Текст книги "Дверь обратно"

Автор книги: Марина Трубецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

– Завтра поутру зайдет за тобой ученик чарователей. Анебосом зовется. Проводит, расскажет, объяснит. Толковый парнишка, лучший чародейный ученик начального уровня.

Утром, едва рассвело, я уже сидела на ступеньках крыльца и ждала, подскакивая каждый раз, когда кто-то, кто мог оказаться тем самым учеником, появлялся в зоне видимости. Но к такому я не была готова! Кусты рядом со мной раздвинулись, и показалась собачья морда. Вслед за мордой вылезло и туловище. Обыкновенное человеческое туловище. Я постаралась незаметно заглянуть существу за спину, но хвоста не обнаружила. Вот так номер! Как-то по-другому я оборотней представляла. А кто бы еще это мог быть? Савва Юльевич, который болтался рядом на ступеньках, прокомментировал:

– Как-то неправильно ты, молодец, сросся. Тебе б наоборот – тело шерстяное, глядишь, и на одежку тратиться не пришлось бы!

Чудовище вытащило огромный красный язык и закапало слюной, очень недобро косясь на саквояж. Тот, от греха подальше, упорхнул мне за спину.

– Простите, – я откашлялась, – а вы разговаривать на человеческом умеете?

Кто ж разберет местную флору и фауну! Кто ж его знает, что у этого красавца на уме? Может, он опасен и питается исключительно людьми. Вон зубищи какие! Да и в глазах красный огонек. Уши торчат. Теперь он мне уже не казался похожим на добрую собаку, скорее уж на шакала какого-то.

– Ты – Стеша? – не отвечая на мой вопрос, спросил зверь вполне по-русски. – А я – Анебос. Велено проводить тебя.

Ну велено так велено. Я встала, взяла саквояж в руку, от греха подальше, и пошла следом за провожатым. Всю дорогу мы шли молча. Вначале я пыталась завязать разговор, но получала только односложные ответы. Чем-то я очень недооборотню не приглянулась! Так что, и так и этак попытавшись разговорить попутчика, я замолчала.

Волшебный дом оказался больше похож на какую-то трудовую артель. В него входило огромное количество разнообразных чародейных цехов, пусть не очень больших по площади, но наполненных движением не хуже метро в час пик. В одной из первых мастерских, куда мы зашли, располагалось что-то типа пошивочного и обувного ателье. Тут и там по лавкам и столам лежали самые обыкновенные на первый взгляд вещи: одежда, шапки, обувь – все вперемешку. Анебос пояснил, что изготовлением вещей занимаются подмастерья, которые могут только задать предмету определенную магическую природу. А окончательное направление выбирает мастер. И делается это не просто так. Каждая вещь сама диктует, что из нее может получиться, а опытный чародей должен услышать ее желание и помочь. Но это относится только к нестандартным, штучным объектам. С поточными вещами все гораздо проще. Сходные предметы, как правило, выбирают сходные функции. Чтобы мне было понятнее, псеглавец взял в руки головной убор, похожий на историческую шапку Мономаха, как та была нарисована в учебнике по истории.

– Вот смотри, например, сюда. Из всяких разных шапок лучше всего получаются скрытницы. И это не просто так. Проекция человека на земле идет с неба от богов. Ежели мы закрываем это место, – он похлопал себя меж торчащих ушей, – то можем магическим предметом перекрыть связь между теменным родничком и светом богов. И поэтому для взоров простых людей становимся полностью невидимы. Вот и зовутся они обычно шапками-невидимками. Можно, конечно, зачаровать на невидимость и другие предметы одежды, но зачем? – Анебос посмотрел на меня многозначительно. – Можно ведь перекрыть маленькую часть тела и получить тот же эффект. Менее опытные чародейцы наделяют скрытными свойствами плащаницы и корзно,[18] но, опять же, зачем? Столько много лишней волшбы, чтобы закрыть все тело! Когда хватает вот такого пятака, – и он замкнул пальцы в кольцо.

Потом отложил заготовку шапки-невидимки и взял в руки сапог.

