Текст книги "За кулисами (СИ)"
Автор книги: Марина Лётная
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)
Наслаждаясь обстановкой, сложившейся в театре с началом прогонов второго блока, я даже не заметил, как оперативно мы переходили к следующей идее, быстро расправившись с первой. Чтобы не затирать чувства до дыр, не выгорать, мы доводили номер до определённого, осязаемого совершенства и откладывали его в долгий ящик, как должны были поступить и с парными номерами. И вот сегодня Крэг ставил нам с Мишель сцену, где персонажа танцовщицы принц разоблачал в предательстве. Он вдруг понимал, что та воспользовалась им, чтобы отомстить целой цивилизации за отнятую у неё любовь, и тут его сердце разбивалось в дребезги. Наступала полная разруха, принц тянулся к девушке, но она отвергала его, доходчиво раскрывая свои мотивы.
После высказанных в шутку сомнений Мишель о соответствии ролей нашим характерам, я не уставал думать о верности её наблюдений: ответственность, глубинность, жертвенность ― всё это было не обо мне, но про Мишель. Зато из желания мстить я был словно соткан, сопереживая её персонажу, больше, чем кому бы то ни было в этой постановке. Танцовщица забрала ведущую, ключевую роль, хоть она и была ей не по вкусу. Мы оба примеряли на себя лишь на время качества друг друга, чтобы в перерывах на обычную жизнь вернуться к собственным привычкам. Я даже стал понимать, почему девушка так тяжело решалась уехать из Сан-Франциско, когда как меня учили каждый день чувству долга и совести. Наверное, и она всё глубже понимала меня, но об истории с затаенной на десяток лет местью ей точно нельзя было знать…
Зеркальный, сверкающий подсветками лифт поднял меня на тридцать четвёртый этаж Сони-билдинг и распахнул свои двери перед бесконечным лакированным паркетом, выстилающим репетиционный зал. На крыши соседних высоток наседали пушистые поблёскивающие ковры снега; ветер бился в панорамные окна, пряча от посетителей здания острые шпили и облака. Макарти уже переоделся в спортивную одежду, высматривая в стеклах разбушевавшуюся метель.
– Привет, ― наставник вышел из гипнотической задумчивости, обернувшись на мои шаги и скромное приветствие. Честно говоря, эти репетиции я ждал без особого энтузиазма, нехотя осознавая, что "хорошая погода" в театре изменится, и словно считывая мой неодобрительный настрой, Крэг тут же шагнул мне навстречу для разговора.
– О, это ты… Готов разоблачать преступницу? ― Он задумчиво потянулся к щетине, внимательно рассматривая моё лицо и потеряно, но от этого не менее широко, чем обычно, улыбаясь.
После гадкого признания Изабель в чувствах ко мне она невольно казалась Крэгу жертвой. Наставник как-то загадочно смотрел на меня с тех пор, словно я по самым злым и коварным причинам взял девку в заложницы и обходился с ней грубо. Но ведь я был шокирован не меньше его, хоть и не мог связать неожиданного поступка этой змеи с явно затаенными мотивами. Единственное, что я понимал, что Изабель обеспечила себе алиби на скандалы со мной, и её роли безответно влюблённой дурочки это играло только на руку.
– Мишель переодевается. Я уже немного обрисовал ей настроение номера… ― Мужчина жестом предложил мне подождать снаружи раздевалки, и мы проследовали к рабочему столу в углу студии. Сумка небрежно отправилась на пол, а я вальяжно устроился на стуле. ― Для начала, должен похвалить… Как я и рассчитывал, у вас с Мишель получился очень страстный, не оставляющий равнодушным тандем. ― Одобрительное мнение Крэга тут же залегло на моём лице самодовольной улыбкой, словно, наконец, то, зачем я сюда так рвался сполна оправдалось. Быть оценённым Макарти оказалось нестерпимо приятно, особенно, когда я и сам чувствовал создавшийся на сцене накал. ― Картинка живая, чувственная, всё как я и представлял себе. Но, поверь, кульминация наступит, когда твоя обманщица раскроет все карты… Светлые взаимные чувства – это ещё что! Зрители приходят смотреть не на счастливый финал, а на драму. У вас прекрасно получается ладить по-доброму, но теперь я хочу, чтобы вы сосредоточились на апогее развития вашей встречи в постановке. Вы сложились как пара в глазах принца, а теперь это представление должно вдребезги разлететься болью по всему зрительному залу, чтобы каждый смотрящий прочувствовал, что для тебя значило довериться девушке и оказаться обманутым.
