Текст книги "Как хорошо уметь читать (СИ)"
Автор книги: Марина Леманн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)
– Спасибо, что предупредили, Мария Тимофеевна, буду иметь в виду… И если уж случится такое, что мы с ним… выпьем лишку, то к нам его привозить не буду, к Вам отвезу…
– Да, так будет лучше…
– Постойте, Мария Тимофеевна, не иначе как я Вам Вашего деверя и свекра напоминаю… – догадался Яков Платонович. – И когда Вы поняли, что у Анны интерес, а потом и… сердечная склонность к столичному ловеласу, картежнику и любителю приложиться к бутылке, что характерно для… некоторых родственников со стороны Вашего мужа, Вам это совершенно не понравилось… Что ж, это неудивительно…
– Слухи-то, можно сказать, в Затонск раньше Вас прибыли… В том числе и о том, что Вы дамский угодник… А потом… и подтверждение этому… само явилось…
– Это Вы про Нежинскую? – хмыкнул Штольман.
Мария Тимофеевна кивнула:
– Я очень боялась, что Вы…
– Заморочу Анне голову, а потом с Нежинской или без нее уеду в Петербург… а ее оставлю с разбитым сердцем.
Теща кивнула еще раз:
– Больше, что не один, а Ниной Аркадьевной. Вас же вместе с ней много раз видели…
– Ну еще бы не видели, при ее-то… настырности, – усмехнулся Яков Платонович.
– Она ведь не такая простая, как наша Аня. Фрейлина Императрицы, дама элегантная, привлекательная, и отношения у Вас с ней были, а не просто…
– Не просто пара ночей? Как раз на тот момент никаких отношений уже и в помине не было. Была именно пара ночей, но, думаю, при Вашей осведомленности, Вам это известно, Затонск-то городок маленький. И я… сожалел… о том, что у меня было здесь с Нежинской… Если бы я даже уехал в Петербург, то точно без Нежинской, один. И по причине служебной необходимости, а не из-за женщины. А вот вернулся бы в Затонск из-за женщины, точнее к женщине, которую люблю. К Вашей Анне, о которой Вы так печетесь.
– Вернулись бы?
– Да, обязательно бы вернулся.
– Потому что Анна тогда уже была Вашей женой? – напрямую спросила теща.
– Да, потому что мы уже были женаты. Приехал бы к своей жене или за женой – опять же, это бы зависело от службы, точнее от нового места службы.
– Я вот все понять не могу, зачем же тайно-то венчаться нужно было? Можно же было сделать все по-людски. Ведь мы с Виктором не изверги какие, чтоб Вам отказать, если бы Вы руки Анны просить пришли… Хоть и…
– Хоть я и не тот муж, на которого Вы для Анны рассчитывали? Не Разумовский, к примеру, не князь, не богат…
Мария Тимофеевна не ответила, только отхлебнула чаю.
– Мария Тимофеевна, открыто жениться я тогда не мог – и снова из-за службы. В моем тогдашнем положении было разумнее оставаться холостым, поскольку семью… определенные… силы… могли использовать как рычаг воздействия. И потерять Анну не мог, никак не мог… Поэтому мы и повенчались тайно, – Штольман рассказал теще правду… почти всю, утаив лишь то, что Анна стала ему женой еще до венчания.
– Яков Платоныч, Вы хоть знаете, что с Анной здесь было, когда Вы пропали??
– Знаю. Виктор Иванович рассказал. Не сама Анна.
– Я только после того, как Вы с кольцом появились, поняла, почему она тогда чуть с ума не сошла… По мужу так убивалась, не по… мечте своей девичьей…
– Я только и выжил потому, что знал, что она меня ждет и любит. Не мог ее оставить… вдовой… Но Вам, думаю, было бы нелегко мне поверить… Да и сейчас у Вас сомнения есть… было бы меньше, если бы я Вам больше Виктора Ивановича напоминал, чем его родственников… Каким все же отец Виктора Ивановича был? Непростым человеком, да?
– Он был отставным военным, майором. Своеобразным человеком… Звали его Иван Андреевич, как Крылова. Только Крылов для других басни писал, а наш Иван Андреевич для себя небылицы выдумывал… И верил им… Если ему что-то было не по нраву, он придумал для себя… свои собственные причины… и объяснения…
– Например?