– Обувь. Почему самоходами чаще всего делают обувь? Да тоже все просто! Мы перекрываем зону подошвы. А это именно то, чем мы прикованы к земле-матушке. Ставим совсем небольшую чародейную преграду, и вот уже за один шаг семь миль преодолеть можем. Ну не порты же делать самоходными? А ежели кому дольше в воздухе зависать надобно, то для упора об эфирные слои крылья добавляем. Вот, например, так, – и он достал из кучи обуви сандалии, состоящие из одних ремешков. Около подошвы были прилеплены маленькие золотистые крылышки, которые от движения воздуха затрепетали, забились в руках.

Получить практически научное обоснование для предметов из известных каждому с детства русско-народных сказок – сапог-скороходов и шапки-невидимки, было, по меньшей мере, необычно…

После этого мы перешли в цех, где изготавливались только одноразовые вещи, как то: путеводные клубки нитей, гребни для выращивания густых лесов, ленты и полотенца для появления рек и озер.

– Здесь тоже все делается по подобию. По пути наименьшего сопротивления. Каждая вещь сама речет, что из нее лучше сделать. Кидаем оземь вертушку – вызываем ветер. Можно было бы и еловый гребень для этого приспособить, но работы в разы бы прибавилось. А вот густой ельник взростить таким гребнем – это на один петушиный крик. Из дубового – дубрава без затей появляется. Опять же, атласной ленте синего цвета легче передать свойства реки, чем, положим, красной льняной тряпице. Зато из последней стена огня получается просто на зависть всем!

Дальше мы оказались в кузне. Кстати, она на третьем этаже находилась, а вовсе не стояла отдельным домишком, как можно было бы ожидать. Но внутри все напоминало глубокую подземную пещеру. И если в первых двух посещенных нами цехах трудились преимущественно люди, то здесь – маленькие бородатые карлики с круглыми сливоподобными носами. По виду самые что ни на есть настоящие гномы. Похоже, последнее слово я произнесла вслух, потому что Анебос удивленно посмотрел на меня и сказал:

– Я, отец Асила-Велес[19] свидетель, не знаю, кто такие гномы. А народец этот трудолюбивый, на Руси гмурами[20] зовется. Умением же своим пошли они в отца – великого бога-кузнеца Ильма Сварожича, а родственники их – альвы[21] – в мать, прекрасную Алину Святогоровну. Первые гмур и альв были братьями. Никто не может гмуров в кузнечном мастерстве превзойти. И если с металлом люди работать еще могут, то разгибать и закалять мечи из бивня земляного оленя больше никому не под силу, неведом нам этот секрет. Знаем, что пламя потребно для того синее да жар земной нутряной, но как это все соединить…

Он снял со стены один из мечей, лезвие которого горело пронзительным белым светом почище любой электросварки.

– Вот из таких-то бивней и делаются мечи-самосеки. На этот осталось только черты и резы нанесть да клеймо коваля поставить.

Аккуратно повесил меч на место и взял из угла одно из копий, размера, прямо скажем, нереального. Простая человеческая рука и обхватить-то его не в силах была бы.

– А вот копье бурзамецкое[22] из небесного металла, только богатырям-волотам под силу им управиться.

Про оружие, если честно, мне было не очень интересно слушать. Поэтому я без эмоций просветилась про всякие необыкновенные свойства стрел с оперением из крыла царь-птицы, бьющих без промаха, палиц, которые сами ворогов по загривкам лупили, и всяких разных кистеней, каковые могли в нужный момент появляться в руках хозяина из ниоткуда, эффектом неожиданности повышая шансы оного на победу.

Потом мы посетили цеха по изготовлению музыкальных инструментов, где мне были в подробностях описаны свойства гуслей-самогудов, свирелей-бирюлей, ложек, морских раковин и маленьких арф со струнами из жил синего тауруса.[23]

Далее по плану была мастерская по изготовлению различных наузниц и амулетов, где работали только женщины. Анебос назвал их окудницами.[24] Но здесь я долго находиться не смогла, так как ужасно разболелась голова из-за слишком сильного запаха, наверно, некоторые нитяные опояски пропитывались какими-то зельями. Тут повсюду булькали котлы, пыхали паром самовары и дымились маленькие печурки. По стенам висели разнообразные пучки трав, засушенные трупики мелкой живности и всякая другая, видимо, пригодная для снадобий мерзость.

