Текст книги "Вожаки"

Автор книги: Марио Варгас Льоса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Они видели, как он снял с шеи полотенце, как взглянул на Тереситу Аррарте (Она хоть покраснела, смутилась? – спрашивал потом Лало. И Большой очень ей нужно краснеть. А Качито? – Да тот сразу слинял), как сбежал по ступенькам набережной и, сделав сальто, прыгнул в воду. В один миг Куэльяр проскочил первые десять метров и очутился в кипящем водовороте пены. Он подныривал под катившиеся навстречу волны, выбирался на поверхность, снова нырял и снова плыл вперед. На кого он похож? На рыбу, на дельфина? Да где же он? Вон, вон там, – ручки, вскрики, ахи, – да не там, а там! Мы видели, как Фитюлька уплывал все дальше и дальше от берега, превращаясь в еле заметное пятнышко, и как наконец добрался туда, где громоздились высоченные водяные холмы.

Ой, Лало, не представляешь, какие страшенные, дыбились чуть не до неба и никак не рухнут. (Ахи, ручки, глазки, – где он, вон та светлая точечка?) Ну, нервы, ничего не скажешь! А его то несет вперед, то отбрасывает назад, то закроет пеной, то снова протащит вперед. Знаете, на кого он похож? На бумажный кораблик, нет, на морскую птицу…

Чтобы лучше видеть, Тереса встала на парапет, а за ней все – Чабука, Чижик, даже Большой. Чего он ждет? Почему медлит? И вот наконец началось самое главное. Он повернул голову к берегу, наверное, поискал нас глазами и махнул рукой, и мы в ответ тоже – пока, пока, дружище.

Вздыбился один вал, за ним другой, а когда стал громоздиться третий, они увидели, вернее догадались, как он вытянул руку, чтобы найти нужное положение, как весь напрягся и начал работать ногами. И потом, распластав руки, взлетел на самый гребень (Ну, сколько метров, восемь? – расспрашивал потом Лало. Больше. Как до этой крыши? Больше. Как Ниагарский водопад, что ли? Больше, еще больше) – и вместе со срезанным гребнем тут же исчез под рухнувшей водяной горой. (Где он, где он?) И вот он вновь на верхушке огромной волны, которая мчала его вперед, рокоча самолетом, отбрасывая клочья пены (это же он, он!) и постепенно угасая. Теперь все отчетливо увидели Куэльяра, который как ни в чем не бывало лежал на этой волне, весь обмотанный водорослями. Сколько он пробыл под водой, ну и легкие! А Куэльяр спокойно поднялся с песка и направился к нам. Вот это класс! Он хоть и устал зверски, но все-таки утер нос кому надо. Не каждому такое под силу, Лало!

С тех пор наш Куэльяр взялся за старое. В середине года, вскоре после Дня Нации,[61]61
  День Нации – 28 июля. В этот день в 1821 году Хосе де Сан-Мартин провозгласил независимость Перу.


[Закрыть] Куэльяр начал работать на заводе своего отца. Ну теперь образумится, говорили они, человеком станет. Но какое там? Все наоборот. Куэльяр уходил с работы в шесть, в семь был в Мирафлоресе, а в полвосьмого сидел в «Часки» и, упершись локтями о стойку, накачивался пивом (Один «хрусталь», детка, и один «капитан»), ожидая каких-нибудь знакомых ребят, чтобы сыграть в качо. Там, среди пепельниц с вмятыми окурками, среди жулья, шулеров, среди запотевших бутылок с пивом, он убивал все вечера, а остаток ночи проводил в каком-нибудь второразрядном кабаре, разглядывая артисточек шоу, а когда не было денег, напивался в какой-нибудь забегаловке и оставлял там в залог то «паркер», то часы «Омега», то золотые запонки… По утрам его нередко видели с подбитым глазом, в ссадинах, с перевязанной рукой…

Он совсем того, говорили мы, путается со всякой шпаной, с педиками, черт-те с кем, а девочки – Господи, как жаль его родителей! Но субботы Куэльяр проводил с нами. Приходил после завтрака, и если нам не хотелось ехать на ипподром или на стадион, то закатывались к Чижику, к Маньуко и там до самого обеда играли в покер. Потом все расходились по домам, принимали душ, наводили глянец, и Куэльяр заезжал за нами, но уже не на "форде", а на первоклассном "неше" (отец отвалил мне ко дню рождения, представляете!)

