Текст книги "Преданная (СИ)"
Автор книги: Мария Акулова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)
Глава 15
Глава 15
Юля
– Располагайтесь, Юлия Александровна. Впереди у нас с вами шикарная ночь, – я прекрасно считываю иронию в голосе Тарнавского. Не верю ни галантности, ни улыбке. Он открывает для меня дверь в свой кабинет. Я мажу взглядом по лицу мужчины и захожу, не ответив.
Раздражение и злость почти поровну распределены между Смолиным, которому присралось явиться к Лизе, и Тарнавским, которому присралось вызвать меня… Чтобы что?
Привычным уже жестом вожу по голым плечам, окидывая взглядом творящийся в кабинете хаос.
Материалы везде. Ими завален стол. Кресло посетителя. Частично диван и маленький журнальный столик.
Несколько папок раскрытыми лежат на окне.
Видимо, до меня здесь происходил живой творческий процесс.
Звук мужских шагов за спиной пробегается по позвоночнику мурашками. Оглядываюсь. Ловлю взгляд на себе.
Такой же, как на крыльце. Тарнавский не слепой. И сегодня даже вид не делает. Ползет по ногам. Ягодицам и пояснице. Выше…
Добирается до глаз, как и Смолин, и тоже смотрит в них прямо.
– Со свиданки дернул?
Спрашивает без намека на сожаление или угрызения совести.
Не могу понять, мой мозг работает чертовски быстро или наоборот – медленно, как улитка. Пока я молчу – Тарнавский успевает вскинуть бровь.
Развернувшись к нему лицом, вру:
– Да.
Усмехается и опускает голову ненадолго.
Сказала бы, что на Дне рождении подруги, разговор мог бы развиться. А так… Я помню, что мои парни его не интересуют. Им я могу изменять.
Слегка качнув головой из стороны в сторону, Тарнавский снова поднимает подбородок и смотрит мне в лицо.
– Сожалею.
Ни капельки не верю. Мне кажется, он даже рад. Может быть сам очень устал и ему приятно, что вечер испорчен не только у него.
Не знаю. И разбираться не хочу.
Только помочь и смыться.
А еще протрезветь.
В такси я старательно рассасывала ментоловый леденец. Теперь во рту до боли холодно, но в голове все еще туманится.
Первой отвожу взгляд на папки. Счет про себя помогает не концентрироваться на давящей атмосфере вокруг.
Тарнавский – уставший и как будто злой. Я тоже зла и напугана.
Лучше бы Лену свою позвал. Или она как юрист – не очень?
От собственных мыслей самой же смешно. Типа ты прям охуеть какой юрист, Березина. Когда успела?
Облачаю в цивилизованную форму «вы меня пригласили, чтобы я как елка в новый год посреди комнаты стояла?» и осторожно спрашиваю:
– Что я должна сделать?
Незаметно выдыхаю и несколько раз быстро смаргиваю, когда вслед за мной Вячеслав тоже переключается.
Обводит взглядом свой же кабинет. Подходит к столику и берет в руки увесистую папку.
Я даже не знаю, из-за чего больше волнуюсь: своего внешнего вида, состояния, задания или из-за того, что мы с ним ночью вдвоем в абсолютно пустом суде.
Мужчина в несколько шагов приближается. Между нами – папка. Ноздри щекочет знакомый уже запах, на который реагирует тело.
Я вслушиваюсь в глубокое ровное дыхание и стараюсь сдержать свое. Желание казаться для него лучше, чем являюсь, и саму смешит, но…
– На следующей недели заседание. Я сел разбираться. Дело и так сложное; а стороны еще и нахуевертила. Расчёты задолженности не сходятся. Надо пересчитать. Актов целый том. Где-то суммы сходятся, где-то нет. Номера не всегда. Упоминается два договора, а приложен один. Может быть ошиблись. Может быть наебывают. Мы должны разобраться, кто.
В кабинете становится тихо. Я перевариваю.
Это… Не выглядит слишком личным. Не кажется опасным. Не думаю, что будет так уж сложно…
– А вы мне скажете, как…
Спрашиваю, выставляя вперед руки. Судья передает мне тот самый том. Тяжелый, зараза. Я даже чуть приседаю.
Реакцией получаю коротко вздернутые уголки губ, но забрать назад Тарнавский не предлагает. Что ж…
– Обещал же, что научу, Юля…
Не знаю, почему, но на эти слова реагирую бурно. Сбившееся дыхание выходит слишком явным выдохом. Взгляд слетает в сторону. Прокашливаюсь и сжимаю губы.
