Текст книги "Как хорошо уметь читать (СИ)"
Автор книги: Марина Леманн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)
– Так все бы ничего. Только на нас уже коситься стали… Он же везде так меня называет, а не только дома. В лавку пришли, спрашиваю, каких конфет ему купить. А он: «Тятенька Юрий Григорьич, купи мне в синенькой бамажке». А потом у цирюльника ножниц больших напугался: «Тятенька Юрий Григорьич, он мне ушко отрезать хочет…»
– Да уж… А почему он спросил, не заберу ли я его?
– В деревню к родителям Петька Зайцев приезжал, он теперь городовой в Сосновске. Бабка Марья его увидела и сказала соседке, как бы Егорку в полицию не забрали. Раз такая беда случилась. Егорушка подслушал и запомнил.
– Какая беда?
– Я ведь почему поехал туда спешно… Я письмо получил, которое бабка Марья попросила Пахомыча написать… чтоб я ехал скорее, так как Дуняшка… вроде как от безысходности…
– Руки на себя наложила? – нахмурился Штольман.
– Да, может, это и к лучшему было бы, хоть и звучит… немилосердно… Нет, работу себе нашла в городе… в доме одном…
– И какая в этом беда?
– Так дом-то терпимости… Я в борделе до этого ни разу не бывал, а теперь вот пришлось. Поехал туда с ней поговорить. Вышла она ко мне, и не узнать ее. Наряжена, накрашена как… последняя…
– Ну так она сейчас и есть последняя… – чуть скривился Яков Платонович. – Не одалиска же в элитном заведении…
– Я ее спросил, зачем она в заведение пошла. Неужели во всем городе лучше места не нашлось. А она сказала, что в этом я виноват.
– Вы?! Каким образом? Не Вы же ее из поместья попросили, а, вероятно, новые хозяева.
– Виноват, что ребенка ей сделал, а после этого одна дорога – к маман.
– Интересно девки пляшут… Значит, это не отец Ваш, а Вы таким… сладострастным оказались?
– Да, она пытается сейчас представить, что это я – отец Егорушки. Говорит, что об этом все узнают… Именно, чего я и боялся…
– Ну так что ж, он и так Вас тятенькой называет, какая уж тут тайна…
– Ну да, это, можно сказать, уже не тайна… А то, что я ее толкнул к тому, что она продажной девкой стала… после того, как ее силой взял – это да… И если не хочу, чтоб об этом стало известно, должен раскошелиться.
Штольмана переднуло внутри – снова продажная… особь и шантаж, как же ему это надоело. Совсем недавно он узнал от Белоцерковского о шантаже Стаднитского малолетними продавцами плотских утех, которых ранее они считали жертвами его порочной натуры… Но он постарался спросить спокойным тоном:
– И на сколько, если не секрет?
– На десять рублей.
– И за десять рублей она эту якобы Вашу тайну собирается хранить? Невелика цена. Я бы сказал, что это еще… умеренно…
– Десять рублей в месяц. Каждый месяц.
– А вот это уже, конечно, верх наглости. Но Вы ведь ей платить не собираетесь?
– Так если бы даже хотел, у меня таких денег нет. Я ей так и сказал. А она ответила, что если ублюдка барского есть деньги взять, то и ей найду. И что делать – ума не приложу…
– И каким образом она хочет эту тайну обнародовать?
– В полицию заявить.
– Насчет изнасилования, которое якобы имело место пять лет назад? Не слишком ли она… подзадержалась с таким заявлением? С такой бедой надо сразу бежать, пока доктор освидетельствовать может… На что же она рассчитывает?
– Да ни на что. Только чтоб мою репутацию погубить, если откажусь платить.
– Подождите, так репутация Вашего отца в городе, наверное, тайной за семью печатями не была. И он сам говорил, что ребенок его. Даже вон нашел пьяницу, чтоб мальчик незаконнорожденным не числился. При всех его грехах хоть как-то участь незаконному сыну облегчил. С чего бы людям сейчас ей верить, что это Вы отец мальчика, да еще ставший им таким премерзким способом?