Сынок, тебе уже двадцать один, значит, можешь выбирать президента, а мать – сердечко, не езди так быстро, не дай Бог убьешься! На углу в нашем подвальчике мы обычно пропускали по рюмочке, – рванем в "Китайский ресторан"? – начинали спорить, – нет, лучше на улицу Капона! – травили анекдоты, – а может, в бар "Под мостом", там такой антикучо,[62]62
  Антикучо – кусочки печени или сердца, приправленные чесноком, тмином, перцем и зажаренные на вертеле.


[Закрыть] пальчики оближешь! – Фитюлька по части анекдотов был чемпион, – махнем в пиццерию – а знаете вот этот, про лягушку и генерала? А вот этот, «что отрезать, то не брить»?

После обеда, подогретые вином и анекдотами, они отправлялись по своим излюбленным маршрутам, иногда оседали в "Embassy" или "Ambasader", где смотрели первое отделение музыкального шоу. И, как правило, закруглялись на авениде Грау у Нанеты.

А-а! Добро пожаловать, мирафлоринцы (нас здесь знали)! Привет, ребята, привет, Фитюля (знали по именам и прозвищам), как жизнь? Птички – фырк, фырк, и мы вслед за ними. А он – спасибо, хорошо. Иногда Куэльяр злился, скандалил, уходил, хлопнув дверью, – ноги моей здесь не будет! Но чаще смеялся, вроде подыгрывал им. А потом танцевал или усаживался с кружкой пива возле музыкального автомата, заводил тары-бары с Нанетой, ждал нас, ну а мы разбирали "птичек", поднимались с ними в комнаты, а потом возвращались в салон. Что-то ты быстро, Чижик, говорил он, или – у тебя, Лало, не на том месте волосы растут, – я в замочную скважину видел. В одну из суббот, когда все вернулись в салон, Куэльяра уже не было, и Нанета – он вдруг вскочил со стула, расплатился за пиво и вылетел, не простившись. Они увидели его в машине: уперся головой в руль и весь дрожит. Что с тобой, старик? Да он плачет! Кто-нибудь его оскорбил? Кто, скажи? Они врежут кому надо! Может, тебя эти телки обидели? И Маньуко – плюнь и разотри, Фитюля, нечего реветь.

Куэльяр навалился на руль, в глаза не смотрит, голос неживой, – нет, никто его не обижал, – плачет навзрыд, – пусть только попробуют! – утирает слезы платком. Ну будет тебе, дружище! В чем дело? Может, перебрал? Нет. Может, где болит? Да нет!

Они его хлопали по плечу: ну брось, брось, успокойся. Утешали – ну чего ты, в самом деле? Ну Фитя, шустрик, кончай!

Мы еще посмеемся, давай прокати нас на своем роскошном "неше". Да и чего тут торчать? Поехали напоследок в "Турбильон", захватим второе отделение шоу, давай, Фитюлькин, жми!

Куэльяр в конце концов успокоился, и, когда мы выехали на проспект Двадцать Восьмого Июля, он уже смеялся, – эх, старик, что это тебя развезло, скажи хоть нам, в чем дело? А он – черт его знает, такая тоска взяла, что не знаю. И они – ну с чего, ведь у него жизнь – персик в сиропе. А он – ну мало ли что бывает в жизни, и Маньуко – в чем дело-то, и Куэльяр – ну, например, люди о Боге забывают, и Лало – к чему это ты, а Большой – хочешь сказать, что все люди – грешники, и он – ну да, да, и вообще вся эта жизнь – тьфу. И Чижик – ладно тебе, жизнь – это жизнь. А он – не трепись, человек, он вкалывает день за днем, ворочает или, наоборот, на других ездит, шикует, а потом вдруг раз – и старость, а там чего? там смерть. В общем, полная хреновина! И об этом он думал у Нанеты? Об этом беседовал с "птичками"? Да, да! Из-за этого и ревел? Да. И еще потому, что ему жаль всех убогих слепых, хромых, нищих, которые просят милостыню, и вот эту мелкоту жалко, что торгует газетами (дурак я, правда?), и этих чоло, которые чистят им, богатеньким, ботинки на площади Сан-Мартина (глупо, чего там!), а мы конечно глупо, конечно, дурачок. Значит, все прошло? Спрашиваешь! Значит, забыто? Ну да, да! Улыбнись, а то не поверим! Ха-ха-ха! Жми Фитюлек, а то не успеем, пропустим второе отделение. Кто хоть знает, будет или нет сегодня мулаточка? Будет. Как ее зовут? Ана. А что Куэльяр знает про нее? Опытная штучка! Ну, Фитя, раз все прошло – улыбайся! И он – ха-ха-ха-а!