После воодушевляющих на взаимность речей, ласкающих мой слух целый месяц, такой настрой на трагизм тут же встретил сопротивление в моём умиротворённом, расслабленном прежде теле: я с силой стиснул зубы, не понимая, куда деть нахлынувшее раздражение, и небрежно отвернулся в окно, укладывая на грудь сложенные в недовольстве руки.
– Сегодня я хочу в полной мере прочувствовать разочарование в твоей избраннице. Как в девушке, как в человеке. Разочарование в будущем, что могло бы вас ждать, будь она не отравлена злобой ко всему живому. Она будет горько торжествовать в танце, а ты должен прожить все стадии отрезвления после флёра нежностей: сначала ты не веришь в происходящее, пытаешься присоединиться, чтобы всё было, как прежде. Повторяешь за ней, стремишься понять, в чём заключается эта чужеродная засевшая в девушке боль. А когда понимаешь – ты как ошпаренный отдаляешься. Ты вдруг понимаешь, что никакие чувства не могут оправдать эту непростительную злобу, желчь. Ни твои чувства к ней, ни её к её прошлому. И в этот момент, единственное, чем ты можешь жить – это глубоким болезненным разочарованием, из которого теперь состоит каждая клеточка твоего трепещущего тела. Ведь теперь-то ты знаешь, что вместе вам никогда не быть. Никогда она не оценит твоего доверия, когда как ты подвёл своих подданных. Ты страдаешь как мужчина, и как их правитель, не просто сбившийся с курса, а подвергший опасности всех, кто доверял тебе.
Я уже был растоптан, глядя в понурое отражение в глубоком зеркале… И когда Мишель вышла из раздевалки, мы оба пересеклись расстроенными пугливыми взглядами.
***
– Я снова вынужден вас оставить. Завтра я хочу увидеть эту связку в совершенстве. ― Макарти уже натягивал на тёмную шевелюру шапку, и довольно кивнул на прощание. ― Я знаю, что вы на это способны.
По сложившейся традиции его стремительный и несвоевременный уход не вызывал нареканий и вопросов. После погружения в глубокие, нездорово болезненные ощущения в теле от переживаемого по сценарию разочарования, я даже был рад остаться наедине без хореографа, чтобы из последних сил разлечься на полу и добиться привычного легкомысленного осознания себя, как беззаботного, никому ничего не должного стриптизёра. Уж лучше так, чем быть страдающим от неразделённой любви нытиком…
Спустя продолжительное время спасительной тишины Мишель возникла надо мной, неловко и осторожно заглядывая в полузакрытые глаза, отставляя в сторону смятую с водой бутылку.
– Как тебе день? ― Танцовщица опустилась рядом, подмяв под себя ноги, и тяжело вздохнула, неуверенно и нервно начиная разговор.
Нам обоим трудно давалось часами удерживать негативные переживания на уровне смысла жизни. В таких красках и своя собственная действительность начинала быть более тусклой, пустой. Я почему-то невольно проводил параллель между персонажами и нами самими, и пытался отделаться от предчувствия, что и между мной с Мишель скоро возникнут разногласия. Девушка заправила за ухо ровную русую прядь и обессиленно схватилась за лоб.
– Не представляю, как переживу ещё хоть день с таким блевотным настроением… ― Я перекатился на бок, подперев голову рукой, и выдавил изнемождённую улыбку, чтобы не казаться уж слишком пострадавшим после нравоучений наставника. ― Ты ведь тоже устала? Я не готов заканчивать перерыв…
– Нет, ещё посидим, ― я благодарно ухмыльнулся и невзначай осмотрел женский складно очерченный профиль. Приоткрытые от изнурения губы, точёный овал лица, окутанный выбившимися прядями, слегка вздёрнутый в надменности нос. Мишель глубоко вздохнула, нервно сглотнув, и растерянно покосилась на меня. ― Не надо так смотреть, мне неловко.
