Текст книги "Комната с видом на звезды (СИ)"

Автор книги: Марина Шиндяпина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

***

Я молча слушала рассказ Леши, и мне было жаль его. Жизнь прочитала Борису столько лекций, но он не услышал ни одной. Он так и не понял, что сердце ребенка всегда готово простить, для этого нужно чуть больше теплоты и поддержки. Теперь в глазах Леши плескалось темное море, затянутое чем-то похожим на лед. На самом деле это было стекло, и оно прочно отделило его Бориса. Парень больше не верил в отца и их отношения, а смотреть на эти метаморфозы было безумно грустно.

Есть ли у меня право быть здесь и становиться частью этой семейной истории? Как всегда, я почему-то считала себя лишней. Но уйти не представлялось возможности, за окном хлестал ливень, и я понятия не имела, как вообще доберусь до остановки. Хотелось улучить момент, когда дождь немного ослабнет.

– Дедушка, прости, что не сказал раньше про поджог, – произнес Леша. – Отец обвинял тебя, а я знал об этом, но молчал. Как-то стремно было признаться...

– В итоге ты все равно признался и поступил правильно, – сказал Освальд Павлович. – И это не ради меня, а ради тебя. Ни о чем не беспокойся, можешь оставаться здесь сколько угодно.

– Спасибо, – кивнул Леша. – Я могу помогать с делами в лавке...

– Только не отбирай мой хлеб! – засмеялась я. – Мне не хочется уходить отсюда.

Леша смутился.

– Да не, я не в том смысле, – сказал он, но я только покачала головой и предложила принести ему еще чая. На кухне ко мне присоединился Освальд Павлович, по лицу которого блуждала умиротворенная улыбка. Старик был рад обрести внука. Хоть Леше некуда идти кроме него, в конце концов, так ли важны причины? Ведь он больше не один в этой пустой лавке, и, кажется, от этой мысли даже ровнее бьется его старое сердце.

– Освальд Павлович, я понимаю, что вы меня сейчас прибьете, – начала я, – но может стоит позвонить Борису? Он наверняка волнуется и ищет сына...

Креза нахмурился и составил грязные чашки в раковину. Бросив через плечо угрюмый взгляд в комнату, где Леша барабанил пальцами по столу, он пожал плечами. Креза понимал, что я права, но еще он знал, чем закончится звонок Борису. Он приедет, заберет парня, и Освальд Павлович снова останется один. С этим не так-то просто смириться.

– Даже не знаю, Кристина, – проговорил он. – Мне не хочется обманывать доверие Леши, он же пришел сам...

Я все понимала. Нужно перестать стремиться все сделать правильно и сказать себе, что это вовсе меня не касается. Пусть парень останется у Крезы хотя бы до завтра, а там он и сам может захотеть уйти. По редеющему звуку дождевых капель я поняла, что поток чуть сбавил силу, и это хорошее время, чтобы уйти. Сумрак накрыл промокший город, и в каждой луже растекалось золото фонарного света. Я с удовольствием нырнула из этого промозглого мира в теплый автобус, зная, что дома меня ждет семья.

***

Моя подушка была полна снов. Покидая ее этим утром, я чувствовала спокойствие, какое не приходило уже давно. Словно в театре спустился занавес, и можно отправляться домой после долгого спектакля.

Я доехала до института и в аудитории отыскала Настю.

– Как ты? – спросила я вместо приветствия и увидела в больших детских глазах девушки улыбку.

– Честно? Все еще в шоке, – призналась Лебедева. – Но хочу узнать всю эту историю от начала до конца.

Я посмотрела на время и сказала:

– До начала лекции семь минут.

– Я не против дослушать на перемене, – заявила Настя. – Погоди, или ты...

– Да, – засмеялась я. – У нас семь минут, чтобы свалить.

Я пошла к выходу, а Настя, бормоча что-то о том, сколько еще мы прогуляем пар, отправилась за мной. Надеюсь, Юрий Витальевич не сильно хмурился, читая правила латинской грамматики и наблюдая наши пустые места. В это время я рассказывала Лебедевой историю трех подруг. Историю о том, как три девушки просто хотели быть счастливы. Мы просидели в столовой почти всю пару, и одна из буфетчиц косилась на нас подозрительным взглядом, однако так ничего и не спросила. Немыслимая история сестер-близняшек поразила Настю также, как когда-то меня, и сейчас я понимала все смятение, в котором находилась подруга. Но для меня это был просто рассказ, страшная сказка. Я уже простилась с ней, и она не имела никакой силы.

