Текст книги "Жребий брошен"

Автор книги: Мария Быкова

Соавторы: Лариса Телятникова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Мария Быкова, Лариса Телятникова
ЖРЕБИЙ БРОШЕН

ГЛАВА ПЕРВАЯ,

в которой весна окончательно одерживает верх над здравым смыслом. На крышах дерутся коты, в подворотнях летают ведьмы, юные же поэты устраивают стихоплетные конкурсы. А пропасть между расами, оказывается, не столь уж и широка…

Весна в этом году была какая-то непонятная. То и дело ударяли холода; тогда небеса разверзались, и оттуда сыпало самым настоящим зимним снегом, таким белым и пушистым, что я даже засомневалась, а настоящий ли он. Только-только все осознавали, что весна нынче выдалась поздняя, и Полин со вздохом вытаскивала из шкафчика новенькую шубку, как погода решала, что пора уже и меняться. Снегопад прекращался, серые тучи расползались по дальним странам, и на смену им являлся пронзительно-синий небосвод. Оттуда исправно наяривало солнце, мигом растоплявшее все свежевыпавшие осадки. С крыш текло, с веток вопило – птицы, как сговорившись, каждое погожее утро устраивали под нашими окнами маленькие показательные концерты. Полин, ругаясь, запихивала шубку обратно и вытаскивала на свет божий коротенький плащик.

Я в такие минуты меланхолично покусывала кончик пера. Плащ у меня был один, сапоги тоже, так что смена погоды практически не отражалась на моем гардеробе. Зато на самочувствии – совсем наоборот: из-за всей этой климатической мешанины во время очередных похолоданий на мостовых намерзал тонкий слой льда. Тонкий-то тонкий, зато скользил он так, что я уже практически выучилась летать. Коленки были все в синяках, локти тоже. Каблук на левом сапоге как-то подозрительно пошатывался, а до сапожника, знаете ли, еще надо было дойти.

Так что в этот момент я сидела на кровати, подобрав под себя правую ногу и задумчиво покачивая левой. Повинуясь ее движениям, под потолком так же задумчиво покачивался малый боевой пульсар. Пострадавший сапог я держала на коленях, пытаясь сообразить, что выйдет дешевле: купить наконец новую пару (благо деньги еще остались) или попытаться реанимировать эту, попутно воскресив в памяти парочку заклинаний из первого семестра?

Элементаль, боязливо наблюдавшая за пульсаром, утверждала, что стоит рискнуть. «Удача любит смелых! – вещала она, поудобнее устроившись в двери. – А иначе какого мрыса она вышла за самого Громовержца?!»

Правда, что именно называлось здесь благородным риском – поход к сапожнику или же применение заклинаний, – флуктуация предусмотрительно не поясняла.

Решив, что деньги надо экономить, я щелчком подозвала к себе конспекты. Так, это у нас алхимия, это бестиология… о, а вот и общая магия, первый семестр! Ну-ка где здесь заклинания на восстановление целостности?..

Полин, сидевшая на своей кровати, громко и прерывисто вздохнула. Я даже не повернула головы: такие вздохи давно уже сделались привычным делом, ведь последние две недели алхимичка читала исключительно эльфийские любовные романы. Надо сказать, что эльфы все делают качественно. Даже любовные романы, дело откровенно гиблое, у них получаются на удивление хорошо.

– Ты пульсарчик-то убери, хозяйка, – посоветовала элементаль, наблюдая, как я заворачиваю пальцы в еще не до конца привычные фигуры. – Он же с тебя энергию сосет…

– Ничего, всю не высосет. – Я досадливо мотнула головой, отбрасывая со лба выбившуюся прядь. Руки были заняты, прядь упорно возвращалась на прежнее место. – Это домашнее задание по боевой магии. Меня Рихтер в понедельник, если что, закопает…

Со стороны соседкиной кровати донесся очередной страдальческий вздох. Не выдержав, я скосила на нее глаза – как ни странно, Полин не читала, а писала, сосредоточенно выводя буквы на пергаментном листе.

Помимо букв, я разглядела там три виньетки и четыре розочки.

– Это там у тебя что? – поинтересовалась я, верно истолковав адресную направленность вздохов. Полин хотелось общения, хотя бы в моем лице. – Любовное послание, что ли?