– Так она не в Сосновске, где моего папашу и меня знают, это угрожает сделать, а в Затонске. К Вам в участок письмо послать. Как я сказал, здесь меня плохо знают, поэтому поверить могут. Она так думает. Я ведь к Вам собственно по этому поводу и пришел. Спросить, что мне делать…
– Ничего. Пусть пишет. Откроем дело о попытке шантажа и клевете. Если до суда дойдет, думаю, люди из Сосновска подтвердят, что Ваш отец хоть сына от Дуняшки официально и не признал, но не отрицал, что он его. Только Вам в этом случае будет нужен хороший адвокат, чтоб Вашу защиту правильно выстроить. Виктор Иванович в таких делах весьма компетентен. И я Вам его рекомендую не потому, что он мой тесть, а потому что знаю его как хорошего проверенного, который своих доверителей защищает добросовестно, и порядочнейшего человека. А насчет вознаграждения не беспокойтесь, потом с ним этот вопрос уладите.
– Знаете, Яков Платонович, я после того, что Дуняшка удумала, засомневался насчет того, как все произошло. Возможно, тогда не совсем насилие было…
– Это как – насилие, но не совсем? – не понял Штольман.
– Ну что Дуняшка как мужчину барина не желала, это понятно. Какая женщина бы его желала, если он уже поистаскался весь… да и от спиртного не просыхал… Но, возможно, пошла с ним, так как думала, что ей от барина милости какие будут… А когда вместо милостей барин ее байстрюком одарил, решила пустить слух, что он снасильничал… Папаша ведь, если честно, сам никогда не признавался, что взял ее силой. Говорил, что имел право… первой ночи, если сказать более прилично. И хвастался, что с первого раза ребенка девке сделал. Может, потому бахвалился, что для него это было доказательством, что он… все еще мужчина… А поскольку, как я уже Вам сказал, женщина, тем более девица сама бы с ним ради плотских утех не пошла, то и вроде как само собой разумеется, что пошла она не по своей воле, что принудил ее барин… Я не пытаюсь папашу оправдать. Не заслуживает он подобного. Но мне было бы легче, если бы выяснилось, что Егорушка появился в результате не насилия… а слияния барской похоти и… холопского… корыстолюбия…
– Да, – согласился Штольман, – думать так было бы менее… неприятно…
– Яков Платонович, я думал про Вас после нашего разговора. Каким хорошим человеком был Ваш батюшка князь, о Вас так позаботился, что Вы благодаря ему вон каким человеком стали – образованным, на приличной службе… А наш не то что об Егорушке, даже обо мне не думал, хоть я и его единственный законный сын… Я ведь совсем не образован. Меня сначала матушка дома учила, а потом в гимназию отдала. Я там два года проучился, а потом она умерла. Папаша решил, что нечего на меня больше деньги переводить… да еще коляску, на которой меня в город Степан возил, в карты проиграл. А до города около часа было ехать… А потом уже и не до учебы стало – то сеять надо, то траву на сено косить, то урожай собирать…
– А полевые работы к Вам какое отношение имели?
– Как какое? Папаша-то ведь все деньги спускал, мужики от нас поразбежались, подались к тем хозяевам, на которых надеяться можно было… Рук не хватало, а есть хотелось… Ну я, бывало, с мужиками и работал.
Штольман посмотрел на юношу, который был довольно хорошо развит физически – теперь понятно, откуда у него такие мышцы. И откуда в его речи столько простонародных слов – от постоянного общения с крестьянами.
– А отец Ваш чем занимался?
– Так то в городе куролесил, то в имении…
– Это что же Вы, дворянин, сын помещика с мужиками в поле работали, когда он пьянствовал и девок портил?
– Ну да…
– А деду своему в Затонск почему не пытались сообщить?
– Так стыдно было про такое рассказывать…
– Написать о таком стыдно, а с мужиками и бабами, значит, вместе снопы вязать не стыдно?
Юноша одарил Штольмана своеобразным взглядом. Видно, что он, городской житель, не понимал очевидного.
