила все эти „откровения“.
Его рисунки и живопись полны проникновения в природу, в бытие; здесь, даже по внешности, нет обычных обобщений по форме, нет схематизации и очень обычной для „городского“ искусства – геометризации. Все сделано очень просто, но в каждом штрихе чувствуется пережитое ощущение природной формы, ее ритма. Несмотря на кажущуюся импрессионистичность, его рисунки таят в себе результат глубокого созерцания природы, ее элементов и их взаимоотношений, не как технических конструкций, а как развитие организма, его рост и формообразование. Прозревая природу, он ищет ее начала, элементы форм пространственных – ее „семена“, из которых все произрастает – человек и его творчество. В этом он сходится совершенно с Хлебниковым, так же напряженно, как Хлебников, ощущая время и работая над его „устроением“, – Митурич работает над пространством. <…> Он выводит плоскостной рисунок из его плоского состояния и „взвешивает“ его в пространстве. <…>
Выставка работ Митурича, бывшая в Московском Музее Художественной Культуры, сейчас открылась, в день годовщины смерти Хлебникова, в Музее Художественной Культуры в Петрограде (пл. Воровского, 9. Б. Исакиевская), где она явилась ядром выставки памяти Хлебникова, вокруг которого предположено собрать все, что относится к творчеству и жизни Велимира Хлебникова, как недавняя постановка его поэмы „Зангези“, исполненная в Музее Х<удожественной> К<ультуры> – художником-конструктором В. Татлиным, эскиз худ<ожника> Л. Бруни к постановке „Ошибка Смерти“ и по возможности все его напечатанные вещи. На выставке предполагается целый ряд выступлений, посвященных воспоминаниям о нем, докладам о его деятельности и творчестве и чтение его произведений» [165]165
Н. Лапшин. Хлебников – Митурич // Русское искусство, 1923, № 2–3. Цит. по: П. Митурич. Записки сурового реалиста… С. 35–37.
[Закрыть] .
Прикасаясь к творчеству Петра Васильевича Митурича, неизбежно сталкиваешься с неразрешимым, на первый взгляд, противоречием.
С одной стороны, его Бог – Хлебников – творец новых форм, не имеющих аналогий в реальном мире, ломающий все земные измерения, создающий свою пространственную гармонию.
С другой стороны, его Бог – натура; его художественная «установка» – непрестанное, ни на минуту не прекращающееся постижение реальных форм природы. Беспощадно требовательное к себе изучение натуры, не допускающее не только фальши, но и малейших компромиссов.
Было ли противоречие между «хлебниковскими» вещами Петра Митурича и его рисованием с натуры? Не сомневаюсь, он сам был бы глубоко оскорблен и возмущен, если бы кто-нибудь вздумал противопоставлять их друг другу.
Хлебников не отторгал его от реальности – Хлебников приобщал его к реальности – художественнойреальности; проникновению в тайны природы, в «гармонию сфер». Подобно Хлебникову, Митурич в каждом своем штрихе, каждом мазке стремился передать «звуки бытия», достигнуть того высшего реализма и непосредственности, рядом с которыми даже талантливые художественные выдумки и эксперименты оказываются схематичными и нереальными.
Петр Васильевич сам признавался, что с трудом разбирается в цифрах и формулах «Досок судьбы» – этого научно-философского открытия [166]166
Ныне оно является предметом исследования структурной лингвистики.
[Закрыть] Хлебникова; что «взялся не за свое дело». Он не мог стать научным исследователем законов времени, открытых Хлебниковым, истолкователем его философских взглядов. Он был и оставался художником – «верующим», принимающим и ощущающим мировосприятие Хлебникова интуитивно, как своего рода «религию» – «откровение», возвестившее мировой порядок, высшие закономерности, пронизывающие все сущее на Земле.
ЕДИНАЯ КНИГА
Я видел, что черные Веды,
Коран и Евангелие,
И в шелковых досках
Книги монголов
Из праха степей,
Из кизяка благовонного,
Как это делают
Калмычки зарей,
Сложили костер
И сами легли на него —
Белые вдовы в облако дыма скрывались,
Чтобы ускорить приход
Книги единой,
Чьи страницы – большие моря,
Что трепещут крылами бабочки синей,
А шелковинка – закладка.
Где остановился взором читатель —
Реки великие синим потоком…
Отзвуки «Единой книги» запечатлелись в эпизоде из воспоминаний Митурича: «Настало пасхальное время. У Исаковых оживление. Достали творог и сооружается творожная пасха. Я сделал для нее форму четырехгранной пирамиды, на каждой стороне которой вытеснены эмблемы вер: христианский крест, буддийский – след Будды, магометанский – серп месяца и будетлянский – ветви двоек и троек. Было вино – всем по маленькой рюмочке – и пирог. Стараниями Анны Осиповны [Исаковой] Велимир сидит в чистом белье по обыкновению с поднятым воротником пиджака, <…> идет мирная праздничная при солнечном дне за большим столом со скатертью еда. <…> Хороший был день в это ненастное время. Ах, если бы побольше таких деньков было в то время и все было бы иначе.