А я обещала, что буду преданной. И что?
– Я у себя тогда, – хочу обойти Тарнавского, но он придерживает за локоть. Кивает на диванчик.
– Вдвоем давай. Не хочу туда-сюда мотаться. Орать.
Киваю, хотя в реальности я не в восторге. Мне и так сконцентрироваться будет сложно, а под его пристальным наблюдением еще труднее, но не протестую.
– Хорошо.
Кладу папку обратно на столик и начинаю переставлять те, которые лежат на диванчике, чтобы освободить себе место.
Была бы благодарна Тарнавскому за сниженный градус внимания, но он с интересом следит.
А я ругаюсь с собой же из-за дурацкого платья. Наклоняюсь – подскакивает. Тяну вниз – стыдливой идиоткой себя чувствую.
Не оглядываюсь, не хочу знать, что там у него за выражение на лице.
Слетает бретелька. Надвигаю обратно.
Слышу, как Тарнавский прочищает горло. Не сдержавшись, смотрю украдкой. Он отмирает наконец-то, обходит стол, воротник рубашки поправляет, а я, покраснев, плюхаюсь на диван.
– Я начал делать так, Юль…
***
Сначала мне кажется, что я не разберусь и за неделю. Потом втягиваюсь. Монотонная механическая работа – это именно то, что нужно моему слегка пьяному мозгу. На пятнадцатом акте я уже на автомате выцепляю взглядом дату, номер, суммы. Сравниваю их с открытым на ноутбуке моего судьи балансом. Немного меняю табличку. Как самой хочется верить – усовершенствую. Помечаю цветом расхождения.
Тарнавский в свою очередь берет в руки другую папку, устраивается более чем вальяжно (закинув ноги на угол стола) и начинает читать.
Минут сорок в кабинете не звучит ни единое слово: только наши дыхания и шуршание бумаги, нажимы на тачпад. Потом Тарнавский выходит. Передо мной не отчитывается, но ясное дело – в уборную, покурить, по телефону поговорить… А я остаюсь наедине с его распароленным компьютером.
Если Смолин узнает, сколько возможностей я просрала, убьет. Я бы убила. Но, свернув разом все окна, пялюсь на чистый экран. С него на меня – бойцовская собака. Почему ты мне постоянно угрожаешь? И почему я почти тебя не боюсь?
Прислушиваюсь к себе и понимаю, что нет. Не могу. Даже пьяная. Возвращаю на место документы и продолжаю сверять данные.
Когда Тарнавский возвращается – дергаюсь. Ловлю на себе взгляд. Ерзаю и прокашливаюсь.
– Не холодно? – Мотаю головой в ответ на вопрос. – Вот и отлично. – А потом сверлю недружелюбным взглядом широкую спину, когда судья берет со стола пульт и включается кондиционер.
Мне и жарко-то не было, но об этом уже не спрашивают. Температура понижается на несколько градусов. Мой условный комфорт стремительно летит к чертям.
Я стараюсь игнорировать тот факт, что прохлада вытрезвителя ни черта не трезвит, а вот сжавшиеся в тугие горошинки соски отлично проявляет. Черт.
Смотрю только в папку. На экран. Листаю. Листаю. Листаю.
Вздрагиваю, слыша, как судейский телефон вибрирует. Хочу я того или нет, фокус внимания смещается. Я корю себя, но прислушиваюсь.
Как самой хочется верить, наблюдаю незаметно. Сейчас он выглядит менее собранным, чем обычно. Явно устал. Подносит телефон к уху и ведет по волосам от затылка до лба. Забавно ерошит. Сердце как-то странно сжимается. Потом назад. Улыбается.
– Приветствую, Константин Игоревич, – испытываю облегчение из-за того, что не Лена. И не другая какая-то женщина.
Стараюсь сосредоточиться на работе, но как же сложно! Все равно прислушиваюсь и присматриваюсь. Даже вопреки не самому приятному знанию Тарнавский меня манит. Очаровывает и пугает.
Улыбается кому-то другому, а оторваться не могу я.
Играет с ручкой. Смотрит на нее же. А меня разрывает между его пальцами и улыбкой. Мысли не туда. Облизываю губы. Получаю быстрый адресный взгляд.
Господи, вот дура! Представь, что у тебя беруши в ушах. И пожар внутри погаси.
Приказы ничего не дают. Сильнее злюсь. Лучше прислушиваюсь.
