Текст книги "Вожаки"

Автор книги: Марио Варгас Льоса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

ВОЖАКИ

I

Хавьер на секунду подался вперед.

– Звонок! – прокричал он на ходу.

Напряжение взорвалось оглушительно, словно бомба. Все мы уже на ногах; доктор Аббсало стоит с открытым ртом. Он покрывается румянцем, сжимает кулаки. Когда, придя в себя, он заносит руку и, кажется, вот-вот запустит в нас своей отповедью, звонок и вправду звенит. Мы выбегаем опрометью, с оглушительным грохотом, обезумевшие, подстрекаемые вороньим карканьем Амайа, который бежит впереди, опрокидывая парты.

Двор наполнен криками. Третьи и четвертые классы вышли раньше и образовали большой круг, который двигался, поднимая пыль. Почти одновременно с нами появились первоклассники и второклассники, их воинственные вопли добавили ненависти. Круг увеличился. Негодование Средней школы было единодушным. (У Начальной был свой маленький двор с синими мозаиками в противоположном крыле школы.)

– Горец хочет нас завалить.

– Да, черт возьми.

Никто не говорил о выпускных экзаменах. Блеск зрачков, шум, волнение означали, что настал момент выступить против директора. Не задумываясь, я перестал сдерживаться и начал лихорадочно перебегать от группы к группе: «Он нас завалит, а мы промолчим?» «Надо что-то делать». «Надо что-то делать».

Железная рука выхватила меня из центра круга.

– Ты – нет, – сказал Хавьер. – Не суйся. Тебя исключат. Ты же знаешь.

– Теперь это неважно. Он мне за все заплатит. Это мой шанс, понимаешь? Давай их построим.

Мы пошли по двору, от одного к другому, вполголоса повторяя на ухо: «постройтесь», «быстро в строй».

– Строиться! – клич Райгады потряс душный утренний воздух.

Многие голоса слились в хор:

– Строиться! Строиться!

Инспекторы Гайардо и Ромеро удивленно наблюдали, как ни с того ни с сего, до окончания перемены, суматоха прекратилась, и началось построение. Они стояли напротив, опираясь о стену возле учительской, и взволнованно смотрели на нас. Затем они переглянулись. В дверях появилось несколько учителей, они тоже были изумлены.

Инспектор Гайардо приблизился к нам.

– Послушайте! – выкрикнул он нерешительно. – Еще не…

– Заткнись, – оборвал его кто-то из задних рядов. – Заткнись, Гайардо, пидор!

Гайардо побледнел. Широко шагая, с угрожающим видом, он врезался в строй. За его спиной многие кричали: «Гайардо, пидор!»

– Будем маршировать, – сказал я. – Будем ходить по кругу. Сначала те, что из пятого.

Мы начали маршировать. С силой чеканили шаг, до боли в ногах. На втором круге (мы выстроились в четкий прямоугольник, как раз по размерам двора) Хавьер, Райгада, Леон и я начали:

– Рас-пи-санье, рас-пи-санье, рас-пи-санье…

Хор стал общим.

– Громче! – раздался голос того, кого я ненавидел: голос Лу. – Кричите!

Тут же крик превратился в оглушительный рев:

– Рас-пи-санье, рас-пи-санье, рас-пи-санье…

Учителя осторожно ретировались, закрыв за собой двери учительской. Когда пятиклассники прошли возле угла, где Теобальдо с лотка торговал фруктами, Лу сказал что-то, чего мы не услышали. Судя по его жестам, он нас подбадривал. «Свинья», – подумалось мне.

Крики нарастали. Но ни чеканность марша, ни ритмичность выкриков не помогали скрыть наш страх. Ожидание было тоскливым. Почему он медлит и не выходит? Все еще прикидываясь бесстрашными, мы повторяли наше слово, но некоторые уже начали переглядываться, и время от времени слышались резкие натужные смешки. «Ты не должен ни о чем думать, – говорил я себе. – Не сейчас». Кричать стало тяжело: я охрип, и у меня жгло в горле. Вдруг, почти непроизвольно, я посмотрел на небо: проследил за ястребом, который мягко планировал над школой, под синим сводом, ясным и глубоким, освещенным с одной стороны желтым, словно веснушка, диском. Я быстро опустил голову.