– Пройдет время, и ты тоже не будешь бояться этого, – сказала я Насте. Та кивнула. Она знала, что время, как и кровь, побеждает все. А у меня в голове теснился еще один план, маленькое незавершенное дело, на которое я бросила все силы сразу после окончания лекций.

Дома я заранее записала телефон будущей кофейни Бориса. Хоть она все еще не объявила о своем открытии, работы уже были окончены. Пожалуй, не будь у Артемьева разногласий с отцом, а в добавок еще и с сыном, что более важно, это чудесное заведение давно бы заработало. Однако телефон в кофейне уже появился, и я стала звонить. Мне ответил женский голос. Вероятно, будущий администратор кофейни. В любом случае, она объявила, что Бориса, которого я искала, сейчас нет в здании.

– Он в мэрии, – сообщила женщина. – Вернется через пару часов. Мне следует передать ему что-то?

Я поблагодарила женщину и отключилась. Ждать пару часов не хотелось. К тому же, здание городской мэрии недалеко от нашего института. Маленькие города тем и хороши, что в центре обычно располагаются наиболее важные строения. Почему бы мне не подождать Бориса там? Впрочем, нет никакой гарантии, что мы встретимся с Артемьевым.

Недолго думая, я позволила ногам самим выбрать путь. Было приятно немного отключить голову и просто идти, впуская в душу уже весьма холодный воздух октября. Накрапывал дождь. Идущие вокруг меня люди, которые и без того достаточно спешили, мгновенно засуетились и принялись чуть ли не бежать. Кто-то достал зонт, кто-то накрыл голову шарфом или капюшоном. Я одна продолжала неспешно идти по старинной брусчатке, которую проложили здесь еще сто пятьдесят лет назад, и мне было радостно и светло. Люди ошиблись, это не осенний холодный ливень. Это последняя песня лета, нежная и тихая, бесконечно прекрасная в таком сером задумчивом дне. Слова этой песни прятались меж плитами брусчатки, чтобы однажды снова зазвучать в воздухе. И я слышала каждую ноту, ни одна не упала мимо меня.

Здание мэрии было совсем близко. Я остановилась, подняла взгляд вверх, на аккуратные ступени, и принялась ждать. Удивительно, но уже через несколько минут высокая темная дверь открылась, и появился Борис.

– Здравствуйте! – произнесла я. Он быстро спускался и смотрел себе под ноги. Сомнений в том, что я жду именно его, быть не могло.

– В другое время столь пристальное внимания юной леди польстило бы мне, но я уже предвкушаю от тебя еще одну лекцию, – проговорил Артемьев, останавливаясь в паре шагов от меня.

– Жаль, мне за это не платят, – пожала я плечами. – Мне нужно поговорить с вами о Леше.

Перекинув дипломат в левую руку, правой Борис встряхнул свой черный зонт, и он раскрылся над его головой.

– Это хорошая тема, – кивнул мужчина. – Я все еще не могу поверить в то, что кофейню поджег он. Полагаю, ты уже знаешь об этом?

С этими словами Борис легким жестом пригласил меня под зонт. Я не стала отказываться, и мы двинулись вдоль улицы.

– Что вы собираетесь делать? – поинтересовалась я.

– Для начала заберу сына из вашего антикварного подвала, – пробормотал Артемьев. Я отметила, что его лицо сегодня кажется серым и тусклым, как осеннее утро. Огонь в его глазах, обыкновенно дерзкий, и такая же усмешка губ исчезли. Он потух, будто намокший фитиль, и я поняла, что так сейчас выглядит его душа.

– Откуда вы знаете, что он у нас?

– О, ты будешь удивлена, но день моего рождения был гораздо раньше, чем вчера, – Борис словно прочитал мои мысли и попытался им противоречить.

– Острить не обязательно, – заметила я.

