Текст книги "Как хорошо уметь читать (СИ)"
Автор книги: Марина Леманн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)
– Надо же, сколько талантов у Вашего помощника… Яков Платонович, Вам сколько карточек напечатать?
– Одну.
– Только одну? Отправите сейчас Его Сиятельству, а потом надумаете такой прекрасный портрет еще кому-нибудь подарить, снова идти придется.
– Да мне больше вроде как и дарить некому.
– Что же кроме Его Сиятельства и родственников больше нет? Или друзей?
Ну кроме Его Сиятельства у него только один родственник… тоже Его Сиятельство, Александр Дмитриевич. Но нужен ли Саше их с Анной портрет? Наверное, стоит заказать, на всякий случай.
– Пожалуй, еще одну.
– Давайте уж четыре.
Штольман задумался – куда ему четыре? У всех, кто был на празднике, и так уже есть. А кроме них ни друзей, ни близких знакомых, у которых он хотел бы, чтоб был их с Анной портрет, и не было. Родственникам со стороны Анны – Петру Ивановичу и Олимпиаде Тимофеевне карточки были отправлены сразу после торжества… Но, может, Левицкий прав, заказать четыре, все равно платить за работу.
Фотограф словно услышал его мысли:
– Ваша Милость, если Вы об оплате беспокоитесь, то я с Вас ничего не возьму, ни за одну карточку, ни за четыре.
– То есть как это не возьмете?
– А так. Если Вам будут нужны дополнительные карточки со снимков, что я сделал, я напечатаю, сколько скажете. И с этой пластины тоже. Мне Его Сиятельство заплатил более чем щедро. Кроме того, благодаря тому, что я выставил портрет Мироновых и дал Ваш с князем снимок для газеты, ко мне пошли заказчики, хотя и раньше на отсутствие работы не жаловался. Пригласили на две свадьбы в этом месяце. Директриса гимназии выразила желание в конце года сделать снимки всех классов. А для выпускного не только общий снимок, но и каждой гимназистки в отдельности. Принесли три карточки для реставрации.
– Вы и этим занимаетесь?
– Занимаюсь. Время снимки не жалеет, да и некоторые люди относятся к их хранению небрежно. Кто на солнце поставит, и карточка выцветет, кто прольет что-то. А кто и, тоскуя по дорогим людям, затреплет настолько, что она потрескается или порвется. Хорошо, если есть возможность снова напечатать – как у Вас. Но, к сожалению, такое бывает не всегда. Вот, к примеру, одна женщина принесла карточку сына, который погиб в Турецкую, чтоб я изображение ее мальчика подновил. А другая дама – мужа своего покойного. Я им посоветовал новую карточку вставить в рамку под стекло. Вдова согласилась, а мать спросила: «Как же это я своего сыночка через стекло целовать буду?» – Левицкий вздохнул. – Извините, Яков Платонович, я что-то отвлекся…
– Нет, это хорошо, что Вы про рамки сказали, а то я сам это как-то упустил. Мне нужна рамка, чтоб вставить снимок для Павла Александровича, – отправлять Павлу только карточку он посчитал неудобным. – Вы мне покажите, какие у Вас есть.
Левицкий принес три рамки из серебра и две из бронзы:
– Простые я и доставать не стал. У Его Сиятельства дома снимки явно не в деревянных рамках стоят. Есть еще костяная, изящная работа, но я бы не советовал посылать ее по почте.
– Я бы хотел и на нее тоже взглянуть. Не сочтите за труд показать.
– С удовольствием, – Левицкий принес коробку и достал из нее завернутую в пергамент рамку.
Изумительная работа, тонкая как кружево резьба. Яков Платонович понял, какой снимок он хотел бы видеть в ней. Не свой и Анны – для Павла, а одной Анны, тот, что был у него в бумажнике. Он вытащил бумажник, а из нее карточку жены и приложил к рамке. Эта карточка была слишком маленькой для нее, но соответствующего размера будет смотреться бесподобно.
– Я возьму эту рамку, отложите ее для меня, пожалуйста. На днях я занесу Вам пластину. Хочу сделать приятное и самому себе, а не только Павлу Александровичу, – улыбнулся он. – А для дяди я даже не знаю, какое обрамление выбрать. Может, Вы поможете?