Маленький, с синеватым лицом, Ферруфино появился в конце коридора, ведущего в прогулочный двор. Его коротенькие шажки вперевалку, словно утиные, нарушили тишину, которая внезапно, к моему удивлению, воцарилась. (Дверь учительской открывается, высовывается маленькое смешное лицо: Эстрада хочет пошпионить за нами, видит директора в нескольких шагах, мгновенно убирается, закрывает дверь своей детской ручкой.) Ферруфино стоит напротив нас, пробегает вытаращенными глазами по группам онемевших учеников. Ряды смешались: одни сбежали в туалет, другие в отчаянии окружили прилавок Теобальдо. Хавьер, Райгада, Леон и я стояли неподвижно.

– Не бойтесь, – сказал я, но никто меня не услышал, потому что одновременно со мной директор произнес:

– Дайте звонок, Гайардо.

Снова построились в ряды, на этот раз не спеша. Жара пока еще была терпимой, но мы уже страдали от какой-то сонливости, некоей разновидности скуки.

– Они устали, – пробормотал Хавьер. – Это плохо. – И злобно предупредил: – Не поддавайтесь на разговоры!

Остальные передали его предостережение по рядам.

– Нет, – сказал я. – Подожди. Они рассвирепеют, как звери, лишь только Ферруфино заговорит.

Прошло несколько секунд тишины, подозрительно тяжелой, прежде чем мы один за другим подняли взгляд на этого человечка в сером. Он спокойно стоял, сложив руки на животе, сдвинув ноги.

– Я не хочу знать, кто затеял этот балаган, – произнес он.

Настоящий актер: размеренное, мягкое звучание голоса, почти сердечные слова, монументальная поза – все было тщательно продумано. Должно быть, он тренировался наедине у себя в кабинете.

– Подобные поступки – позор для вас, для школы и для меня. Я был очень терпелив, слышите, слишком терпелив с зачинщиком этих беспорядков, но он переступил черту…

Я или Лу? Огненный язык, жадный и бесконечный, лизал мою спину, горло, щеки, пока глаза всей Средней школы блуждали, отыскивая меня. Смотрел ли на меня Лу? Завидовал ли мне? Смотрели ли на меня койоты? Кто-то сзади дважды похлопал меня ладонью по руке, чтобы подбодрить. Директор долго говорил о Боге, дисциплине и высших духовных ценностях. Он сказал, что двери дирекции всегда открыты, что настоящие смельчаки должны показать свое лицо.

– Показать свое лицо, – повторил он, теперь уже властно, – то есть говорить в глаза, говорить со мной.

– Не будь дураком! – сразу же сказал я. – Не будь дураком!

Но Райгада уже поднял руку и одновременно сделал шаг влево, покидая строй. Удовлетворенная улыбка скользнула по губам Ферруфино и тут же исчезла.

– Слушаю тебя, Райгада… – сказал он.

По мере того как тот говорил, слова придавали ему силы. Он даже один раз драматически вскинул руки. Заверил, что мы не плохие и что мы любим школу и наших учителей; напомнил, что молодежь импульсивна. От имени всех он попросил прощения. Затем начал заикаться, но продолжил:

– Мы просим вас, сеньор директор, вывесить расписание экзаменов, как в прошлые года… – И испуганно смолк.

– Запишите, Гайардо, – сказал Ферруфино. – На следующей неделе учащийся Райгада будет ежедневно заниматься до девяти вечера. – Он сделал паузу. – В кондуите укажите причину: за бунт против педагогических мероприятий.

– Сеньор директор… – Райгада сделался мертвенно-бледным.

– По-моему, справедливо, – прошептал Хавьер. – Вот баран.

II

Луч солнца пробирался ко мне через грязное слуховое окно и ласкал глаза и лоб, наполняя меня спокойствием. Однако сердце билось учащенно и временами замирало. Оставалось полчаса до выхода; нетерпение ребят немного улеглось. Выступят ли они после всего этого?

– Садитесь, Монтес, – сказал учитель Самбрано. – Вы осел.

– Никто не сомневается в этом, – подтвердил Хавьер сбоку от меня. – Он осел.

Дошел ли приказ до всех классов? Я не хотел снова терзаться мрачными предположениями, но постоянно видел Лу в нескольких метрах от своей парты и испытывал тревогу и сомнение, потому что знал, что в сущности решается вопрос не расписания экзаменов и даже не вопрос чести, – речь идет о личной мести. Как пренебречь этой счастливой возможностью напасть на врага, потерявшего бдительность?

– Возьми, – произнес кто-то рядом со мной. – Это от Лу.