– Нет, не стыдно. Что ж в этом стыдного? Я ведь тоже ел хлеб, который из того зерна пекли… А день упустишь, ненастье наступит, да не на день-два, а на недели зарядит, и весь урожай поминай как звали… Да и барчук какой-никакой, а хозяин. Мужики меня слушались, как и старого Пахомыча, который после того как управляющий к другому помещику сбежал, стал вместо него мужиками и бабами заправлять. Не потому что папаша мой жалование ему за это платил, а так как деда моего, Иллариона Ардалионовича очень уважал. Пахомыч говорил, что он был хозяин каких поискать. Он поместье от своего отца, Ардалиона Адриановича унаследовал, тот его сам вырастил, без жены, она родами умерла, а он после того так и не женился. Поместье при Илларионе Ардалионовиче процветало, порядок в нем был. И Пахомычу, видать, было больно, как имение, в котором он всю жизнь прожил, в упадок приходит, так как сын барина его любимого совсем его забросил. Еще говорил, что только на меня у него и надежда… Сильно переживал, когда мне пришлось в Затонск переехать, сказал, что без меня и вовсе все коту под хвост пойдет… Так, видно, и случилось, так как когда я уезжал год назад, имение еще было наше, а когда на похороны папаши в прошлом месяце приехал, оказалось, что уже чужое…
– И кто сейчас им владеет?
– Племянник соседей наших Савраскиных – тех, у которых сын девкам дворовым детей наделал. Он жениться надумал, хотя, думаю… скорее не надумал, а приходится ему – по слухам… Говорят, он у кого-то в городе закладную на имение выкупил.
– Что значит, говорят? Вы бумаги видели?
– Ну дал он мне что-то, только я в таких делах совсем не разбираюсь… Смотрится все вроде как правильно…
– Что же Вы адвоката не наняли?
– На какие деньги? Нет у меня таких…
Яков Платонович покачал головой:
– Так нужно было срочно попечителю писать.
– Я не догадался, а подсказать некому было…
– Юрий Григорьевич, эти бумаги обязательно должен посмотреть поверенный. Вдруг в них не все по закону? Раз Вы человек, который в таких делах не компетентен и адвоката не могли нанять, чтоб удостовериться, что все правильно, Вас могли и обмануть.
– Каким образом?
– Этого я не знаю. Но поверьте, подобное бывает. Я бы Вам настоятельно посоветовал обратиться к Виктору Ивановичу. Как я уже сказал, об оплате его услуг Вам сейчас не нужно беспокоиться.
Штольман подумал, что Миронов мог хотя бы взглянуть на документы – не покажется ли ему в них что-то подозрительным. Интуиция подсказывала ему, что молодого неопытного человека, которого некому было защитить, могли и облапошить.
– Тятенька Юлий Глигольич! Там Акулина в окошке! Она мне петушка купила?
– Купила, наверное. А если нет, пойдем и сами купим. Ты только паровоз свой не забудь, – Дубровин снял мальчика со стула. – Пойдем мы, Яков Платонович… Вы уж извините, что пришел к Вам… Наверное, не нужно было…
– Очень даже нужно. Хорошо, что пришли. И знаете, как Анна Викторовна вернется, приходите как-нибудь к нам домой в гости, вместе с Егорушкой. Мы оба будем рады Вас видеть, – почему он так сказал, Штольман не понял и сам. Это получилось само собой. У них в доме бывали только родители Анны, доктор Милц и Коробейников. Ну и Павел. А еще Дубельт.
– Тятенька Юрий Глигольич! – подергал Егорушка Дубровина за полу пиджака. – Там еще балин Глиголий Лалионыч… Он шатается, болеет…
– Да не болеет он, напился опять в стельку, вот и шатается, – не задумываясь, буркнул Юрий. Потом понял, что сказал это про умершего человека, и добавил:
– Егорушка, не выдумывай, нет там больше никого… Вы не обращайте на него внимания, Яков Платонович. Это он… от переживаний, наверное…
От переживаний ли? Не обращать внимания? Наоборот, на это стоило обратить внимание. Еще один… Егорушка с видениями…
– А раньше у него такое бывало?
– Не припомню. У меня самого такого тоже никогда не было. А вот папаше по пьяни мерещилось, что вроде как его отец Илларион Ардалионович с того света к нему приходил, бранил его за пьянство и распутство. Так в таком состоянии, до какого папаша, бывало, напивался, к некоторым и черти приходят, а не только покойный родитель.