– Конечно, обязательно, – упрямо возразил Борис, точно маленький ребенок. – Иначе я совсем свихнусь.

– Это бывает, – мне тоже пришло в голову немного пошутить: – У вас же семейка спортсменов, и побег из дома в прыщавом возрасте передается на генетическом уровне.

Борис бросил на меня осуждающий взгляд из-под нахмуренных бровей.

– В отличие от моего отца мне никогда не было плевать на сына, – заявил он. – Я все делал для него. А сейчас я намерен вернуть его домой, о чем мой отец никогда не задумывался.

– Вы ведь понимаете, что Леша на вас обижен, и вы не можете просто ворваться в лавку и приказать ему уходить? – я пыталась объяснить Борису, что он совершает ошибку.

– Не могу? – усмехнулся в ответ Артемьев. – Кристина, ты видела меня два раза в жизни, и ты даже не представляешь, что я могу.

Холодный тон Бориса напомнил, с кем я имею дело. Да, там, на собачьих бегах, мне показалось, что я разглядела в нем человека, но сделать это снова будет непросто.

– Зачем вы так? – не понимала я. – Леша хороший парень, у него доброе сердце. Вам не приходило в голову быть с ним чуть мягче? Он же несчастен и не видит в вас никого другого, кроме тюремного ментора!

– Похоже на комплимент, – мои слова не тронули Бориса. Он шел к парковке, и я зачем-то тащилась рядом. Как же мне достучаться до него? Как объяснить, что жестокость ничего не решает?

– Когда я была маленькой, – вспомнила я, – мы с отцом летом брали велики и выезжали за город, устраивали пикники. Было так весело!

Кроме этих слов в моем голое прозвучало что-то такое, отчего Борис не смог отмахнуться. Детская радость, искренняя и беспечная. И он почувствовал ее. Оттого Артемьев не смог ответить что-то ироничное, хоть в его способностях острить я не сомневалась.

– А что случилось потом? – задал он вопрос. Похоже, он ожидал истории с грустным концом, но пришлось разочаровать его.

– Да ничего, – пожала я плечами. – Просто велики уже не актуальны, и я слишком ленивая, чтобы выползать куда-то. Поэтому мы с отцом играем в нарды.

Только теперь Борис понял меня. Я пытались не разжалобить его, но показать, что можно жить иначе.

– У меня слишком много работы, – упрямо бросил он.

– Как и у моего отца, – согласилась я. – Как и у всех других людей. Это же просто отговорки, они ничего не значат.

Борис какое-то время молчал. Может, он придумывал новую идиотскую шутку, или просто не хотел начинать спор.

– Ладно, признаюсь, ты раздражаешь меня чуть меньше, – почему-то сказал он и отключил сигнализацию на своем автомобиле. – Тебя подвезти?

– Нет, спасибо, – отказалась я. – Ездить в машине с опасными незнакомцами моветон.

Борис захохотал.

– А доставать незнакомцев, это как? – поинтересовался он. Его рука пыталась отдать мне зонт, но я кивком головы отказалась. Тогда он свернул его и открыл дверцу.

– У нас свободная страна, достаю кого хочу, – заявила я.

– Твоя жизненная позиция впечатляет, – улыбнулся Борис из салона. – Впиши это в свое резюме. Креза ведь потребовал у тебя резюме? Иначе инспекторы вернутся и проверят.

Я улыбнулась, глядя в сторону, туда, где над линией горизонта виднелась светлая полоса синего неба. Там не было дождя, ветер пригнал его к нам.

– Что поделать! – проговорила я. – В конце концов, их заключения не самое главное в жизни.

– А что главное? – заинтересовано спросил Борис, и его глаза чуть прищурились. – Семья, которая тебя ненавидит, потому что ты слишком сильно старался для них?

Я услышала в его голосе досаду и злость. Но так злится старик. Он уже ничего не может сделать, да и не хочет. Просто повторяет то, что не дает ему покоя.

– Главное это настоящий момент, – негромко сказала я, обращаясь к старику внутри Бориса. – И то, как ты его проживаешь. Нужно быть счастливым здесь и сейчас.