– Я бы подождал до того, как будут напечатаны карточки. Часто сразу бывает понятно, какая рамка подходит больше всего. Как скоро Вам нужны карточки? Я могу сделать сегодня и занести Вам в управление уже утром.
– Мне не к спеху.
– Тогда я постараюсь зайти завтра после обеда или послезавтра.
– Сколько все же я Вам должен?
– Вот когда Вы получите мою работу, тогда и сочтемся.
Штольман понял, что фотограф постарается убедить его, что все, как говорится, за счет заведения. Поскольку Его Сиятельство был очень щедр. И если еще он мог как-то согласиться не платить за печать карточек, раз уж Павел вроде как это уже оплатил, то за дорогие рамки однозначно нет. За подарок Павлу и себе самому он заплатит из собственного кармана.
Яков Платонович пока не знал, куда поставит карточку жены в костяной рамке, но знал, что будет смотреть на нее довольно часто. Как и на ту, что была у него при себе. Анна была единственной женщиной, чья карточка заняла свое место в отделении бумажника. И для которой он выбрал рамку. У него не было снимков любовниц кроме Нежинской. Он хотел бы иметь карточку Лизы, его первой пассии, но не насмелился тогда попросить. Он ухмыльнулся, а если б попросил, какую бы причину привела княгиня Ливен, чтобы отказать в просьбе своему любовнику? Он как-то попросил карточку у Ноэль, но она сказала, что суеверна. Что если она подарит ему свой снимок, они скоро расстанутся. После того разговора их отношения продолжались еще больше года. Кроме Лизы и Ноэль, женщин с которыми у него были самые светлые и значимые в его жизни отношения – до Анны, он не хотел иметь ничьих портретов.
Нежинская сама предложила обменяться снимками в начале их связи, когда между ними была страсть – взаимная, как ему тогда казалось. Он получил снимок и… положил его в одну из книг. Поставить карточку любовницы на виду ему и в голову не пришло. К чему подобные сентиментальные излишества? Любовница же не возлюбленная, да и он не восемнадцатилетний юнец, чтоб вздыхать над образом прекрасной дамы. Не поставила его карточку и Нина Аркадьевна, хоть и сама просила о ней. Как он сейчас предполагал, наверное, чтоб портрет одного любовника не увидели другие. А, может, и потому, что изображение чиновника по особым поручениям было нужно ей для того, чтобы показать его человеку вроде Лассаля – для слежки за объектом… до получения приказа об устранении… Карточка Нежинской так и лежала в книге, со временем он забыл про нее… ну или, если уж быть честным с самим с собой, хотел забыть…
Он достал ее снова только в Затонске, когда разбирал свои вещи. Женщина, которая снизвела его и так невеликое доверие к людям до минимума, да что там, до отрицательных величин. Яркая, манящая, опасная и коварная – как огонь. Смотреть и восхищаться можно, дотрагиваться не стоит ни в коем разе – обожжет или спалит до тла, до пепла… Рука сама потянулась за спичками. И не дрогнула перед тем, как он поднес спичку к фотографической бумаге, и она занялась пламенем. Не дрогнула, так как у него не было сомнений, стоит ли это делать… Но его, можно сказать, внутренне пробрала дрожь, передернуло от неприятной мысли, что из-за неимоверной глупости в свое время он позволил себе связаться с этой особой… и что из-за еще большей глупости ему, очень вероятно, придется иметь с ней дело вновь… Как и произошло позже… Как ему тогда хотелось, чтоб пламя уничтожило не только бумагу с изображением этой женщины, но и мосты… возведенные между ним и ней когда-то в Петербурге…
Воспоминания о жизни в столице натолкнули его на идею о том, куда поставить снимок Анны. Он поставит его в кабинете завещанной ему отцом князем Ливеном квартиры, той, где он когда-то хотел попросить карточку у, как недавно оказалось, его супруги… Да, портрет Анны в костяной рамке непременно будет стоять на столе в его кабинете… будет стоять открыто, и ему не будет неловко, если кто-то сочтет это проявлением его чувств к жене… или даже излишней сентиментальностью… Жена, особенно любимая, это не любовницы, коих в жизни мужчины может быть энное количество, и которые, сменяя одна другую, часто не даже не запоминаются. Жена – это все…
Анна стала для него всем давно… когда он даже не смел надеяться, что она будет его… нет, не любовницей, а возлюбленной… той, которой он сможет свободно открыть свое сердце. Сердце, которое с далеких дней его молодости не ведало настоящих чувств… и было переполено ими настолько, что они иногда прорывались наружу помимо его воли – через взгляды, через касания и поцелуи рук… через вроде бы ничего не значившие слова, которые на самом деле значили так много – как представлялось ему.
