Текст книги "Комната с видом на звезды (СИ)"

Я дочитала письмо и продолжала бессмысленно смотреть в этот лист. Сейчас передо мной распахнулась целая жизнь, о которой я ничего не знала, и которая уместилась в одном письме. Бабушка никогда не рассказывала об этой подруге, никогда не говорила, что поддерживает с кем-то общение. В письме идет речь о Юре и Кормышове. Кто такой последний, было непонятно, но Юра – это, конечно же, наш профессор Афанасьев.

Уже собираясь вернуть письмо на место, я вдруг снова поднесла его к лицу. Взгляд упал на подпись. Я стремительно перевернула конверт, и новый вопрос поселился в моей голове. Почему конверт надписан именем Варвары Каревой, а в подписи стоит скромная Л.? И кто вообще эта женщина?

Я перестала что-либо понимать. Почему бабушка скрывала все это? Видимо, на это были причины, и мне не стоит лезть в дела бабушки. Я попросту не имею на это право.

Итак, мои сборы закончены. Закрыв все ящики, я бросила в сумку мячик и бутафорскую кость Зевса, потом забрала с кухни его миску и решила уходить.

***

Надев на Зевса поводок, я перекинула сумку через плечо, и мы вышли на улицу. Дома тонули во влажном вечернем воздухе, и в некоторых окнах уже зажегся свет. Мы двигались через дворы. Зевс все время пытался поиграть с мячом или палкой, если таковые попадались на его пути. Погода напоминала разлюбившую женщину, – днем еще согревала солнечным теплом, но по вечерам неумолимо напоминала о приближающихся холодах и первых заморозках.

У самого подъезда Зевс вдруг принялся настойчиво тянуть поводок на себя, убегая куда-то. Сперва я, пытаясь отыскать ключи, не понимала, что он делает. Но после, когда рядом кто-то засмеялся и обнял меня за плечи, я почувствовала родной запах отца.

– Вот так, растишь дочь, а она не здоровается! – воскликнул он, и Зевс радостно запрыгал у наших ног. В руках отец нес свой рабочий портфель и какой-то пакет. Он возвращался с фирмы, и мы вот так неожиданно столкнулись с ним у подъезда.

– Ну, что, боец, как на фронтах? – спросил папа, когда мы вошли в подъезд, и он вызвал лифт.

– Взяла пленного, – сообщила я, кивнув на Зевса. Настроение по-прежнему было паршивым, но присутствие отца меня успокаивало.

– Ну-ка дай сумку... Ого! – папа снял с плеча мою поклажу, которая была весьма легкой. – Вот это мы тягаем! А говорят слабый пол, слабый пол...

Я засмеялась над тем, как отец передразнил всех женщин. Он бывал очень забавным, когда хотел. Мы приблизились к квартире, папа открыл дверь, и первым в коридор с лаем ворвался Зевс.

– Ну, не надо так, чего нос повесила? – отец потрепал меня по плечу, и мы пошли в зал, чтобы положить свои вещи.

– Пап, вдруг с бабушкой что-то серьезное? – спросила я. – Мама не разрешила сегодня приходить, я переживаю...

– А вот не надо! – авторитетно заявил отец и отправился мыть руки. – Твоя бабушка так просто не сдастся, ты же знаешь. Врачи ее быстро на ноги поставят, будет бегать как новенькая!

Я смотрела, как папа, сняв очки, умывает лицо холодной водой, и мне тоже захотелось смыть с себя этот день. Сказав, что ждет меня на кухне, папа ушел, и вскоре я присоединилась к нему. Он уже достал из принесенной мною сумки миску Зевса и пакет с кормом и сейчас обустраивал новое место кормежки для питомца.

– Ты голодный? – спросила я, чтобы накрыть к ужину.

– Не, я в буфете поздно пообедал, не хочу ничего, – отказался папа и принялся трепать подбородок бигля, который, едва услышав звук насыпающегося корма, тут же прибежал в кухню. – А ты?

– Я у бабушки поела.

– Вот отлично! – отец поставил на стол принесенный с собой пакет. – Значит, сейчас будем готовить мой любимый салат!