Мария Тимофеевна долго колебалась, сказать или нет. Но решилась.
– Когда отец Виктору благословения давать не хотел, а тот сказал, что женится и без этого, он возомнил себе, что Витя не по любви жениться решил, а по… – она долго выбирала подходящее слово, – необходимости…
Штольман посмотрел на тещю:
– Что-то не верится. Виктор Иванович не представляется мне мужчиной, который повел бы себя с барышней так, чтоб ему пришлось на ней жениться.
– Вы правы, Виктор не такой, совсем не такой. Да и никто кроме Ивана Андреевича не верил, а вот он в своих… подозрениях нисколько не сомневался… А потом… через какое-то время после свадьбы сказал мне… что я всех обманула, вокруг пальца обвела… чтоб Виктора на себе женить… Что я не только дерзкая и взбалмошная, но и бессовестная…
Перед Штольманом в тот момент была не язвительная Мария Тимофеевна, которую он знал, а уязвимая, смущенная, зардевшаяся барышня.
– Мне кажется, что это у него самого ни стыда, ни совести не было – подобными обвинениями разбрасываться. А Виктор Иванович как на подобное… заявление отреагировал? Неужели Вас не защитил?
– Я ему этого так и не сказала. Не хотела расстраивать. У него с отцом и без того отношения были не самые… задушевные… Его тогда дома не было, он в отъезде был. Меня Ангелина Евгеньевна нашла, я плакала и остановиться не могла. Она меня пустырником отпаивала… Поняла, что меня свекр обидел. Сказала, что чтоб там Иван Андреич не наплел, я в голову не брала… Что поначалу тоже плакала, когда он себе Бог знает что навыдумывает, а потом перестала обращать внимание. Что у него фантазии случаются периодически, особенно, когда лишнего выпить себе позволит.
– А он и после… фантазировал о том, что к Вам отношение имело?
– Не раз… Но, Яков Платонович, плохим человеком я его назвать не могу. Он извинялся потом часто… когда какое-то время пройдет… И про свои подозрения насчет нашей женитьбы извинился… через пару месяцев, сказал, что был не прав… Я тогда подумала, что хорошо, что Вите не сказала… смолчала… Отец ведь его как-никак… хоть и говорил подобное…
– Как говорят, искренне заблуждался… А потом, когда уже ему самому становилось понятно, что его измышления – это полнейшая чушь, извинялся… Да, непросто Вам, Мария Тимофеевна, было…
– Непросто… Но хоть по большей части, как Ангелина Евгеньевна сказала, он придумывал то, что в голову брать не стоит…
– По большей части? Значит, было и такое, что игнорировать было нельзя?
– Было, – вздохнула Мария Тимофеевна. – У нас Аня только на третий год появилась. Мы с Витей так радовались, что ребеночек будет. А Иван Андреевич высказался, что ему только внук нужен. Наследник, и чтоб с головой было все в порядке. А то будет девка, не дай Бог, как его мать, с придурью, все ей что-то мерещилось. То муж покойный приходил, корил, что за дочерью не доглядела, то дочь каялась, что если б с офицером в Москву не сбежала, то бы и родами не умерла… Мол, стыдоба, что она такое рассказывала, хоть из дома не выпускай… Виктор сказал, чтоб я не обращала внимания на отцовы выдумки, сам-то он до этого про бабку подобного не слышал, она умерла, когда они с Петром маленькими были… А когда девочка наша родилась, мы с Витей так счастливы были, и Ангелина Евгеньевна, и Петр… Все кроме свекра. На крестины даже не пошел. А когда узнал, что ее Анной окрестили, такой скандал устроил… что Ангелине Евгеньевне меня снова пустырником отпаивать пришлось…
– Из-за чего?