– Этого я делать не буду, Константин Игоревич. В апелляции собьют. Вам не поможет. Мне – дисциплинарка. Зачем?
Действительно, зачем?
Не знаю, о чем речь, но с Тарнавским полностью согласна. Вношу еще одну цифру в табличку и обозначаю желтым.
Сначала хвалю его про себя за то, что отказал, а потом сердце обрывается. Губы Тарнавского расплываются в безумно довольной улыбке. Он оставляет в покое ручку и смотрит в потолок.
– А здесь давайте подумаем, сколько это может вам стоить…
От двузначности сказанного стонать хочется.
Слишком шумно фыркаю. Снова получаю внимание. Тарнавский приподнимает бровь, я мотаю головой.
– Не сходится ни черта.
Вру, а в реальности мне сложно бесконечно разочаровываться. Как и верить без оснований.
Дальнейший разговор сливается в набор непонятных мне фраз и легких подколок. Скинув, Тарнавский ненадолго откладывает мобильный.
Смотрит на меня, но мне кажется, не видит. Думает о чем-то своем. Со вздохом берет только отложенную трубку. Судя по звукам, открывает какую-то игру.
Встречаемся взглядами, объясняет:
– Перегрузиться надо. Башка кипит уже.
Я киваю, хотя мое одобрение и явно никому не нужно, и неприкрыто наблюдаю, как судья мочит птичек. Прокашливаюсь, поднимает взгляд.
– О вас сплетничают. Вы знаете?
Улавливаю в судейской мимике удивление.
– Обо всех сплетничают, Юля. – Но Тарнавский почти сразу парирует.
Снова откидывается на спинку кресла. Смотрит в экран. Кривится. Потом триумфует, сжав кулак. Столько счастья на ровном месте...
Напоминает мне сейчас не чиновника-взяточника, а парня-ровесника. Пропасть между нами вдруг перестает казаться такой непреодолимой. Или это потому, что я – все еще пьяная?
Мне казалось, разговор закончен, не заинтересовала, но проходит минута и судья уточняет:
– Что хоть рассказывают?
– О вас с Еленой… Много…
– Пусть.
Тарнавский хмыкает. Легкомысленное «разрешение» возмущает.
Остывшая под кондиционером кровь начинает разгоняться. Мне никто не разрешал делать паузу в работе, но тоже откладываю папку.
– Вы не боитесь так открыто… – Хмурюсь и задаю вопрос, который мучает давно. Тарнавский ловит мой взгляд. Я киваю на телефон.
Улавливаю напряжение. Комната становится ощутимо уже. Расстояние между нами – не таким уж и безопасным.
– Что? – Убеждаюсь, что и газлайтит он так же превосходно, как очаровывает. Я и сама теряюсь, ведь действительно: что? На меня смотрят абсолютно честные, чистые глаза. Не подкопаешься.
И если раньше это расшибло бы меня в лепешку, то сегодня я почему-то усмехаюсь.
Опускаю голову. Смотрю в экран ноутбука. Мне еще ебаться и ебаться, если честно.
– А ты что, боишься? – Отрываюсь от строчек и столбиков. Читаю во взгляде работодателя искреннюю заинтересованность. Или не искреннюю. Я уже не знаю.
Колеблюсь. Думаю о собственной безопасности.
Тарнавский тем временем откладывает телефон. Птички, до свидания.
– Немного.
– Жалеешь, что связалась со мной?
Конечно, да. Но вслух умничаю:
– Невозможно добиться успеха, убегая от ответственности. Я учусь.
Становится тихо. Не знаю, о чем думает Тарнавский, но я перевариваю свои же слова.
Они хоть и на пьяную голову, но вполне трезвы.
Взгляд судьи тоже внимательный. Исследует. Перемещается. Во мне как по щелчку выключается стеснение. Я позволяю.
Он тянется за пультом и выключает наконец-то дурацкий обдув.
На мою философию не реагирует. Глаза с меня перемещаются на ноутбук:
– Покажи, что сделала.
Прим. автора:
Газлайтинг – это форма психологической манипуляции, при которой манипулятор отрицает произошедшие факты, пытаясь заставить собеседника сомневаться в собственных воспоминаниях и изменяя его восприятие реальности.
Глава 16
Глава 16
Юля
– Покажи, что сделала уже.
С кивком головы встаю, взяв со столика ноутбук. Скорее всего придумываю, что мужской голос слегка охрип. Или он потому и выключил кондиционер?