«Согласен возглавить командование вместе с тобой и Райгадой». Лу поставил подпись дважды. Между его автографами, как маленькая клякса, стоял выведенный блестящими чернилами знак, который мы все уважали: заглавная буква «К», заключенная в черный кружок.[18]18
  Заглавная буква "К", заключенная в черный кружок – так, по-видимому, обозначалась принадлежность к кружку койотов. (Здесь и далее Комментарии К. Корконосенко.)


[Закрыть] Я посмотрел на Лу: у него были узкие лоб и губы, миндалевидные глаза, впалые щеки и выдающаяся вперед мощная челюсть. Он серьезно смотрел на меня: возможно, думал, что ситуация требует от него быть миролюбивым.

На той же самой бумажке я ответил: «Вместе с Хавьером». Он прочитал, не меняя выражения лица, и утвердительно кивнул головой.

– Хавьер, – сказал я.

– Я знаю, – ответил он. – Хорошо. Мало ему не покажется.

Директору или Лу? Я спрашивал себя об этом, но меня отвлек свист, который был сигналом к выходу. Одновременно с ним над нашими головами поднялся крик, смешавшийся с шумом передвигаемых парт. Кто-то (может быть, Кордова?) свистел громко, словно нарочито.

– Слыхали? – сказал Райгада, становясь в ряд. – На Набережную.[19]19
  Набережная – имеется в виду набережная реки Римак, протекающей по Лиме.


[Закрыть]

– Какой шустрый! – воскликнул кто-то. – Все уже в курсе, даже Ферруфино.

Мы вышли через заднюю дверь на четверть часа позже Начальной школы. Остальные вышли раньше, и большинство учеников толпились маленькими группками в раздевалке. Спорили, шутили, толкались.

– Выходите, все до одного – сказал я.

– За мной, койоты! – горделиво прокричал Лу.

Его окружили двадцать ребят.

– На Набережную, – приказал он, – все на Набережную.

Взявшись за руки, в одну шеренгу, от одного тротуара до другого, мы, ученики пятого, замыкали строй, локтями заставляя поторапливаться менее прытких.

Легкий ветерок, которому не удавалось растрепать ни кроны рожковых деревьев, ни наши волосы, мел из стороны в сторону песок, который местами покрывал белую от жара поверхность Набережной. Напротив нас – Лу, Хавьера, Райгады и меня, стоящих спиной к балюстраде и бесконечным песчаникам, начинавшимся на противоположном берегу реки, – плотная толпа, вытянутая вдоль всего квартала, спокойная, хотя временами и раздаются пронзительные одиночные крики.

– Кто будет говорить? – спросил Хавьер.

– Я, – предложил Лу, готовясь вскочить на балюстраду.

– Нет, – сказал я. – Говори ты, Хавьер.

Лу сдержался и посмотрел на меня, но не разозлился.

– Ладно, – сказал он и добавил, пожимая плечами: – Дело ваше!

Хавьер забрался наверх. Одной рукой он держался за кривое сухое дерево, а другой обхватил меня за шею. Между его ногами, по которым пробегала легкая дрожь, исчезая по мере того, как его голос становился уверенным и убедительным, я видел высохшее раскаленное русло реки и думал о Лу и койотах. Ему было достаточно только секунды, чтобы занять первое место; и у него была власть, и им восхищались, им, желтоватой мышкой, которая меньше полугода назад умоляла меня принять его в банду. Ничтожно маленькая неосторожность – и вот уже в лунном свете кровь обильно струится по моему лицу и шее, по рукам и ногам, обездвиженным, неспособным дать отпор его кулакам.

– Я победил тебя, – говорит он, тяжело дыша. – Теперь командир я. Так и запомни.

Ни одна из теней, вытянутых в круге влажного песка, не пошевелилась. Только жабы и сверчки отвечали Лу, оскорблявшему меня. Все еще распростертый на горячем песке, я догадался крикнуть:

– Я ухожу из банды. Я соберу другую, гораздо лучше.

Но и я, и Лу, и койоты, которые продолжали прятаться в тени, знали, что это не так.

– Я тоже ухожу, – сказал Хавьер.

Он помог мне подняться. Мы вернулись в город, я вытирал кровь и слезы платком Хавьера.

– Теперь ты говори, – сказал Хавьер.

Он спустился, кое-кто ему аплодировал.

– Хорошо, – ответил я и поднялся на балюстраду.

Ни стены на заднем плане, ни тела моих товарищей не оставляли тени. Руки у меня взмокли, и я подумал, что это от нервов, но это было от жары. Солнце было в зените: мы задыхались. Мои товарищи не смотрели мне в глаза они смотрели в землю и на мои колени. Они молчали. Солнце защищало меня.