Я засмеялась. Отец любил так подшучивать надо мной. К примеру, когда в детстве по выходным я ждала начала "Тимона и Пумбы", папа начинал ребячиться и говорить, что сейчас начнется его любимый мультик. Вот и теперь под этим шифром имелся в виду мой любимый салат.

– Для него нужны грибы и фасоль, – сказала я.

– Вот тебе заявка! – отец принялся озадаченно поправлять очки, из чего я поняла, что он продолжает комедию. – А это может сгодиться?

С этими словами он достал из пакета коробочку шампиньонов, консервированную банку фасоли и много разных вкусностей.

– Пап, ты лучший! – засмеялась я. Мне представилось, как после работы отец ходил по магазину и, думая о нас с мамой, выбирал, чем бы хоть немного поднять нам настроение. Эта его забота было важнее всего на свете.

Глава 4

Следующим утром я уже успела двадцать минут просидеть на лекции по математике. На большее меня не хватило. Преподаватель пытался втолковать нам искусство решения логарифмов, и я посчитала разумным не вмешиваться в его счеты с наукой. К тому же, с утра мне не хотелось завтракать, а сейчас желудок напоминал, насколько опрометчивым было это упущение. Подняв руку, я получила разрешение выйти из аудитории и спустилась на третий этаж.

Судя по тишине, большинство студентов отсиживались на лекциях. Это было весьма полезно сейчас, ведь у автомата с едой не толпился народ, как бывало на переменах. Я подошла ближе к нему и попыталась добиться выдачи сникерса. Видно, какая-то кармическая проблема заставила автомат заглохнуть, и мне ничего не оставалось, кроме как нажимать все кнопки, что были предусмотрены. В итоге я бессильно выдохнула. Мой смиренный вид говорил о том, что восстание машин прошло успешно.

"Старая развалина!" – подумала я, но тут чья-то рука нажала еще одну кнопку. Она находилась чуть выше остальных, и, конечно же, я решила ее не замечать. После этого автомат замигал и благополучно выплюнул сникерс в окошко.

Повернувшись, я увидела Максима.

– Надо подтвердить, – улыбнулся он и еще раз указал на кнопку.

– Спасибо, – кивнула я, выуживая сникерс из окошка. – А как я должна была догадаться об этом?

– Не переживай, за четыре года обучения я освоил технику в совершенстве, – похвалился Давыдов. – Так что ты приноровишься.

– А побыстрее никак нельзя?

– Побыстрее? Легко. Для самых нетерпеливых есть инструкция.

Максим снова показал куда-то на автомат, и я увидела, что на его боковой стороне и вправду приклеены правила пользования.

– Шерлок снова в деле, – пробормотала я. – Благодарю за ликбез.

– Ты почему не на паре? – продолжал допрос Давыдов.

– Сбежала, – с удовольствием призналась я. – А ты?

– Преподу зачем-то понадобились ведомости, и я вызвался добровольцем, – сообщил Максим. Я представила, насколько сильно ему хотелось удрать с цикла по психиатрии, раз он проделал такой долгий путь из диспансера до института.

– Когда тебе нужно ехать обратно? – спросила я, прикинув, сколько времени займет дорога до диспансера. Не меньше получаса.

– Десять минут назад, – спокойно ответил Максим. – Но я пока в пробке.

– Ты прям студент года, – прокомментировала я. Давыдов улыбнулся и взглянул в сторону. Там, в конце коридора, изредка мелькали несколько фигур. Какие-то студенты то уходили, то снова возвращались в аудитории. Подумав о чем-то еще немного, он снова взглянул на меня.

– Настя с Андреем сегодня собираются в кино, – проговорил он. – Хочешь, составим им компанию?

Я опешила. Мне представилось, как мы с Максимом идем куда-то вместе, и подобная картина напугала меня. Казалось, сидеть летним вечером на качелях в старом заброшенном дворе и говорить о жизни совсем не то, что пойти в кино.

– А как же Даша? – выпалила я, силясь прервать возникшее молчание. Что и говорить, я была мастером лепетать всякие глупости.

– Даша, – повторил Максим.

– Тебе уместнее позвать ее.

– Да она не слишком нравится Насте, как я понял, – медленно проговорил Максим, подбирая слова.