***

К тому времени, когда Лало женился на Чабуке, а Маньуко и Чижик получили дипломы инженеров, у Куэльяра на счету уже было много аварий, и его «вольво» носился по улицам покореженный, с вмятинами, поцарапанный спереди и сзади. Так нельзя, сердечко, ты разобьешься, и отец – всему есть предел, мой друг, пора образумиться. Если хоть раз повторится что-либо подобное, он больше не даст ни одного сентаво, пора взяться за ум, опомниться, пожалей хоть мать, пойми, у нас уже вся душа изболелась… И мы – ты же взрослый человек, Фитюля, зачем тебе эти сопляки?

Завел вдруг дружбу с шантрапой. Все вечера резался в карты с хануриками из "Часки" или "Д'Онофрио", пил в "Гаити" с какой-то шушерой, с кем попало! Когда же ты работаешь? Или работа – один треп? А днем, разодетый в стиле Джеймса Дина[63]63
  Джеймс Дин (1931–1955) – американский киноактер.


[Закрыть] – синие в обтяжку джинсы, белые мокасины, цветастая рубашка, концами завязанная на пупе, золотая цепочка на груди, поросшей светлым пушком, – таскался по улицам Мирафлореса, играл в волчок с кокаколами,[64]64
  Кокаколы – прозвище перуанских подростков.


[Закрыть] в пелоту[65]65
  Пелота – игра в мяч, напоминающая бейсбол или лапту.


[Закрыть] с мальцами, покупал губные гармошки…

Его огромный "вольво" всегда был забит мальцами лет четырнадцати-пятнадцати, а то и моложе. По воскресеньям он приходил в "Вайкики" (папа, я хочу быть членом этого клуба, гавайские плоты – отличная вещь, чтобы не полнеть, да и они, старики, могут в хорошую погоду пообедать в ресторане прямо над морем) со всей оравой этих сопляков, посмотрите, полюбуйтесь, вот смеху-то, нашел себе компашку!

Куэльяр учил их водить "вольво", лихо разворачивал на двух колесах, проезжая по набережной, и ребята заходились от восторга. Он возил их на стадион, на корриды, на бега, бокс, на водное поло, на самбо. Ясно – стал педиком, говорили мы. А что удивляться, какой у него выход, но вот так, на людях, не надо бы… Над Куэльяром теперь все смеются, на него оглядываются, пальцем тычут. И Большой – а вам важно, что там говорят всякие трепачи? И Маньуко – ему проходу не дают, а Лало – если увидят, что мы с ним встречаемся… и Чижик – и тебя примут за педика, что ли?

На какое-то время Куэльяр вдруг снова увлекся спортом. И они – ему лишь бы себя показать. Мол, Фитюль Куэльяр – настоящий гонщик, почище чем пловец. Он участвовал в спортивном пробеге Атоконго и пришел третьим. Даже в "Хронике" и в "Комерсио" поместили фотографии, где видно, как он поздравляет победителя Арнальдо Альварадо. Я, конечно, против него слабак, сказал Куэльяр. А сколько было шума после того, как Фитюлька устроил гонки с Кике Ганосой! По условиям пари, они должны были проехать ранним утром на своих машинах от площади Сан-Мартин до парка Саласара. Фитюль – против движения, а Кике – нормально. Полицейский патруль пустился вдогонку за Куэльяром от улицы Хавьера Прадо и настиг его только на авениде Второго Мая,[66]66
  Авенида Второго Мая – улица названа в память о 2 мая 1866 года. В этот день порт Кальяо (пригород Лимы) был подвергнут ожесточенному обстрелу испанской эскадрой.