– Мы попросим директора сделать расписание экзаменов так же, как и в прошлые годы. Райгада, Хавьер, Лу и я сформируем комиссию. Средняя школа согласна, так ведь?

Большинство согласилось, кивнув головой. Некоторые крикнули: «Да».

– Мы сделаем это прямо сейчас – сказал я. – Вы будете ждать нас на площади Мерино.[20]20
  Площадь Мерино – Игнасио Мерино (1817–1876) – перуанский художник, президент Академии живописи и рисунка.


[Закрыть]

Мы отправились быстрым шагом. Парадная дверь школы была закрыта. Мы постучали, за нашими спинами мы слышали нарастающий ропот. Открыл инспектор Гайардо.

– Вы спятили? – сказал он. – Не делайте этого.

– Не вмешивайтесь, – перебил его Лу. – Думаете, мы боимся горца?

– Проходите – сказал Гайардо. – Сами увидите.

III

Его глазки пристально разглядывали нас. Он хотел казаться расслабленным и беззаботным, но мы не обращали внимания на его деланную улыбку и на то, что в глубине этого кургузого тела скрывались страх и ненависть. То и дело он хмурился, пот струйками бежал по его смуглым рукам. Его охватила дрожь.

– Знаете, как это называется? Это называется мятеж, восстание. Вы думаете, я буду исполнять капризы нескольких бездельников? Я проучу наглецов…

Он то понижал, то повышал голос. Я видел, что он сдерживается, чтобы не закричать. «Взорвешься ли ты, наконец? – подумал я. – Трус!»

Он стоял и опирался на стекло письменного стола, и от его рук легло пятно серой тени. Внезапно его голос повысился и снова стал суровым:

– Вон! Кто заикнется об экзаменах, будет наказан.

Прежде чем я или Хавьер смогли подать знак, Лу стал самим собой, истинным Лу, героем ночных набегов на ранчо Таблады, сражений с лисами в песчаных дюнах.

– Сеньор директор…

Я не повернулся, чтобы посмотреть на Лу. Должно быть, его глаза метали огонь и ненависть, как тогда, когда мы боролись в сухом русле реки. Должно быть, сейчас его слюнявый рот был открыт так же широко, обнажая желтоватые зубы.

– Мы тоже не можем согласиться с тем, чтобы нас всех завалили из-за того, что вы не желаете дать расписание. Почему вы хотите, чтобы мы получили низкие оценки? Почему?

Ферруфино подошел ближе. Он стоял почти вплотную к Лу. Тот, бледный, страшный, продолжал говорить:

– …мы уже устали…

– Молчать!

Директор поднял руки, сжав кулаки.

– Молчать! – повторил он в гневе. – Молчать, скотина! Как ты смеешь!

Лу замолчал, но смотрел в глаза Ферруфино так, словно вот-вот вцепится ему в горло. «Они похожи, – подумал я. – Два пса».

– У этого научился.

Его палец указал на мой лоб. Я прикусил губу – вскоре почувствовал, как горячая струйка бежит по моему языку, и это меня успокоило.

– Вон! – снова закричал он. – Вон отсюда! Вы об этом пожалеете!

Мы вышли. До самого края лестницы, которая соединяла школу Сан Мигель с площадью Мерино, простиралась неподвижная и тяжело дышащая толпа. Наши товарищи заполонили маленькие садики и фонтан, они молчали и были невеселы. Странным образом посреди светлого неподвижного пятна появлялись крошечные белые прямоугольники, на которые никто не наступал. Головы казались одинаковыми, обезличенными, словно на построении для парада. Мы пересекли площадь. Никто нас не расспрашивал, все сторонились, давая нам дорогу, и поджимали губы. Пока мы не вышли на проспект, все оставались на своих местах. Затем, следуя приказу, которого никто не давал, зашагали вслед за нами, вразброд, словно шли на занятия.

Асфальт плавился: он был похож на зеркало, которое солнце старалось растопить. «Неужели это правда?» – подумал я. Однажды мне рассказали об этом безлюдной знойной ночью на этом же самом проспекте, и я не поверил. Но в газетах писали, что солнце где-то в глухих местах сводило мужчин с ума, а иногда и убивало.

– Хавьер, – спросил я. – Ты видел, как на дороге яйцо поджарилось само по себе?

Он удивленно помотал головой.

– Нет. Но мне рассказывали.

– Такое бывает?