Артемьев ничего не ответил мне. Какое-то время он смотрел себе под ноги, а потом захлопнул дверцу. Мне почудилось, что Борис улыбнулся, но я видела это сквозь отсвечивающее стекло, поэтому не могу ничего утверждать. В следующую секунду он уехал.

***

В день похорон Вари вновь стояла чудесная погода, почти в точности повторяющая момент смерти женщины. У гроба стояли не только мы с бабушкой. Приехал отец Андрея и Лидия, в которой уже нельзя было угадать сходства с сестрой, а тем более, с той девочкой на фотографии. Их встреча с бабушкой была теплой от радости и влажной от нахлынувших слез. Я заметила, как не хватало им друг друга, и, хоть письма поддерживали меж ними связь долгие годы, они не могли заменить настоящей встречи. Вскоре к ним подошел Юрий Витальевич, которого Лидия узнала не сразу. Не хватало только Кормышова.

Я все еще носила в рюкзаке тот синий блокнот, в котором Варя писала свою трагическую историю. Почерк на его страницах менялся в зависимости от состояния Вари. Порой он тихими, укрощенными буквами строился вдоль линейки. А иногда срывался, точно сердечный ритм, и прыгал по листу, теряя здравый смысл и привычные очертания. Почти до рассвета я отважно пробиралась сквозь эти письмена. Их смысл не сильно разнился с тем, что мне удалось узнать самой, но было приятно ощущать в этом блокноте частицу человеческой души. Написав слово чернилами, мы даем ему силу, которую не может забрать смерть. Я достала дневник Вари и подумала, что будет правильно отдать его отцу Андрея. Он первый, кого коснулся этот обман. Пусть прочтет правду и знает, что его мать ни в чем не виновата, и все, что сейчас обрушилось на него, лишь следствие чудовищной болезни разума.

– Это принадлежало ей, – проговорила я, не осмеливаясь назвать Варю матерью этого человека. – Возьмите.

Андрей в этот момент подошел к отцу и вопросительно взглянул на нас.

– Не думаю, что я имею отношение к этому, – сказал отец Андрея. – Может, ты возьмешь?

Он кивнул сыну.

– Дневник твоей бабушки, – пояснила я. Сажнев какое-то время смотрел на него, на мою протянутую руку, а потом покачал головой.

– Извини, Кристин, – пробормотал он. – Я тоже не могу...

– Спасибо, – отец Андрея слабо улыбнулся мне. По его лицу было видно, что он еще не до конца осознал все произошедшее. Еще не до конца понимал, что его настоящая мать умерла. Я не могла осуждать его. Он не знал матери, она была для него чужим человеком. Не смея настаивать, я отошла от них. Почему-то никому здесь не было дела до этого блокнота. Он лежал в моих ладонях почти невесомой ношей и будто спрашивал, что я буду делать с ним.

Как поступить правильно? Может, положить его в гроб вместе с той, кто написал эти строки? У меня еще оставалось на это время, но что-то остановило меня. Я снова убрала блокнот в сумку. Эта не только история Вари. Она еще и моя. Я сохраню ее и, когда кто-то спросит меня, – Андрей или его отец, – что же на самом деле случилось много лет назад в подсобке института, мне будет, что показать.

Я вышла на улицу. К вечеру похолодало, но ослепительно сияло закатное солнце, напоминая весенние дни. Максим стоял чуть поодаль морга, и я подошла к нему.

– Мрачное зрелище, – проговорил он, и я согласилась. Похороны всегда навевают тоску, но смерть Вари особенно задела меня.

– Мне жаль, что так случилось, – сказала я. – Хоть мы и не знали ее. Это странно?

– Нет, почему же, – грустно усмехнулся Давыдов. – Помнишь, как у Хемингуэя? Колокол всегда звонит по тебе.

– Ты прав, – кивнула я. – Представляю, какого сейчас отцу Андрея. Он узнал, что вся его жизнь сплошная подделка. Это нелегко...

– Еще бы, – негромко сказал Максим. – Но по-настоящему нелегко будет нам, когда мы вернемся на учебу и погрузимся в дивный мир отработок.

Я улыбнулась и стлала думать, как можно избежать суровых наказаний преподавателей.