Ладно. Неважно.
Впервые оказываюсь с судейской стороны стола. Ставлю лептоп на свободное место перед Тарнавским.
Немного наклоняюсь и скольжу пальцами по тачпаду.
Как бы там ни было, сделать я успела много. Не знаю, зачем, но хотелось бы услышать от него похвалу за это.
Упираюсь левой рукой в бедро над коленом, а пальцами правой листаю все выше и выше.
Чувствую прикосновение теплой ткани рубашки к плечу. Несуществующая кардиограмма подскакивает пиком.
Тарнавский подается ближе к экрану и ко мне. Сердце оживает. Да и я тоже…
Долистываю до начала. Показываю.
– Много ошибок. Умышленно или случайно, не знаю…
– Но какому-то юристу дать бы пизды…
В ответ на грубость улыбаюсь.
Медленно листаю ниже, давая возможность рассмотреть.
Мне стоило бы концентрироваться на цифрах и собственных обозначениях, но вместо этого взгляд сам собой меняет фокус. Я пользуюсь экраном ноутбука как зеркалом, в котором отражаемся мы с Тарнавским.
Безнаказанно разглядываю черты лица, пока не ловлю такой же взгляд на себе. По строчкам он ни черта не бегает. За движением курсора не следит.
Съезжает ниже моих глаз, изнутри тут же шпарит крутым кипятком.
Прижимаю оттопыренный ворот платья к ребрам. Удерживаю. Чувствую уже другой взгляд – прямой – на щеке.
Паникуя, зачем-то ляпаю:
– Пожалейте, сделайте скидку. А вдруг там тоже такой стажер, как я? И он всему научится…
Это уже никому не нужно, но я продолжаю механиески скользить по тачпаду. Дура? Дура.
А Тарнавский смотрит на мой профиль. И дыхание задерживать поздно. И в глаза смотреть страшно. Слишком… Близко.
– Кто тебе сказал, что я делаю людям скидки, Юля?
Никто. Поэтому я молчу. Прекращаю листать, но продолжаю держать кулак между полушариями налившейся томительной тяжестью груди.
Знаю, что он ждет взгляда. И я смотрю, но осторожно. Слегка повернувшись.
– Никаких скидок, Юля. Я могу потерпеть, если вижу перспективу.
Моргаю.
А во мне?
Тарнавский возвращается к экрану, своей кистью двигает мою. Дальше сам. Я поняла.
Вырастаю, делаю шаг назад и стараюсь успокоиться, смотря на дверь. А он на экран. Словно ничего не случилось.
Во мне – буря. А в нем штиль.
Веду взглядом по кабинету. Наталкиваюсь на картину.
– Ой… Я же убирала…
– Петрович вернул.
Тарнавский поясняет тихо и как бы нехотя. Я хмурюсь.
– Можешь присесть, – кивнув, обхожу стол.
Сначала хочу вернуться на диванчик, потом понимаю, что картина жутко злит.
Секунду поколебавшись, направляюсь к ней.
Тут же получаю новую порцию внимания: Вячеслав Евгеньевич провожает меня взглядом над крышкой своего ноутбука.
– Что ты делаешь, Юля? – спрашивает строго. А я не хочу словами отвечать.
Пошли вы нахуй, Петрович, со своим самоуправством.
Сейчас сниму. Спрячу в шкаф за мантиями. А в понедельник вынесу и сожгу.
Подхожу к картине. Заглядываю за нее. Помню, что она была повешена не просто на пару гвоздей, а еще и закреплена дурацкой шнуровкой. Попробуй размотай.
Но я пробую.
Приподнимаюсь на носочки, стараюсь держать равновесие, хотя это и сложно.
– Не трогай, – в ответ на просьбу закусываю нижнюю губу и продолжаю усердней.
Работу принимайте, господин судья. В экран смотрите. А я пока здесь закончу. Бесит меня эта страшила. Как и вас, впрочем.
Разматываю один шнурок. Обхожу с другой стороны. Слышу за спиной шорох. Оглядываюсь.
Судейское кресло отъезжает. Тарнавский тоже встает. Смотрит на меня. Приближается.
Мужские брови немного сведены. Я против воли проезжаюсь по открытым предплечьям и кистям. Рукава рубашки-то закатаны и он их поддергивает. А меня привлекают смуглые руки и выступающие разрядами молнии вены.
Это так красиво. Черт…
Резко отворачиваюсь и ускоряюсь. Игнорирую горячие волны, бьющиеся о живот, бедра и грудную клетку.