– Пожалуй. Мы могли бы проверить прямо сейчас. Мостовая горит, словно жаровня.

В дверях «Ла Рейна» показался Альберто. Его великолепные светлые волосы сверкали, они казались золотыми. Он приветливо помахал правой рукой. Широко открыл огромные зеленые глаза и улыбнулся. Ему было любопытно знать, куда двигалась эта безликая и молчаливая толпа под палящим зноем.

– Зайдешь потом? – крикнул он мне.

– Не могу. Увидимся вечером.

– Он тупица, – сказал Хавьер. – Пьянчуга.

– Нет, – возразил я. – Он мой друг. Хороший парень.

IV

– Лу, дай мне сказать, – попросил я, стараясь быть доброжелательным.

Но никто больше не мог сдержать его. Он стоял на балюстраде, под ветвями сухого рожкового дерева, восхитительно держал равновесие, и лицом и кожей напоминая ящерицу.

– Нет! – сказал он решительно. – Буду говорить я.

Я сделал знак Хавьеру. Мы подошли к Лу и схватили его за ноги. Но ему удалось вовремя схватиться за дерево и вырвать правую ногу из моих рук; отброшенный на три шага назад ударом ноги в плечо, я увидел, как Хавьер, рассвирепев, обхватил колени Лу и задрал голову – у него в глазах, нещадно обжигаемых солнцем, был вызов.

– Не бей его! – заорал я.

Он отступил, дрожа, а тем временем Лу начал выкрикивать:

– Знаете, что сказал нам директор? Он нас оскорбил, он вел себя с нами как со скотами. Ему не хочется давать расписание, потому что он хочет нас срезать. Он всю школу завалит, и ему наплевать на это. Он…

Мы стояли на том же месте, что и раньше, и смешавшиеся ряды ребят стали нас обступать. Почти вся Средняя была здесь. На жаре возмущение учеников росло с каждым словом Лу. Они распалялись.

– Мы знаем, что он нас ненавидит. Мы не понимаем друг друга. С тех пор как он появился, школа больше не школа. Он оскорбляет, бьет. Вдобавок хочет завалить нас на экзаменах.

Чей-то резкий голос перебил его:

– Кого он ударил?

Лу на мгновение смутился. И снова вспыхнул:

– Кого? – прокричал он с вызовом. – Арёвало! Покажи им свою спину!

Под шепот учеников из центра толпы возник Арёвало. Он был бледен. Это был койот. Он подошел к Лу и обнажил грудь и спину. У него на ребрах оказалась большая красная полоса.

– Это Ферруфино! – Рука Лу указывала на отметину, а его глаза изучали изумленные лица стоявших перед ним. Человеческое море с шумом сжалось вокруг нас: все стремились подойти к Арёвало, и никто не слушал ни Лу, ни Хавьера, ни Райгаду, который призывал к спокойствию, ни меня, кричащего: «Вранье! Не верьте! Это вранье!» Движение людской волны отбросило меня от балюстрады и от Лу. Я задыхался. Мне удалось расчистить себе дорогу и выбраться из толпы. Я сорвал с шеи галстук и, подняв руки, вдыхал воздух медленно, пока не почувствовал, что сердце возвращается к нормальному ритму.

Райгада был рядом. Он, негодуя, спросил:

– Когда это случилось с Арёвало?

– Никогда.

– Как это?

Даже он, всегда спокойный, вскипел. Его ноздри сильно дрожали, он сжимал кулаки.

– Никак, – сказал я, – не знаю когда.

Лу дождался, когда возбуждение немного уляжется. Затем возвысил голос над стихающими криками протеста.

– Неужели Ферруфино нас победит? – прокричал он с надрывом, его кулак яростно грозил ученикам. – Он победит нас? Отвечайте!

– Нет! – взорвались пятьсот, а может, и больше. – Нет! Нет!

Дрожа от усилий, которых ему стоил крик, Лу с видом победителя балансировал на балюстраде.

– Никто не будет ходить в школу, пока не вывесят расписание экзаменов. Это справедливо. Мы имеем право. И Начальной тоже не дадим ходить.

Его воинственный голос потерялся среди криков. Напротив меня, в массе вздыбленных рук, которые с ликованием махали сотнями пилоток, я не нашел ни одного, кто был бы против или равнодушен.

– Что будем делать?

Хавьер хотел изобразить спокойствие, но его зрачки сверкали.

– Ладно, – сказал я. – Лу прав. Поможем ему.

Я подбежал к балюстраде и влез на нее.