– Оказалось, что его мать, которой он так стыдился и считал помешанной, звали Анной. Представляете, я даже имени ее до этого не знала, ее как-то по имени при мне и не называли… Виктор со своей бабкой это имя как-то не связал, он то ее, как оказалось, бабушка Нюта звал… А свекр нас обвинил, что мы дочку специально Анной нарекли, чтоб ему досадить, в честь сумасшедшей назвали… Ангелина Евгеньевна тогда сказала, что Иван Андреич преувеличивал ее… особенности. Она была хорошей женщиной, доброй, сердечной, людям помогала… Да, говорила, что к ней муж и дочь приходили. Вроде как во сне… Но никому от этого вреда не было. Кроме самой Анны Александровны, которая потом расстраивалась только… И что если уж на то воля Божья, то и мальчик мог в прабабку пойти, а не только девочка…
– Значит, Иван Андреевич боялся, что Аня как прабабка будет? А что же его сын Петр? К нему у него тоже было отношение как к… ненормальному? Он же себя медиумом считает.
– Так при отце у Петра никаких подобных… талантов не наблюдалось. Может, не было тогда… да и сейчас… нет. Вспомнил после смерти отца, что тот про его бабку говорил, и решил, что этим можно хоть какие-то деньги зарабатывать. Иван Андреевич-то ему почти ничего не оставил… А вот про Аню говорил, что замечал у нее пару раз странности, но что именно – нет. Мы думали, что в очередной раз ему мстится что-то…
– Так Аню дед все-таки принял?
– Как сказать… Видно, все же очень разочарован был, что не внук. Сам к ней никогда не подходил. А потом Виктор заметил, что если один с Аней время проводил, и они делали что-то, чем мальчики занимаются, отец его к ним присоединялся. Например, будет Аня в куклы играть возле меня, Иван Андреевич может мимо несколько раз пройти, даже не взглянет на нее, что есть, что нет. А пойдет с ней Виктор, к примеру, на речку или кораблик пускать, или с удочкой сидеть, и Иван Андреевич с ними. Вроде как не с внучкой, а с сыном за компанию… Ну и получилось, что Виктор с Аней стал делать то, что мальчикам нравится… да и Петр за ним последовал… чтоб их отец побольше на нее внимания обращал… Иван Андреевич умер, когда Анне четвертый год шел, а привычка к таким занятиям осталась…
– А я думал, что это Виктор Иванович так сильно сына хотел…
– Хотел, конечно, но не дал нам Господь сына, только Аню. И любит он ее всем сердцем… Хоть и строг бывал, но опять же для ее пользы, потому что любит ее очень… Да все ее любили. Ангелина Евгеньевна называла внучку солнышко и золотко… И Петр всегда к ней хорошо относился, он ведь добрый человек, только без царя в голове, отсюда и все беды… Если Вы заметили, он ее называет на французский манер – Аннет. Это c ее детства, не когда он из Европы вернулся. Хотя, чему удивляться, у Ангелины Евгеньевны, видимо, перенял… Она своих мальчиков иногда называла ВиктОр и Пьер, что Ивану Андреевичу не нравилось… Ангелина Евгеньевна ведь из очень хорошей семьи была, из старого дворянства – образование и воспитание прекрасное получила: и по-французски свободно говорила, и на пианино играла, не чета мне, и пела хорошо… А уж манеры какие, как у настоящей аристократки, хоть и не из титулованной семьи… Совсем не такая была как ее муж, что и говорить. Тот на ее фоне выглядел… мужик мужиком, хоть и тоже из потомственных дворян, да и офицером был. Не знаю, что уж она в нем нашла. Понятно, что уже не юная барышня была, когда замуж вышла, как-никак за двадцать пять, но ведь и в этом возрасте можно подходящего мужа найти… и из губернского города в провинцию как наш Затонск с ним не ехать… Я так рада, что Виктор в свою матушку Ангелину Евгеньевну всем пошел – и характером добрым и терпеливым, и умом, да и внешностью тоже… а не в Ивана Андреевича… у которого непонятно что в голове иногда бывало… даже относительно родной внучки…
– А то, чего Иван Андреевич опасался, у Ани проявлялось в детстве?