– Слушай, ну ладно там я, салага, а ты ведь уже на четвёртом курсе. Разве у тебя нет подвязок?

– Если подвязка с Юрием Витальевичем и этой историей не считается, то я в зоне риска, – сообщил Давыдов. – Я же не могу прикинуться хорошенькой девчушкой, которая безумно старается и ловит каждое слово препода.

– На что это ты намекаешь? – поинтересовалась я.

– А то я не знаю ваше женское пособие о том, как произвести впечатление на мужчину, прикинувшись милой дурочкой, – заявил Максим.

– У нас анатомию будет принимать сам Одинцов, – напомнила я. – Он слишком умен, и милая дурочка его не проймет.

– Тоже верно, – Давыдов не мог отрицать, что такого человека, как Константин Александрович, обмануть непросто. К этому времени из морга стали выходить другие люди. Я видела, как рядом с бабушкой шел Юрий Витальевич и Лидия, и они говорили о чем-то.

– Афанасьев так и крутится около твоей бабушки, – Максим тоже заметил это.

– Они же учились вместе, да и вся эта история...

– Дело вряд ли только в воспоминаниях, – улыбнулся Давыдов. – Так бывает, когда дружишь с девушкой слишком долго.

Смущенная улыбка тронула мои губы. Пока я делала вид, что смотрю на проходящих мимо людей, из морга вышел незнакомый мужчина. На вид ему было чуть больше пятидесяти. Он с серьёзным лицом шел рядом с отцом Андрея и что-то спрашивал у него. Потом, пожав ему руку, он удалился. Я расслышала обрывки его последних слов, – "соболезную вашей потере". На пальце у мужчины поблескивало особенное кольцо. Серебряное, с матовым зеленым камнем. На нем еще виднелся какой-то символ, но я не смогла разглядеть его. Проследив за ним взглядом, я увидела, что мужчина сел в темную иномарку, припаркованную у дороги, и уехал.

Я повернулась к Максиму и поняла, что его мысли заняты тем же незнакомцем. Давыдов оторвал взгляд от того места, где только что стояла его машину, и посмотрел на меня.

– Странный тип, – проговорил парень. – Что он делала на похоронах Вари?

– Он разговаривал с отцом Андрея, может, кто-то из друзей? – предположила я.

– Может, – медленно сказал Максим и тряхнул головой, словно желая избавиться от ненужных мыслей. – Какие планы? Хочешь вечером сходить со своим парнем в особенное место?

Я озадачилась.

– Если это законно, – предупредила я.

– Так, погоди, а тебе уже есть восемнадцать? – строго спросил Давыдов, и мне стало смешно.

– Полиция нравов снова патрулирует улицы, – проговорила я. – Что нужно делать?

– Встречаемся рядом с универом через пару часов, – сказал Максим.

– Звучит страшно, – произнесла я, надеясь, что мы не будем учить уроки. – Только мне еще нужно зайти в "Саламандру". А потом сразу в институт.

Давыдов кивнул, взял меня за руку, и мы не спеша пошли к дороге.

***

Когда я вошла в «Саламандру», Креза беседовал с покупателем. Он как раз собирался принести с нижней витрины несколько старинных трубок, и я пришлась кстати. У Крезы и так была больная спина, ни к чему старику лазить по нижним витринам, лучше это сделаю я.

Пока Освальд Павлович и покупатель присматривались к трубкам, я обогнула боковую витрину и принялась переставлять товары с нижних полок на среднюю. Там были пустые места, да и товар отсюда виден лучше. Пока я занималась этим, колокольчик над входом трепетно прозвонил. Я повернулась, чтобы как обычно поприветствовать покупателя, но слова замерли у меня в горле. Это был Борис. Ненавижу свою привычку нервничать из-за всего происходящего. Меня же вовсе не касается их история с Освальдом Павловичем, почему же сердце так вздрогнуло сейчас? Скандал, который только должен произойти, уже бурей пролетел в моих мыслях, и от этого стало еще тревожнее.