– Предупредите учеников Начальной, что вечером уроков не будет, сказал я. – Они могут уходить прямо сейчас. Останутся пятые и четвертые классы, чтобы окружить школу.

– И еще койоты, – радостно закончил Лу.

V

– Я голоден, – сказал Хавьер.

Жара спала. На единственной целой скамье на площади Мерино мы сидим в лучах солнца, которые легко проходят через появившиеся на небе редкие перистые облака, но потом никто не обливается.

Леон потирает руки и улыбается: он взволнован.

– Не дрожи, – сказал Амайа. – Ты слишком большой мальчик, чтобы бояться Ферруфино.

– Поосторожней! – Обезьянье лицо Леона покраснело, а его подбородок выступил вперед. – Поосторожней, Амайа!

Он вскочил.

– Не ссорьтесь, – спокойно сказал Райгада. – Никто не боится. Дураков нет.

– Пройдем назад, – предложил я Хавьеру.

Мы обошли вокруг школы, шагая посередине улицы. Высокие окна были приоткрыты, но никого не было видно и не слышно ни малейшего звука.

– Обедают, – сказал Хавьер.

– Да. Конечно.

На тротуаре напротив высилась главная дверь школы салесианцев.[21]21
  Школа салесианцев – религиозное учебное заведение. Школы подобного типа, названные в честь святого Франциска Сальского (1567–1622), начали создавать в середине XIX века – сначала в Европе, затем и в Латинской Америке. В детстве Варгас Льоса обучался именно в салесианских школах Боливии, Пьюры и Лимы.


[Закрыть] Полупансионеры, стоявшие в дозоре на крыше, наблюдали за нами. Без сомнения, они были в курсе дела.

– Какие храбрецы! – пошутил кто-то.

Хавьер обозвал их. Ответил на поток угроз. Некоторые начали плеваться, но в цель не попали. Кое-кто засмеялся.

– Помирают от зависти, – пробурчал Хавьер.

На углу мы увидели Лу. Он в одиночестве сидел на тротуаре и рассеянно смотрел на дорогу. Увидел нас и пошел навстречу. У него был довольный вид.

– Приходили козявки из первого, – сказал он. – Мы отправили их играть к реке.

– Да? – сказал Хавьер. – Подожди полчаса и увидишь. Разразится большой скандал.

Лу и его койоты охраняли заднюю дверь школы. Они распределились между углами улиц Лима и Арекипа. Когда мы подошли к порогу школы, они стояли кучей и смеялись. У всех были камни и палки.

– Так не пойдет, – сказал я. – Если вы будете бить козявок, они захотят войти во что бы то ни стало.

Лу рассмеялся:

– Вот увидите. В эту дверь никто не войдет.

У него была еще и дубинка, которую он до тех пор прикрывал своим телом. Лу демонстративно потряс ею.

– А как там? – спросил он.

– Пока ничего.

Позади кто-то выкрикивал наши имена. Это был Райгада; он быстро бежал и звал нас, изо всех сил махая рукой.

– Идут, идут, – сказал он тревожно. – Идемте.

Внезапно он остановился в десяти шагах от нас. Развернулся и помчался назад во всю прыть. Он был крайне взволнован. Мы с Хавьером тоже побежали. Лу прокричал что-то о реке. «Река? – подумал я. – Ее нет. Почему все говорят о реке, если вода в ней бывает один месяц в году». Хавьер, тяжело дыша, бежал рядом со мной.

– Мы сможем сдержать их?

– Что? – Ему стоило труда открыть рот, он уставал все больше.

– Мы сможем сдержать Начальную?

– Думаю, да. Все может быть.

– Смотри.

В центре площади, у фонтана, Леон, Амайа и Райгада говорили с группой малышей, их было пять или шесть. Обстановка казалась спокойной.

– Повторяю, – говорил Райгада, высовывая язык. – Идите к реке. Уроков не будет, уроков не будет. Ясно? Или вам наглядно изобразить?

– Ага, – сказал один, курносый. – Только в красках.

– Послушайте, – сказал им я. – Сегодня в школу никто не войдет. Мы идем к реке. Будем играть в футбол – Начальная против Средней. Идет?

– Ха-ха, – довольно засмеялся курносый. – Мы вас обыграем, нас больше.

– Посмотрим. Идите туда.

– Я не хочу, – дерзко возразил чей-то голос. – Я пойду в школу.