– Один раз было, что Аня нашла украшение, которое пропало у одной дамы в нашем доме. Сказала, что где оно – ей якобы подсказала бабушка Ангелина, которую она увидела. А Ангелины Евгеньевны на этом свете уже не было. Мы тогда были очень встревожены… Неужели то, чего Иван Андреевич боялся насчет Ани – правда? Или она как дед стала небылицы сочинять? Те, в которые сама верила? Но в любом случае, хотелось, чтоб у Анны ни тех… особенностей не было как у прабабки, ни той… неуемной фантазии как у деда… У других-то дети как дети… Но никаких духов она после не видела… пока Петр не приехал… и пока Вы не появились…
Штольману подумал, что кое-что прояснилось. Мария Тимофеевна стеснялась дочери, точнее ее способностей к духовидению, шпыняла ее, но любила. И позволяли они с Виктором Ивановичем дочери гораздо больше, чем родители иной барышне ее возраста. Видимо, свекр вбил в голову Марии Тимофеевне мысль о том, что девочка может быть… не от мира сего… как его мать, которой он сам стыдился… И под влиянием свекра она так остро реагировала на проявление особенностей Анны, за которые люди могли посчитать ее ненормальной. И в то же время смотрела сквозь пальцы на то, что другие родители бы юной провинциальной барышне не позволили… Виктор Иванович, больше привыкший к причудам отца, видимо, действительно не обращал на них особого внимания и, очень любя дочь, ее странностями был разве что огорчен, но дочери не стеснялся. И позволял ей также мальчишеские увлечения, те, которые бы одобрил его отец, относительно которого он в глубине души питал надежды, что он со временем примет Аню полностью… Он понял и возможную причину того, почему у Марии Тимофеевны было такое пристрастие к пустырнику. Свекр доводил ее своими подозрениями и недовольством, а свекровь отпаивала ее этим зельем. И это явно было не только два раза, о которых она сказала, а больше… А потом, скорее всего, это вошло в привычку…
Он понял и то, почему для Марии Тимофеевны было так важно, чтоб Анна вышла замуж, как она сама сказала, по-людски, а не так, как произошло у них. Чтоб было и сватовство, и свадьба… а не только торжество по случаю начала семейной жизни, хотя и этому, как он тогда видел, теща обрадовалась. Она очень хотела участвовать в подготовке вечера и, что уж отрицать, замечательно украсила малый зал Дворянского собрания – со вкусом и без излишней… помпезности… Когда она увидела сиявшую от счастья Анну в изумительном по красоте бальном платье, кружившуюся в вальсе с ее мужем – пусть и не таким, о котором мечтала для дочери… и приняла от гостей множество поздравлений, она наконец осознала, что ее дочь на самом деле замужем… и, наверное, с облегчением вздохнула… Да и то, что хотя бы первое время, пока Штольман не получит нового назначения, она сможет видеть свою девочку, а потом навещать ее… радовало ей сердце… Все же у ее дочери было не так, как в случае с сестрой ее свекра… которая опозорила семью, и тот не хотел помнить о ней сам и пытался заставить своих родственников забыть о ней… Сестра деда Анны очень заинтересовала Штольмана… не только потому, что приходилась ей родственницей, но и потому, что уехала в Москву.
– Значит, у Ивана Андреевича была сестра, которая сбежала с офицером в Москву и умерла от родов? А ребенок, он выжил?
– Ребенок? Какой ребенок? – удивилась Мария Тимофеевна.
– Ну если мать при родах умирает, это еще не означает, что и ребенок умер…
– Про это не знаю. Иван Андреевич запретил про нее говорить. Со слов Ангелины Евгеньевны даже Анна Александровна в этом ему подчинилась. Упоминала только, когда дочь к ней в тех видениях являлась… Знаю, что замужем она была, поскольку Иван Андреевич ехать на свадьбу отказался, а Анна Александровна одна не решилась.
– Значит, ни мать, ни брат на свадьбу не приехали… Может, тот офицер сообщил им только о том, что жена умерла? А про ребенка и говорить не стал? Если, по его мнению, дочь и сестра им была не нужна, то и ее ребенок от того брака не нужен? Решил просто оставить ребенка себе или даже отомстить родне жены таким образом?