Я едва хохотнул в ответ на её обезоруживающую прямолинейность, похоже, перенятую у меня самого, но не перестал любоваться.
Анализировать форсированно высвободившиеся от пристального строгого контроля действия мне было некогда: я поспешно приподнялся, пока Мишель не успела что-либо подумать, и утянул её в изнеженный мучительный поцелуй, отчаянно обнимая и удерживая от препирательств. Наши губы горячо воссоединились, безжалостно напоминая мне о возможности ощущать их на вкус, и тело жалобно заныло от тепла, распалившегося в трепещущей груди.
Всё это время я так хотел поцелуя с ней, что сейчас слабо понимал самого себя: когда целуешь человека с таким нескрываемым откровенным удовольствием, жадно вбирая неприступные, но не единожды испробованные губы, как можно бояться с ним сойтись?
Танцовщица обмерла в моих руках, ни чуть не позволяя себе хотя бы пальцем дотронуться до меня, но охотно целовалась и послушно впускала в свой жаркий рот, не имея сил остановиться. Я с упованием чувствовал, как обречённо и истошно ей этого хотелось, но Мишель продолжала безысходно сохранять остатки хладнокровия на очередной случай моих попыток залезть ей под одежду. Мне хотелось не останавливаться бесконечно, чтобы узнать, наконец, в чём подвох этого необъяснимого неукротимого желания, алчно и трепетно вбирая её губы и язык. Всё целовал и терзал, не находя ответа, и никак не мог пробудить себя от незапланированного помешательства, пока Мишель не постучала слабо мне по груди ладонью.
Наши горячие лица опалили друг друга жарким прерывистым дыханием прежде, чем мы слегка отодвинулись, и я потеряно, почти что напугано осмотрел результат своей безрассудной выходки. Мишель тяжело сглотнула слюну и приложила руку к груди, словно пытаясь унять удары колотившегося сердца, собираясь с духом. В её затуманенном взгляде промелькнуло что-то ужасно непривычное и загадочное, от чего лицо моё невольно похолодело, а взгляд предательски ошарашенно забегал, не находя, за что зацепиться.
– Брэндон… Я знаю, что тебе не нужны отношения, ― от озвученных вслух истин меня едва не передёрнуло, и я изумлённо замер, ловя каждое слово девушки, на которое она решалась с трудом. С каждой секундой становилось всё больнее дышать. ― Знаю, что то, что ты делаешь со мной – ничего не значит для тебя… Но я хочу, чтобы ты знал. Я тебя люблю.
2.5
Передо мной стоял бокал вскрытого, щедро налитого виски, но я несколько раз нерешительно принюхался к едкому, перехватившему дыхание алкогольному запаху и с оглушительным грохотом вернул свою сегодняшнюю дозу отравы на стол. Вот они: мои срочные, неотложные дела. Хотя бы дома я мог позволить себе снять с лица натянутую прогнившую улыбочку и встретиться в отражении зеркала над кроватью с перекосившейся от страха гримасой.
Не хочу знать, насколько паршиво ей было видеть мою спину в дверях студии… Я ляпнул что-то совершенно невпопад, что-то вроде "обязательно обсудим с тобой, но мне нужно уехать сейчас", и теперь со скрежетом сжатых челюстей бесконтрольно повторял в голове момент, как влажные от скупых слёз тоскливые глаза кротко провожают меня до выхода. Её обезоруживающее, простодушное признание в любви в тот же миг превратилось в сущее проклятье. Я сжимался от панического ужаса, впиваясь от злости ногтями в сомкнутые в кулаки ладони, потому что хрупкая девушка демонстрировала столько бесстрашной честности, сколько у меня самого никогда не нашлось бы, чтобы сорить никчёмными исповедями. Так я не умел никогда, и наблюдал за танцовщицей раскрыв рот, пока сам не заметил, как неминуемо оказался за порогом студии.