Потом увидела я, как изготавливают летающие ладьи и самоходные сани. Для этого мы посетили что-то вроде каретного сарая. Анебос пояснил, что летающими свойствами летающие корабли наделяются примерно так же, как и сапоги-скороходы.

Потом перебирали всяческие приспособления для дистанционного наблюдения. Кстати, по всяким там резным тарелкам яблоки и правда катались чаще, чем другие предметы, – вот тебе и первый «яблокофон»:

Катись, катись, яблочко,

По серебряному блюдечку.

Покажи ты мне на блюдечке

Города и поля,

И леса и моря,

И гор высоту,

И небес красоту.[25]

Увидела я и приспособления для превращения в разных животных, и столько всего еще, что к вечеру голова пошла кругом.

Все-таки, когда видишь столько необычного в одном месте, острота ощущений притупляется. Тем более, не было там ничего такого уж зрелищного. Никто не стоял на возвышении в расшитой звездами хламиде и не размахивал деревянными прутками. Громов-молний тоже не наблюдалось. У всего, что мне показали, скорее, даже какой-то научно-технический оттенок был.

Возвращались обратно мы уже ближе к вечеру. Вымотана я была так сильно, что саквояж Атею решено было отнести завтра. Так что по всему выходило, что зря я его с собой таскала. Он тоже вихлял рядом в каком-то не очень разговорчивом настроении. Зато Анебоса было не остановить. Насколько упорно он молчал утром, настолько его прорвало вечером. Он продолжал втолковывать мне что-то про волшбу и чародейство, пока не заметил мой очумевший вид.

– Ну, как я понимаю, ты ожидала чего-то более величественного? – Я в ответ пожала плечами. – Понимаю. Старики говаривают, что раньше больше волшбы было. А сейчас иссякает мощь чародейская. Нынче больше одни поделки остались. Но я и сам не застал время великих деяний, когда и Русь больше была. Говорят, что сейчас за Бореем божественного почти и не осталось вовсе. Что есть такие места, где можно днями идти и не встретить ни одну берегиню, лешего или русалку. Но как такое возможно? Не может природа-мать без охранителей своих!

Тут я ему и рассказала про буканая, про его пропавшее поселение, про одноногого из леса. Анебос в ответ задумался и замолчал. В тишине уходили мы с постоялого двора, в тишине и вернулись. Пообещав завтра зайти за мной, псеглавец удалился.

А навстречу мне уже бежала Нежана.

– Охтимнеченьки, – взмахивала руками она, – да что ж ты, Стеша, творишь-то? Ушла утром не поснедав да, поди, и маковой росинки за весь день в рот не взяла? Попутчики твои – коневрусы – пришли с торжища, волнуются. Быстробег вон копытом бьет, ей-же-ей, насилу сдержали, все хотел тебя пойтить искать.

Я почувствовала себя неблагодарной свиньей. Народ, глянь, волнуется, а мне и в голову не пришло предупредить кого-нибудь, что уйду. Я просто не додумалась, что кто-то будет беспокоиться, ведь за всю мою жизнь такого не бывало. Воспитатели и директора переживали, конечно, что могут потерять звание образцового детского дома, поэтому регламентировали наши передвижения. А так-то им было глубоко наплевать на нас. Главное, чтобы мы им показатели не портили!

Быстро оттащив саквояж в свою светелку, я спустилась в обеденную. Застолье уже началось. Коневрусы, споро жуя белыми крепкими зубами, обменивались впечатлениями о прошедшем дне. Торговля у них, судя по разговорам, шла бойко. Мамонтов всех распродали в караван, направляющийся к Беловодью.[26] Остался только всякий мелкий товарец, с которым они намеревались покончить назавтра. Потом у них был запланирован день на покупки. И – домой. Вышебор посмотрел на меня и спросил, не хочу ли вернуться с ними в стойбище. Чтобы не отвечать на вопрос, я начала рассказывать о чудесах, которые видела сегодня. Послушать подсели и другие посетители. Опыта публичных выступлений у меня не было, поэтому чувствовала я себя не в своей тарелке. Ну не люблю я пристального внимания к своей персоне! Так что, с горем пополам закончив рассказ, я выскользнула из-за стола на улицу. Там уже на ступеньках крыльца сидела Нежана. Вот у кого можно узнать про собачью голову Анебоса.