– Ой, да если бы! – По тому, с какой готовностью алхимичка подняла голову, я поняла, что не ошиблась. – Это… ну… ну как тебе сказать…

Я заинтересовалась. Прием, конечно, был старый, но, чтобы возбудить во мне любопытство, новых и не нужно. Оно и так еле-еле дремлет; словом, «не щекочите спящего дракона», как выражается образованный Келлайн.

– Ну «как», «как»? Как есть, так и скажи!

– Стихи, – с нажимом сказала Полин, дорисовывая розочке еще один лепесток. Подумала и добавила: – Вот.

– А-а, мрыс дерр гаст! – Я отдернула руку, на которую прилетело зеленой искрой, и, помахивая обожженной конечностью, удивленно воззрилась на соседку. – Что, правда? Стихи? Как у Лариссы-Чайки?

– Ну до Лариссы-то мне далеко… – засмущалась Полин.

– Прочитай.

Алхимичка переполошилась и спрятала листочек под подушку.

– Ни за что! – решительно возвестила она. – Никогда! Ни при каких обстоятельствах!

– А что так? – поразилась я. – Сильно плохо?

Похоже, этого мне спрашивать не стоило. Полин засопела как голодный дракон, медленно наливаясь малиновым цветом.

– Ясненько, – быстро сказала я, выставляя руки в защитном жесте. – Стихи хорошие. Стихи очень хорошие. Стихи просто замечательные. Просто ты…

– Просто я стесняюсь их читать!

– А-а, ну тогда понятно… – глубокомысленно протянула я. – А как тогда ты мне их покажешь?

Возможно, вопрос был и нелогичен – о том, что Полин хочет мне их показать, до сих пор даже не шло и речи! – но я ударила наугад, и, кажется, не промахнулась. Алхимичка зарделась, застенчиво теребя оборочку на подушке.

– Н-ну… ну даже и не знаю…

– Пока подумай, хорошо? – Я пролистнула несколько страниц, ища пояснения к использованному заклинанию. Помнится, по-правильному искр там быть не должно… та-ак, а вот и схемка…

Разумеется, не должно! И откуда у меня та искра только выскочила?

Не отводя глаз от рисунка, я вновь сложила пальцы в знаки и придирчиво сравнила получившееся с нарисованным. Прижала мизинцы плотнее. Оттопырила безымянные, придирчиво пытаясь добиться максимальной близости к идеалу.

– Хозяйка, хозяйка! – встревоженно забормотала элементаль. – У тебя ж щас руки отвалятся!

– Обратно приделаю! – сквозь зубы пообещала я.

Й-есть!!! Из кончиков пальцев плеснуло Силой, я почти увидела, как проходит сквозь пространство эта незримая волна… а в следующий момент дырки на обеих подошвах будто стерло ластиком. Получилось!

– Что, живые теперь сапоги? – Полин любопытно вытянула шею, ленясь вставать со своей кровати.

Я пожала плечами, любуясь содеянным. Неожиданно алхимичка подскочила на кровати:

– Слушай, Яльга, я поняла! Ты действительно хочешь послушать мои стихи?

Я кивнула, любовно поглаживая подошву.

– Тогда слушай сюда! Послезавтра, в воскресенье, у меня будет поэтический турнир. В главном литературном музее Межинграда. Если хочешь, пошли со мной! Стихи читать буду, дипломы там получать… ну и не я одна, разумеется! А в жюри там будут настоящие поэты, представляешь?

– И Ларисса-Чайка? – придирчиво уточнила я.

Полин хлопнула ладонью по подушке.

– Да далась тебе эта Чайка!.. Ты что, только ее одну и читала?

– Да, – честно сказала я.

Алхимичка воззрилась на меня, пораженная такой вопиющей безграмотностью.

– Да как… да ты… да вот есть одна поэтесса, наша современница, ее весь Межинград читает!.. Да хоть бы в библиотеке спросила, ты же с мэтром Зираком на короткой ноге!.. Да как ты вообще…

– Молча, – мрачно сказала я. Только что мне вздумалось проверить подошвы на ощупь – я запихнула руку вовнутрь сапога и чуть ткнула подметку пальцем. Теперь я с тоской смотрела на дырку, возникшую аккурат на тыкнутом месте.