Мишель просто шокировала меня, применила запрещённый боевой приём, от которого я незамедлительно капитулировал в сторону своей квартиры, как последний трус, чтобы тихо умирать от её признания в привычном несокрушимом одиночестве. Как добрался домой я не помнил совсем: голову стянуло напряжением, к сознанию упорно подступала встревоженная замученная совесть, пробирающая до постылой тошноты. С таким пылким энтузиазмом я кусал и целовал её влажные губы, гладил ароматные шёлковые волосы и ласкал нежную шею, покрывшуюся рябью мелких мурашек ― зачем? Может, уже стоит разобраться?!
Это нечто бесконтрольно подступало ко мне всё ближе, как в самых бесчестных схватках, со спины, и, лишая привычного ритма, исподтишка жалило в самое сердце: оно замирало каждый раз, стоило Мишель завести со мной серьёзный, хоть и крайне редкий разговор, нестерпимо сжималось, когда я сталкивался со слезами танцовщицы, нещадно билось от предвкушения поцелуев с ней… Нечто просыпалось, когда я касался головой подушки, всегда нависало надо мной во время репетиций с Мишель, что-то неразборчиво нашёптывая и окутывая спокойствием мою бдительность, как самое коварное в мире зло… Я жил с этим бок о бок с неизвестного мне момента.
Словно ощутив теперь присутствие постороннего человека в собственной квартире, я вскочил на ноги с шумом задевая стол, и пытливо осмотрелся по сторонам. Всё это время я наивно думал, что принимаю решения самостоятельно, но это была ложь… В какой момент вдруг я так заигрался, что обвёл вокруг пальца самого себя?
Для меня безумным откровением стало то, чего я непреклонно и старательно добивался флиртом, поцелуями, звонками. Ведя себя, как надменный нахал, безжалостно штурмуя женское сердце и при этом рассчитывая на то, что каждая мелочь в её адрес сойдёт мне с рук и не будет влиять на наше общение. "Знаю, что то, что ты делаешь со мной – ничего не значит для тебя…" ― это звучало так мерзко, как если бы я играл чужими чувствами и наслаждался. И я действительно наслаждался! Только ведь не очередной покорённой вершиной…
Я всего лишь позволял себе делать то, чего на самом деле искренне желал! Обладать ею, бессовестно трогать, страстно танцевать в паре, узнавать как можно больше о предпочтениях и, несомненно, спорить с ними, слышать идиотский громкий смех на репетициях и сонный шёпот в телефонную трубку, знать вкус её нестерпимо приторных поцелуев ― без разрушительного вмешательства в личную жизнь друг друга. Разве мне может быть дело до абсурдных обязательств, когда как можно ощущать всё это без притязаний на свободу? Мишель позволила узнать её просто так, практически безвозмездно подпустила ближе, а я опрометчиво позволил себе к этому привыкнуть.
Непосильным трудом с ужасом я обнаружил, что желание видеть и слышать танцовщицу каждый день укоренилось в груди настолько, что я нарочно искал поводы с ней столкнуться. Я приходил в свои выходные… Следил за тем, как поднимаются уголки её сочных губ в усталой задумчивости, как она торопливо переодевается между рядами, рассчитывая на мою добросовестность, как часто смотрит с восхищением в концертный зал и под потолок, дотянутся до которого нам было невозможно… И всё это было теперь не просто наблюдениями, а хрупкой единственной ценностью.
С занывающим в груди состраданием я припомнил себе, как Мишель сурово молчала после нашей близости: ни единого обвинения в мой адрес, ни единой слезы. Хоть бы одно чёртово ругательство… Пока я играл в плохого психолога, пытаясь понять её переживания, она испытывала потребность игнорировать меня. Ведь единственное объяснение этому поведению находилось на поверхности ― ей просто было больно, а я отказывался в это верить. Нашёл миллион причин, чтобы не чувствовать себя виновником её обманутых ожиданий, напридумывал невесть что, лишь бы не лишаться такого необходимого общения с танцовщицей.