Это, конечно, могло быть простым совпадением. А если нет? У Штольмана появилось несколько вопросов, ответы на которые, возможно, могли дать более веские основания для только что возникших у него… подозрений.
– Юрий Григорьевич, а сколько было лет было Вашему отцу?
– Сорок два.
– Сорок два? Вы уверены? Вы его описывали чуть ли не как старика, а, получается, тот случай с Дуняшкой произошел, когда ему было лет тридцать семь.
– Верно, тридцать семь. После смерти матушки он ударился во все тяжкие и за несколько лет сильно постарел, уже тогда выглядел за пятьдесят и изрядно поистаскавшимся… Поэтому я и сказал, что женщина не стала бы с таким сама…
Яков Платонович прикинул – сорок два, если бы больше, то вряд ли. А сорок два – не так уж невероятно, если и другие мужчины из семьи женились рано.
– А Ваш дед, он так же как и Ваш отец в молодом возрасте семьей обзавелся?
– Да, дед Илларион Ардалионович женился молодым, на соседской барышне Лидии Даниловне, к которой с юности испытывал чувства. Бабушка была некрепкого здоровья, только одного сына родила – моего отца. Я ее плохо помню, она умерла, когда мне лет пять было. А дед, когда восемь, его лучше помню.
– А прадед Ваш, у которого жена умерла родами, тот до глубокой старости дожил? Вы его застали? Чем он занимался? Все ли время жил в поместье? Как его жену звали?
– Нет, до моего рождения умер. Ардалион Адрианович был офицером, в имении стал жить постоянно только когда в отставку вышел. Знаю, что в Москве служил, так как дед помнил, как они с отцом в Белокаменной жили.
– А женился он в Москве?
– Возможно, и там, но точно не скажу. Он про свою женитьбу и жену не любил говорить, видно, больно ему было вспоминать. Дед даже про свою матушку ничего не знал. Только то, что поженились родители по любви, а через год она умерла, когда он родился. По словам Ардалиона Адриановича, была красивая женщина, добросердечная, любила бы своего сыночка, но Господь прибрал ее. Имя у нее было редкое, но какое – не помню.
– Не Ираида случаем?
– Может, и Ираида. Мудреное какое-то имя было…
Штольман хмыкнул, конечно, Илларион и Ардалион имена простые, не то что Ираида.
– Тятенька Юлий Глигорьич, пойдем, а? – снова дернул Дубровина за полу пиджака Егорка.
– Пойдем мы, Яков Платонович… Петушка купим, если Акулина не купила. Да в библиотеку зайдем, мне книгу возьмем и сказок каких-нибудь, чтоб Егорушке читать.
– Конечно, – кивнул Яков Платонович. – Вы когда будете в городе, заходите, буду рад Вас видеть.
========== Часть 24 ==========
Коробейников вернулся в управление почти ни с чем – свидетель Брянцев дома так и не появился. Что касалось просьбы Штольмана, билетный кассир Водопьянов на вскидку вспомнил только помещика Давыдова, что приобрел лошадь, купца Харитонова, в конторе которого Антон Андреевич когда-то служил, и начальника почтамта Печкина, ездившего с семьей к родственникам. Все они покупали билеты до Твери.
– Может, еще кого-то припомнит, но я сомневаюсь. Ему надо было дать фамилию Водкопьянов, так как любит за воротник закладывать. Я в другой раз на пристани дворника Силантия спрошу, он глазастый, кого-нибудь да видел – кто сам уезжал или встречал кого. Вы не беспокойтесь, Яков Платонович, хоть и не так быстро, но составим список. Или Вам это спешно? Но если спешно, то аккуратно вряд ли получится…
– Нет, Антон Андреич, лучше аккуратно, чем спешно. Время терпит. Вы пока текущими делами займитесь.