– Я об этом никогда не думала… Если б это в семье обсуждалось. А то Виктор и понятия не имел о том, что у него была тетка, пока отец тогда в запале это не выкрикнул… и сразу же потребовал, чтоб больше о той бесстыднице никто и слова произнести не смел. Мол, умерла и умерла. Виктор пытался потом все же у отца про нее выспросить, но тот отказался об этом говорить. А мне Ангелина Евгеньевна сказала только про то, что от своей свекрови слышала, сама она с Ираидой Андреевной знакома не была, та умерла задолго до их с Иваном Андреевичем женитьбы. А Анна Александровна очень себя укоряла, что побоялась одна к дочери на свадьбу съездить. Мол, хоть бы последний раз ее тогда увидела, а то она только в видениях ей и приходит… Грустная история…
– Да уж, веселой ее не назовешь…
– А что это за узел у Вас на сундуке? – поинтересовалась Мария Тимофеевна, решив сменить не особо приятную тему разговора.
– Узел? Белье чистое, от прачки принес.
– Что же Вы его бросили так небрежно? Рубашки же помнутся
– Не помнутся, они не глажены. Я забыл попросить прачку их погладить… – признался Штольман. – Вот собирался сам гладить, перед тем, как Вы пришли…
– Много же Вы нагладили бы…
– Да немного, точнее совсем ничего. Я утюг не могу найти.
– Как не можете?
– Так, не могу. Анна его куда-то поставила, я не знаю, куда.
– В эту кладовку, скорее всего, – кивнула Мария Тимофеевна в сторону узкой дверцы. – Куда же еще?
– Я смотрел, там его нет.
– Не может быть. Анна хоть иногда и пустоголовая, но не до такой степени, чтоб утюг где-то бросить, чтоб об него запнулись или чего хуже, он на ногу кому-нибудь упал. Может, Вы не заметили его? Такое бывает, смотришь на вещь и не видишь.
– Может, и так, – согласился Яков Платонович, не желая далее перепираться с тещей, особенно по такому ничтожному поводу как утюг. – Вы можете сами глянуть, если хотите.
Мария Тимофеевна открыла кладовку и тут же воскликнула:
– Ну что же Вы, Яков Платоныч, вот же утюг! Почти на Вас смотрит, а Вы его не видите! А еще следователь!
– Следователь, – согласился Штольман. – Но утюга не вижу.
– Как же Вы преступников ловите, если даже утюг не можете разыскать? Вот же он, под прихваткой!
Только теперь Штольман понял, что утюг действительно был у него под носом – на полке, только Анна или случайно, или намеренно накрыла его цветастой прихваткой, что отвлекло его внимание, хотя из-под прихватки и был виден носик утюга.
«Теряете квалификацию, господин начальник сыскного отделения, – пожурил себя он. – Права Ваша теща – какой из Вас следователь, если Вы даже утюга в собственной кладовке не можете найти».
– Премного благодарен Вам, Мария Тимофеевна, что обнаружили пропажу.
– Вы, должно быть, просто хотели меня разыграть…
– Может быть, может быть… – улыбнулся Штольман.
– А насчет того, что сами гладить собирались – тоже… шутка?
– Нет, чистая правда. Собирался. Попробовать…
– Попробовать? На рубашках? – покачала головой теща Штольмана. – Хоть бы на тряпке какой ненужной… Не приспособленный Вы к быту человек, Яков Платоныч… Хотя чего от Вас ожидать, если пока Вы не женились, на службе пропадали и днем, и ночью. Откуда тут навыки по ведению хозяйства возьмутся… Впрочем, и моя Анна недалеко от Вас ушла… А ведь дома выросла, при матери… а хозяйка из нее…
– Мария Тимофеевна, хозяйка из нее отличная! – заступился за жену Яков Платонович. – И рубашки она отменно гладит. Вот, – показал он на ту, что была на нем, – разве плохо? Мне так никогда не научиться.
– А Вам сейчас и не нужно, с женой-то…
– Ну раз жены сейчас нет, придется самому. Нужда-с заставит, – снова улыбнулся Штольман.
– Нужда-с? Яков Платоныч, так у Вас что же вообще ни одной рубашки нет, чтоб завтра на службу идти?
Штольман промолчал. Теща вздохнула:
– Что ж, раз Анны нет, придется мне этим заняться.