– Реанимации не поддается, – сочувственно отметила элементаль.

Воскресенье выдалось на редкость погожим – теплое и солнечное, даже из окна смотреть приятно. Я ни секунды не пожалела, что согласилась идти куда-то с Полин – куда конкретно, я не знала, зато знала литературно подкованная соседка. Мы договорились встретиться с ней на площади в десять часов, после чего Полин улетучилась в город, а я с чувством выполненного долга рухнула лицом в подушку.

Проснулась от того, что элементаль осторожно тыкала меня холодным пальцем в щеку.

– Хозяйка-а, – шепотом сообщила она, когда я разлепила глаза, – полдесятого уже… вставать надо…

Я пробормотала что-то благодарное и на ощупь ухватила штаны.

Из Академии я вышла через пять минут – умение одеваться в рекордно короткие сроки вырабатывается у любого студента после первого же утреннего опоздания к Рихтеру или Шэнди Дэнн. Конечно, мне стоило проснуться немножко раньше – это я поняла, как только вышла за ворота и увидела широкий, воистину весенний разлив, начинавшийся от самого порога.

Дорогу откровенно развезло.

День, как я уже сказала, выдался солнечный, так что мостовую (там, где она еще была) сплошь покрывала смесь воды, льда, грязи и жидкого снега. Уже через минуту мелодично захлюпали сапоги – в каждом из них поселилось по маленькому озерцу. Штанины надежно вымокли сантиметров на пять выше уровня подрубки. Я шла, мрачно щурясь от слепящего солнца, и насвистывала под нос нечто крайне немузыкальное.

Нога соскользнула, по щиколотку погружаясь в холодную грязную воду. Буль-буль! – радостно откликнулся сапог. Я едва сдержалась, чтобы не добавить к этому еще парочку высказываний. Вытащила ногу, помотала ею в воздухе. Мрыс поймешь, то ли течет с подошвы, то ли вытекает изнутри, через многочисленные дырки.

Надо было все-таки купить новые сапоги. Ну и что, что вчера было лень идти по лавкам? Зато сейчас бы не стояла на одной ноге, как контуженый аист!

Проведя минимальные осушительные процедуры, я посмотрела вперед.

Мр-рыс дерр гаст! Дальше мостовая и вовсе кончалась, возобновляясь только через полтора десятка метров. Отсюда дотуда была перекинута узенькая доска, призванная выполнять необходимую человечеству функцию моста. Увы мне, по дощечке уже прошлись, и не один раз, основательно втоптав ее в грязь. Наружу торчали только концы, серединка же была погребена где-то под рыхлой глиной.

А-а, мр-рыс эт веллер келленгарм! Время поджимало, в обход идти было поздно; мокрая глина жирно отсвечивала на солнце, запах же намекал, что грязью естественного происхождения дело тут не ограничилось. Чего-то сюда еще вылили, и это самое «что-то» было довольно вонючее.

А в закрытое окно на втором этаже упиралась длинная ручка новехонькой метлы.

Несколько секунд я колебалась. За кражу личного имущества, помнится, полагалась немалая статья, да и за возмущение общественного спокойствия – тоже. Но я была магичка, а к магам стража обычно предпочитала не соваться, предоставляя КОВЕНу самому решать все чародейные проблемы.

А, мрыс с ним!.. Рихтера рядом покамест не наблюдается, а прочие мне все равно ничего не сделают. Ну а если мне уж вовсе повезет, никто меня и не заметит.

Я щелкнула пальцами, выплетая Призывающее заклятие. Малость заколебалась, вставляя Имя призываемого предмета; беда была в том, что я не знала, как на гааарде называется метла. Для верности я перечислила названия пресловутого инструмента на трех человеческих языках и одном эльфийском диалекте.

Получилось!.. Метла дернулась, тяжело ударяясь ручкой о раму. Взлетела, чуть покачиваясь из стороны в сторону, перевернулась и нацелилась прутиками на запертое окно.

Совсем забыла! Я с силой развела ладони, и окно немедленно распахнулось. Метла с тяжеловесной грацией вылетела наружу. Покрутившись в воздухе, она определилась с направлением и нырнула в красивое пике.