[Закрыть] вот на какой скорости летел! Целый день Куэльяра продержали в полицейском комиссариате. Ну все, теперь притихнет, поумнеет. Но не прошло и двух недель, как пожалуйста – поехал с черной повязкой на глазах, и руки привязал к рулю, по авениде Ангамос, ну и, конечно, попал в аварию.

Второй раз авария произошла, когда мы устроили мальчишник перед свадьбой Лало. Хватит, кончай дурить, говорит Чижик, останови машину, нам эти игры ни к чему, понял? Они хотели вылезти из машины, а он – ноль внимания. Да вы что, другу не доверяете? Такие, понимаешь, мужики, а страху – полные штаны! Сейчас я вас по мокрому асфальту, да на повороте, ля-ля… Он был прямо не в себе, и никакие уговоры не действовали. Куэльяр, старик, ты в уме? вези нас домой, понял? У Лало завтра свадьба, за каким дьяволом ему с жизнью расставаться, опомнись, не лезь на тротуар, куда летишь на красный, совсем обалдел, тормози на перекрестках! На улице Альканфорес он врезался в такси. С Лало – ничего, обошлось, Маньуко и Большой чуть не месяц ходили с опухшими лицами, а сам Куэльяр переломал себе три ребра. Они поругались, но недели через две он позвонил и позвал их в бар. Помириться помирились, но с тех пор у них с Куэльяром все разладилось, не было того, что раньше…

Виделись с ним очень редко, и когда Маньуко женился, он сообщил Куэльяру о своем бракосочетании открыткой, а пригласить – нет. И Куэльяр, конечно, не пришел на мальчишник. К тому времени, когда Чижик вернулся из Соединенных Штатов уже с женой – хорошенькой американочкой и двумя детьми, которые еле-еле лопотали по-испански, Куэльяр был в горах, в Тинго-Мария,[67]67
  Тинго-Мария – небольшой город в Андах.


[Закрыть] шел слух, что он работает на кофейных плантациях у отца. И когда приезжал в Лиму, а мы, случаем, встречались с ним на улице, то говорили наспех, так, два-три слова – привет, Большой, как жизнь, Фитюля, ничего, ну бывай, привет, чао. А вернувшись вдруг в Мирафлорес, вытворял такое, что вспомнить страшно. Ну а вскоре уехал на север и там разбился насмерть. Как? Где? Да на том страшном повороте на шоссе Пасамайо! Бедняга, говорили они на похоронах, настрадался, жизни был не рад, ясно, что сам себе искал смерти, – и вот такой конец!

Мы уже стали вполне солидными людьми: у каждого жена, машина, дети, которые, само собой, учились в колледже Шампанья или Пресвятой Марии, мы строили загородные дома кто где – в Анконе, в Сайта-Росе[68]68
  Анкон, Санта-Роса – городки под Лимой.


[Закрыть] или на Южном взморье, мы потихоньку толстели, прятали брюшко, рыхлели телом, ежились от колик после еды или вина, приучались к очкам для чтения, разглядывали свои первые седины, темные пятнышки на коже и первые морщинки, первые морщины.

ЭССЕ. РОМАН (фрагмент из книги)

Роман – это свидетельство состояния культуры, он рождается в определенный момент человеческой эволюции, и этот момент, в отличие от того что происходит с другими жанрами, можно установить. Разумеется, историки литературы, многие ученые искали истоки романа в самой далекой древности. В книге Менендеса-и-Пелайо,[69]69
  Менендес-и-Пелайо Марселино (1856–1912) – испанский литературовед, историк культуры, член Королевской испанской академии. Четырехтомный труд «Истоки романа» («Происхождение романа») написан им в 1905–1915 годах.


[Закрыть] которая называется «Истоки романа», мы читаем, что прошлое этого жанра теряется в мире санскрита, в азиатских цивилизациях, в самых древних культурах.