Это был четвероклассник, худой и бледный. Его длинная шея торчала, как ручка швабры, из военной рубашки, слишком широкой для него. Он был старостой. Смутившись от своей храбрости, он отступил назад на несколько шагов. Леон подбежал к нему и схватил за руку.

– Ты не понял? – Он приблизил свое лицо к лицу мальчика и стал на него кричать. (Какого черта Леон испугался?) – Ты не понял, козявка? Никто не войдет. Иди давай.

– Не толкай его, – сказал я. – Он сам пойдет.

– Не пойду! – закричал тот. Он задрал голову и смотрел на Леона с ненавистью. – Не пойду! Я не хочу бастовать.

– Заткнись, дурак! Кто хочет бастовать? – Леон казался очень взвинченным. Он сжимал изо всех своих сил руку старосты. Эта сцена забавляла его товарищей.

– Нас могут исключить! – Староста обратился к маленьким, было заметно, что он напуган и взволнован. – Они хотят бастовать, потому что им не дают расписания, они должны будут сдавать экзамены без подготовки, заранее не зная когда. Думаете, я не знаю? Нас могут исключить. Ребята, пойдемте в школу.

Мальчишки удивились. Они переглядывались уже без смеха, пока тот продолжал ныть, что их исключат. Он плакал.

– Не бей его! – закричал я слишком поздно: Леон уже ударил его по лицу, не сильно, но мальчик принялся дрыгать ногами и кричать.

– Точно козленок, – заметил кто-то.

Я посмотрел на Хавьера. (Он уже прибежал.) Он поднял мальчика и тряс его за плечи, словно тюфяк. Стал уводить его. Многие, хохоча, отправились за ним.

– К реке! – закричал Райгада.

Хавьер это услышал, потому что свернул со своей ношей на проспект Санчеса Серро,[22]22
  Проспект Санчеса Серро – Луис Санчес Серро (1894–1933) – военный и политический деятель, президент Перу в 1930–1931 годах.


[Закрыть] ведущий к Набережной.

Толпа, окружавшая нас, росла. Одни сидели на поребрике и на сломанных скамейках, другие, скучая, бродили по узким асфальтированным дорожкам парка, но, к счастью, никто не пытался войти в школу. Разбившись попарно, мы, десять уполномоченных охранять главную дверь, пытались воодушевить их:

– Они обязаны дать расписание, ведь иначе они нас завалят. И вас тоже, когда придет ваш черед.

– Они идут и идут, – сказал мне Райгада. – Нас мало. Они могут смести нас, если захотят.

– Если мы задержим их на десять минут, дело выгорит, – сказал Леон. Придет Средняя, и тогда мы погоним их к реке пинками.

Внезапно один мальчик истерично закричал:

– Они правы! Они правы! – И обращаясь к нам с драматическим видом: – Я с вами.

– Молодец! Очень хорошо! – захлопали мы. – Это по-мужски.

Мы похлопали его по спине, обняли.

Пример оказался заразительным. Кто-то крикнул: «Я тоже. Вы правы». Начался спор. Мы льстили наиболее бойким, ободряя их: «Так держать, козявка. Ты не какая-то там тряпка».

Райгада влез на фонтан. Он держал пилотку в руке, слегка размахивая ею.

– Давайте договоримся, – воскликнул он. – Будем вместе?

Его окружили. Прибывали все новые группы учеников, некоторые из пятого Средней школы; вместе с ними, пока Райгада говорил, мы встали стеной между фонтаном и дверью школы.

– Это есть солидарность, – говорил он. – Солидарность. – Он замолчал, как будто бы закончил, но через секунду развел руки и провозгласил: – Не дадим свершиться беззаконию!

Ему зааплодировали.

– Идем к реке, – сказал я. – Все.

– Ладно. Вы тоже.

– Мы пойдем позже.

– Все вместе или никто, – произнес тот же голос. Никто не двинулся с места.

Хавьер вернулся. Он был один.

– Все спокойно, – сказал он. – Мы взяли у одной женщины ослика. И они распрекрасно веселятся.

– Время, – спросил Леон, – скажите, который час?

Было два.

– В половину третьего уходим, – сказал я. – Пусть кто-то один останется, чтобы предупредить опоздавших.

Вновь пришедшие растворялись в массе малышей, легко поддавались убеждению.

– Это опасно, – сказал Хавьер. Его голос звучал как-то странно: неужели он боялся? – Это опасно. Мы уже знаем, что будет, если директору вздумается выйти. Прежде чем он откроет рот, мы окажемся в классе.