– Что Вы, Мария Тимофеевна, не нужно… Неудобно это…
– Неудобно на службу как пугало огородное идти! А еще сын князя! Вон посмотрите на Павла Александровича, всегда как с иголочки одет! Да и Вас самого я тоже абы как одетым не припомню. Нет уж, Вы у меня завтра пойдете в управление при полном параде, как и положено. А не в мятой рубашке или с прожженными дырками. Еще не хватало, чтоб на Вас как на неряху какого смотрели! Тем более завтра, когда внимание к Вам и без того повышенное будет.
Да уж, завтра точно кто-нибудь придет посмотреть на племянника князя – заместителя начальника охраны Государя. И будет позор, если он окажется в плохо выглаженной или прожженной рубашке. Штольман сдался:
– Да, Мария Тимофеевна, Вы правы. Негоже так… Буду Вам очень признателен, если Вы погладите мне одну рубашку.
– Одну? – Мария Тимофеевна снова покачала головой. – Одной Вам будет недостаточно. Две, а то и три. Мало ли, как у Вас день завтра сложится, вдруг переодеться придется…
– Ваша правда, – снова согласился Штольман, ставя утюг на плиту. – Пойду рубашки принесу и покрывало, на котором Анна гладит.
– Покрывало-то хоть знаете где?
– Знаю.
Яков Платонович вытащил из комода старое покрывало, развязал узел с бельем и выбрал три самые лучшие рубашки. Хорошо, что Мария Тимофеевна не прошлась по всему содержимому узла. Пара рубашек в нем была заштопанных, как и кое-что из белья – он заметил это раньше, когда надевал… Он не покупал себе ничего с того времени, как переехал в Затонск, вся его одежда была куплена до этого, в Петербурге. Нет, у него было кое-что новое – то, в чем и с чем он вернулся в Затонск после своего исчезновения – костюм и пара смен белья и рубашек. Надо подкупить немного, а то когда они были с Анной в Петербурге, он приобрел себе две пижамы в английском магазине, а об остальном не побеспокоился… а должен был… Анна не раз говорила ему, что нужно обновить гардероб, но он отмахивался, мол, в другой раз… Сейчас же он осознал, что раньше он никогда не позволил бы себе предстать перед любовницами в залатанном белье или рубашке… Неужели таким его видела Анна, его Анна… Ему стало по-настоящему неловко… Да, Анна была его родным человеком, но она была женщиной, Женщиной с большой буквы, самой главной женщиной в его жизни, а он, возможно, даже не проявил к ней уважения в том, чтоб выглядеть наедине с ней… презентабельно… И ведь они не бедствуют, чтоб он не мог позволить купить себе исподнее или рубашки, как люди, которые считают каждую полушку… Ладно хоть пижамы, в которых он делил с Анной супружеское ложе, были приличными… а то бы и вовсе было стыдно…
Затем он подумал, что все же заштопанного белья при Анне он не надевал, откуда же оно взялось? Наверное, Анна сложила его на самый низ, под более новые вещи, так, как говорится, на всякий случай, вдруг понадобится. Но до него не доходила очередь. А он дотянул до того, что ему пришлось надевать и это… Кроме того, он брал из комода то, что просто попадалось под руку. Потому что его мысли были совсем о другом… Да, скорее всего, так и есть… Он усмехнулся – хорошо, что Лукерья не из болтливых, а то по Затонску поползли бы слухи и о том, что у Штольмана даже белья неизношенного нет, а ведь княжеский сын, хоть и незаконный…
Штольман принес рубашки и покрывало, расстелил его на кухонном столе – как это делала Анна. Мария Тимофеевна взялась за глажку рубашек зятя:
– Накрахмалить бы по уму надо, но уж так придется, по-быстрому. Конечно, когда я Вите рубашки готовлю, я себе подобного не позволяю…
– Мария Тимофеевна, Вы сами гладите рубашки Виктору Ивановичу? – удивился Яков Платонович.
– А что в этом такого? Да и глажу не все, а только несколько, те что дорогие – их ему Петр из Парижа привез. Я их Прасковье не доверяю. И у Вас, Яков Платонович, рубашки хорошие, так что Вы уж меня не очень отвлекайте разговорами, я не хочу ничего испортить.