Я думаю, что это не так: тот жанр, что мы понимаем под романом, на самом деле возник в позднем Средневековье, а те повествовательные формы, которые существовали раньше, не были романами, потому что они писались для того, чтобы через простые вымышленные истории распространять определенные религиозные, моральные доктрины и т. п. Притчи, басни, сказочные, волшебные повествования древних цивилизаций всегда корыстны, воспитательны, дидактичны. Библия полна волшебных историй, которые в живой и простой форме заставляют нас понять известные принципы, известные догмы.

Думаю, что роман – это прежде всего жанр, который не имеет, не может иметь функций педагогического, или назидательного, или дидактического характера. Его функция бескорыстна. Я считаю, что даже произведения вроде "Золотого осла" Апулея и "Сатирикона" Петрония также не соответствуют тому, что мы понимает под романом. И что, напротив, концепция романа остается одной и той же с момента появления рыцарских романов и до наших дней.

Исходя из формальной точки зрения критики говорят, что роман возник в Средние века благодаря своего рода разложению эпической поэзии, которая выродилась и превратилась в роман. Эта интерпретация, возможно и верная, для меня в данном случае не имеет значения.

Роман как жанр заявил о себе в Европе в Средние века с появлением рыцарских романов. И что же случилось? А то, чего не случалось раньше в истории литературы: в ней произошла настоящая революция. Начались преследования этого литературного жанра: роман захотели отменить, считая его вредным. Известно, что рыцарские романы – почти все анонимные именно потому, что их авторов преследовали, сажали в тюрьму, а некоторых даже сжигали. Книги ходили почти всегда подпольно, по крайней мере вначале, и не могли попасть, например, в Америку, потому что там на них был наложен очень строгий запрет: дух исконных жителей Американского континента не должны были подрывать подобного рода книги.

А в чем же упрекали рыцарские романы? В чем обвиняли их авторов? Именно в том, что они, эти книги, безрассудны и абсурдны, и особенно в том, что они отвращают внимание людей от Бога ради земных дел.

Это, конечно, верно, и в какой-то мере мы и сегодня можем понять, с чем был связан скандал, который вызвали в Европе эти первые романы. Они появились в период полного апогея схоластической культуры, когда ум, желания, любовь людей, казалось, были обращены исключительно к Богу.

Роман – в отличие от других жанров – был прежде всего гордым утверждением человеческого достоинства. Он действительно отвлекал внимание людей от Бога, потому что его материя – человек, в этом заключено нечто абсолютно присущее его природе: без земной, по своей сути человеческой проблематики нет романа. Есть прекрасные и долго живущие мистические поэмы, есть прекрасные и долго живущие религиозные драмы, но нет ни одного мистического романа. Романы по сути своей – мирские, даже когда они написаны на религиозные темы. Потому что та иллюзия, та видимость жизни, которую роман прежде всего должен давать читателю, возникает, лишь когда этот читатель, когда это общество узнают в романе собственный опыт, то есть когда они узнают самих себя, когда есть возможность сопоставления на основе своего опыта того, о чем читаешь, с собственной жизнью.

Именно потому главное поле действия романа всегда человек и главный субъект действия – человек. Речь идет о жанре атеистическом по самой своей сути. Роман бросал вызов Божественному. Романист становился до некоторой степени "заместителем" Бога, творцом реальностей, пусть вымышленных, кажущихся. Понятно, что в этом была одна из причин, по которым люди в Средневековье с тревогой и испугом встретили появление жанра, который как бы со стороны и очень связно показывал им окружающую жизнь.

Как же показывали действительность своего времени первые представители этого жанра? Они бескорыстно рассказывали о том, что видели, о том, во что верили, о том, что чувствовали. Их описание, их изображение мира было в отличие от того, что происходило с другими жанрами, не частичным, а, напротив, общим, или, лучше сказать, обобщающим. Создатели жанра старались показать реальность на всех ее уровнях, во всех ее слоях.

Что происходит в рыцарских романах? В них рассказываются военные истории, почти всегда речь идет о Крестовых походах, об искателях приключений, которые едут воевать в чужеземные страны, и все это на самом объективном и конкретном уровне реальности, которую они включают в свои произведения. Они описывали, несомненно, в самой реалистической манере, какие были в те времена армии, какая военная тактика применялась в ту эпоху, как одевались воины, какое оружие они носили, какую одежду. Они показывали непосредственно данный и доступный проверке уровень реальности.