– Псеглавец? – удивилась она. – А что про них говорить-то? У нас много зверолюдей. Они родились от любви руса и божественного животного. Есть с львиными головами, есть с птичьими, есть и с головой коркодила.

– Крокодил, – поправила я.

– Нет! Коркодил – водяной конь.

– Как так? – не поняла я.

– Ну корка – это панцирь, а дил – это наши деды коней так называли.

– А ты их видела?

– Кого?

– Да коркодилов этих?

– А кто ж их не видел, – удивилась она, – вона в Ящерином озере их полным-полно!

В светелку я вернулась уже ночью.

Саквояж не спал, а сидел важный, надутый весь. Увидев меня, обрадовался:

– Ну и где тебя, деука, носит?

– А тебе чего? – удивилась я. – Весь день ведь вместе шастали.

– Кто-то шастал, а кто-то и работу работал. – И он надулся от важности, ожидая вопроса.

– Технику полетов, что ль, отрабатывал?

– Тьфу, – видно, что в сердцах, плюнул Савва Юльевич, – как только дурой такой живешь-то? Вот сколько раз я тебе говорил, что могу воспроизводить все подходящего размера, что видел? А уж сегодня насмотрелся, доложу я вам, преизрядно!

– И ты все это можешь клонировать? – От восторга у меня аж дыхание перехватило. Нахмурившись на слово «клонировать», но, видимо, все ж догадавшись об его значении, саквояж кивнул. – Покажи!

Он, в этот раз не рядясь, привычно распахнулся. На моем оленячем свитере лежало засушенное крыло летучей мыши.

– Это что?

– От нетопыря кусок.

– А для чего? Что он делает?

– Нет, ну ты даешь! Я тебе что, «Энциклопедический словарь» Брокгауза и Ефрона? Если б к этой сушенке инструкция прилагалась, тогда б ладно. Вот точное исполнение гарантирую, а за описательную сторону не отчитываюсь.

– Ну и наплевать на это крыло. Там же много чего было! Вот с шапкой же мы знаем что делать, с гуслями, гребнями и всяким другим понятным чародейством. Шапку давай.

Достав истребованное из саквояжа, я подошла к окну и, дернув за шнурок, переключила его в зеркальный режим. Чудесная все ж вещь, эти их окна! Как выяснилось, их тоже производят в чародейной мануфактуре, а технология и впрямь напоминает выдувание мыльных пузырей. Кроме превращения в зеркало, витражи могли оборачиваться и увеличительными стеклами, а по вечерам становиться простыми светильниками. Надо было просто дергать за шнурок. За правый – переключались режимы, за левый – изменялась яркость освещения от тусклого ночника до ярко горящего, как будто в окно бьет весеннее солнце. Кроме того, стекла пропускали в помещение свежий воздух, но задерживали ветер и холод или чрезмерную жару. Притом со стороны улицы они были непроницаемы, поэтому высовываться сквозь них можно было только наружу. С улицы же ни одна любопытная морда проникнуть в помещение не могла.

Ну так вот, шапка-невидимка не подкачала. В зеркальном отражении я исправно появлялась и исчезала. Савва Юльевич светился от гордости. Я накинула шапку и на него – ничего не произошло. Тогда взяла саквояж в руки, натянула на себя опять шапку – пропали оба. Похоже, шапка действовала только на обладателей теменного родничка. А вот в руки можно брать что угодно, при этом пропадал и удерживаемый предмет тоже.

В общем, до утра мне было чем заняться. Вызывая всякие волшебные вещи, экспериментировала и так и сяк. Теперь я жалела, что не всегда внимательно слушала Анебоса, потому что понятия не имела, как обращаться с большинством представших перед моим взором вещей. А рисковать как-то не тянуло – а ну как в жабу превратишься, а обратно никак? В общем, надо еще напроситься на экскурсию, да повнимательнее послушать, и всяческие вопросы позадавать.