– Да, – сказал я. – Пусть отправляются. Нужно их подбодрить.

Но никто не желал двигаться. Чувствовалось напряжение, ожидалось, что с минуту на минуту что-то произойдет. Леон стоял рядом со мной.

– Средняя школа свое дело сделала, – сказал он. – Посмотри. Пришли только часовые, что стояли на дверях.

Не прошло и секунды, как мы увидели учеников Средней, которые шли большими шумными группами, смешиваясь с волной малышей. Они обменивались шутками. Хавьер рассвирепел.

– Вы что? – сказал он. – Что вы здесь делаете? Вы куда?

Он обращался к тем, кто был ближе; впереди них шел Антенор, староста второго класса Средней школы.

– Ух ты! – Антенор казался очень удивленным. – Да разве мы хотим войти? Мы пришли помочь вам.

Хавьер подскочил к нему и схватил за ворот.

– Помочь! В форме? И с книжками?

– Молчи, – сказал я. – Отпусти его. Никаких ссор. Через десять минут идем к реке. Собралась почти вся школа.

Площадь была заполнена целиком. Учащиеся были спокойны. Никто не спорил. Некоторые курили. По проспекту Санчеса Серро двигались многочисленные машины, которые снижали скорость, проезжая площадь Мерино. Из грузовика какой-то мужчина, приветствуя нас, крикнул:

– Молодцы, парни. Не сдавайтесь.

– Видишь, – сказал Хавьер. – Весь город в курсе. Представляешь лицо Ферруфино?

– Половина третьего, – прокричал Леон. – Уходим. Быстрей, быстрей.

Я посмотрел на часы: оставалось пять минут.

– Уходим, – закричал я. – Уходим к реке.

Некоторые сделали вид, что собираются идти. Хавьер, Леон, Райгада и другие тоже закричали, начали подталкивать то тех, то других. Одно слово повторялось без конца: «река, река, река».

Толпа ребят медленно начала приходить в движение. Мы перестали подзадоривать их, и, после того как смолкли наши голоса, второй раз за день я поразился полнейшей тишине. Я занервничал. Нарушил тишину криком.

– Средняя школа, назад, – указал я. – По порядку строиться…

Рядом со мной кто-то бросил на землю трубочку с мороженым, и мне забрызгало ботинки. Взявшись за руки, мы образовали живую цепь. Продвигались вперед с большим трудом. Никто не сопротивлялся, но все шли очень медленно. Чья-то голова почти упиралась мне в грудь. Ее владелец обернулся – как его звали? Его маленькие глаза смотрели доброжелательно.

– Твой отец тебя прибьет, – сказал он.

«Ах, – подумал я. – Мой сосед».

– Нет, – ответил я. – Еще поглядим. Подталкивай.

Мы покинули площадь. Огромная колонна занимала всю ширину проспекта. Впереди, через два квартала, из-за голов без пилоток виднелась зелено-желтая балюстрада и большие рожковые деревья Набережной. Между ними, как белые точки, песчаники.

Первым, кто что-то услышал, был Хавьер, который шагал рядом со мной. В его узких глазах внезапно появился испуг.

– Что случилось? – спросил я.

Он мотнул головой.

– Что случилось? – закричал я. – Что ты там услышал?

В этот момент я увидел парня, одетого в форму, который решительно направлялся к нам по площади Мерино. Крики вновь пришедшего смешались у меня в ушах с криком, поднявшимся в тесных колоннах ребятишек, он был похож на крик замешательства. Мы, идущие в последней шеренге, оплошали. На долю секунды мы потеряли бдительность, ослабили руки – кое-кто высвободился. Мы оказались отброшенными назад, разрозненными. На нас двигались сотни тел, бегом, с истерическими криками.

– Что происходит? – закричал я Леону.

Он на бегу указал куда-то пальцем.

– Это Лу, – произнес кто-то мне на ухо. – Что-то там случилось. Говорят, измена.

Я бросился бежать.

В тупике улицы, который был в нескольких метрах от задней двери школы, я внезапно остановился. В этот момент невозможно было что-либо разглядеть: потоки учеников в форме стекались со всех сторон и заполняли улицу своими непокрытыми головами и криками. Неожиданно в пятнадцати шагах я различил Лу, забравшегося на что-то. Его тощее тело едва выступало из тени стены, к которой он прижимался. Он был загнан в угол и наносил удары своей дубиной во все стороны. И вот я услышал его крик, перекрывающий крики, с которыми нападавшие бросали ему оскорбления и уворачивались от его ударов.