Скажем, они изображали нравы эпохи. Описывали обычаи, различные верования, предрассудки, разнообразные праздники, которые устраивались в селениях. Многие из этих романов, без сомнения, имели бытописательский аспект, в особенности "Тирант Белый", в котором мы находим весьма непосредственное описание реальности.

Но одновременно с этой доступной проверке реальностью они вводили читателей в другое измерение реальности своего времени; они включали в свои романы волшебника Мерлина, рыцарей Круглого стола, Урганду-незнакомку, странных мифических персонажей, всех этих положительных и отрицательных героев, которые, как верили люди в Средневековье, населяли Броселандский лес. И все это включалось в романы, соединялось в них самым неожиданным и натуральным образом, поддавалось проверке объективной действительностью. Так субъективная реальность перемешивалась с объективной, внешняя реальность – с чисто умозрительной.

У этих писателей был очень широкий, очень щедрый взгляд на реализм. Они хотели показать жизнь во всех ее проявлениях. Это заметно по той отчасти расплывчатой и тяжеловесной манере, в которой написаны многие из романов, имеющих действительно несколько хаотичную структуру. Но в таком романе, как "Тирант Белый" Джоанота Маргуреля (это одна из книг, которые я больше всего люблю), все это дано в очень ясной и очень точной манере.

Я коротко остановлюсь на этой книге, чтобы показать, насколько честолюбивым, дерзким, отважным был этот великий валенсийский писатель. В "Тиранте Белом" Мартурель опирается на прочную историческую почву, рассказывая о путешествии каталонцев под предводительством Роджера да Флора в Грецию.[70]70
  …о путешествии каталонцев под предводительством Роджера да Флора в Грецию. – Роджер да Флор (1266–1305) – каталонский военный и путешественник, руководитель похода каталонцев и арагонцев на Восток против греков и турок.


[Закрыть] Есть хроника этой экспедиции каталонцев в Грецию, это один из шедевров каталонской литературы – хроника Мунтанера.[71]71
  Мунтанер Рамон (1265–1336) – каталонский историк и путешественник, участник экспедиции Роджера да Флора, прославился как автор «Хроники» этого похода.


[Закрыть]

"Тирант Белый" был написан сто или сто пятьдесят лет спустя после этой каталонской экспедиции в Грецию, и его автор использовал хронику Мунтанера, он основывался на ней. С этой точки зрения "Тирант Белый" – исторический роман. Но с другой стороны, он также бытописательский роман, потому что в нем замечательно описывается жизнь крестьян в окрестностях дворца, куда часто ездит Тирант. И хотя Мартурель располагает эти дворцы в более или менее экзотических местах – у романистов той эпохи была такая мания, сегодня мы можем узнать в нравах, в жилищах, в альковах, которые он описывает, образ жизни валенсийских, каталонских и британских дворцов (Мартурель бывал также в Великобритании).

Таким образом, речь идет о романе, который, с одной стороны, исторический, а с другой – бытовой. Но "Тирант Белый" также очень значительный военный роман, потому что Мартурель собрал информацию, изучил военное искусство своей эпохи и включил в свою книгу – в то время не существовало современного понятия об авторском праве – целые страницы трактатов о войне, чтобы придать больше достоверности, больше правдоподобности битвам, которые описывает. Но одновременно в романе есть и чисто мифологические персонажи, сугубо субъективного происхождения, такие как фея Моргана, волшебник Мерлин, то есть все те существа, которые живут только в воображении, в верованиях и, пожалуй, в желаниях людей Средневековья. Можно говорить о том, что в этом романе в известном виде воплотилась вся действительность того времени как в ее субъективном, духовном и мифологическом измерениях, так и в измерениях конкретных, объективных, материальных. Эта попытка показать реальность на всех ее уровнях бескорыстно, не дидактично, не назидательно, показать не то, какими люди должны быть, а какие они есть, какими они себя считают и какими они хотели бы быть, – эта попытка имела в высшей степени подрывной характер, потому что сокрушала всяческие табу, разоблачала всякий обман.