– А твой выбор полагается на симпатии Насти? – поинтересовалась я. Не знаю, откуда у меня эта привычка, при разговоре с Максимом невозмутимо улыбаться и делать вид, что мне все равно. Он хотел что-то ответить, но, взглянув на мое лицо, тоже улыбнулся.

– Ты не могла бы отвечать на мои вопросы, избегая задавать свои? – спросил он.

– Нет, – ответила я, и следующая фраза прозвучала так, будто мой словарный запас временно потерялся в черной дыре. – Потому что вы вместе, и она не против, а мы с тобой просто друзья, и я не хочу проблем.

Давыдов захохотал. То ли надо мной, то ли над тем, о чем думал он сам.

– Мы с Дашей не вместе, – сказал Максим. – И она об этом знает.

– Тогда зачем ты спрашивал моего совета насчет нее? – не понимала я.

– Не знаю, – пробормотал Максим. – Хотел удостовериться, что тебе все равно. Так что?

– Я приду, если не начнется конец света и не придется спасать мир, – улыбнулась я.

– Я тебе позже скину место, где встретимся, – кивнул Давыдов, и его темный изучающий взгляд вновь смутил меня. Чего он за манеру взял пялиться на меня? Стой тут и не знай себе, что делать!

– Ну... мне надо возвращаться на лекцию, – проговорила я, понемногу отступая назад.

– Ага, – кивнул Максим.

– Я пойду, – снова зачем-то сообщила я. Наверное, чтобы мой уход не выглядел как бегство. Максим засмеялся и, видимо решив прекратить эту неловкую сцену, ушел первым.

***

После окончания лекций Настя опять ушла с Андреем, и я отправилась в анатомичку осваивать мышцы ног в одиночестве. Надо сказать, что подобное положение вещей нисколько не смущало меня. Напротив, перспектива спокойно посидеть и все выучить казалось мне весьма привлекательной. Но по дороге в анатомичку меня ожидала встреча с Дашей.

– Кристина!

На приветливо звучащий голос я обернулась.

Взгляд кошки.

Она не успела ничего сказать, а я уже прочитала в нем весь наш разговор. Как? Не знаю.

– Привет, – сказала я, не в силах сдержать улыбку.

– Мне нужно поболтать с тобой, не против? – спросила Даша, не понимая причину моего веселья.

– Что, прямо здесь? – вздохнула я, примерив на себя равнодушную личину, которой нет ни до чего дела. – Ну, давай уж.

– Ты ведь Максима давно знаешь? – поинтересовалась Потанина. Я прикинула в уме числа.

– Если напрягусь, смогу вспомнить его панталоны с рыбками из садика, – проговорила я.

– Приличный срок, – улыбнулась Даша, скорее из вежливости. – А как думаешь, у нас с ним могло бы выйти что-то?

Я отвела взгляд и заметила, какая тишина царит в коридоре. Отвечая на вопросы Даши, я ничего не чувствовала. Чувства настигли меня много позже.

– Что ты хочешь от меня? – устало выдохнула я.

– Что бы вы с Максимом... Как-то поменьше общались, что ли, – призналась Даша. – Дай ему время узнать меня.

– Не общаться с Давыдовым, – повторила я и добавила: – Из-за тебя?

– Из-за него, – простодушно сказала Потанина. – Он ведь не слишком тебе нужен, как я понимаю. А он хороший парень, и мы могли бы попробовать.

В глубине души я понимала, что Даша права. Ее тон ни в чем не упрекнул меня, а потому я не могла с ней спорить. И не хотела.

– Тебе не нужно мое одобрение, чтобы быть с ним, – сказала я. – Не беспокойся, я ни в чем тебе не помешаю.

И Даша ушла. Я продолжала стоять в коридоре еще какое-то время и думала о том, как поступить правильно. Если все на свете решат указывать мне, как именно общаться с друзьями, я очень скоро останусь совсем одна. Да и меня не слишком интересуют чужие желания. Но вот слова Даши... "Из-за него", – сказала она. Похоже, чувства Максима ко мне ни для кого не секрет. Но они явно не так сильны, чтобы он сказал мне о них. Я снова спросила себя, хочу ли быть с ним. И внутренний голос снова ответил – нет. Раз так, то я просто скажу ему правду. Все недоразумения будут стерты.