Мои пальцы плотно сжались на древке. Толстое, прочное, хорошо обтесанное… эта метла с каждым мигом вызывала у меня все более теплые чувства. Подумав, что, кажется, начинаю понимать лубочных ведьм, я решительно перекинула ногу через древко.

– Девка, ты чего ж творишь? – Из окна высунулась растрепанная тетка неопределенного возраста. В руках у нее был горшок, распространявший в воздух удушающие миазмы, так что я поторопилась отпрыгнуть подальше. С летучей метлой, зажатой между коленями, прыжок вышел неожиданно длинный и грациозный. – Ох ты, люди добрые, вы ж тока посмотрите, чаво деется! Среди бела дня метлу уводят, да ишшо и новехоньку!

– Я верну, честное слово! – пламенно пообещала я, с силой отталкиваясь от земли. Метла рванула вверх, я вцепилась в ручку; ноги мигом поняли, в каком конкретно месте были неправы пресловутые лубочные ведьмы. Метла – это вам все-таки не лошадь. Лошадь, знаете ли, немножко шире. Я толчками взмывала вверх, бормоча ругательства и изо всех сил сжимая ноги.

Тетка выронила горшок – судя по звучному воплю, посылка мигом нашла себе адресата. Еще бы, такое зрелище не всякий день увидишь: бледная ведьма верхом на метле, рыжие патлы рвутся по ветру, зеленые глазища сверкают, як у мракобеса. Только черного кота и не хватает.

Я покружила над домами, приноравливаясь к метле. Потом пригнулась и рванула вперед, к условленному с Полин месту.

За десять минут полета я узнала о таком методе левитации множество всего интересного. Узнала, во-первых, что сидеть на метле удобнее все-таки по-женски – перекинув обе ноги по одну сторону от древка. Почему? А вы поэкспериментируйте сами. Во-вторых, я выяснила, что наверху достаточно холодно, по крайности холоднее, чем на земле. В-третьих, теперь мне было ведомо, что к зрелищу «рыжая ведьма верхом на необъезженной метле» равнодушным останется разве только слепоглухонемой.

Да, и еще: метлы все-таки следует объезжать.

Алхимичку я заметила сразу. Сверху, метров с тридцати – сорока над землей, отлично просматривалась вся площадь, все еще по-утреннему пустая. Девица же, закутанная в теплый плащ, в розовой шапочке, с розовым пушистым шарфиком и цветной сумкой, представляла собой прямо-таки овеществленную мечту снайпера.

Я вообще-то собиралась спланировать красиво и мягко. Но метла, обладавшая резким и угловатым характером, имела на жизнь другие планы. Стоило мне направить кончик древка вниз, как она рванула в вертикальное пике – я сжала ручку всеми конечностями, кроме разве что зубов. Кажется, даже не успела порадоваться, что так и не пересела на метлу по-дамски.

Мостовая неуклонно приближалась. Я выкрикнула тормозящее заклинание, не будучи уверена в том, что успею договорить его до конца.

Успела. Метла остановилась в полуметре над землей, мои внутренности, по ощущениям, остались висеть парой саженей выше. Сглотнув, я слезла с транспортного средства, щелчком лишая его движения.

Так, чего мы там пообещали?.. Вернуть метлу владелице?..

Еще четыре слова – и метла, теперь уже безо всякого груза, вновь взмыла в холодный воздух. Заново пометавшись туда-сюда, она выровнялась и величественно поплыла в обратном направлении. Я проводила ее взглядом и обернулась к Полин.

Алхимичка смотрела на меня круглыми глазами. Сумку она выставила перед собой на манер щита. Я недоуменно посмотрела на оборонительную конструкцию и шагнула вперед. Девица попятилась, не опуская сумки.

– Полин?

– Я-альга?

– Ну да… Ты чего?

– Это ты чего?! – обрела голос алхимичка. Она шагнула вперед, замахиваясь на меня сумкой. – Что это было за родео, а?!

– Какое родео? – не поняла я.

– Воздушное! Атака рыжих ведьм, мрыс дерр гаст!! У меня чуть инфаркт не случился! – Алхимичку всю трясло, она сжимала кулачки, так и приноравливаясь меня ими треснуть. Неожиданно девица хихикнула. Не иначе как нервное.