Освальд Павлович, напротив, соблюдал поразительное самообладание. Он как ни в чем не бывало продолжал рассказывать о преимуществе одной трубки перед другой. Отчего-то Борис не прерывал его беседы, а лишь молча подошел к витрине, где стояла я. Только теперь Креза неспешно обратился к сыну:

– Вы не будете так любезны обождать? – спросил он. – Я обслужу вас сам, моя помощница занята, не отвлекайте ее.

Я готовилась услышать от Бориса привычный сарказм, но он снова удивил меня и промолчал. Чтобы не выглядеть полной дурой, я вернулась к своему занятию, передвигая с места на место предметы и надеясь, что ничего не разобью. Когда покупатель курительных трубок ушел, Освальд Павлович вновь холодно взглянул на Бориса.

– Итак, – начал он.

– Я хочу видеть сына, – произнес Артемьев. Освальд Павлович усмехнулся.

– Похвальное стремление, – оценил он. – Это желание обоюдное? Или тебя, как всегда, данная часть вопроса не интересует?

– Я брал пример со своего отца, – пробормотал Борис. – Но я пришел не спорить. Леша здесь?

Леша был здесь. В подтверждении этого парень робко вышел из смежной комнаты и встал рядом с дедом. Освальд Павлович ободряюще похлопал его по плечу, словно говоря, что ему нечего бояться.

– Если ты пришел, чтобы забрать меня, то зря, – заявил парень, хоть голос его заметно дрожал. – Я останусь с дедушкой!

Борис вздохнул.

– Ты несовершеннолетний и находишься под моей юрисдикцией, – проговорил он. – Я могу забрать тебя в любой момент. Но прежде я хочу сказать, что был неправ.

Лица Освальда Павловича и Леши стали удивленными. Я сама не поверила своим ушам и тому, что сказал Борис.

– Я не думал, что так мешаю жить тебе, – продолжал Артемьев. – Я сам знаю, какого это, когда твой отец ни во что тебя не ставит. И никогда в жизни я не хотел такой участи для своего сына. Все, что я делал, было для тебя и твоей матери. Но за стремлением дать вам все, чего не было у меня, я забыл о чем-то очень важном. Я забыл о нашей семье. И кое-кто позволил мне все вспомнить.

Тут Борис повернулся ко мне, и слабая улыбка тронула его губы. Это оказалась первая человеческая улыбка, которую я увидела от него за все время, что мы были знакомы. Так он сказал мне "спасибо", и я едва заметно кивнула ему.

– Леш, хочу пообещать тебе, что буду стараться, – продолжал Борис. – И у нас все будет по-другому. Прости своего отца, и позволь нам снова стать друзьями.

Глаза Леши стали влажными от слез, и я представила, что эти слова отца значат для его скованной хрупкой души. Его протест был сломлен. Более того, он больше ему не требовался. Он уже услышал все, что хотел.

Я взглянула на Освальда Павловича, и мое сердце сжалось от тоски. Он смотрел на отполированную поверхность прилавка, и мне не нужно было видеть его глаза, чтобы заметить в них слезы. Борис достал руки из карманов пальто и сделал слабый робкий жест, словно хотел распахнуть руки в объятье, но был для этого слишком слаб. Тогда Леша медленно подошел к отцу. Когда его взъерошенная голова уткнулась в ткань пальто, он вдохнул терпкий отцовский запах, в котором смешался одеколон и осенний воздух. Я увидела, как вздрагивали от рыданий его плечи, а Борис гладил сына ладонью по волосам.

Никто не произнес ни слова. Когда Леша успокоился, Борис кивнул на дверь, и парень повернулся к деду. В его глазах стоял вопрос, и Освальд Павлович кивнул. Потом он все же посмотрел на Бориса, а мне стали видны его покрасневшие глаза.

Нам, людям, всегда трудно признавать свои ошибки. И еще труднее сказать о них вслух. Порой в стремлении оправдать себя человек заходит так далеко, что уже не может разглядеть разницы между правдой и собственным вымыслом. А потом пелена спадает с глаз. В конечном итоге она всегда спадает, но в тот момент бывает уже поздно.

Но никогда не бывает слишком поздно, чтобы поступить правильно. Рассказать о поджоге кофейни. Или рассказать о своей любви к сыну.