Антон Андреевич открыл одну из папок и начал просматривать дело, попутно делая пометки в записной книжке, подаренной князем Ливеном. В папке еще оставалась половина листов, когда его к себе вызвал Трегубов. В это же время следователю Штольману принесли телеграмму из Петербурга от Белоцерковского. Если перевести скупой телеграфный стиль на обычный язык, получалось следующее. Почтальон в доме недавно сменился, прежнего пока не нашли. На вокзалах Тани не видели, Белоцерковский их уже проверил сам, сделав для себя Каверина подозреваемым номер один. Стандитский пошел по знакомым, кто жил неподалеку от Карелиных, и ювелирным лавкам в округе. В одной вспомнили, что промышленник Мамонтов, забирая заказанное для дочери бриллиантовое колье, купил и отдал безделушку девочке, которая разглядывала ее. Белоцерковский выяснил, что Мамонтов даже не был знаком с ней. Один из приятелей Стаднитского видел, как похожая на Таню девочка днем стояла и разговаривала на улице в нескольких домах от того, где жила, с высокой стройной дамой, что была в темном платье и шляпе вуалью. Точного дня он не помнил, возможно, это было накануне или в день трагедии, а не после нее, и женщина – мать Тани.
Вот ведь как – Стаднитский решил помочь в поисках Тани. От Владка Садиста Штольман такого не ожидал. Наверное, то, что у него самого появилась дочь, подтолкнуло его к этим действиям. Владек узнал немного. Но даже то, откуда у Тани появилось желанное украшение, и что его даритель – случайный человек, который не мог быть причастен к ее исчезновению, сужало круг возможных подозреваемых. Была ли девочка, увиденная прохожим, Таней – было неясно. Если это была она, женщина, которая беседовала с ней, могла оказаться ее матерью или знакомой матери. Жаль, что лица дамы не было видно из-за вуали, иначе они могли бы определить, кто это был.
Своими новостями Штольман поделился с полковником Дубельтом, который, как и обещал, пришел после обеда.
– Не так уж много, полковник, но хоть что-то…
– Да, хотя бы мужчину, подарившего Тане украшение, можно исключить из круга подозреваемых… Теперь я еще больше думаю про Каверина, что девочка отправилась к нему. Но вот то, что ее не видели на вокзалах – плохо. Если бы видели, было бы хоть направление, в котором искать далее. Имею в виду направление, куда с того вокзала ходят поезда.
– Очень надеюсь, что о направлении сообщит Ваш знакомый офицер.
– Да теперь надежда только на это, – согласился Дубельт. – Будем ждать. А где Ваш заместитель?
– Решили-таки побеседовать с ним?
– Ну не могу же я приходить в участок все время лично к Вам, – ухмыльнулся полковник. – Полицмейстер, хоть, как Вы и сами знаете, умом не блещет, все же может заподозрить в моих визитах и иной интерес кроме профессионального. Так что разговор, хотя бы формальный, с Вашим помощником необходим.
– Коробейников как раз у полицмейстера, думаю, будет с минуту на минуту.
Антон Андреевич не заставил себя долго ждать. Увидев в кабинете полковника, он решил, что тот пришел к Штольману.
– Простите, я не хотел вам помешать.
– Антон Андреевич, это полковник Дубельт Анатолий Иванович, он, собственно говоря, пришел к Вам.
– Да, я хотел поговорить с Вами о деле курьера и погроме в ресторации. Ведь эти дела вели Вы?
– Да, Ваше Высокоблагородие, я. Яков Платонович этого делать не мог… в виду определенных обстоятельств.
– Вот поэтому, господин Коробейников, я и хотел задать Вам несколько вопросов.
– Ваше Высокблагродие, Вас господин полицмейстер к себе требует! – донесся из коридора голос дежурного.
Штольман вышел, Коробейников сел за свой стол, а Дубельт, расположившийся на стуле у стола начальника сыскного отделения, повернулся к нему.
– Господин Коробейников, что Вы думаете по поводу смерти Баллинга? Отчего это произошло?
– Доктор Милц сказал, что сердце не выдержало. Я склоняюсь к тому, что это случилось по той причине, что он лишился большой суммы денег, которую вез для купца из соседнего уезда, и вещей князей Ливенов, что он должен был доставить Якову Платоновичу. Молитвенник, говорят, старинный и очень дорогой. Кроме того, как оказалось, Его Сиятельство, батюшка Якова Платоновича вписал его в фамильное древо, а это, знаете ли, было семейной тайной. Может, испугался, что тот, кто его ограбил, будет шантажировать этим князей Ливенов.