Я потупилась, вспомнив того гнома, которого чуть не пришибла сверху. Точнее, вспомнила его бешеный вопль: «Воздух!!!» Ой, а как тогда захлопали ставнями другие гномы…

Хорошо, если завтра окна во всем квартале не окажутся заклеены крест-накрест!

– Ну и что ты скажешь в свое оправдание? – Полин, уже вполне оправившись, уперла руки в боки.

Я пожала плечами. Алхимичка вздернула носик.

– Извиняйся! – решительно потребовала она.

– И не подумаю, – хмыкнула я.

– Извиняйся!

Я смерила ее медленным внимательным взглядом: снизу вверх, потом сверху вниз. Примерно таким взглядом умеренно голодный тигр осматривает браконьера, пытаясь понять, а шибко ли вкусный попался экземпляр, стоит ли ради него подниматься с мягкой травки. Девица старательно смотрела в сторону, но нервы ее начинали сдавать.

– И не пялься на меня!

– На конкурс опоздаем, – хладнокровно напомнила я.

– Из-за тебя!

– Из-за чьих-то нервов.

– Да-а, а нервы от кого?

Я только усмехнулась, привычно выглядывая среди островков льда нашу будущую дорогу.

Музей располагался в четырех кварталах. Двигаясь зигзагами и короткими перебежками, мы добрались до него, практически не промочив сапог. То есть это Полин – не промочив; в моих давно уже плескалось, и на новую влагу я не обращала никакого внимания. Вот плащ я старалась подбирать: не хватало еще, чтобы его сожрала вечно голодная школьная моль.

– Дошли, – выдохнула Полин, тыкая пальчиком в невысокое деревянное здание. Я посмотрела, куда ткнули; домик был выдержан в старинном стиле, с деревянными кружевами вокруг ставен и с резным коньком на крыше. У крыльца плескалось море разливанное, но мне теперь и оно уже было практически по колено.

– Пошли. – Я подобрала плащ еще выше, насколько это представлялось возможным. Сапоги вдумчиво хлюпнули, намекая на тяжесть собственной горькой судьбы.

– Я боюсь, – пискнула за спиной алхимичка.

Я тоже. За сапоги.

– Надо! – твердо ответила я, шлепая через глубокую лужу. Три ступеньки, коврик перед дверью. Коврик был и без того влажный; когда на него вежливо встала я, он едва ли не всплыл. Так, что тут у нас? О, все верно – светлая вывеска, темные буквы: «Межинградский литературный музей».

Я решительно толкнула от себя тяжелую дверь.

Внутри было тепло и чуть душновато. Нашему взгляду (Полин, спрятавшаяся за моей спиной, робко выглядывала из-за моего же левого плеча) открылась небольшая комната, выполнявшая функцию прихожей. Там сидели две тетеньки, занятые вязанием и разговорами, висело небольшое круглое зеркало и стояло несколько вешалок, занятых множеством курток и плащей.

– Здравствуйте, – вежливо сказала я, принимая на себя роль лидера. – А стихотворный конкурс здесь проходит?

– Здесь, здесь, – на удивление дружелюбно закивали тетеньки.

Я подивилась подобному отношению: известно, служительницы храмов – все равно, обычная ли это церковь, или же речь идет о храме науки – обыкновенно отличаются донельзя сварливым нравом. Что уж далеко ходить за примером: чего стоят одни только гардеробщицы в городской библиотеке, явно мнящие себя выше всяких там посетителей.

– Вы, девочки, плащи вешайте и проходите, – добавила одна из них. – Там еще не началось, как раз успеете.

Полин спешно расстегивала плащик, от волнения путаясь в застежках. Слава богам, у меня таких сложностей не было: я привычно расстегнула простую фибулу, отряхнула подол плаща от налипшего на него мокрого снега и повесила его на петельку, специально пришитую осенью. Сняла с головы платок, свернула его в квадратик, засунула во внутренний карман плаща.

– Ну что, ты готова? – Я развернулась к алхимичке.