Я принес Велимиру ветку вербы, которая появилась на улицах города. Он же привязал перо к ветке вербы и написал статью „Перо на ветке вербы“, черновик которой напечатан в собрании сочинений. Беловик тоже имеется, но я пока воздержался его показывать, так как надо еще заслужить, чтобы получить ту награду, к которой я был представлен Велимиром» [168]168
Митурич П. Мое знакомство с Велимиром Хлебниковым // В кн.: П. Митурич. Записки сурового реалиста… С. 54.
[Закрыть] . Статья Хлебникова «Ветка вербы» – один из последних его текстов, датированная 3 апреля 1922 года, заканчивалась словами: «Но самое крупное светило на небе событий, взошедшее за это время, это „вера 4-ех измерений“, изваяние из сыра работы Митурича» [169]169
Указ. соч. Примечание 127. С. 174.
[Закрыть] .
Митурич воспринимал «будетлянство» как религию или, скорее, как замену всех бывших религий, их слияние, «читал» «единую книгу мироздания» и верил, как и Хлебников, что все ее страницы доступны для прочтения и нужно только всмотреться, вдуматься в «текст», понять его сокровенный смысл и порядок.
Для него, для его «философии искусства» важнейшим было рассуждение Хлебникова (применительно к Митуричу его следовало бы назвать «откровением») – о пяти чувствах:
«(О пяти и более чувствах). Пять ликов, их пять, но мало. Отчего не: одно оно, но велико?
Узор точек, когда ты заполнишь белеющие пространства, когда населишь пустующие пустыри? Есть некоторое много, неопределенно протяженное многообразие, непрерывно изменяющееся, которое по отношению к нашим пяти чувствам находится в том положении, в каком двупротяженное непрерывное пространство находится по отношению к треугольнику, кругу, разрезу яйца, прямоугольнику.
То есть как треугольник, круг, восьмиугольник суть части плоскости, так и наши слуховые, зрительные, вкусовые, обонятельные ощущения суть части, случайные обмолвки этого одного великого, протяженного многообразия.
Оно подняло львиную голову и смотрит на нас, но уста его сомкнуты.
П. Митурич. Графика к стихам В. Хлебникова, 1919–1920
Далее, точно так, как непрерывным изменением круга можно получить треугольник, а треугольник непрерывно превратить в восьмиугольник, как из шара в трехпротяженном пространстве можно непрерывным изменением получить яйцо, яблоко, рог, бочонок, точно так же есть некоторые величины, независимые переменные, с изменением которых ощущения разных рядов – например, слуховое и зрительное или обонятельное – переходят одно в другое.
Так, есть величины, с изменением которых синий цвет василька (я беру чистое ощущение), непрерывно изменяясь, проходя через неведомые нам, людям, области разрыва, превратится в звук кукования кукушки или в плач ребенка, станет им.
При этом, непрерывно изменяясь, он образует некоторое одно протяженное многообразие, все точки которого, кроме близких к первой и последней, будут относиться к области неведомых ощущений, они будут как бы из другого мира.
Осветило ли хоть раз ум смертного такое многообразие, сверкнув, как молния соединяет надувшихся тучи, соединив два ряда переживаний в воспаленном сознании больного мозга?
П. Митурич. К поэзии В. Хлебникова, 1922–1924
Может быть, в предсмертный миг, когда все торопится, все в паническом страхе спасается бегством, спешит, прыгает через перегородки, не надеясь спасти целого, совокупности многих личных жизней, но заботясь только о своей, когда в голове человека происходит то же, что происходит в городе, заливаемом голодными волнами жидкого, расплавленного камня, может быть, в этот предсмертный миг в голове всякого с страшной быстротой происходит такое заполнение разрывов и рвов, нарушение форм и установленных границ. А может, в сознании всякого с той же страшной быстротой ощущение порядка А переходит в ощущение порядка В, и только тогда, став В, ощущение теряет свою скорость и становится уловимым, как мы улавливаем спицы колеса лишь тогда, когда скорость его кручения становится менее некоторого предела. Самые же скорости пробегания ощущениями этого неведомого пространства подобраны так, чтобы с наибольшей медлительностью протекали те ощущения, которые наиболее связаны положительно или отрицательно с безопасностью всего существа. И таким образом были бы рассматриваемы с наибольшими подробностями и оттенками. Те же ощущения, которые наименее связаны с вопросами существования, те протекают с быстротой, не позволяющей останавливаться на них сознанию. 24 ноября 1904» [170]170
Хлебников В. Пусть на могильной плите прочтут… // Велимир Хлебников. Творения. С. 577–578
[Закрыть] .