– Это хорошие слова, и я рад, что ты нашел их для Леши, – проговорил Креза, чувствуя, как ком слез и горечи мешает ему продолжить. – Эти слова двадцать лет назад следовало сказать мне, – голос Освальда Павловича глубоким тоном оседал по витринам лавки, ложился на плечи мне и Борису. – Я знаю, что прошло слишком много времени, и мне никогда не исправить того, что было. Ты можешь отвернуться от меня и уйти. И никто тебя не осудит. Но я тоже хочу просить тебя дать мне шанс. Может, в твоей жизни еще найдется место для своего старика?

С замиранием сердца я ждала, что же ответит Борис. Мне хотелось верить, что он сильнее, чем думает, и сможет простить своего отца. И он смог, – я увидела это в его глазах прежде, чем Артемьев что-то сказал.

– Когда я ушел из дома, – начал вспоминать Борис, – я всегда представлял себе что-то подобное. Будто ты стоишь передо мной, просишь прощения, а я ухожу и оставляю тебя одного. Даже потом, когда я стал взрослым, и все невзгоды остались позади, это сцена не давала мне покоя. Я предвкушал ее. Хотел показать, что я всего добился сам... И вот это случилось, но я не знаю, куда девалась моя ненависть. Я совсем не хочу отталкивать тебя.

Руки Освальда Павловича, покрытые морщинами, закрыли его лицо. Он вытирал слезы, но они стекали по истонченной коже щек, и ему пришлось достать платок из кармана. Таким слабым и беспомощным я его еще не видела. У Бориса не хватало смелости подойти и утешить отца, поэтому я сама тихонько приблизилась к прилавку и обняла Освальда Павловича за плечи. Никто не знал, что делать дальше. Борис и Леша, смущенные стояли по середине торгового зала и никак не могли уйти.

– Борис, если у вас нет никаких дел, то оставайтесь, – улыбнулась я, обнаружив в себе талант массовика-затейника. – Я присмотрю за лавкой, а вы поможете Освальду Палычу успокоиться...

Мое предложение было принято негласно. Все трое скрылись за дверью смежной комнаты, и я притворила ее, оставшись в торговом зале одна.

***

Как и обещала Максиму, в назначенное время я уже подходила к воротам института. Смеркалось. Лавку я покинула с легким сердцем, которое снова увидело чудеса человеческой жизни. Три поколения одной семьи заново узнавали друг друга в небольшой комнате, и я была тому негласным свидетелем. То, что когда-то казалось далекой мечтой, стало сегодняшним днем. Мне удалось сделать что-то хорошее, достучаться до спящих сердец и показать им, что самое важное – это семья.

Было около восьми вечера, и хоть в некоторых окнах здания еще горел свет, никого из студентов уже не было. К своему удивлению, у входа в корпус я увидела Андрея и Настю. На улице царила вечерняя прохлада, и моя подруга стояла в милой синей шапочке с двумя помпонами по бокам.

– Выходит, он решил угробить нас всех! – воскликнул Сажнев, когда увидел меня.

– А я думала, это романтическое свидание, – вздохнула я. – Вы же просто так здесь ошиваетесь?

– Я что-то нервничаю, – призналась Настя. – Вдруг какой-нибудь псих зомбировал Макса, и он нас всех убьет.

В этот момент дверь института открылась, и на пороге показался сам Давыдов.

– Вы чего на улице торчите? – удивленно спросил он. – Так, давайте за мной.

Его крепкая рука легла мне на плечи, и мы двинулись вдоль корпуса.

– Какой курс? – бросил Андрей через плечо.

– Подсобка, – беззаботно ответил Максим, и я почувствовала, как мы все вздрогнули от этого слова.

– Я не понял, – пробормотал Сажнев. – Это прикол?

Давыдов вздохнул и покачал головой.

– А вот и Грузин возник, – пробормотал он. – Все подробности потом, пока иди.

По неясной причине мы продолжали двигаться к подсобке. Вскоре мы уже оказались на территории внутреннего двора, которую благополучно пересекли. Я видела тонкую улыбку на губах Максима и не могла понять, что же он задумал. А Давыдов уже подошел к двери и, повозившись с замком, открыл ее перед нами.