Если ли бы у него была возможность объясниться, он мог бы сделать это, вынув из бумажника “миниатюру” Анны, которую позаимствовал из негодного снимка с места преступления, и сказав ей: «Анна Викторовна, Вы всегда со мной. В моем сердце. Но я был бы безмерно счастлив, если бы Вы всегда были в моей жизни». Изображение Анны оказалось на карточке по ошибке – Коробейников сделал случайный снимок, когда она проходила вдали от фотографической камеры. Снимок оказался совершенно бесполезным для следствия и бесценным для начальника сыскного отделения Штольмана – на переднем плане вместо тела жертвы было размытое пятно, а на заднем – фигура, дорогая сердцу следователя. Увидев карточку, он быстро отложил ее в сторону, чтоб не смешалась с теми, что будут приложены к делу, а вечером, когда остался в кабинете один, вырезал изображение Анны Викторовны и положил его в потайное отделение бумажника. Чтоб она была поближе к сердцу. Хоть так, если по-другому невозможно.
Он не расставался со снимком, пока прошлой зимой, раненый, не очнулся около чьей-то усадьбы. Первой его мыслью была та, что он, слава Богу, остался жив. Второй – что теперь будет с Анной, его Анной, его женой. Третьей – что у него с собой был ее снимок. Определить, что за женщина была на малюсеньком прямоугольнике фотографической бумаги длиной дюйма в полтора, было затруднительно даже с помощью лупы. Какая-то дама в платье и шляпке. Но кто именно? Да хоть та же Нежинская, которая приехала к своему бывшему (и бывшему ли – по мнению жителей Затонска) любовнику в провинциальный городок. То, что это была Анна Викторовна, знал лишь он сам. И все же, если задаться такой целью, наверное, можно было бы опознать, что это была барышня Миронова. Тогда, чтоб оградить Анну от возможных проблем, плохо слушавшимися от волнения, холода и слабости пальцами он достал из потайного отделения бумажника снимок и порвал его на мелкие клочки, а бумажник спрятал под камнем. Бумажник ему потом принес тайный советник Васильев, нашедший его около доставшемуся ему по наследству от дальнего родственника имения, вместе со своим слугой выходивший его, а затем и устроивший их с Анной тайное венчание… Вот кому он подарит одну из их с Анной карточек, которые напечатает Левицкий. Как напоминание о том великодушном поступке, благодаря которому они с Анной обрели долгожданное счастье и начали новую веху их жизни. Сан Саныч не был сентиментальным, но жест Штольмана оценить бы смог, ведь он сам был женат по любви. С Эмилией Николаевной, которая и в свои годы оставалась красивейшей и очаровательнейшей женщиной, они составляли прекрасную пару.
В размышлениях Штольман не заметил, как дошел до гостиницы, где остановился Дубельт.
========== Часть 17 ==========
Штольман спросил у портье, у себя ли в номере полковник Дубельт. Если бы его не было, он бы оставил ему записку. Но полковник уже вернулся. Яков Платонович постучал тростью в дверь номера:
– Господин полковник, это Штольман.
Дубельт открыл дверь почти сразу же. Его взгляд на долю секунды задержался на руке, державшей трость со знакомым ему вензелем, и на перстне, так напомнившем ему перстень Его Сиятельства князя Ливена.