Каким же я оказался хитрецом: по нелепой, укрывшейся от моего внимания причине это стало гадким сюрпризом не только для девушки, но и для меня самого, только присваивать этой причине подходящее название я по-прежнему не собирался. То чёртово инородное слово просто не может сорваться с моего рта… Мне казалось, я не умел его выговаривать, к сожалению для Мишель.
Для Мишель, что привыкла держать всё в себе, преодолевая любые жизненные трудности. Для танцовщицы с большим сценическим будущим, нервно набирающей номер сестры на пятиминутном перерыве, спрятавшись за кулисами ― в трубке весёлый голос, но беззвучное затаенное дыхание слишком частое от волнения. Вот, кем была она на самом деле. Все её искренние чувства неуловимо прятались в дрожащих пальцах, сжимающих телефон. В искренних улыбках, что она пыталась сдержать, в поверхностных неразборчивых взглядах. И ведь я это знал.
Дразнящий настойчивый поцелуй стал последней каплей, и если бы мне только удалось сдержаться, в этот самый момент мы бы вместе привычным образом готовились к завтрашней репетиции. Мы бы продолжили обманываться: я ― делать вид, что меня не касаются её пробивающиеся в суровую реальность чувства, а она ― так бы и догадывалась о том, насколько труслив её ненаглядный напарник. Закрывая на правду глаза, я смог бы продолжать наслаждаться её скромным присутствием в моей жизни, подолгу анализировать, что скажу ей по телефону, когда позвоню посреди ночи без всякой задней мысли, а Мишель с замиранием сердца ждала бы этих звонков. Но этому быть уже не позволено.
Судорожное дыхание до сих пор душило лёгкие и грудь, язык цепенел в невозможности объясниться даже в тихую комнату, пока голову терзали стыдливые выводы. Страх перед последствиями от собственных ошибок пытал во мне чувства, нестерпимо вырывающееся наружу и выцарапывающее изнутри послания о помощи, но я настойчиво продолжал их душить в надежде на то, что этот паразит ещё не успел расположиться в моей груди основательно.
– Она же сама сказала, что знает! Мне не нужны отношения! Зачем было признаваться… ― продолжая стоять посреди комнаты, я метнулся взглядом по столу, на котором безобразно убедительно располагалась бутылка бурбона и неприметно скромно покоился рождественский подарок для Мишель. Высокая зелёная свеча с пожеланиями счастья в новом году для её излюбленного распития неудавшейся пародии на Каберне…
Это несвоевременное, безвозвратно неловкое признание изменило многое. С того момента, как оно прозвучало, оно наложило запрет на простые человеческие потребности, которые я удовлетворял рядом с девушкой: зная эту маленькую нескромную тайну, разве мог я теперь прикасаться, звонить, отшучиваться, понимая, какой урон наношу её уязвимым чувствам? Насколько зависим я становлюсь от этих нехитрых действий? Постылый жгучий стыд перебивало только ещё более острое сожаление. Как раньше уже не будет…
Пытаясь избавиться от давящей ноши из уныния, стыда и разоблачённой тяги к Мишель, я с дрожью вздохнул: но они будто вцепились в меня, пронизывая насквозь органы и похолодевшую кровь. Тогда я остервенело выдернул со стола бутылку и жадно к ней приложился, желая захлебнуться в виски. Горькая, щиплющая глотку жидкость потекла по шее и подбородку…
На звонки я не отвечал. Не знал, что сказать: всё было предельно понятно из моего подлого побега с репетиции и добавить или убавить было нечего. Снег засыпал узкий подоконник, на улице быстро стемнело, а я похоронил себя на этот вечер в подушках, заливая в уже отвыкший от алкоголя организм обжигающий яд.
***
То паршивое утро после моей дурной идеи напиться началось в полдень: когда нужда торопиться на сорванную репетицию уже сама собой отпала, телефон выключился, а я скатился с кровати на холодный пол, пытаясь придти в чувства. Я был расстроен, но совсем не так, как вчера. По-другому.