– Не Штольмана?
– Так что с Якова Платоновича было взять-то? Разве что револьвер, фотографический аппарат да пару костюмов… Это князья со средствами, с них можно было попытаться много вытянуть… Только вот не поддались бы они на шантаж. Да, впрочем, шантажировать их и смысла не было.
– Почему?
– Так Его Сиятельство Павел Александрович и так признал, что Яков Платонович – его племянник, сын его почившего старшего брата. Как приехал в Затонск, всем представлялся дядей Якова Платоновича. Он не из тех высокородных господ, кто будет отрицать наличие незаконного родственника или стыдиться его. Только Баллинг, конечно, этого уже не узнал – ранее умер.
– Вы с таким… пиететом говорите о князе Ливене, будто сами с ним знакомы.
– Имел честь быть представленным Его Сиятельству, – высокопарно сказал Коробейников. – Его Сиятельство не посчитал ниже своего достоинства зайти к нам в участок. Князь, при важной должности, а человек наиприятнейший и обходительный. Все так говорят, кто его видел…
«Да, уж Ливен может произвести впечатление, он это умеет, – усмехнулся про себя Дубельт. – Наиприятнейший человек – для тех, кто его… в гневе не видел. А когда князюшка мечет гром и молнии, лучше рядом не находиться, а то от подобного и шарахнуть может. Праведного гнева Его Сиятельства курьер и испугался до смерти – прямом смысле этого слова».
– А что можете сказать про Никанорова? Какое впечатление он на Вас произвел?
– Мерзкий он человек, хоть и офицер… Нельзя таким мундир носить, они только позорят его… Он ведь не только курьера ограбил, но и на Якова Платоновича поклеп возвел. Что Штольман ему якобы семейный молитвенник в карты проиграл. А потом у нас в кабинете даже вспомнить не мог, что про какого-то Штольмана по пьяни нес…
– Штольман при этом присутствовал?
– Присутствовал, – согласился Коробейников, – но… не вмешивался… в ведение допроса…
Сдержался, значит, незаконный Ливен. Морду похмельную не набил и по стене подонка не размазал, хоть без сомнения кулаки чесались.
– Хорошо, больше у меня к Вам вопросов нет.
Коробейников выдохнул – он понимал, что при желании полковник мог задать ему очень каверзные вопросы. Но не сделал этого. Даже не возмутился тому, что Штольман, которого во время допроса не должно было быть в кабинете, находился там. Видимо, сочувствовал Штольману, что тот попал в такой переплет из-за офицера, у которого не было ни стыда, ни совести.
Дубельт не стал дожидаться Штольмана – они, вроде бы, уже все обговорили, да и кто знает, сколько его продержит у себя полицмейстер. Может, вызвал его по делу, обсуждение которого займет продолжительное время.
Никакой особой причины для приглашения в кабинет начальника сыскного отделения кроме беспокойства относительно появления армейского полковника у Трегубова не было. Полицмейстер боялся, что полковник попытается запутать Коробейникова, и тот скажет то, чего бы не следовало. А к чему это приведет – только Богу известно. Штольман заверил полицмейстера еще раз, что, как ему виделось, у Дубельта не было намерений найти какие-то огрехи в ведении следствия по обоим делам. Если бы были, он бы вел себя по-другому с самого начала.
– Думаю, ему просто нужно отчитаться перед начальством, как говорится, поставить галочку, что он имел разговор с полицейским, занимавшимся этими делами, только и всего.
Вернувшись к себе, Яков Платонович обнаружил, что кабинет был пуст, в нем не было ни Коробейникова, ни Дубельта. Он вынул из ящика дело об ограблении в Слободке. Следует перечитать показания Брянцева, возможно, удастся поймать его на противоречиях. Нужно будет также затребовать из архива дело о краже коллекции монет у местного помещика и расспросить об этом Коробейникова. Вряд ли он служил в полиции в то время, но, не исключено, что мог слышать об этом деле как обычный горожанин.
О том же он спросил Виктора Ивановича, который принес ему сверток с пирожками от Марии Тимофеевны.