Утром я, радостно хихикая, решила, что теперь не только Анебос может появляться неожиданно. И, предвкушая встречу, натянула шапку-невидимку. Спускаясь вниз на улицу, внезапно наткнулась на Даян Измировича и еле-еле успела отпрянуть в сторону, вжавшись в стену и затаив дыхание. Он прошел буквально в нескольких сантиметрах от меня. Но вроде все обошлось, мое местонахождение обнаружено не было.

Уже на ступеньках я поняла, что идти не так уж и просто. Поскольку себя я не видела, то не видела и куда ногу ставлю. Незримость собственного тела оказалась весьма неприятной штукой. Вот я ни разу не задумывалась, что, когда мы куда-нибудь смотрим, даже если вдаль, в поле зрения попадают, например, собственные ресницы и кончик носа. То есть какой-то телесный ореол имеется. В шапке же возникало жутковатое ощущение, что в пространстве плывут только твои глаза. Тут же перестали ощущаться и габариты тела. С горем пополам спустившись, я решила, что к шапке надо привыкать. На ровном месте идти стало полегче.

Я зашла на кухню, свистнула у стряпухи свежевыпеченную ватрушку и с чувством, что теперь у меня весь мир в кармане, вышла на двор. Там заняла стратегически выгодное положение под кустом сирени и, тихонько посмеиваясь, предвкушала, как гавкну над ухом ничего не подозревающего Анебоса. Минут через тридцать мне пришло в голову, что, может, не гавкнуть, а какой-нибудь другой звук издать? Вдруг псеглавцу покажется оскорбительным и расистским мой лай? Придумать другой звук я не успела, так как он появился… и направился прямо ко мне!

– Это мужская шапка, – сказал он, ухмыляясь, – приличной девице плат больше пойдет.

– Ты меня видишь? – От расстройства хотелось плакать. Чувство было такое, как будто прямо из рук забрали подарок. Кроме всего прочего, у меня всегда было развито воображение, поэтому я воочию представила, как по-дурацки выгляжу в сарафане и идиотской мономаховой папахе на башке. Еще и шкодливое выражение лица сюда прибавим… Я застонала про себя.

– Конечно. Я ж тебе вчера говорил, что шапки-скрытницы только от простых людей действуют. От тех же, у кого хоть чуть-чуть способности к волшбе есть, она не поможет.

Ничего такого из вчерашнего рассказа не помню. Я стянула с себя дурацкую шапку и попыталась немного пригладить торчащие волосы.

– Я правильно поняла, что даже те, кто с маленькими способностями, все равно увидят? – Он кивнул. – А ты бы не мог надеть?

Анебос взял шапку и натянул ее себе прямо на уши. И тут же пропал. Сколько я ни напрягалась, ни вглядывалась – пусто. Я ничего не видела! Ну точно, откуда бы у меня появиться волшебным способностям?

Уже на подходе к Роще я решила спросить:

– А у тебя способности во сколько лет проявились?

– С рождения. Каждого русича при рождении проверяют на наличие силы.

– А бывает так, что она позже проявляется?

– Я такого не слышал, – и, покосившись на меня, добавил: – Но это вовсе не означает, что такого не бывает. Боги всесильны, разумны и многообразны. Так что чего только не бывает на свете!

В хижине Атея не было, но псеглавца это нисколько не смутило. Он сел на крыльцо и уставился на небо.

– Представляешь, Стеша, говорят, есть такие места, где солнце почти круглый год бывает на небосклоне. А вот снега вообще там не видывали, и много вокруг песка, который, как трава, укрывает землю.

– Конечно, бывают.

– А ты бывала там?

– Нет.

– Говорят только, что людей там почти совсем и нет. А волшебной силы вроде немного осталось. Вот закончу учебу, соберу дружину – и путешествовать.

– Ну, кто про что, а Анебос про жаркие страны, – раздался вдруг голос сзади, – уж сколько раз я тебе, сын Асилы, говорил, что для хорошего путешествия вовсе не обязательно перемещать тело в пространстве. Дух – вот лучший путник по мирам.