Та кивнула, обеими руками сжимая ремень своей сумочки. Ремень трясся, как заячий хвостик; впрочем, представив зайца с хвостом из псевдокрокодиловой кожи, я только содрогнулась от полета собственного воображения.

– Тогда пошли, – хладнокровно сказала я. – Дверь вон там.

И мы пошли.

За дверью – тоже тяжелой, деревянной, с резными узорами – оказался длинный коридор. По стенам его висели портреты, мнемо-записи, черновики бессмертных творений, для пущего сбережения упрятанные под отдельное стеклышко каждый. Чуть ниже располагались витрины; там лежали другие черновики, погрызенные (в порыве вдохновения, не иначе) перья, пенсне с треснутыми стеклышками, стояли чернильницы, статуэтки и прочие атрибуты творческого процесса. У витрин кучковались адепты; большинство были нашими ровесниками или казались таковыми. Народ общался, переходил с места на место, рассматривал портреты и витрины; то и дело он косился в сторону ближайших дверей, покамест еще закрытых.

На двери висела табличка «Городская конференция „Шаги в науку“, под патронатом царской фамилии». И чуть ниже и более мелким шрифтом: «Литературное творчество».

Так. Окрестности мы уже осмотрели. Теперь перейдем к собственно личностям.

Я всегда питала огромное уважение к поэзии. Ларисса-Чайка, голос которой я помнила и по сей день, произвела на меня совершенно неизгладимое впечатление; я помнила, как слушала, раскрыв рот и забыв держаться за бортик крыши, помнила, как желала единственно одного: чтобы она не останавливалась, а продолжала петь. Это было… это было волшебно, иначе и не скажешь. В ее стихах чувствовалась сила, ничуть не меньшая, чем, скажем, в заклятиях Эгмонта или Шэнди Дэнн, – она тоже была настоящим мастером, и этим все сказано. Жалко, что я никогда не стану поэтом.

Так что на присутствовавших в коридоре адептов я смотрела с искренним уважением. Тем более что большая их часть выглядела… очень сообразно: одетые по преимуществу в черное, с воодушевленными лицами, горящими глазами и пергаментами, свернутыми в растрепанные рулончики. Жестикуляция у большинства была обильная, в речи проскальзывали театральные нотки – не иначе как народ готовился к выступлению. Девушки были по преимуществу с распущенными волосами, романтически развевающимися за спиной, без косметики и украшений – в виде исключения иные из них позволяли себе серебряную брошь или перстень с непременным черным камнем. Юноши были тоже какие-то нестриженые – иные вдобавок еще и бородатые, правда почему-то не целиком, а пучками. Наверное, от повышенной гениальности. Гении, у них все не как у людей. Среди них, кстати, я заметила давнего знакомца с ораторского турнира: тот самый, в прямоугольных очках, пламенно доказывавший невозможность любви к недостойным. Он меня, видно, тоже заметил, но особой радости почему-то не изъявил.

Полин, как оказалось, была куда как более общительна. Мигом забыв и про страх, и про меня, она присоединилась к ближайшей кучке, напомнила о себе тем, кто ее забыл, представилась тем, кто ее еще не знал, и мигом завязала разговор. Прошло от силы три минуты – и вот она уже перелетает от кучки к кучке, подобно… хм… с кем бы сравнить? Ну пусть будет – сильфиде. Я же, не имея таких талантов, по-простому ждала открытия двери.

И, что характерно, дождалась. С того конца коридора застучали каблуки; адепты почтительно раздвинулись в стороны, освобождая дорогу почтенному жюри. «Настоящие поэты», – шепнул кто-то рядом со мной. Я немедленно впилась в жюри взглядом.

Не знаю, может, среди них и была Ларисса-Чайка: я не знала знаменитую певицу в лицо. Но среди трех «настоящих поэтесс» я не увидела ни одной, которая была бы хоть немножко похожа на тот образ, который я представляла. Теток имелось три, всем хорошо за сорок, если не за пятьдесят; все, как одна, были какие-то сушеные, точно вяленые воблы. Сравнение пришло не вовремя: мне немедленно захотелось рыбы.

Дверь отворили большим старинным ключом. Жюри прошествовало вовнутрь; адепты, выждав положенное хорошим тоном время, валом повалили следом.