– Да, такая кража была года три назад, по осени. У меня брали показания по этому делу.
– Показания? Вы что же подозреваемым были? – уставился Штольман на затонского адвоката.
– Нет, как свидетеля опрашивали. Гаврилов в начале сказал, что он показывал мне свою коллекцию. А я ее и глаза не видел, даже о ее существовании не знал, пока мне об этом в участке не сказали. Так же как и доктор Милц, который, по словам Гаврилова, тоже ее якобы видел. У Петра Степановича после этой кражи вроде как разум помутился. Ему казалось, что он собрание монет показывал всем, кто в его доме бывал. А бывало у него очень мало народа, в основном только по делу, он не любил приглашать к себе, нелюдимым был человеком. Сам я был у него в доме раза два-три, когда он хотел с соседом судиться за луг – вроде как тот луг раньше их имению принадлежал, да раздумал потом тяжбу начинать. Доктор Милц, понятно, в доме был больше раз, чем я. И самого Петра Степановича пользовал, и челядь его. Потом вроде бы выяснилось, что коллекцию, но и то не всю, а небольшую ее часть он показывал Никитину, председателю дворянского собрания, и учителю истории из гимназии. И управляющий видел несколько монет, они на столе в кабинете Гаврилова были, когда тот его к себе вызвал. Он тогда основным подозреваемым и был, поскольку и монеты видел, и уволился накануне той кражи.
– А откуда у Гаврилова была коллекция, не знаете? Сам ее собирал?
– Точно не знаю, вроде бы от какого-то родственника в наследство досталась. А почему Вас это старое дело интересует, Яков Платонович?
– Пока сам не знаю. Узнал о нем на днях случайно, и мне не дает это покоя…
– Бывает… А я ведь что к Вам зашел, Яков Платонович. Помнится, в последнюю нашу встречу мы говорили про помещика Дубровина, который собирается привезти своего брата и опасается, что люди подумают, что мальчик – его сын. И я предложил во избежание этого… громко поговорить об их истинном родстве…
– Поздно, Виктор Иванович. Он уже привез мальчика, а тот называет его тятенькой.
Миронов вздохнул.
– Тятенькой, говорите… Да, теперь слухов не оберешься, даже если мы свои добавим. Жаль юношу, он поступает от чистого сердца, а злые языки его с грязью могут смешать… И не отрежешь ведь их.
– Да, не отрежешь, это причинение вреда здоровью, подсудное дело, – согласился Штольман. – У него кроме этой теперь и другая проблема есть.
– Какая же?
– Мать мальчика, похоже, задумала шантажировать Дубровина. Устроилась в их городке в бордель, а теперь собирается обвинить Юрия в том, что ей туда пришлось поступить, так как якобы это он изнасиловал ее, и ребенок – результат того насилия. И чтоб сохранить это в тайне, хочет от него ежемесячного вознаграждения.
– Яков Платонович, Вы это серьезно?
– Более чем.
– О каком насилии может идти речь сейчас? Лет пять прошло. Даже если оно и имело место, что ж она сразу на насильника не заявила и от безысходности в дом терпимости не отправилась как ребенка родила, а то и до этого… И как она хочет это… провернуть?
– Дубровин говорит, что если он откажется платить, то отправит письмо в полицию, в наш участок, чтоб погубить его репутацию.
– Как бы она кроме этого другое не учудила. В Затонск не переехала и к Аглае Львовне в заведение не подалась.
– Что?!
– Ну так слухи-то самой распустить проще… чем с полицией связываться… Да и само ее присутствие на Дубровина будет оказывать более… впечатляющее воздействие… Надо бы с Аглаей Львовной переговорить на этот счет. Ей точно не нужна девица, с которой не оберешься неприятностей. Нужно будет зайти к ней как-нибудь.
– И не думайте, Виктор Иванович. Зайдете, а до Марии Тимофеевны сплетни дойдут, тогда Вам самому неприятностей не избежать. Лучше я сам туда зайду, я ведь в заведении уже не раз бывал по полицейской надобности.
В последний раз это было после их с Анной ссоры, когда она, вся в расстроенных чувствах, придумала себе, что он мог пойти за утешением к девицам… Лучше будет сказать ей, что у него к маман дело, касающееся его службы.