– Я сказал, что не надо трогать, – он не звучит ни зло, ни истерично, но на моем запястье сжимаются пальцы и я тут же торможу.
Замерев, задерживаю дыхание. Спину греет мужской торс.
Мы стоим ближе, чем когда бы то ни было.
Если он сделает один маленький шаг. Или если я…
Разворачиваюсь. Опускаю руки. Тарнавский разжимает пальцы.
Приподнимаю подбородок и утыкаюсь четко во внимательный взгляд.
Спиной – в стену. Угол картины больно врезается в лопатку.
Дальше все должно быть по сценарию: он отступает, я извиняюсь и, опустив взгляд, иду на диванчик. Но.
Он не отступает.
Сердце разгоняется. Я… Заживо горю.
Оказавшись в его энергетическом поле – греюсь. Пьянею. Запомнить хочу.
Его взгляд ползет от глаз ниже. Я боюсь пошевелиться и спугнуть.
Запрещаю себе вспоминать о Лене, Руслане Викторовиче, темных делишках Тарнавского…
Он делает тот самый шаг, но не дальше, а ближе.
Секунды растягиваются и стремятся в вечность.
Согнутая в локте рука упирается в стену наискось над моей головой. Лицо становится ближе. Изучать его – сложнее.
Я снова облизываю губы. Тарнавский просит:
– Не трогай, Юль, – не отрываясь от них.
Я послушно киваю.
Невыносимо хочу прижаться ладонью к его такой близкой сейчас груди и почувствовать твердость, а еще с каким ритмом бьется сердце. Смять ткань.
В голове кроме тумана, кажется, уже ничего. Как я работать-то умудрялась?
Мужской взгляд блуждает. Его привлекает частота моих вдохов. Или…
Пальцы вольно свисавшей все это время руки поднимаются. Я чувствую прикосновение подушечек на шее под ухом. Расслабленные пальцы проезжаются вниз, задевая сережку. Задерживаются на ключице. Смотрит он туда же. Потом – в глаза.
Меняет курс – вместе с пальцами с плеча съезжает бретелька. Крылом горящей заживо бабочки мужчина, в которого я отчаянно влюбленна, обводит ставший более выраженным вырез.
Я бояться должна. Рефлексировать. А я… Жду.
Глаза в глаза. Пальцы – ниже. Костяшки далеко не случайно касаются ареолы через ткань. Это впервые в моей жизни. Не знаю, нормально ли реагировать так бурно, но я взрываюсь фейерверком.
Мне хочется, чтобы он не останавливался. Сжал грудь в ладони. Подался вперед. Поцеловал с языком. А дальше…
Домечтать не выходит. Уже второй раз за этот дурацкий вечер по плечу вниз съезжают мужские пальцы. Только в первый я отшатнулась, а сейчас слежу за их движением и втягиваю его запах для задержания ускользающего эффекта.
Соскользнув по кисти, ладонь Тарнавского влитой ложится на талию. Мнет ткань. Не знаю, чувствует ли, что я подрагиваю.
Что будет дальше – не думаю. Радуюсь, что это еще не конец. Поддаюсь инстинктам. Приподнимаю голову. Тянусь губами. Хочу.
Мне кажется, он даст поцеловать, но нет. Тормозит, вжимая бедром в стену.
И держит, и не отталкивает. Как так?
– Сказала бы, что пьяная. Зачем приехала? – Спрашивает четко в губы. Я даже не знаю, дыхание его чувствую или прикосновения.
– Я могу быть пьяная. В пятницу. Вечером. – Говорю так много, чтобы больше шевелить губами. Чувствовать на себе его дыхание очень приятно. А ему?
– Ночью.
– Ночью, да…
– Можешь. Только зачем мне пьяная ты на работе, Юля? – Колкость ранит, но сейчас далеко не так, как могла бы. Я чувствую себя уверенно. Мне кажется, хотел бы – сто раз отступил, а так…
Давлю затылком на стену. Взгляд ловлю.
Я предложила. Не хотите – будете сами тянуться.
– Потому что вы меня сюда позвали, – перекладываю ответственность. Он принимает.
– Позвал. – Повторяет, спуская плотный взгляд к губам. Их печет. Хочу большего.
Чувствую, как большой палец с нажимом ведет по бедренной косточке. Чуть ниже. Это так интимно, что между ног простреливает.
Дыхание сбивается.