Атей стоял на пороге хижины, всем своим видом показывая, что все время в ней и находился. В этот раз внутрь он нас не позвал, а вышел сам и сел на колоду для рубки дров. Сегодня он мне показался гораздо старше, чем позавчера. В светлой бороде хоть и не явно, но просматривалась седина. На лице обнаружились морщины, да и борода выросла необычайно и сейчас достигала середины груди. Вот только взгляд ясных серых глаз оставался все таким же открытым и доброжелательным.

– Ну и как, Стеша, прошел вчерашний день? Все ли поглянулось в чародеятельном месте? Хорош ли был проводник твой?

Ну я, как смогла, рассказала о своих впечатлениях. Потом речь зашла о саквояже, но тут уж инициативу перехватил сам Савва Юльевич. Усевшись на верхнюю ступеньку крыльца, он принял самое деятельное участие в разговоре. Вначале все норовил перебить меня, все ему казалось, что я как-то не так про него рассказываю, а потом и вовсе не дал мне ни словечка вставить. Но вот ведь что интересно, разглагольствовал саквояж долго, а про себя так ничего и не сказал. Я-то надеялась, что опытный волхв выспросит про какие-нибудь душещипательные подробности автобиографии разговорчивой кожгалантереи, но нет. И ведь вредная сумка не отказывалась отвечать, скорее даже выражала готовность, но просто спрашивали ее про одно, а отвечала она совсем про другое. После этого Атей, спрося позволения и у меня, и у Саввы Юльевича, разглядывал его, щупал, сыпал какие-то порошки. Саквояж корчил из себя страдальца, раза два даже весьма натурально чихнул. Но, судя по удрученному лицу волхва, все манипуляции ни к чему не привели.

Потом, видимо махнув рукой на вздорный саквояж и пробормотав что-то про неизвестную природу волшбы, Атей спросил про часы. Сообразив только сейчас, что бедный Пташик не видел света белого со времени подхода с коневрусами к Борею, и, костеря себя на чем свет стоит, я завела часы. После привычного предварительного тумана пред нами предстал гордый двуглавый птиц. Походив немного взад-вперед, он распушил крылья и значительно произнес, глядя на Атея правой головой (левая при этом выщелкивала из-под крыла блоху):

– Шолом, селяне, – и, увидев недоуменную улыбку волхва, добавил: – Вот вы сейчас 'гот улыбаете, а там 'Годину снегом заносит…[27]

И улетел. Воцарилась тишина. Первым отмер самый старший из нас:

– Что он этим хотел сказать?

Я пожала плечами, саквояж надул щеки, а Анебос спросил:

– А шлем при чем?

– Да это он не про шлем – это приветствие такое у одного из народов моего мира, – как смогла, пояснила я.

Когда с осмотром вещей было покончено, Атей вернул мне саквояж и начал выспрашивать о моих дальнейших планах. У меня ничего такого и в помине не было, о чем я, в общем-то, и заявила.

– А чем ты раньше занималась? – подумав немного, спросил волхв. – Вернее, чем тебе нравилось заниматься?

– Раньше я училась, а нравилось – книжки читать. А больше я, в общем-то, и делать ничего не умею. – Поскольку ответа не последовало, я продолжила: – А чародейству можно учиться только тем, у кого данные есть, или бесталанных тоже берут?

– Конечно берут, – морщина на лбу Атея разгладилась, – чаротворцы из них не получаются, но подмастерья и травники выходят знатные. Только не буду я тебя в подмастерья отдавать. Пойдешь ко мне в обучение?

– А вы умеете учить волшбе?

– Покровитель мой – Велес, который, кроме всего прочего, – посмертный судья и прижизненный испытатель, могучий волшебник и повелитель магии.

– Но, учитель, – начал Анебос, – вы не можете…

– Ну так пойдешь ко мне в школу?

– Пойду, – побыстрее ответила я, боясь, что у псеглавца есть какие-то аргументы против.

– На том и порешим. Завтра на закате приходи сюда. Я тебе и место для обители приготовлю. А то негоже из града каждый раз таскаться.