Она вальяжничала без спросу внутри моего стонущего от отравления организма. Словно сидела на кровати, надменно смотря на меня сверху вниз, и ждала, когда я не смогу больше терпеть. Я испуганно бегал взглядом по комнате, желая вытравить из груди гнетущую боль, но игнорировать это становилось самоубийственной глупостью. Стыд был ещё свежий, хоть пакостные воспоминания понемногу улеглись спустя десяток часов, но я мысленно шептал самому себе, что называть её жалостью, стыдом или даже совестью было настоящим кощунством. Всё-таки, это была она… Привыкать к ней я не собирался, ощущая, как от охватившего волнения вкупе с посталкогольным тремором начинают дрожать пальцы рук. Здесь ей были не рады…
Преодолевая головокружение, я поднялся на отёкшие ноги и прошёлся вдоль комнаты, без энтузиазма выглядывая в окно: город тонул в хрустящих сугробах несмотря на уже разгулявшийся день, а улицы атаковали полчища гудящих снегоуборочных машин. В соседской квартире творилось что-то немыслимо громкое; внешний мир упорно разрушал мою идиллию одиночества. Лишь ненадолго я спрятался от него в ванной комнате, промывая желудок, а затем, едва умытый направился в коридор в поисках спортивной сумки и зарядного устройства для телефона.
С отвратительным предчувствием я наблюдал, как загорается яркий дисплей, как неумолимо медленно происходит загрузка, недовольно осев на пол у розетки и утерев рот. И вот на экране появилась привычная заставка, а после ― череда оповещений о пропущенных звонках: десяток от Мишель, десяток от Крэга с интервалом в разное время… Чтобы убедиться, насколько плохи мои дела, я ещё раз нашёл настенные часы. Два часа дня…
Я не просто опоздал. Сегодня я изгадил его труд, и вряд ли мои оправдания найдут у Макарти отклик. Словно в подтверждение взгляд упал на единственное загадочное сообщение с его номера.
Гранд-стрит, 142. Буду ждать.
От интригующего послания наставника я пропустил по телу неприятную дрожь. Вряд ли он похвалит меня после своевольного беспричинного прогула… Я вспомнил, как Крэг беседовал со мной при приёме на работу, пытаясь внушить мне всю важность дела прежде, чем мы оба оставили подписи на контракте: никаких опозданий, беспробудных загулов и поверхностного отношения к работе. На полпути к премьере я вдруг сделал этот неосторожный шаг в сторону его сомнений по поводу моей вовлечённости. Уверен, он насторожился ещё на стадии слухов, блуждающих от танцора к танцору в закулисье, а уж после конфликта с Изабель, из которого она ловко выпуталась… Я вдруг понял, что за последнюю неделю получил два самых странных и откровенных признаний в любви, которые мне приходилось слышать за всю жизнь. Но у Мишель оно получилось более шокирующим, подрывающим самочувствие; интриги брюнетки с ним никогда бы не сравнились.
На сборы ушёл час, а может и больше. В рассеянных мыслях я беспричинно блуждал от комнаты в ванную и обратно, не понимая, что должен сделать перед выездом, что упускаю из виду. В сумку отправилась свежая спортивная одежда, новая пачка сигарет, зачем-то бутылка с остатками вчерашнего недоразумения и рядом стоящая свеча. И поверх странного набора вещей я уложил свою копию контракта, с трудом найденную в беспорядке ящика, бегло перечитал её и тяжко вздохнул, готовясь к худшему.