– А, это Вы, Ливен, проходите. Я смотрю, Вы такой же франт как Павел Александрович, – улыбнулся он. – Я как раз хотел отправить к Вам мальчишку с запиской. Закончил сегодня пораньше, решил, если Вы не заняты, пригласить Вас в ресторан. К чему откладывать, ведь завтра может и не сложиться. Или у меня будет больше дел, чем я наметил, или у Вас, не дай Бог, какое-нибудь серьезное преступление.
– Нет, это я Вас приглашаю. Как, можно сказать, местный житель. Кроме того, у меня к Вам дело, точнее просьба о помощи.
– Ну без дела бы Вы вряд ли ко мне пришли. И за эту просьбу Вы намерены угостить меня ужином вашем хваленом ресторане? Ливен, не слишком ли это ничтожная компенсация за то, о чем Вы хотите меня попросить? А то я соглашусь и вдруг прогадаю? – усмехнулся Дубельт, поглаживая ус.
Яков Платонович второй раз смолчал, когда Дубельт назвал его Ливеном. Ему хотелось поправить полковника, но он не стал этого делать. Он не в том положении, чтобы пререкаться.
– Ну об этом Вы сможете судить только если позволите изложить ее. Но мне хотелось бы сделать это тет-а-тет, поскольку дело очень деликатное.
– Это касается Вас?
– Нет, не меня. Сначала, если разрешите, я расскажу суть без имен. А если Вы согласитесь помочь мне, то, конечно, назову Вам их.
– Договорились. Присаживайтесь, – Дубельт показал на кресло. – По рюмке коньяка?
– Полковник, Вы же не пьете.
– Я сказал, что не любитель, особенно по утрам. Но рюмку-другую в приятной компании пропустить могу, – он налил Штольману и себе.
– Благодарю.
– И так, что у Вас?
– У одного здешнего помещика в Петербурге пропала дочь десяти лет, я пытаюсь помочь ему найти ее, но мне самому требуется содействие.
– Если это произошло в Петербурге, то это дело вне Вашей компетенции. Ливен, Вы делаете это неофициально, так сказать, по доброте душевной?
Яков Платонович снова сделал вид, что не услышал неподобающего обращения.
– Да, по доброте душевной, если Вам так угодно.
– Что ж, помочь человеку найти ребенка – благородный порыв. Значит, из-за этого Вы наступили на горло своей гордости, когда я назвал Вас по фамилии, которую Вы могли бы носить, но не носите из-за обстоятельств Вашего рождения?
Штольман промолчал.
– Яков Платонович, не сердитесь на меня. В первый раз я сделал это неумышленно, просто увидев перед собой Ливена, именно Ливена – племянника Павла Александровича. А потом, каюсь, назвал Вас так намеренно. Дело не пустяковое, иначе бы Вы ко мне обращаться не стали. Но вот что для Вас важнее, собственная уязвленная гордость или дело, которое Вас ко мне привело, это мне хотелось знать до того, как Вы меня с ним ознакомите. Рад, что не ошибся в Вас, Вы несомненно человек, заслуживающий уважения. Продолжайте, пожалуйста.
Штольману было неловко, неуютно, когда Дубельт называл его по имени его настоящего отца-князя. Но обижаться?
– Господин полковник, никаких обид. И я благодарен Вам, что Вы согласились меня выслушать. Девочка очень красивая, выглядит старше, лет на тринадцать. Дочь на самом деле не этого помещика, а его жены, у которой когда-то были отношения с одним офицером, – Штольман сделал паузу и вопросительно посмотрел на Дубельта.
– Вы хотите знать, имеет ли для меня значение, что ребенок появился вследствие прелюбодеяния его матери? Нет не имеет. Я не ханжа. И для меня отнюдь не откровение, что у военных бывают незаконные дети, в том числе и от связей с замужними дамами. Да и среди самих офицеров, конечно, есть бастарды, те, о ком проявили заботу их высокопоставленные или титулованные отцы – как Его Сиятельство о Вас. Когда я начинал служить, в моем полку были внебрачный сын генерала и внебрачный сын графа, оба носили фамилии мужей своих матерей, но именно их настоящие отцы приложили руку к тому, чтоб они могли стать офицерами и делать военную карьеру. Что касатеся той девочки, я рад, что ее не постигла участь незаконнорожденной, и у нее есть официальный отец – муж ее матери, так же, уж извините за сравнение еще раз, как был у Вас. И что этому мужчине не безразлична ее судьба.