Я по-глупому ни о чем не думаю сейчас и хочу всего. А он думает.
Что именно взвешивает – не знаю. Мне известен только результат.
Мужское лицо, качнувшись вперед, касается моего. Губы мажут по скуле. Я издаю непонятный разочарованный звук.
Дальше же Тарнавский отталкивается от стены и снимает руку с моего бедра.
Я полупьяно слежу, как разворачивается, сжимает-разжимает кулак и отходит. Уже от своего стола оглядывается и по-холодному отчужденно кивает на дверь.
– Спать едь, помощница. Если пьяная – так и говори в следующий раз. Мне помощь нужна, а не проверять еще и после тебя.
Замечание жестоко опускает с небес на землю. Поправляю бретельку, киваю.
Разворачиваюсь и иду к двери, не оглядываясь.
В спину летит вроде как примирительное:
– Такси тебе закажу. Адрес скажи.
– Я сама. В состоянии. – Но щедрое предложение я не принимаю.
Глава 17
Глава 17
Юля
Выходные идут по одному месту.
В голове сумбур, а еще она полтора дня безбожно трещит.
Стыдно от мысли, что Тарнавский не так уж неправ: может быть я была пьянее, чем самой казалось. О том, как он перепроверял мое «творчество», все это время стараюсь не думать.
Как и о том, что произошло в кабинете с его позиции.
С моей… Оборвавшаяся магия, после которой осталось сожаление, обида, неловкость.
Он не вышел проводить до машины. Не спросил, добралась бы.
Я понимала, что ждать подобного – слишком самонадеянно, но и совсем отмахнуться не могу.
Зато я убедилась, что вокруг меня не сплошь слепцы. Очевидно, между нами с судьей Тарнавским химия. Но для него это – мелочь. Для меня – проклятье.
К сожалению, в отличие от забывшего обо мне Тарнавского, Смолин не забыл. Той же ночью пришлось отчитаться в переписке, что очередная операция провалена.
Недовольство «куратора» разбилось о мое перевозбуждение. Я сказала, что Тарнавский отправил меня, потому что была пьяная. Получила свое: «плохо, Юля. Старайся лучше».
Или что?
Напрямую мне еще не озвучили.
В понедельник я пришла на работу ровно к девяти. Волновалась, конечно. Понятия не имела, когда придет мой судья и как будет себя вести.
В итоге задрожала еще на знакомых шагах в коридоре. Дернутой вниз ручке. Он стремительно ворвался в пространство, которое я по-глупости считаю своим. Стряхнул зонт (на улице зарядил нехилый дождь), мазнул тяжелым взглядом.
Я получила свое:
– Доброе утро, Юля.
И, как бы, всё.
Уткнулась в экран, промямлила:
– Доброе, Вячеслав Евгеньевич. У вас сегодня три заседания…
– Я в курсе. – Перебил. Встретились взглядами. Я свой отвела. Он – нет.
Не хотела, чтобы читал обиду, а она прямо-таки пробилась.
Губы жгло. Кожу тоже.
Прикосновения впечатались невидимыми татуировками. Я терла их, терла, но смысл?
– Стороны обзвони. Переноси на следующую неделю. Времени сегодня нет.
У меня сердце ускорилось. Формально так делать нельзя: для переноса рассмотрения должны быть основания, но… По хмурому взгляду прочитала, что этот момент лучше не уточнять.
– Кого не устраивает – могут подать ходатайство о рассмотрении без присутствия сторон.
Я покивала, Тарнавский, дав распоряжения, ушел к себе к бесконечным томам материалов. С помощью я, конечно же, не лезла.
Весь день – на иголках. В ожидании, когда снова ворвется в мой маленький хрупкий мир.
Сходила к Марку. Обзвонила стороны. Трижды замерев следила, как смерч имени Тарнавского проносится мимо.
Сжатые губы, рваные движения и абсолютное игнорирование – более чем понятные маркеры, что лезть не надо.
И вроде бы ура: я добилась того, о чем мечтала, полный игнор не позволит исполнять задания Смолина, но на душе как-то… Не очень.
Пол дня потрачено не на работу, а на загадочно-дурацкую переписку с Лизой. Она без остановки рассказывает мне, что было после того, как я уехала. Миллион раз спрашивает, когда мы встретимся в следующий раз. Уточняет, до скольки работаю сегодня. Я кое-как отвечаю, но встречаться не хочу. Искренне тоже ничем не делюсь.
На вопрос, оценил ли судья мой внешний вид в пятницу, закатываю глаза.