Живи своей жизнью.

Друзья навек.

***

Я выгляжу как полная дура.

Это определенно так. Сижу в своей комнате и нервничаю оттого, что собираюсь сказать Максиму. Это должно быть что-то вроде: "Привет, классное пальто, кстати, забудь обо мне, у нас ничего не выйдет, мы просто друзья". А на самом деле я наверняка все выдумала, и вовсе ему не нравлюсь. С чего вообще я это взяла? Будь у Давыдова младшая сестра, он бы так же помогал ей во всем, как и мне. Вот начнется забава, когда я заявлю ему, что между нами не может быть никаких отношений. Уже представляю его насмешливый взгляд и слова: "Матвеева, у тебя совсем крыша съехала?".

Примерно с полчаса назад Давыдов прислал сообщение, указав место встречи недалеко от старого парка. Я не понимала, почему ребята решили собраться именно там, поэтому стала писать Насте. Она как раз сидела во Вконтакте с телефона, и я надеялась, что она ответит быстро. Пока подруга собиралась с мыслями, мне нужно было подготовиться к завтрашнему дню. Как всегда, я сложила в рюкзак тетради, халат, несколько ручек и кое-что из косметики. Вскоре Настя сама позвонила мне.

– Матвеева, у тебя совсем крыша съехала? – забавно, но эти слова я услышала не от Максима, а от Лебедовой. – Какой старый парк, и куда вообще ты собираешься?

– В кино с вами, но теперь, похоже, никуда, – пробормотала я в замешательстве.

– Если ты про нас с Андреем, то мы никуда не идем, – сказала Настя. По ее голосу было слышно, что она тоже озадачена.

– Может, Сажнев забыл упомянуть о чем-то? – предположила я.

– Да нет, мы с ним уже попрощались на сегодня, – Лебедева была уверена в своих словах, что еще больше обескуражило меня.

– Вот странно, я не поняла чего-то, наверно, – рассудила я. – Мне Максим сказал, что есть предложение сходить вечером в кино. И что встречаемся у старого парка...

С минуту мы молчали, а потом почти одновременно воскликнули:

– Вот черт!..

– Думаешь, он собирался позвать только меня? – спросила я.

– Либо Андрей получит за то, что вовремя не сообщил мне о грандиозном походе и не дал собраться, – хмыкнула Настя. – Что будешь делать?

– Не знаю, – задумалась я.

– Ну... ты приди хотя бы, – голос Насти стал обеспокоенным. – Представь себя на его месте...

Я представила. Попрощавшись с Настей, я осталась сидеть в рабочем кресле перед монитором. Чтобы успеть вовремя к Максиму, нужно выходить уже сейчас. Но я продолжала сидеть на прежнем месте. В окне были видны ворота парка, за которыми теснились черные стволы обнаженных деревьев. Их влажная кора поблескивала в свете старых фонарей, что раскачивались от порывистого ветра.

Я решилась. Быстро надев куртку и замотав шею шарфом, я вышла на улицу. Вечер был зябким, и мне стало прохладно в своих легких кедах. Я шла в парк, потому что не могла позволить своему лучшему другу быть там одному. Но что станет с нашей дружбой после того, как он скажет то, зачем позвал меня? Слова нам не помогут. Давыдов очень близкий для меня человек, и какая-то часть моего сердца всегда будет помнить о нем. Я не хочу сталкиваться с ним в коридорах института и застывать в неловком молчании. Или вовсе делать вид, что мы незнакомы. Он дарил мне столько радости, я не могу потерять его.

В сумраке вечера было сложно что-то разглядеть, и мягкие шаги не выдавали моего появления. Максим должен ждать меня в глубине парка, там, где потемневший от времени фонтан и вокруг него деревянные скамьи. До них оставалось совсем немного, но внезапно из памяти всплыли сегодняшние слова Даши и обожгли меня. "Из-за него".