«В отличии от мужа моей матушки, которому не было до меня дела».
– Думаю, он насмелился обратиться к Вам, когда узнал, что Вы – незаконный сын князя. Посчитал, что Вы не отнесетесь к его приемной дочери с предубеждением из-за фривольного поведения ее матери.
– Да, все так и было, – подтвердил Штольман. – А что касается той дамы, в последние несколько лет она жила в Петербурге на содержании другого любовника. Около полутора месяцев назад она погибла – несчастный случай, ее муж приехал забрать девочку, но она исчезла. Есть мнение, что она могла уехать к родному отцу, которому она не нужна. Его адрес нам неизвестен.
– Но если дочь ему не нужна, то он, скорее всего, постарается от нее отделаться, сообщит тому же мужу своей бывшей любовницы, если тот формально считается ее отцом.
– Там не все так просто. Он может и не признаться, что она у него.
– Ну так пусть едут в полк, где служит тот офицер. Или они и места его службы не знают?
– Как оказалось, он вышел в отставку четыре года назад, но скрыл этот факт от них.
– Скрыл этот факт? Из-за причины, по которой он вышел в отставку?
– По-видимому. Это бы и хотелось выяснить. Наряду с тем, где он сейчас проживает.
– Пенсию получает?
– Нет, не дослужился до нее.
– Последнее место службы известно?
– Известно то, где он служил семь лет назад – в Ржеве, в чине ротмистра в драгунском полку, каком именно, без понятия.
– Офицер, которого Вы разыскиваете, ротмистр Каверин? – задал вопрос Дубельт таким тоном, что он больше походил на утверждение.
Начальник сыскного отделения посмотрел на полковника словно тот был… гадалкой:
– Да, он самый. Откуда Вы знаете?
– Помните, я рассказывал Вам про полковника, который проворовался, проиграв крупную сумму в карты?
Штольман кивнул.
– Так вот это было как раз четыре года назад в одном драгунском полку в Ржеве. Дело было в ведении военно-окружного суда. Обвинительный приговор был вынесен тому полковнику, его заместителю и адъютанту полковника. Ротмистр Каверин, приятель полковника был подозреваемым, но осужден не был. Однако сослуживцы были уверены, что он тоже был замешан – помогал полковнику находить покупателей на казенное имущество. Кто-то из офицеров не раз видел его с двумя купцами, которые, как выяснилось, приобрели кое-что из инвентаря, но они отрицали, что имели дело с ротмистром. Сослуживцы решили не оставлять подобное безнаказанным. Состоялся суд чести, Каверину предложили уйти в отставку. В отставку он вышел без повышения чина, не так, как это бывает с офицерами, зарекомендовавшими себя с лучшей стороны.
– Теперь понятно, почему он не распространялся о своей отставке. О таком позоре вряд ли бы кто решился рассказать.
– А теперь Вы мне поведайте, почему, как Вы выразились, там не так все просто. Кроме, конечно, того, что ему не нужна дочь. Чему, собственно говоря, я нисколько не удивлен. Каверин – самовлюбленный тип, нарцисс и эгоист до мозга костей. Такие чадолюбивыми не бывают.
– Когда его перевели в тот полк семь лет назад, его любовница увязалась за ним. Прожили полгода, пока новый любовник, знакомый ротмистра, не увез ее с дочерью в Петербург. Четыре года назад Каверин появился у них в столице, по старой памяти, без каких-либо обязательств, но мать сказала дочери, что он ее отец.
– Женщина красивая, но, полагаю, небольшого ума, раз такое учудила. Такой отец ребенку ни к чему. Я слышал, что ранее ротмистр жил с дамой и дочерью, но никогда не признавал ее своей, хотя всем было ясно, что девочка его. Подобное его отношение среди офицеров уважения не снискало. Но надо отдать должное, он хотя бы то время содержал любовницу и дочь.
– Даму и ее дочь Таню содержал не ротмистр Каверин, а ее законный муж, затонский помещик Карелин.