Оценил. Тоже, наверное, как и водитель такси, посчитал пьяненькой шлюшкой. Не воспользовался. Отправил отсыпаться.
Это благородно.
Потерять невинность у стены и не трезвой – такое себе.
Или если с любимым – то и так хорошо?
Бессмысленный вопрос. Моя девственность все так же в безопасности. Кстати, надо будет позвонить маме.
Отсиживаю последние минуты своей «смены» в худших традициях работников государственных структур: откинувшись на спинку кресла, покачиваясь на нем и с улыбкой пялюсь в экран своего телефона, когда смерч снова влетает в приемную.
Сердце подскакивает в горло. Я сажусь ровно и откладываю мобильный. За каждым моим движением следит внимательный взгляд.
Тарнавский все такой же хмурый. Он хотя бы раз за день улыбнулся? Не знаю…
Придумываю, наверное, но кажется, будто задерживается на блузке. Под ней – плотное белье. Сама она – застегнута очень прилично. Я готовилась.
По телу расходится волна жара, когда отмечаю, как быстро сглатывает.
Взгляд судьи поднимается к моим глазам.
– Проблем не возникло? – он, конечно, имеет в виду переносы. Я быстро мотаю головой.
– Нет. Никаких.
Марк сказал звонить и нагло ставить перед фактом, а не спрашивать. Я, на свой страх и риск, попробовала предупредить культурно. Мне кажется, получилось не хуже, но Тарнавскому это всё по барабану.
– Отлично.
Он подходит к кофемашине, берет одну из чистых чашек, включает…
– Я могу приготовить и принести, – во мне просыпается совесть и жалость. Тарнавский оглядывается. Смотрит несколько секунд.
– Нет необходимости. Пишет кто-то… – Кивает на загоревшийся мобильный. Я хватаю его и прижимаю к груди, а про себя ругаюсь.
Уже восемнадцать ноль одна. Я даже стыд испытывать не должна, но почему же так неловко?
Аппарат ужасно громко разогревается. Потом так же громко мелет зерна. Я все это время из-под ресниц смотрю на судейскую спину.
Внизу живота мурчащим клубком сворачивается новое для меня ощущение. Тепло и приятно. Неповторимая тяжесть. Легкая пульсация. Я даже знаю, поглаживания каких пальцев доставили бы «клубку» особое удовольствие.
Смаргиваю и еложу на кресле. Невпопад вспоминаю, что в субботу помогла себе кончить, думая все о тех же пальцах.
Следующий взгляд простреливает насквозь. Он понятия не имеет о моих мыслях, конечно, но как будто пытается прочесть.
– Шесть ноль три, а Юля все еще на месте, – его ирония не кажется злой, но и доброй я ее не назвала бы. Как-то… Пока что натянуто.
– Это на случай, если вам снова понадобится моя помощь.
Отвечаю правдоподобно, Тарнавский в ответ хмыкает. Уверена, тоже ни черта не забыл, но игнорирует. Смотрит не на лицо – а на мой стол. Потом только в глаза опять.
– Сегодня обойдусь, спасибо. Ты свободна.
Киваю. Встаю. Выключаю компьютер. Все жду, что Тарнавский вернется в свой кабинет, но нет. Он следит за сборами, а я просто радуюсь, что сегодня оделась прилично. К классическим брюкам и блузке сложно прикопаться.
Когда беру из шкафа высохший зонт, сообщаю Тарнавскому:
– Ваш тоже тут.
Он кивает.
Собираюсь вернуться к сумке, забросить в нее зонт вместе с телефоном и выйти, но мужчина ловит. Не пальцами. Словами.
– Насчет пятницы, Юля, – делает паузу, заставляя вкопаться носками в паркет и повернуть голову. Смотрю внимательно, приказываю себе не реагировать на него, не возвращаться в прошлое, не фантазировать. Высокий ворот скрывает выступившие пятна. – Без обид, хорошо?
Фыркаю, хотя внутри – столб пламени. Какая-то душевная изжога.
– Никаких обид, Вячеслав Евгеньевич. Только жалко времени. Мне кажется нормально, что в пятницу вечером люди могут быть… Не настроены на работу, – корчу из себя легкомысленную фифу.
Получаю в ответ усмешку. Что там в голове – привычно страшно.
Я имела в виду алкоголь, но запоздало понимаю, что он под «настроем» мог понять кое-что другое.
– Вот и славно, Юля.