Я смогла понять ее только сейчас, пока шла на встречу с Максимом и собиралась поговорить с ним. Но чтобы отпустить Давыдова, мне просто не следовало приходить. Ведь если у нас и получится остаться друзьями, история не закончится. Я не могу быть рядом с ним, мне лучше уйти прямо сейчас и дать ему время узнать Дашу, даже если он нужен мне.

Я не должна больше встречаться с Максимом. Пусть думает, что это отказ. Что мне все равно на человека, который ждал меня под накрапывающим дождем и ветром. Словом, пусть увидит во мне худшие черты человеческой натуры. Эгоистичность и равнодушие. Верно, это будет последняя встреча, которую он мне назначит. Но и его последние чувства ко мне.

Я вышла к центральной части парка, огороженной широкими каменными столбами. Давыдов медленно прохаживался по открытому пространству, и блики фонарей скользили по его лицу и черному пальто. Я скрылась за одним из столбов. Отчего-то было мучительно смотреть на его прямой силуэт, такой одинокий в этом пустом парке. Максим достал телефон и принялся звонить. Еще до того, как оператор связал нас, я взяла телефон в руки, а через секунду появился звонок. Долго, с тяжелой грустью я смотрела на беззвучный вызов. Так же долго Максим не клал трубку, и его четко очерченные скулы заострились на бледном лице.

Точно не знаю, сколько мы пробыли здесь. Максим просто сидел на скамейке. Я – стояла, прислонилась спиной к столбу. Давыдов уже не ждал меня, а просто смотрел вдаль, и его лицо постепенно приобретало спокойное выражение. Все это время, пока я была здесь, часть моей души безмолвно сидела рядом с Максимом. Она хотела сказать ему, что он не один. В этом парке. И в этой жизни. Но Давыдов больше не слышал ее. Он поднялся со скамьи и медленно пошел к дому. На часах было одиннадцать вечера.

Максим прошел в десятке метров от меня, но не увидел. Тень столбов надежно скрывала мою фигуру, а Давыдов ни разу не обернулся. Я подождала еще несколько минут, чтобы не догнать друга в дороге, а потом покинула парк.

***

Следующий день прошел как обычно. С утра я сидела на лекциях и пыталась веселиться с Настей, правда, выходило не слишком натурально, и подруга сразу заметила мою грусть. Она спросила о том, как прошел наш разговор с Максимом, но я ничего не ответила, и по выражению моего лица она поняла, что больше не стоит об этом спрашивать. За весь день я не видела Максима ни разу, и, честно говоря, испытывала от этого облегчение.

Вечером, когда я зашла в антикварную лавку, Освальд Павлович был занят с покупательницей. У прилавка стояла худая женщина, одетая в строгий брючный костюм. У нее был вид дамы из высшего общества, о чем больше всего свидетельствовал высоко вздернутый нос и поджатые в тонкую ниточку губы. Едва я увидела ее лицо, мне тут же захотелось спросить, не утомительно ли это, соблюдать подобную гримасу. Но я знала, что отпугивание покупателей Освальд Павлович посчитает дурным тоном, а потому промолчала. На прилавке уже лежала завернутая покупка.

– Надеюсь, на этот раз ваза подойдет, – проговорила дама притязательным тоном.

– Уверен, она прекрасно впишется в дизайн вашего великолепного дома, – сказал Креза с улыбкой. Я тихонько проскользнула за прилавок и поздоровалась. Освальд Павлович добродушно ответил мне, а дама ограничилась сухим кивком.

– А еще покажите мне вон те кофейные чашки, – палец высокомерной дамы указал в нужном направлении.

– Кофейные? – вкрадчиво переспросил Креза, и я увидела, как его лицо снова заливается гневными красками. Похоже, одно упоминание о кофе теперь выводило его из себя. К слову, тот факт, что в "Buona Sera" наверняка будут делать не один лишь кофе, не сильно заботил Освальда Павловича. Почему-то он решил ополчиться только против бразильского напитка.

– Я покажу вам, – улыбнулась я. По счастью, чашки стояли на нижней витрине, и Освальду Павловичу пришлось бы наклониться за ними. Ну не с его же больной спиной лазить по витринам! Ловко подхватив чашки и прилагающиеся к ним блюдца, я вернулась к прилавку и поставила перед дамой. Сам Креза к этому моменту уже куда-то испарился.