Штольман понял, что Марии Тимофеевне лучше не лезть под руку, хотя поговорить, точнее порасспрашивать ее все же было о чем… Он вернулся в гостиную и аккуратно сложил оставшиеся рубашки и белье в свой ящик, а скатерть и полотенца присоединил к остальным, что были в одном из нижних ящиков. Чем бы заняться, пока Мария Тимофеевна так участливо помогает ему? Пойти что ли дров наколоть или в сарае прибрать? А то Анна столько раз просила его разобрать вещи, которые они поместили туда, не найдя им места в доме. Он решил начать с двух огромных сундуков, которые были очень старыми и использовались только для переезда в их дом. Везти их назад не было никакого смысла, поэтому их поставили в сарае и приспособили под хранение всякой всячины.
О сколько нам открытий чудных… готовит старый тот сундук… В одном сундуке помимо всего прочего Штольман обнаружил свою рубашку – грязную, но почти новую, одну из тех, что прибыли с ним из Петербурга этой весной, два своих носовых платка, про которые думал, что давно где-то потерял… вышитый женский носовой платочек… точно не Аннин… и совершенно точно не Нежинской… Но тогда чей? В сундуке также была упаковка с фотографическими пластинами, которая когда-нибудь могла понадобиться, и большая карта Петербурга – весьма потрепанная от частого использования… Во втором сундуке не было ничего примечательного за исключением трости, лежавшей на дне. Он рассмотрел ее, затем открутил ручку – так и есть, внутри шафта был клинок. Однако… Чья же это трость? Виктора Ивановича? Возможно, его. А, возможно, и Петра Ивановича – иметь подобный предмет на него похоже больше. Там же на дне он обнаружил книгу о мистификациях, связанных с духовидением. Он не думал, что это была книга Анны, для нее духовидение… просто было… Книга Петра Ивановича? Плута, шарлатана, изображающего из себя медиума? Книгу он решил оставить в сундуке, а с тростью в одной руке, рубашкой, своими платками и женским платочком в другой – последним, чтоб просто выбросить за ненадобностью, он вышел из сарая и зажмурился от солнечного света.
Мария Тимофеевна, стоявшая на крыльце, увидела появившегося из сарая человека – не представительного следователя Штольмана, не элегантного княжеского сына, а обычного мужчину, всего в пыли и паутине… И почему-то он… понравился ей… своей простотой… Она улыбнулась.
Штольман наконец открыл глаза, попытался убрать со лба паутину, что ему не очень удалось, хотел ругнуться… но заметил на крыльце тещу. Она улыбалась.
– Горе Вы мое, Яков Платоныч, где же Вас так угораздило…
– В сарае…
– Ну прям как мальчишка – по сараям лазить…
– Я не лазил, я там… прибирал… Вот, нашел, – Штольман показал Марии Тимофеевне трость. – Кого-то из Ваших мужчин? Может, Петра Ивановича?
Мария Тимофеевна взяла у зятя трость:
– Нет, такой у него не припомню… Так это же Ивана Андреевича, точно его! Надо же, столько лет прошло, а сохранилась. Вы ее пока в сарае оставьте, может, ее Виктор как-нибудь заберет… А это у Вас откуда? Тоже там нашли? – показала она на женский платочек.
«Ну все! Сейчас начнется… то, в чем она, возможно, меня подозревает… что я и после женитьбы не угомонился… относительно женщин… да еще принадлежащие им предметы храню… Обвинит меня, что не успела Анна уехать, а я уже во все тяжкие пустился…» – вздохнул про себя Штольман.
– Ну… да…
– Вот уж не думала, что лично мне Вы что-то отыщите. У меня ведь этот платочек столько лет назад пропал, а он мне так дорог был. Его для меня Ангелина Евгеньевна вышила, когда Аня родилась. Сказала тогда, чтоб я не расстраивалась, что дочка. Что девочка – это очень хорошо. Что сама очень дочку хотела, а муж только сыновей… И чтоб я не плакала, даже если свекр будет что-то говорить, а если буду, то вот и платочек для этого…
Штольман снова увидел Марию Тимофеевну не такой, какой знал ее, а какой она, по-видимому, была в молодости.
– Рад, что мои способности сыщика помогли найти такую ценность, – пошутил он и отдал ей платочек.
– Яков Платонович, я уж возвращаться в дом не буду, домой пойду. Виктор, наверное, заждался…
– Может, для Вас извозчика поймать?