Ничего славного в происходящем нет, но я силой отдираю подошву правой лодочки от пола и шагаю прочь.
Застегиваю сумку, взмахиваю рукой, мямлю:
– До свидания.
Думаю, выйду из приемной и выдохну, но в последний момент, когда дверь уже почти закрыта, ее придерживает Тарнавский.
Смотрю на него снизу вверх. Он – над моей головой.
– Покурить выйду.
Отпускаю ручку, киваю и двигаю дальше.
Слышу за спиной шаги. Чувствую затылком взгляд. Хочется одного – сбежать от судьи, который решил покурить на крыльце с чашечкой кофе в руках.
Чтобы отвлечься, достаю мобильный и быстро читаю сообщение от Лизы:
«Ты уже уходишь с работы, мась?»
«Поторопись, тебя ждет сюрприз»
Не нужны мне никакие сюрпризы, только домой попасть и на время забыться.
Выхожу на крыльцо, начинаю спускаться. Не стоило бы, но бросаю быстрый взгляд назад.
Тарнавский отходит в сторону, ставит на довольно широкие перилла чашку и поджигает сигарету.
По ощущениям: я его уже не интересую. Он в себе.
Это ранит.
Ускорившись, соскакиваю со ступенек и быстрым шагом иду к выходу с территории. Как будто чем он физически дальше – тем мне легче. Спойлер: нет.
Мой маршрут привычен и очень прост: до метро, потом на маршрутке. Смотрю под ноги. Разгоняюсь, но вынуждено торможу, натыкаясь на мужские кеды.
Делаю шаг в сторону – они тоже. Назад – и они.
Вскидываю взгляд, свожу брови.
На меня с улыбкой смотрит парень. Если и знакомый – то отдаленно.
– Юля, добрый день, – а вот он меня знает. В руках держит красивый букет – обвязанные широкой лентой высокие розы. Протягивает их мне. Я отсупаю и хмурюсь сильнее, а вот он улыбается еще шире. – Не узнала, да?
Понятия не имею, кто это.
Внимательнее смотрю на букет, потом в лицо.
Оно кажется мне располагающим. Глаза – добрыми. Передо мной стоит милый высокий русый парень.
– Игорь, – он же вкладывает в руки букет и сжимает кисть. Тянет к губам, целует с задержкой. А сам все с той же улыбкой смотрит в глаза. – На ДР у Смолиной увидел тебя. Нас даже знакомили, – хмыкает. – Я тебя запомнил.
– А откуда ты… – Оглядываюсь на здание суда и осознаю, что за нами наблюдают. Не охранники, а человек с сигаретой и чашкой кофе.
– Спросил у Лизы, где работаешь. До скольки. Запала в душу, Юль. Понравилась. Вечер свободный?
Подмывает сказать, что нет. К такой настойчивости я не привыкла. Хоть бы написал, что ли…
Я видела, что после Лизиных историй ко мне перешло человек тридцать. Кто-то просто посмотрел, кто-то подписался, кто-то полайкал.
Среди прочего, там были какие-то идиотские спорттовары. Я подумала, это трогательный сталкер Елизаветы. Получается, может и мой?
– Это как-то… – Смотрю на цветы, потом на склонившего к плечу голову парня. Он милый. Черт, он очень милый. Похож на моего брата. Так не хочется разочаровывать…
– Я креативный, – Игорь подмигивает, я в ответ неожиданно для самой себя смеюсь.
Слышу ставшие нехилым триггером шаги. Волнение возрастает в геометрической прогрессии. Не стоило бы, но я снова оглядываюсь. Потушивший сигарету и оставивший на крыльце чашку судья идет по дорожке. Не смотрит на меня. На Игоря тоже. Только идет-то зачем?
– Давай отъедем сядем где-то, Юль? Познакомимся? Если хочешь – скинь геометку Лизе, я не обижусь. Или у нее про меня спроси. Мы с детства друг друга знаем. Я не маньяк, – парень поднимает руки, я против воли смеюсь громче.
За спиной мимо проносится запретное тепло. Я втягиваю в себя запретный же запах туалетной воды.
Тарнавский делает вид, что мы с Игорем для него не существуем. Или это реальность, а не вид?
Направляется к своей машине. Открывает ее. Тянется к бардачку.
Злит меня так сильно, что это выливается в возможно опрометчивое:
– Хорошо, давай.
«Креативный» Игорь тут же берет меня за руку и тянет по проезжей части в сторону припаркованной под запрещающим знаком машине.