– Прекрасные образцы английского производства, сделанные из костяного фарфора, – начала я, мягко улыбаясь. – Друг Освальда Павловича делает ему хорошую скидку, потому такая привлекательная цена.

– И в правду, – пробормотала дама, вертя чашку в руках. – А это что, скол?

Я пригляделась к чашке и покачала головой.

– Ни в коем случае. Это же стилизация под старину. Потрогайте, скол гладкий. Его специально шлифовали.

– Тогда упакуйте, – через некоторое время, закончив доскональный осмотр, сказала дама, и я принялась за дело. Вручив покупательнице пакет, я рассчитала ее и вежливо попрощалась. Мне хотелось пошутить над Крезой и спросить, сколько еще он собирается так себя вести, но тут дверь в лавку с грохотом распахнулась. К нам пожаловал Борис, разъяренный как стадо аргентинских быков. На пороге он едва не снес уходящую даму, но даже не обратил на это внимания. От показного равнодушия, с каким он говорил прежде, не осталось и следа. Глаза мужчины горели яростью.

– Где он?! – рявкнул Борис, окинув взглядом лавку. Его кулаки упирались в отполированное дерево прилавка, а сам он нависал надо мной, точно скала. Мне стало страшно от одного его вида. Казалось, стоит произнести неверное слово, и он размажет меня по стенке.

– В чем дело? – холодно спросил Освальд Павлович, появляясь из дверей жилой комнаты.

– Ты еще спрашиваешь, чертов старик?! – взревел Борис. – Зачем ты поджег мою кофейню?

Это обвинение испугало меня, и я отодвинулась подальше от Бориса. Выходит, запах гари не почудился мне, когда я шла к лавке, и пожар в самом деле был! А Освальд Павлович, конечно же, знал об этом, ведь после заявления сына о пожаре он не выглядел удивленным.

– К сожалению, эта восхитительная мысль пришла в голову кому-то еще, и мне жаль, что я не принимал участие в действе, – хохотнул Освальд Павлович, не выказывая никакого сочувствия сыну. – Ведь я бы с удовольствием погрел свои старые кости у этой полыхающей харчевни!

– Думаешь, я тебе поверю? – воскликнул Артемьев. – Черт побери, я просто приехал в этот город, а ты уже все испортил! Имей в виду, я написал заявление в полицию, и главный подозреваемый в поджоге – ты!

– Для начала попроси шайку обезьян, которую ты нанял, проверить проводку в здании, – посоветовал Освальд Павлович, которому было наплевать на эти обвинения. – Обычно перед строительством так делают все, у кого в голове находится хоть капля здравого смысла.

– Эксперт установил, что кто-то разлил керосин и поджег все специально! – возразил Артемьев.

– Вероятно, ты осточертел кому-то еще больше, чем мне, что удивительно, – заметил Креза. – Надеюсь, теперь ты соберешь свои вещички и начнешь продавать хот-доги в другом месте.

Борис засмеялся, постепенно возвращая былое самообладание.

– Черта с два! – прохрипел он с дьявольской усмешкой. – Не я начал эту войну. Хочешь посмотреть, кто кого? Ты увидишь. Ты все увидишь сам.

Борис, полагая, что не достаточно напугал меня, ударил по прилавку снова, так что металлические скобки витрин задребезжали. Затем он развернулся и стал уходить.

– Я не поджигал твою кофейню, мальчик, – в след ему сказал Креза. Голос его звучал тихо и твердо. – Всю жизнь ты вечно приносил несчастья тем, кто был рядом. А теперь, похоже, начал приносить и самому себе.

Артемьев ни разу не остановился, но мне показалось, что его плечи вздрогнули, словно фраза больно ударила его меж лопаток. Как только фигура Бориса скрылась из виду, я облегченно выдохнула.

– Ну, ну, чего ты испугалась, – Креза дружественно похлопал меня по плечу. – Не обращай внимания на этого пустобреха. В следующий раз я не позволю ему даже зайти сюда.