Не знаю, насколько было нормально садиться за руль после вчерашнего, но в добавок я решил прокатиться по буксующему городу на личном авто, чтобы собрать все автомобильные пробки по пути до окраины Манхэттена. Навигатор показывал по заданному адресу небольшое офисное здание, которое явно не являлось официальной репетиционной точкой для нашей труппы, а поэтому я всё ещё был заинтригован, с волнением сжимая кожаное покрытие под своими пальцами, и переминал их в нетерпении, стоя в километровой колонне машин. У меня было достаточно времени подумать над своим поведением…
Придти сегодня на репетицию я не мог не то что физически… Я не смог бы взглянуть Мишель в глаза. Интересно, как скоро она поняла, что разговор откладывался на тот срок, что позволит мне избежать его совсем? Наверное, в ту же секунду. Надеюсь, танцовщица сделала правильные выводы: ей попросту не нужен такой трусливый, эгоистичный мужчина, как я. Кругом вьются множество подходящих кандидатов, будь то даже Карлос, готовый ради неё на любые отважные и не очень поступки. Рядом с порядочной, надежной Мишель я видел любого, но только не себя… А теперь, когда все карты были раскрыты, я только и думал о том, насколько несладко будет танцевать нам в паре.
Когда я припарковался, то даже не посмотрел на время. Из тонированного окна было видно здание с нужным адресом, и ещё немного помявшись перед выходом, я заглушил двигатель, неуверенно рассматривая крыльцо. На Нью-Йорк уже надвигались ранние зимние сумерки, а в окнах на третьем этаже, плотно прикрытых тканями, мелькало множество неразборчивых силуэтов.
Нехотя вывалившись из машины, я торопливо закрыл её и направился к единственной двери, протаптывая дорожку по блестящему мокрому снегу. За приоткрытой створкой меня ждала высокая крутая лестница, по которой я поднялся на звуки знакомой мелодии из постановки и оказался в небольшом холле, судя по всему, перед небольшим репетиционным залом. Возможно, здесь готовилась массовка…
– Ого, ― Макарти тихо беседовал с каким-то молодым парнем, которого я видел впервые, но стоило ему обернуться ко входу, он даже слегка остолбенел и без всяких издёвок впечатлённо приоткрыл рот. ― Брэндон? Не ожидал…
– Как? Ты же написал… ― половицы под ногами поскрипывали. Сбивчиво осмотревшись в бедной обстановке, я непонимающе остановился взглядом на наставнике.
– Да. Я просто уже и не ждал тебя. Думал, не приедешь, ― он как-то печально поджал губу и не моргая осмотрел меня с ног до головы, пытаясь сделать выводы о моём самочувствии. Из его тёмных глаз ни на секунду не пропадало загадочное снисхождение. Стрелки наручных часов неумолимо торопились к шести вечера. ― Ну, проходи…
Пару мгновений я ещё переминался на месте, не понимая, куда можно следовать, но Крэг тут же оборвал разговор с собеседником, отправив его за дверь, откуда доносилась музыка, а меня повёл прямо по коридору. Мы зашли в неприхотливо обставленный кабинет; мужчина сел за рабочий стол, а я по другую его сторону, словно на приёме у психолога.
Я сразу догадался, что меня ждёт тотальная промывка мозгов. Крэг выглядел решительно, но по-прежнему смотрел на меня как-то слишком терпимо.
– Как твоё состояние? ― чтобы задавать такие вопросы, нужно знать причины. Я слабо ухмыльнулся, предполагая, откуда они ему известны, и хотел было зло ощериться, но выжидающе помедлил. Может, и к лучшему озвучить правду хотя бы ему.
– Паршиво, ― потерянно пожав плечами, я опустил взгляд на пустую столешницу.
– Хочу сразу сказать, что Мишель не вдавалась в подробности, когда рассказывала мне, ― при одном только упоминании о танцовщице, я заметно вздрогнул. ― Просто твоё отсутствие сегодня ей нужно было как-то аргументировать передо мной, пока ты не отвечал на звонки. Понимаешь?
Ощутив лёгкий укор в его начатых издалека нравоучениях, я смирно кивнул, чувствуя, как тревога начинает меня несчадно сжирать. Макарти в сожалении поджал губы, и принялся задумчиво гладить щетину.