– Что?? Офицер позволил, чтоб муж любовницы платил, когда, простите, он делил с ней ложе?
– Думаю, это было причиной, по которой Каверин согласился, чтоб они поехали с ним – что ему не нужно было на них тратиться. И, похоже, был рад сбыть ее с рук новому любовнику, столичному господину со средствами, намного превосходящими те, что были у мужа.
– Какой достойный мужчина! – с сарказмом сказал Дубельт.
– О, Вы будете о нем еще более лестного мнения, когда узнаете, что он, похоже, обменивал свое мужское достоинство на щедроты дам.
Полковник внимательно посмотрел на Штольмана:
– Я Вас правильно понял, Яков Платонович, что он дарил дамам страстные ночи за вознаграждение?
– Если Вы имеете в виду, что таким способом он пополнял свой доход, то об этом мне неизвестно. Карелин сказал, что из одного случайно услышанного разговора он сделал вывод, что когда-то Каверин жил за счет женщины, был альфонсом.
– Да, он любит красиво жить и, если верить Вашему знакомому, выходит, не всегда на свои средства. Когда он оказался подозреваемым, дама, с которой у него была связь, рассталась с ним, точнее, выставила его из своего дома. Его приютил сослуживец, который тогда не верил в его вину. После суда чести он попросил ротмистра съехать, и тот жил в гостинице, пока не покинул полк.
– И поехал к бывшей любовнице и дочери в Петербург.
– К бывшей любовнице, у которой, как Вы сказали, на тот момент был богатый любовник, – внес уточнение Дубельт. – Полагаю, человек щедрый и не требующий у нее отчета за повседневные расходы?
– Полковник, Вы подумали о том же, что и я? Что он заявился к ней просить денег?
– Да, об этом. Я Вам не сказал еще одного, было подозрение, что ротмистр заплатил тем двум купцам, точнее их семьям, чтоб они отрицали его причастность к делу. Если это так, то он был совсем на мели. К бывшим сослуживцам по полку он обратиться не мог, вряд ли бы кто-то дал ему тогда даже в долг. Оставались знакомые, которые не знали о его отставке, и бывшие любовницы.
– И больше всего шансов было разжалобить ту, у которой от него ребенок. Мол, не дашь же ты пропасть отцу своей дочери.
– Да, рассказал ей какую-нибудь душераздирающую историю, и она дала денег. А дочери по глупости сказала, что это ее отец.
– Папенька, который служит в гарнизоне очень далеко, чуть ли не на Камчатке, приезжал их навестить.
– Ах, папенька служит на Камчатке? А, может, в дисциплинарном батальоне, где ему, собственно говоря, и место? – нахмурился полковник.
– В любом случае он приезжал из своего выдуманного медвежьего угла еще раза два-три в течение последних четырех лет, в последний раз около года назад.
– Снова за деньгами? Позвольте не поверить, что у него проснулась совесть.
– Неизвестно с какой целью. Да и про деньги это мы с Вами предположили. А вдруг это не так, и мы пытаемся… оговорить человека? – Штольман подумал о том, что нужно быть осторожнее с выводами, тем более не имеющими веских оснований и доказательств – не так, как они оплошали с Белоцерковским в случае со Стаднитским.
– Судя по тому, в каком положении ротмистр оказался, выйдя в отставку, это предположение имеет основание быть. А Вы, значит, рассматриваете версию, что девочка могла поехать к родному папеньке?
Начальник сыскного отделения еще раз отметил, что полковник использует в своей речи такие понятия как версия, следствие, подозреваемый, приговор… Нужно будет потом задать ему вопрос.
– Сейчас да. До этого была другая версия, что к исчезновению девочки мог быть причастен дальний родственник Полянского – любовника матери, но она не подтвердилась. У него алиби.
– Этот человек попадал ранее в поле зрения полиции, поэтому в первую очередь Вы заподозрили его?
– Да, попадал и не раз. И уходил от наказания. Но на этот раз он, слава Богу, не при чем. Пусть уж лучше девочка окажется у отца-стяжателя…
– Слава Богу, потому что ротмистру нужны деньги, а не она сама? Не ее юность и красота?