Там было темновато, сквозь окна, задернутые бархатными шторами, едва просачивался дневной свет. Жюри заняло столик у дальней от входа торцевой стены; народ уселся в кресла, во множестве уставленные на прочем пространстве. Полин, как я успела заметить, села впереди, со своими знакомыми; я, решив не особенно маячить, устроилась в самом последнем ряду, возле покачивающихся стеклянных витрин. Мрыс его знает, зачем их сюда присобачили. Все равно рассмотреть содержимое было сложно, а я сидела как на иголках, боясь лишний раз шевельнуть рукой, чтобы не задеть клятую витринку.

Жюри так и не представилось. Решив, похоже, сэкономить адептам их личное время, с места оно рвануло прямо в карьер: самая дальняя от меня поэтесса объявила имя какой-то адептки.

Из переднего ряда на сцену выбралась незнакомая девица в черном платье длиной аккурат в пол. Подметая подолом доски, она вышла к народу и, откинув волосы с лица, приготовилась говорить.

– Секундочку, – вмешалось жюри в лице председательницы. – Прочитайте, пожалуйста, «Весна» и «Мой город». Это ваши лучшие стихотворения.

– А вы сами какие выбрали? – сочла нужным уточнить вторая профессиональная поэтесса.

– Эти же… – не шибко уверенно ответила девушка.

– У вас хороший вкус, – сдержанно похвалила ее председатель.

Я задумалась. Фраза была такая… лишней скромностью поэтесса явно не страдала.

Девица кивнула и торопливо отлистнула половину объемистой рукописи. Я подивилась такой продуктивности ее таланта – страниц в рукописи было никак не меньше двадцати – и, предварительно отодвинувшись от витрины, приготовилась слушать.

В этот момент дверь тихонечко заскрипела. Я посмотрела туда; на пороге стояла женщина, зашедшая в комнату секунду назад. По виду она была стопроцентной эльфийкой: зеленоглазая, остроухая, с блестящими каштановыми волосами, собранными в тугую косу. На гостье был серый дорожный плащ, скрепленный изумрудной фибулой, а потрепанные сапоги явно служили хозяйке не первый год. Это были очень хорошие сапоги: несмотря на явную интенсивность эксплуатации, они все равно не собирались разваливаться на части.

В чем, в чем, а в дорожных сапогах я знала толк.

Я не совсем поняла, что она здесь вообще делает. Быть чьей-нибудь родственницей эльфийка не могла по чисто техническим причинам: среди начинающих поэтов не имелось ни одного эльфа. Известно, что дар к стихотворчеству встречается одинаково редко среди всех рас, зато талант к таковому определенно предпочитает эльфов. Конечно, хорошие человеческие поэты ни в чем не отставали от хороших поэтов эльфийских, но хороших человеческих поэтов еще следовало найти, а эльфы обычно очень остры на язык. Именно поэтому в отборочный тур их не допустили. Эльфы, как мне поведала Полин, начинались только со второго тура.

Хотя, с другой стороны, разве в смешанном человеко-эльфийском браке не мог родиться человек? Зря я так, может, в самом деле чья-нибудь родственница…

Она огляделась, выбирая себе место. Везде было занято, только на заднем ряду, где вместо стульев стояли длинные пуфы, оставалось много свободных мест. Я пододвинулась, освобождая половину пуфика; эльфийка села рядом, благодарно мне кивнув. На колени она положила странной формы кожаный футляр.

Девица между тем начала читать.

…К концу второго стихотворения я стала сомневаться – а точно ли то, что она читает, называется поэзией. Похоже, что я понимала под ней нечто другое, нежели все остальные, ибо они-то слушали адептку довольно внимательно, не иначе как вникая в каждую строчку. Я тоже попыталась было вникнуть – ну не отставать же от коллектива! – но для этого мне, видно, просто недостало мозгов. Испытываемые девицей эмоции совершенно меня не трогали; про рифмы она явно слышала в первый раз, а ритм, худо-бедно удерживаемый в первом стихотворении, во втором окончательно исчез. Нет, Ларисса-Чайка мне нравилась определенно гораздо больше.