– Я думал, с Мишель тебе делить нечего. Но получается, что на твоём счету уже два конфликта… Не много ли неприятностей для ведущей роли в театре? ― как только я услышал отсылку к собственной должности, то вцепился взглядом в его дрогнувшее лицо. Он говорил без злобы и нажима, просто заботливо интересовался. ― Вообще-то я рассчитывал видеть подобного рода драму на сцене. Ваша личная жизнь – это прекрасно, я понимаю, что она протекает в стенах театра, когда вы сутками торчите на работе бок о бок, но она не должна влиять на наш с вами творческий процесс. Да ещё и так… Серьёзно. Не хочешь поделиться тем, что у вас стряслось?
Этот вопрос я встретил тяжёлым мучительным вздохом. Он хотел слышать факты, в которых я боялся признаваться даже самому себе… Стоит ли говорить, что откровенничать с посторонними я не был намерен.
– Обещаю, что разговор не выйдет за пределы этих стен, ― ещё раз в сожалении поджав губы, Крэг грустно взглянул на моё лицо, пытаясь предугадать ответ. ― Я хочу помочь.
Совершенно подавленный после вчерашних потрясений, борьбы с зародившимися к Мишель чувствами и желания наставника разворошить моё едва балансирующее состояние, я устало накрыл лицо руками, а потом пригладил упавшие на лоб неуложенные волосы. Если я сейчас расскажу ему, и он сыграет на моих эмоциях во время репетиций, это ли будет не предательством?
– Я не настроен это обсуждать с кем-либо в принципе, ― единственно честная и верная фраза слетела с моих губ, и мужчина тут же понимающе кивнул.
– Мишель тоже не сказала мне ни слова, ― её имя звучало, как сигнал к замедлению сердечного ритма. Я понуро прикрыл глаза. ― К сожалению, мне всё слишком ясно, даже если вы пытаетесь умалчивать очевидные вещи. Вы с такой страстью отдаётесь друг другу в танце, что я вас сразу предупредил: либо вы идёте к успеху, продолжая в том же духе, либо отказываетесь от участия в постановке, чтобы сберечь зародившиеся между вами чувства. Вы оба предпочли работу любви…
От последнего слова меня судорожно передёрнуло. Наставник выражался слишком обыденно о том, к чему я пришёл умом лишь пару часов назад, а обнажить это вслух всё ещё казалось несусветной глупостью, поэтому я ещё долго молчал.
Даже музыка, гудящая за стенами, успела смениться, и вдали послышались чужие весёлые голоса.
– Эта любовь между нами… Она что, так очевидна? ― не найдя подходящих аргументов против его наблюдений, я решил убедиться в том, во что сам до конца не верил. Мужчина по-доброму улыбнулся, и ничего мне не ответил, пожав плечами.
От такой реакции я не смог усидеть на месте, нервно привстав со стула и расположившись на нём поудобнее. Не знаю, как он это делал… Макарти снова копался в моей голове вопреки тому, как я усердно противился. Но он сказал, что хочет помочь…
– Сколько было постановок, столько я видел романтических историй. И, к сожалению, не все они заканчивались хэппи-эндом, отсюда и мой совет. Я даже черпаю из этих историй вдохновение для своих сюжетов. Это как бесконечно крутящееся веретено – неисчерпаемый простор для идей, ― наставник стал говорить на отвлечённые темы, позволяя мне придти в себя после суровой правды или попросту принялся заговаривать мне зубы… ― Остаётся только наблюдать за тем, как мои подопечные сходятся и расходятся…
Я успел пробежаться взглядом по забитым рукописями шкафам, зашторенному окну, его уставшему лицу в свете холодной лампы, не запомнив на самом деле ничего конкретного, но тут Макарти непринуждённо свернул обратно на щекотливую тему для разговора.
– Вы последний раз расстались на плохой ноте? ― думаю, мы просто расстались. Самое подходящее слово. Я отрешённо кивнул. ― Считаешь, стоит всё оставить так, как есть?
Одним ловким вопросом Крэг снова ввёл меня в транс: я глубоко задумался, чувствуя, как это не приведёт ни к чему хорошему. Вопрос нашего дальнейшего взаимодействия мучал меня и без помощи посторонних… Наставник поспешил направить мои рассуждения по правильному на его взгляд сценарию.