Штольман удивленно посмотрел на Дубельта:
– Ну это-то откуда…
– Так это само собой напрашивается. Вы сказали, девочка очень красивая. Если в Каверина пошла, то писаная красавица. Чего у него не отнять, так это внешности. К ней бы еще порядочности… А почему сразу не рассматривали, что она могла поехать к отцу?
Штольман ухмыльнулся про себя, полковник, можно сказать, взял инициативу в разговоре в свои руки.
– Только сегодня выяснилось, что из квартиры, где жили мать и дочь, исчезла шкатулка, в которой были письма, в том числе от Каверина, с его адресом, естественно, так как дама состояла с ним в переписке, и деньги. Больше ничего не пропало, ни драгоценности, ни ценные вещи. Скорее всего, девочка забрала шкатулку и деньги и отправилась к отцу. Кроме того, Карелин ранее говорил, что если бы Таня появилась у Каверина, он бы сообщил своему знакомому, то есть любовнику ее матери. А сегодня открылись новые обстоятельства. Не думаю, чтобы Каверин ему об этом сообщил, он бы молчал, чтоб не обнаружилась правда про его отставку. Кроме того, Полянский отказал ему от дома.
– Отказал от дома? По какой причине?
– В его последний приезд у них вышла ссора, Полянский был недоволен тем, что Каверин не несет никаких обязательств по отношению к дочери, только травит ей душу своими внезапными появлениями из якобы отдаленного гарнизона. И что она скоро поймет суть отношений его самого и своей матери и, возможно, подумает, что мать изменяет с ним ее отцу.
– А почему девочка не осталась с кавалером матери до приезда ее мужа? Он ведь, похоже, к ней хорошо относился. Явно лучше, чем родной папенька.
– Он надумал жениться. Мать Тани погибла в день его помолвки, в расстроенных чувствах попала под лошадь.
– Страшная смерть, – вздохнул Дубельт. – И девочка посчитала его виновным в смерти матери?
– Про это ничего не известно, – сказал Штольман, подумав, почему ему самому не пришла мысль, которая лежала на поверхноверхности. Таня ведь действительно могла сбежать из дома, виня Полянского в гибели матери и не желая больше находиться там, где бы появлялся он. А не зная, что Карелин формально приходится ей отцом, кинуться к тому, про которого рассказала ей мать, хоть и видела его до этого пару-тройку раз. Но даже такой призрачный отец лучше негодяя, толкнувшего матушку в могилу. Тут он оборвал сам себя: «Господин следователь, похоже, Вас занесло не туда». Исходя из того, что, по словам Полянского, Таня не знала, какие на самом деле отношения связывали его и ее мать, она и не предполагала, что мать расстраивалась из-за предстоящей женитьбы Ильи Анатольевича. Ведь для дочери она была замужем за ротмистром Кавериным, а Полянский был лишь его родственником, на попечении которого они жили. Или Ульяна объяснила дочери причину своего горя? Если последнее, то иначе как дурой ее не назовешь.
– Над чем задумались, господин начальник сыскного отделения?
– Над Вашим вопросом. Могла ли девочка винить любовника матери в ее смерти. И из-за этого сбежать к Каверину.
– Взрослые люди часто склонны обвинять других в грехах, поддаваясь эмоциям. А что уж говорить о ребенке.
– Анатолий Иванович, для этого она должна была знать, что ее мать и тот мужчина состояли в любовной связи, и что своей помолвкой он разбил сердце матери. А они свои отношения по сути скрывали, точнее не проявляли своих симпатий прилюдно. Мать говорила дочери, что Полянский, на попечении которого они живут, дальний родственник отца, то есть Каверина. И про своего мужа Карелина говорила, что он их дальний родственник из провинции. Девочка не знала, что он считается ее отцом.
Дубельт от удивления приоткрыл рот:
– Яков Платонович, Вы это серьезно? Подобными вещами не шутят.
– Совершенно согласен, что не шутят. Все так, как я сказал.
– Законный муж, значит, дальний родственник. Любовник, который ее с дочерью содержал семь лет, тоже дальний родственник. А волокита, с которым она ненужного ему ребенка прижила, вроде как муж… Заблудилась баба в трех мужиках, – подвел итог Дубельт.