Весь следующий день я провела с коневрусами на торжище. Назавтра они собирались отправляться домой, а сегодня заканчивали свои дела. Закупали гостинцы родичам, рулоны витража, металлические наконечники для стрел, иголки, отрезы ткани, утварь и еще кучу всего, чего они сами не производят. Я тоже оказалась не забыта. Стыдливо постукивая копытом, Быстробег сказал:

– Мы тут посовещались с родичами, неладно выходит, – он откашлялся, – получается, привезли тебя и бросили. Негоже так. Решили мы тебе обновы справить, чтоб как мытарка не выглядела. Считай, что приданое от нас тебе. А то не годится девке украшений не маеть да в одном сарафане людям себя казать.

Пыталась я отказаться, сообразив, что с моим саквояжем это можно более экономным путем решить, но коневрусы были непреклонны.

– От чистого сердца, Стеша, на долгую память!

Понимая, что отказом своим могу их обидеть, я согласилась. Столько одежды, сколько они накупили, у меня никогда не было за всю жизнь, а про украшения и говорить смешно!

Вернувшись вечером с торжища, я сходила в баньку, поужинала и, чувствуя себя банальной барахольщицей, схватила обновки в охапку и побежала мерить их перед зеркалом… За дни, что я провела в Русеславле, я уже кое-как разобралась с тем, как, что и с чем носят. Для этого мне пришлось, конечно, проводить восхищенным взглядом не одну местную модницу. А вот с волосами никак моего умения не хватало, пришлось звать Нежану. Когда та пришла, я уселась перед зеркалом и посмотрела на себя. Вот те на! Волосы-то у меня отмахали! Длинные, густые, они просто струились по спине. Теперь уж очевидно, что вода здесь ни при чем – не иначе русалка гребнем своим чудо совершила. Нежана тоже с восторгом перебирала мои отросшие пряди.

– Вот уж сколь девиц всяко-разных в граде живет, а ни у кого я таких волос не видывала – вот чисто жидкое золото в руках течет, а уж густ-то как волос, пушист и ровно снег зимой искрит. Вот хоть прямо сейчас монисто да перстни из волоса твоего плавить.

Ну про золото, положим, она махнула, но некая рыжина в колере моего волосяного покрова явно присутствовать начала.

Утром, со слезами распрощавшись с коневрусами, взяв обещание с Нежаны, что она будет приходить, дав обещание Избаве, что буду приходить сама, я, подхватив саквояж, покинула гостеприимный двор. Уходить жуть как не хотелось, было мучительно жаль моей светелочки. Мысль о проживании в хижине не радовала. И от людей далеко, и комфорта никакого. Вот уж точно говорят, что к хорошему быстро привыкаешь. И только мысль о том, что я буду учиться чему-то волшебно-сказочному, не давала настроению испортиться окончательно. Саквояж, болтаясь в руках, пытался рассказать мне какой-то стародавний анекдот, похоже, еще дореволюционный, про кочегара и девицу легкого поведения, сам закатываясь от смеха на каждом слове:

– Моркотникъ,[28] кончай так топить – клиенты соскальзывают! – закончил он и странно замолчал.

Я остановилась и оглянулась на него. Савва Юльевич завис в воздухе и, не отрываясь, смотрел на забор. Я глянула в этом же направлении и тоже замерла. На ближайшем тыне сидел Птах и весь лучился любовными флюидами. Обе головы гордого птица сверкали огненными очами, полуприкрытыми пленкой томления, грудь была гордо выпячена, перья вздыблены. Ну просто гоголь гоголем! Предмет воздыханий находился тут же на заборе. Где уж державная птица отыскала такое – непонятно. Кокетливо поглядывая на Птаха, рядом с ним примостилась взъерошенная ворона с каким-то зеленоватым оттенком оперения. Но не это самое главное! Зазноба нашего орла была трехнога! Две передние лапы были на своих, природой определенных им местах, а третья находилась почти под самым хвостом. И уж так эти два монстра колоритно смотрелись друг с другом, что даже собрать успели возле себя небольшую толпу. Вот уж не думала, что гиперборейцев так легко пронять. Уж каких только мутантов здесь не водится, а вот поди ж ты!