– Анна-то не приревнует? – усмехнулся свекр, словно прочитав его мысли. – А то ведь кто-нибудь донесет ей, что ее супруга видели в заведении… как и Марии Тимофеевне бы про меня донесли… Мол, жена уехала, а Вы по девицам отправились…
– Ну так дождусь ее, не навечно же она к Павлу Александровичу уехала. Думаю, скоро вернется, возможно, и на этой неделе. Павел Александрович все же человек занятой, чтоб подолгу заниматься гостями.
В кабинет снова заглянул дежурный:
– Ваше Высокблагородие, еще одна телеграмма. Почтальон извиняется за задержку. Он, дурачина, сначала ее к Вам домой доставил, а уж гораздо позже сообразил, что нужно было ее сразу в участок нести.
– Так что же когда он первую телеграмму приносил даже не сказал, что мне еще одна есть?– недовольно спросил Штольман.
– Так первую-то приносил наш почтальон, что обычно в участок приходит. А это другой, видно, тот, кто к Вам домой письма носит. Если в телеграмме про что-то безотлагательное, то мы его… к ответственности привлечем.
– Нет, голубчик, ничего безотлагательного. Это не по службе, ступай, – махнул Яков Платонович рукой. – Телеграмма от Павла Александровича. Анна завтра приезжает. Я ее встречу.
– Думаю, мы с Марией Тимофеевной тоже. Не усидит она дома, когда я скажу, что Аня возвращается. У нее ведь столько вопросов будет, – улыбнулся Миронов. – Кроме того, вдруг у Вас и возможности не будет, служба-то у Вас, сами знаете, непредсказуемая…
– Верно говорите, Виктор Иванович – непредсказуемая.
Попрощавшись с тестем, Штольман пошел к Трегубову – уже во второй раз за день. На этот раз, чтоб отпроситься у него на пару часов для встречи Анны Викторовны. Полицмейстер, радостный от того, что полковник Дубельт не стал копать глубоко, был более чем щедр и дал начальнику сыскного отделения целый свободный день, добавив при том, что если, конечно, произойдет что-то, с чем Коробейникову будет не справиться самому, ему придется прервать свой выходной. Штольман понимал это и без пояснения Трегубова. Служба есть служба.
Дома Яков Платонович не знал, чем себя занять, чтоб быстрее наступило завтра, когда вернется Анна. Он снова вытащил свои сокровища. Он непременно покажет их Анне и расскажет ей, что они для него значат. Яков осторожно взял в руку танцовщицу Кати. Интересно, почему матушка так любила эту фигурку? Не потому ли, что ее подарил ей Дмитрий, как, возможно, и ту фарфоровую статуэтку, где мужчина склонил голову на колени барышне? А, может, и другие тоже были его подарками, ведь они стоили немало. Но, возможно, что-то из этой коллекции Катя унаследовала и от своих родителей. Но он был уверен, что ни одна из них не была подарена ее мужем Платоном Павловичем. Даже если бы он и хотел сделать жене подарок, он не стал бы тратить деньги на такие глупости. А вот Дмитрий Александрович стал бы – просто чтоб порадовать свою возлюбленную. Яков подумал, что не исключено, что когда князь ухаживал за Катей, он дарил ей и украшения.
Носила ли Екатерина Владимировна их при муже или прятала, как кольцо, которое получила от Его Сиятельства в их единственную ночь? Она их прятала. По крайней мере одно украшение – Яков внезапно вспомнил, как однажды матушка достала откуда-то из ящика со своей одеждой бархатный мешочек и вынула из него медальон. Внутри медальона был портрет молодого мужчины. Матушка сказала, что когда Яков вырастет, то будет похож на него. Он тогда не спросил, кем был тот человек. Его больше интересовал сам медальон, на крышке которого был рисунок из сверкавших камешков. Теперь он был более чем уверен, что частью того орнамента была латинская буква L. Вернул ли Штольман после смерти жены князю медальон вместе с кольцом? Понял ли Платон Павлович, кем для князя Ливена была его жена, которой тот отдал перстень княгини, предназначавшийся законной супруге? Скорее всего понял.