Штольман ухмыльнулся про себя, как точно и хлестко выразился полковник:
– Лучше и не скажешь.
– Ну почему же? Можно и лучше, только слова будут… не теми, что должны звучать в приличном обществе. А Ваше общество, Яков Платонович, я безусловно считаю приличным. Как и Павла Александровича. Но при нем, честно говоря, я бы стесняться не стал. Сказал так, как на языке вертелось.
– Это как же? – полюбопытствовал Яков Платонович.
Полковник, хмыкнув, произнес фразу, от которой можно было прийти в смущение. Но Штольман не смог сдержать смеха:
– Господин полковник, да у Вас талант придавать содержанию высказывания соответствующую форму.
– Ну если у меня талант, то у подполковника Ливена талантище, да что там, дар. И хотя подобные выражения он позволяет себе крайне редко, каждое стоит того, чтобы быть внесенным в список изречений Его Сиятельства. Для дальнейшего употребления, – усмехнулся Дубельт.
– Его высказывания такие же… сочные?
– По большей части нет, такие, что все же возможно употребить в высшем свете, где он вращается. Раз уж зашла речь о Павле Александровиче, Вы ведь подумывали, не обратиться ли за помощью к нему?
– Подумывал. Но сейчас мне не хотелось бы его озадачивать своими вопросами без крайней на то необходимости. Пусть я буду эгоистом, но мне хочется, чтоб он и Анна Викторовна просто отдохнули в компании друг друга, а не занимались этим делом. Но если бы Вы мне отказали, я бы обратился к нему.
– Яков Платонович, Вам не придется этого делать. Пусть Павел Александрович наслаждается приятным обществом. А что до помощи, ну с Ливеном ясно, он бы попытался получить информацию через свои связи. А Ваша жена каким образом могла бы помочь?
Штольман сомневался, говорить ли Дубельту о даре Анны. Еще подумает, что она не в себе.
– У нее есть некие способности, которые, возможно, могли бы помочь прояснить ситуацию.
– Это Вы о том, что она видит духов и разговаривает с ними?
«Уже дошли слухи».
– Да. Карелин умолял меня просить Анну Викторовну вызвать дух матери девочки. Вдруг удастся хоть что-то узнать. Но я сказал ему, что способности у Анны Викторовны сейчас не те, что были ранее. И что до ее возвращения в Затонск я в любом случае просить ее ни о чем не стану. Понимаете, полковник, подобные экзерсисы не проходят бесследно, Анне Викторовне может стать дурно, и я не хотел бы, чтоб такое произошло, когда меня нет рядом с ней.
– Понимаю Ваше беспокойство и разделяю Вашу позицию.
– Но самих подобных способов получения информации Вы не разделяете?
– Почему же, любые способы приемлемы, даже самые, скажем так, необычные, если они дают результат. Никаких предубеждений насчет медиумов я не имею. Хотя, конечно, отношусь к этому довольно скептически. Моя дочь с невесткой были как-то на сеансе медиума.
– Да Вы что?
– Да. За Юлей тогда пытались ухаживать два кавалера – тот, что позже стал ее мужем, и еще один, помоложе. Юле нравились оба, и она не могла решить, кому отдать предпочтение. Нам с ее теткой Марией больше был по душе Василий, было видно, что он не только увлечен ее красотой, но и имел более глубокие чувства, хоть открыто на тот момент и не выражал их, а также серьезные намерения. Второй умел произвести приятное впечатление, но был более легковесен. Для флирта такой поклонник был бы хорош, а вот для возможного брака нет, по крайней мере не в его двадцать семь. Но этому она благоволила именно потому, что он был ей ближе по возрасту, а другому, так как был к ней очень внимателен. Как-то сказала нам с ее теткой, что ей бы очень хотелось знать мнение маменьки о том, кого ей выбрать. Мы с Марией, конечно, могли сказать ей, какого бы кавалера мать предпочла для нее, но не стали этого делать. А потом она услышала от кого-то про приехавшего из Парижа медиума, который разговаривал с духами умерших, и загорелась желанием спросить через него совета у маменьки.