– Да что между вами случилось? – воскликнула я, и Освальд Павлович понял, что я зла. Я и в самом деле злилась. Скандалы всегда пугали меня, а противостояние этих двух людей заставило сердце бешено колотиться в груди.

– Это важно? – пробормотал Креза.

– Конечно, важно! – сказала я. – Вы же убить друг друга готовы!

Эта злоба и ненависть, что стояли между отцом и сыном, были незнакомы мне, и я силилась понять, где их истоки. Освальд Павлович пригладил редкие седые волосы на голове и окинул взглядом свою лавку. Похоже, представил, что было бы, сгори вместо кофейни его "Саламандра".

– Ты же знаешь, что я не имею отношения к поджогу, – произнес старик. Конечно, мне бы и в голову не пришло обвинять его в этом.

– Когда вы об этом узнали? – спросила я.

– Ночью, – ответил Креза. – Пожарная машина приезжала с сиреной, я проснулся и услышал, какая там заваруха.

Я присела за прилавком и задумалась. Борис сказал, что это поджег. Но кому потребовалось совершать такое? Хотя, кто знает, может, подставить как раз пытались Освальда Павловича. Ведь первым, на кого Артемьев подумал, был его отец. Все же, это нешуточное дело, и придется ждать разбирательств. Да и сам Борис вряд ли будет сидеть на месте, наблюдая, как его кофейня в упадничестве, а мы процветаем.

– Нужно быть осторожными, – проговорила я, и Освальд Павлович закивал.

– Ты тоже думаешь, что он будет мстить? – усмехнулся старик.

– Судя по тому, как он ворвался сюда сейчас, безусловно, – кивнула я. – Его можно понять, он винит вас во всех своих бедах.

– Винить он должен только самого себя, – проговорил Освальд Павлович, и его фигура замерла у большого окна. – Я надеялся на него. А он меня бросил...

– Что, если у него были на то причины? – предположила я. – В конце концов, прошло уже так много лет. Вы же можете забыть обо всем этом.

– Нет, не могу! – воскликнул хозяин лавки. – И ему не нужно мое прощение.

– Он сказал, что вы выгнали его из дома, – вспомнила я. – Это правда?

Освальд Павлович повернулся ко мне, и стало видно, что его глаза покраснели от выступивших слез. Воспоминания снова разбередили былые раны.

– Отчасти, – без тени сожаления признался старик. – Но я не растил его предателем. И не растил его убийцей брата. Он заслуживает всего, что произошло с ним.

Я долго смотрела на Крезу, повторяя про себя его последнюю фразу. Смысл ее был очевиден, но именно поэтому так легко ускользал от меня. Я ничего не понимала.

– Ладно, – кивнула я и, полная решимости, двинулась к двери. Не шевелясь, Креза безучастно смотрел на меня. Я повесила табличку "закрыто" и, заперев дверь, повернулась к Освальду Павловичу.

– Или вы немедленно рассказываете мне все, что случилось между вами и вашим сыном, или я больше никогда не приду в лавку! – решительно заявила я. Похоже, это и в правду возымело действие над моим упрямым работодателем, поэтому он не стал сопротивляться и, едва заметно кивнув, побрел в жилую комнату.

***

Жизнь Освальда Павловича была размеренной и спокойной. До определенного момента. Но, пока он еще не настал, Креза жил в обеспеченной семье, приближенной к власти, получал хорошее образование в Москве и по праву считался тем, кого в наше время называют золотой молодежью. В те советские годы его ждала судьба типичного состоятельного человека с хорошими связями. На третьем курсе экономического факультета Ося, как ласково прозвала его мать, встретил девушку. Ее звали Ирина, и тогда она показалась Крезе самым очаровательным и милым созданием на свете. Она была умной и веселой, а именно беззаботного веселья Осе и не хватало. Такая красивая пара, они довольно скоро поженились, и уже через полтора года у них родился их первый сын, Олег. Все это казалось чудесным сном для молодой пары. Освальд с упоением наблюдал за тем, как крохотная частичка его самого растет и крепнет с каждой минутой. Любая улыбка, любая мелочь из жизни Олега неимоверно трогала его родителей.