– Нет, не нужно. Я прогуляюсь… Столько воспоминаний сегодня… Яков Платоныч, если Вам какая еще помощь по дому будет нужна, Вы мне записку пошлите. Я по возможности Прасковью к Вам отправлю. Ну или сама приду… как получится.
– Мария Тимофеевна, я Вам очень благодарен за сегодняшнюю помощь… Но я не намерен утруждать Вас заботами по дому… Мне и так до сих пор неловко…
– Будет Вам, Яков Платоныч… дело житейское… Да и как-никак мы сейчас родственники. Кто Вам еще поможет, пока Анны нет? Если Вы от нее письмо получите, дадите мне знать?
– Непременно.
– Вы приходите к нам на неделе на ужин, день сами выберите, как Вам удобно. Поужинаем по-простому, по-семейному… Я же понимаю, что у Вас и дел на службе много… да и другое тоже время может занимать…
– Вы про Дворянское Собрание?
– И про него тоже…
– У меня пока нет намерений снова туда пойти, а вот к Вам с Виктором Ивановичем я обязательно приду.
Штольман попрощался с тещей, поставил трость в углу сарая и зашел в дом. На столе в гостиной лежали три свежевыглаженные рубашки. Думал ли он, что когда-нибудь Мария Тимофеевна будет гладить ему одежду? Нет, не думал. А вон как получилось… Он сложил рубашки в комод и посмотрел в зеркало на стене. Понятно, почему Мария Тимофеевна улыбалась – он действительно выглядел как мальчишка, который лазил по сараям – грязный от пыли и весь залепленный паутиной… Мальчишка, который всего на четыре-пять лет был младше ее самой…
========== Часть 12 ==========
Все же хорошо, что Мария Тимофеевна предложила ему помощь с рубашками, это было очень любезно с ее стороны. Да и прийти к нему с пирогом тоже. Теперь у него и рубашек на пару дней, а еды и того дольше. Жаль, что завтра не будет Коробейникова, он бы поделился с ним своими запасами. Но он может угостить, к примеру, Ульяшина. Нужно только не забыть утром достать сдобу из подпола, где гораздо прохладнее, чем в самом доме и уж тем более сарае, где он вспотел и перпачкался. Хорошо, что в их маленьком домике был водопровод. Ванная комната была оборудована, скорее всего, в бывшем чулане. Она была такой малюсенькой, что настоящей ванны там не поместилось, вместо нее была некая квадратная емкость вроде большого корыта, в которой тем не менее можно было наскоро помыться или хотя бы сполоснуться. Даже освежиться холодной проточной водой, если было лень греть на кухне большую кастрюлю или ведро и нести его в ванную, было гораздо лучше, чем мыться из таза или каждый раз топить баню. Баню они топили только по выходным и когда была в том необходимость. Штольман решил, что топить баню для него одного, это слишком. Он смыл с себя пот, пыль и паутину в том большом корыте, что именовалось ванной, и пошел бриться в кухню, где делал это постоянно, сразу же после переезда поняв, что в тесной комнатушке, где он еле мог повернуться, для этого нет возможности. Сбрив темную щетину, он вытер лицо полотенцем и снова посмотрел в зеркало, которое до этого поставил на кухонный стол. Кто на него оттуда смотрел? Штольман или незаконный Ливен? Кто бы это ни был, он должен был принести чистое полотенце взамен того, что только что использовал.
Но у комода в гостиной рука потянулась не к ящику с полотенцами, а к тому, где он держал свои сокровища. Он не стал бороться с искушением и достал их, но развернул только два – мушкетера Леопольда и Кати. И положил их рядом. Как когда-то в детстве, когда он решил… что Леопольд и Кати должны сочетаться браком, именно так – сочетаться браком, как было сказано в истории про Императорскую чету. Пусть они будут мужем и женой и будут любить друг друга, а потом у них появился сынок Александр, названный, естественно, в честь Императора, и которого они оба будут любить… Сейчас Яков Платонович удивлялся самому себе. Как девятилетнему мальчику могли прийти в голову подобные мысли… Верно, он так тосковал по настоящей семье, по любви родных людей, что переносил свои несбыточные мечты на игрушечных человечков…