Изобразить действительность – это лучший, как я полагаю, способ заставить людей познать и осознать себя, свое могущество и свое ничтожество, свою ограниченность. Именно поэтому на протяжении всей истории романа почти всегда существовали произведения, которые выполняли такую могущественную разоблачительную роль.

Тут я перехожу ко второму утверждению относительно романа – с точки зрения общества, с исторической точки зрения. Существует любопытная связь между появлением романов и историческими событиями. На первый взгляд роман никогда не появляется в тот момент, когда происходят какие-либо события или великие исторические изменения. Он появляется намного раньше или много позже. Так, рыцарские романы появились тогда, когда мир, который они отражали, находился уже в стадии разложения, когда его основы были подточены и он должен был вот-вот исчезнуть. Именно в тот момент, когда Средневековье в известной мере было обречено в связи с возникновением Ренессанса, и рождается это такое широкое, такое великолепное, такое восхитительное изображение средневекового мира.

Что происходит потом? Известно, что в XVII веке были опубликованы такие-то и такие-то романы; в XVIII веке во Франции появляется новый тип романа, который оказывается очень любопытным и весьма самобытным. Это романы Сада, Лакло, Ретиф де ла Бретона, Андреа де Нерсиа, всех этих писателей XVIII века, которых мы теперь называем "проклятыми": авторов судят, сажают в тюрьмы, сами романы уничтожают. Эти произведения рассказывают прежде всего о самых отрицательных и уродливых сторонах человека. Но в них нашло отражение то разрушительное насилие, которое обрушилось на Францию как раз в связи с таким решающим историческим переворотом, каким явилась Великая французская революция. Повторилось отчасти то, что происходило с рыцарскими романами. Этот "проклятый" роман появился именно тогда, когда разложившееся французское общество готово было исчезнуть в грандиозной кровавой гекатомбе.

Позднее возникает великий русский роман XIX века: Толстой, Достоевский – писатели, чье творчество живо и сегодня. Они рассказывают о действительности, которая вот-вот исчезнет, будет уничтожена революцией и которую заменит другая действительность.

Еще поздней появляются такие писатели, как Пруст, Кафка, Джойс, которые станут, можно сказать, основоположниками современного и новейшего романа. Они писали свои произведения как раз тогда, когда европейское общество оказалось подвержено всякого рода конфликтам и когда готов был свершиться апокалипсис, каким стали мировые войны. Есть, таким образом, очень любопытная связь между возникновением большой романистики и состоянием кризиса и разложения общества.

Поэтому, полагаю, не случайно, что в последние годы в Латинской Америке возникло столько значительных произведений прозы, в результате чего мы имеем дело со своего рода "бумом" в области романа и в области новеллы. Я думаю, что, как Франция в момент появления "проклятых" романов, как Россия в момент появления романов Толстого и Достоевского, как средневековое общество в момент появления рыцарских романов, Латинская Америка представляет собой реальность, готовую сменить кожу, реальность, которая претерпит великие преобразования и изменения.

***

Несколько слов о технике романа. Романист использует некую стратегию, некую тактику, чтобы благодаря словам, вымыслу возникла та жизненность, что есть главное качество всякого романа, всякого значительного повествования. Эти средства очень широки и многообразны, но они в любом случае должны зависеть от содержания произведения, должны быть ему подчинены.

Тактические средства, которые применяют романисты, чтобы "протащить" в свои произведения эту жизненность, можно было бы объединить, на мой взгляд, в три большие группы средств выразительности, которые существовали всегда, которые возникли вместе с романом. И в этом заключается еще одна особенность этого жанра: в отличие от других жанров роман, появившись на свет, не ползает на четвереньках и не подрастает мало-помалу – едва родившись, он уже умеет стоять и ходить.