Спустя три года Ирина снова забеременела, и у Олега появился младший брат. Его назвали Борисом в честь деда Освальда. Молодая чета с нетерпением и любовью ждала рождения ребенка, но никто не мог представить, что этот день обернется страшной трагедий для всей семьи. Жена Освальда умерла в родах от внезапно развившегося кровотечения. Врачи ничего не смогли сделать.

Олег тогда был еще слишком мал, чтобы остаться без материнского тепла. Боря же и вовсе не успел познакомиться с матерью. Но хуже всех пришлось Освальду. Доля скорби и страданий опустошили его молодую душу, полную надежд и стремлений, что угасли так рано, даже не успев как следует разгореться. Он буквально не знал, как жить дальше. В отчаянье Ося целыми днями просиживал в бывшей супружеской спальне. Дом находился в запустении, как и Креза. Тогда мать Освальда взяла на себя роль хозяйки дома. Она успевала следить за двумя малышами, каждый из которых требовал уйму внимания. А Освальд все сидел и сидел на постели, плотно закрыв двери и окна. Щетина покрыла его лицо, скулы заострились, на глазах виднелись влажные темные полосы припухших век. Как мать не пыталась, она не могла заставить его начать есть или делать хоть что-то. А однажды, когда она забрала мальчиков в парк, он не выдержал. Нашел в аптечке сильное снотворное, которое выписывали его матери, выпил почти весь пузырек, – сколько хватило духу, – и лег на ту сторону кровати, где всегда спал. Мать нашла его там, свернувшегося калачиком, точно маленького ребенка. В руках он сжимал подушку, на которой спала жена.

Скорая успела. Врачи откачали молодого мужчину на месте, предложили обратиться к психиатру, другим специалистам, но мать отказалась. Едва очнувшись, из пелены глубокого обморока и мелькающих вокруг предметов ясно он увидел лишь одно, – глаза матери. Она смотрела на него с немым горестным укором, и Креза почувствовал, как что-то сломалось между ними навсегда. Еще одна незримая нить оборвалась, и он будто услышал в голове этот несуществующий сухой звук разрыва.

За весь вечер мать не сказала Освальду ни слова, не спросила его ни о чем. Лишь на утро она вошла к нему в спальню, словно набралась сил для трудного разговора. Она застала его там же, где и намедни.

– Как ты мог так поступить со своими детьми? – глухо спросила она. – Я думала, тебе нужно время. Но тебе нужно только это, – сидеть в пустой комнате и жалеть себя. Она умерла, ты не можешь изменить прошлое! Будь мужчиной, Освальд, возьми себя в руки!.. Мне надоело смотреть на все это. Завтрашним утром я забираю мальчиков и уезжаю к себе.

Освальд слышал, как до полуночи щелкали застежки чемоданов и гремели вешалки в шкафах. Утром мать встала рано. Ей было больно бросать сына, но больше она не может остаться здесь, у нее своя жизнь, она нужна мужу, и есть мальчики, которых надо взрастить в обстановке, полной любви и счастья, а не с мрачным отцом, который не в состоянии даже подняться с постели.

Она вышла на кухню, чтобы выпить кофе, но с удивлением увидела там своего сына. Освальд стоял у плиты и жарил яичницу.

– Я подогрел смесь для Борьки, – глухо сказал он, почувствовав спиной, что пришла мать. Сперва она не знала, что ответить, лишь молча кивнула и не двигалась с места. Но она уже поняла главное. Ее сын вернулся. Пробыв с ним еще несколько дней, женщина убедилась в том, что может доверить ему детей, поэтому уехала. Теперь вся забота о семье легла на плечи Освальда.

Борю он увидел впервые только в то утро, когда мать собиралась уехать с его сыновьями. До того момента Освальд не фокусировал взгляд ни на одном предмете. Борис родился крепким, здоровым мальчиком, удивительно похожим на мать, особенно глазами и смехом. Но вот странное дело, каждый раз, когда Освальд ловил взгляд малыша, он не мог радоваться тому единственному, что осталось у него от жены. Он вспоминал лишь ее мертвое тело в морге, равнодушное к его просьбам вернуться. Освальд напрягал все внутренние силы, стараясь скрыть свое отчуждение, но побороть это чувство ему не удавалось.