– Просто парад уродов какой-то, – пробормотала я, собираясь идти дальше.

– Да какие ж они уроды? – удивился стоявший рядом мясистый дядька с круглыми от потрясения глазами. – Это ж две невиданных божественных птицы, как в пророчестве старинном глаголется.

– Пророчество? – заинтересовалась я. – А что за пророчество такое?

– Так то мне неведомо, знающих людей пытать надобно. – Развел он руками и повернулся снова к забору.

Мы с саквояжем переглянулись и пошли дальше.

Наконец добрались до хижины. Атей опять сидел на крыльце, как и в первый раз. Я поклонилась в землю (не совсем ведь дура – обычаи-то подмечаю), он ответил мне наклоном головы.

– Все ли собрала? – спросил он, посмотрев на меня и саквояж.

– Все.

– Ну пойдем тогда.

Я почему-то думала, что жить он меня оставит здесь же – в хижине. Но нет! Обогнув ветхое строение, он пошел в глубь леса. Вот теперь-то мне и стало по-настоящему жутко! Минут пять мы пробирались среди густых зарослей по узкой тропинке, пока не оказались перед могучим большим дубом. Атей завернул за него и… пропал. Я обежала вокруг – никого. И только было я собралась паниковать, боясь, что просто заблудилась, как волхв изволил объявиться.

– Прости, девочка, – покаянно сказал он, – я все время забываю, что ты особая. Мне не доводилось еще провожать сюда людей с перекрытым чародейным местом. Потому тебе древо и не открылось.

Он стукнул навершием посоха по стволу, и на том тут же проявилось большое дупло. Волхв вошел туда сам и за руку втянул меня. Внутри ствола темно не было, древесина слабо подсвечивалась каким-то светлячковым светом, которого, впрочем, вполне хватало. Посреди круглого помещения метра четыре в диаметре, прямо под ногами зияло отверстие. От неожиданности я отпрянула назад. Атей засмеялся и обнял меня за плечи.

– Не бойся, тут невозможно упасть и разбиться. Иди за мной.

И, не говоря больше ни слова, он шагнул прямо в дыру. Его тут же обхватили-оплели выступающие наверх корни дерева и утянули вглубь. Идти за ним мне категорически не хотелось. Я повернулась назад – дупла не было. Я обшарила все стены – ничего! Происходящее мне все больше и больше не нравилось! Одно дело учиться пойти, и совсем другое – на манер белок внутри деревьев ползать. И вот честно вам говорю, если б не предчувствие надвигающейся клаустрофобии, ни в жизнь бы я туда не полезла! Короче, набрав побольше воздуха, как перед прыжком в воду, я тоже шагнула в дыру. Тут же, как щупальца гигантского спрута, корни обхватили меня и потащили вниз. Скорость была немаленькая, поэтому внутренности сжались в изюминку и поднялись к горлу. Я никогда не прыгала с парашютом (да никогда и прыгать не буду!), но почему-то казалось, что ощущения схожи с затяжным прыжком. Адреналин радостно разлился по кровеносным сосудам. Сердце перевыполнило план на пятилетку, отстукивая пламенную тарантеллу…[29] И тут же все закончилось! Я стояла меж переплетенных корней на деревянном полу. Тут же был и Атей с довольной улыбкой на лице, которое весьма существенно разгладилось и помолодело. Сейчас я бы ему с трудом дала лет двадцать пять.

– Я уж думал, ты никогда не решишься, – похохатывал в короткую бороденку он, – ты, часом, головой об стены там не билась?

– Билась, но не головой, – угрюмо подтвердила я и огляделась вокруг.

От места, где мы стояли, на четыре стороны расходились широкие коридоры. Стены, казалось, сплошь были опутаны корнями всех видов и расцветок. Свет же лился откуда-то сверху. Я задрала голову: весь потолок целиком состоял из знакомой мне витражной субстанции. Было полное ощущение, что прямо за ней погожий солнечный денек. Разноцветные пятна света весело пятнали темный отполированный деревянный пол.