Первую группу этих приемов я бы назвал "техникой сообщающихся сосудов". Смысл этой техники заключается в том, чтобы объединить в одном повествовании такие события, персонажи, ситуации, которые относятся к разным временам и разным местам. Вливаясь в такую единую "общность", каждая ситуация принесет с собой собственный накал, собственные эмоции, собственное жизненное содержание, и из этого слияния возникнет некая новая действительность, рождающая странное, будоражащее, тревожное ощущение, которое и создает эту иллюзию, эту видимость жизни. В "Тиранте Белом" есть эпизод, который называется тайной свадьбой Тиранта с принцессой Карменсиньей. Как описывается этот эпизод? Одна из дуэний принцессы Карменсиньи – зовут ее Любовь-Моей-Жизни – приходит разбудить ее утром. Принцесса спала вместе с другой своей дуэньей, Эстефанией. Так вот, Любовь-Моей-Жизни их будит, разговаривает с ними о том о сем и рассказывает, что ей приснился сон: слышит она, будто отворилась дверь ее спальни, во сне она открыла глаза и увидела, как на цыпочках вошли Тирант и Диафемус, один из наместников Тиранта, как они прошли через ее спальню и вошли в альков принцессы Карменсиньи и Эстефании; она поднялась, все еще во сне, заглянула в замочную скважину и увидела, как справляли тайную свадьбу Тирант с Карменсиньей и Диафемус с Эстефанией.

Этот эпизод представляется мне примером техники сообщающихся сосудов. Есть две разные истории, которые рассказываются внутри одного повествовательного единства, внутри повествовательного целого. Тут два эпизода: приход Тиранта и его спутника тайно в спальню Карменсиньи и Эстефании и то, что произошло на следующий день, – разговор дуэньи Любви-Моей-Жизни с Карменсиньей и Эстефанией, которая делится с принцессой и ее подругой тем, что она обнаружила тайный праздник, устроенный ими со своими возлюбленными. Здесь две ситуации, два времени, хотя и одно место, разные персонажи, которые объединены в этом эпизоде, показанном как единое действие.

Думаю, что это одно из средств, которое больше всего использовали романисты, чтобы вызвать ощущение жизненности того, что они описывают. То же самое делает, например, Флобер в "Мадам Бовари" в эпизоде под названием "сельские выборы". Здесь одновременно описывается ход выборов, которые проводятся довольно абсурдным и нелепым образом, и любовная сцена между мадам Бовари и ее будущим возлюбленным, наблюдающими за выборами с балкона. На протяжении всего эпизода возникает что-то вроде контрапункта: нежный и сентиментальный разговор мадам Бовари с ее будущим возлюбленным и гротескный эпизод, некий фарс, который перед ними разыгрывается. Две ситуации, одно и то же время, но разные места – все сливается в повествовательное целое.

Это также один из приемов, который используют почти все современные романисты; показательным в этом отношении мне представляется роман Фолкнера "Дикие пальмы", целиком построенный на использовании "техники сообщающихся сосудов". Тут есть две истории, которые, как говорит Борхес, никогда не смешиваются, а каким-то образом дополняют друг друга; две истории, которые не сталкиваются, а развиваются бок о бок независимо друг от друга; однако есть что-то вроде общей атмосферы, которая их обволакивает.

Такое собирание в единое целое фактов, событий, персонажей, принадлежащих разному времени и разным местам действия, мне кажется, вызывает в читателе что-то вроде беспокойства, что-то вроде неуверенности, удивления, и эти удивление и неуверенность заставляют читателя тревожиться, беспокоиться по поводу того, что происходит в романе, и одновременно переносить на то, что он читает, свое восприятие жизни, в результате чего литературный мир обретает жизненность.

Другой прием, который, как мне представляется, использовался на протяжении всей истории романа, можно было бы назвать "техникой китайских шкатулок". Как вы знаете, внутри китайской шкатулки всегда оказывается другая, меньшего размера; мы открываем шкатулку, достаем другую, поменьше, из нее появляется третья, еще меньше, потом еще одна…

Что происходит в "Тысяче и одной ночи"? Дочь визиря рассказывает халифу одну за другой разные истории, потому что, если истории кончатся, ей могут отрубить голову. Поэтому она растягивает истории, насколько может, но так как одна история не может длиться бесконечно, то герои ее историй рассказывают в свою очередь другие истории, а в их историях заключены еще истории, и их рассказывают герои уже этих, других историй. Это как раз то, что происходит с китайскими шкатулками.