Дальше было хуже. Я совершенно не могла отличить одного автора от другого: все они были абсолютно одинаковые, точно отлитые из одной формы. Проза, стихи; стихи, проза, – видно, авторы руководствовались принципом: «Что не проза, то стихи». И в самом деле, чего добру пропадать, раз уж написалось. Обратно ведь не запихнешь… Родной город, несчастная любовь, терзания юности. Правда, иногда попадались более чем запоминающиеся перлы. Допустим, имелось стихотворение, главными героями которого были Он, определяемый двумя словами – «парень» и «ты» – и Она (соответственно «девушка» и «я»). Кто-то кого-то бросил (я не совсем поняла, кто именно и кого). Она в растрепанных чувствах уезжает в почтовой карете, но в последний момент в эту карету вскакивает Он – почему-то одетый «в черный фрак». Видение в лице этакого лубочного лыкоморского парня, в зеленых шароварах, лаптях, обутых поверх портянок, и, в завершение картины, в черном фраке потрясло меня до глубин неискушенной души.

Эльфийка, сидевшая рядом со мной, тихо всхлипывала, уткнувшись в кружевной платочек. То ли она так трепетно отнеслась к издевательству над словесностью, то ли пыталась замаскировать рвущийся наружу смех, – по крайней мере, доносившиеся из платочка звуки больше походили на безудержное хихиканье.

Еще бы. Рифмы вроде «слезы – грезы», «розы – морозы» и «кровь – любовь» оказались далеко не худшим вариантом. Встречались идеи и покруче. После молодого человека, смело зарифмовавшего «могу» и «должен», я не удивлялась уже ничему.

– Читайте выразительнее, – то и дело требовала председательствующая поэтесса, хотя, по мне, основная проблема здесь была все-таки не в этом. – Читайте громче! Что же вы так не любите свои стихи?

– Лю-у-убим… – робко соглашались юные дарования, комкая в лапках пергаментные листки.

«Любовь, конечно, зла – полюбишь и такой вот стих», – философски подумала я после очередного обмена репликами. Мысль мне понравилась, ее хотелось высказать общественности. Можно даже не слишком широкой – просто, будучи по натуре очень деятельным существом, я начинала опасаться, что помру со скуки еще до выступления Полин.

Обращаться к юным пиитам я как-то не рискнула. «Побьют», – настырно зудел в голове печальный опыт детства. Критику, знаете ли, никто не любит… но высказаться хотелось, и потому я, ни к кому в отдельности не обращаясь, пробормотала в окружающее пространство:

– Ну я-то вообще думала, что здесь не конкурс чтецов. Здесь вроде как конкурс этих… как их там… а, писцов! Или это теперь одно и то же?

Эльфийка посмотрела на меня с некоторым интересом. Подумав, она продемонстрировала мне большой палец.

Была какая-то дева, читавшая отрывок из своего рассказа. Речь в нем шла от первого лица; главный герой мучился тяжелой депрессией (так, наверное, предполагала оная дева). Но лично мне, как существу циничному и злому, описанные симптомы больше напомнили тяжелое похмелье: герой мучается тошнотой и головной болью, не рискует телепортировать до музея и половину рассказа ищет, чего бы такого выпить. Про закусь речи там не шло.

Вместо выпивки герою попалась девица. Девица герою понравилась: еще бы, имя у нее так и наталкивало на соответствующие ассоциации. Звали девицу Изабелла – в точности как марку известного эльфийского вина.

Следующим этапом была адептка нашей же Академии Магических Искусств. По-моему, алхимичка, курса так со второго. В рассказе ее речь шла от лица кошки; кошка эта путешествовала по улицам и заглядывала во все попадавшиеся по дороге окна. Одно из двух: или кошка была родственницей Фенрира Волка и не уступала ему в размерах, или она сумела отрастить крылья, потому что за все время моего проживания в столице я не видела здесь не единой избы, древней до такой степени, чтобы по самые окна врасти в землю. Картины, наблюдаемые кошкой, поддавались кратенькому анализу; так, в одном из домов наблюдательное животное увидело грубо сколоченный стол, уставленный бутылками и тарелками с остатками еды, а рядом приметило кровать, где под одним одеялом спали две личности разного пола. «Счастливые», – прокомментировала эту картину кошка. Не иначе как сама она страдала хронической бессонницей или – тоже вариант! – похмельем.