– Прошу! – жестом он приглашал нас войти. Настя и Андрей переступили порог подсобки, и я услышала их восторженные возгласы. Уже отсюда мне было видно, что в подсобке теперь горит свет, и заходить туда теперь не так страшно. Давыдов продолжал улыбаться. Когда я взглянула на него, он кивнул, и я тоже вошла внутрь. И мне было чему удивиться.

Подсобка, старая и мрачная, что так напугала меня в одну из ночей, преобразилась. Под потолком висела лампочка. Абажура на ней так и не появилось, но зато она излучала яркий свет, который проникал в каждый угол помещения. Весь хлам, который до этого был приткнут у стен, теперь куда-то пропал, как и паутина. В подсобке стало просторно, чисто и светло. У дальней стены находился стол и несколько стульев. Выглядели они явно не новыми, но это лучше чем ничего. На столе уже возвышалась круглая картонная коробка, две большие бутылки колы, бумажные стаканчики и тарелки. В стороне лежало несколько выцветших пледов, и рядом стояла гитара Максима.

– Офигеть! – воскликнула Настя. – Крутое логово!

– Это ты сделал? – я взглянула на Максима, который наблюдал за нами. – Просто невероятно, совсем другое место!

– Спасибо, мы старались, – кивнул Максим. – Я попросил Кормышова немного помочь с проводкой, а в итоге он помог мне со всем...

Я вспомнила про старика, и мне стало немного грустно. Все же, он хороший человек, и сумел остаться таким даже после череды тех страшных событий. Но разве справедливо, что он по-прежнему одинок, как и много лет назад? Все, что он нажил, это скуку и грусть.

– Собственно, я подумал, что нам нужно отметить завершение этой дурацкой истории, – сказал Максим. – Так что обживайтесь здесь, я получил у Анатолия Степановича разрешение тут зависать.

– Вот здорово! – заявила Настя. – Только давайте никому про это не скажем, а то сюда весь универ будет ходить!

– Нет, зачем, – засмеялся Максим. – Сделаем ключи и можем приходить, когда захотим. Я тут не успел толком ничего доделать, но все впереди.

Пока Настя с Андреем осматривались, я пробиралась к столу.

– Когда можно напасть на торт? – спросила я Давыдова.

– Я ждал этого вопроса, – засмеялся он.

– Максим, спасибо тебе, что устроил это, – сказала я и неловко поцеловала Давыдова в щеку. – Не знаю, когда ты успел, но все очень здорово.

Максим повернул голову, и его губы оказались рядом со мной. Но в ту же секунду рядом замаячил Андрей.

– А чо тут одна кола? Ниче выпить нет?.. Да шучу я! – эта фраза относилась к Насте, которая, услышав его слова про выпить принялась сверлить парня уничтожающим взглядом. Вскоре мы все собрались у стола, и Сажнев потянулся к коробке.

– Похоже, торт должен умереть, – проговорил Максим.

– Вы начинайте, а я позову Анатолия Степановича, – спохватилась я. – Никто не против? Не хочу, чтоб он там скучал один, когда мы тут празднуем!..

Никто не был против, и я пошла в каморку к нашему сторожу. Когда я вернулась, ребята уже расселись по местам. Кормышова встретили как старого знакомого, и мне было приятно смотреть на его просветлевшее лицо. Мы ели торт и планировали, что стоит принести сюда первым делом. Анатолий Степанович подсказал, где тут розетка, и обещал ее проверить. Тогда можно будет подключить удлинитель и обустроить все гораздо комфортнее.

Чуть позже Кормышов взял гитару Максима и пытался спеть душевную балладу, но Сажнев перехватил инициативу и сыграл какую-то шуточную песню про медиков. Слова были смешными, но еще веселее кривлялся под них Андрей, и удержаться от смеха оказалось просто невозможно.

А на город уже спустилась холодная ночь октября, одевшая в звезды густую дымку небес. Время не замирало ни на миг, и тени прошлого постепенно растворялись в памяти. Я думала о том, что много лет назад в этой подсобке произошли страшные вещи, а теперь несколько человек сидят здесь, на том же самом месте, поют песни под гитару и смеются от души. Страница перевернулась, и в истории этой таинственной подсобки начинается новая глава, более счастливая и безмятежная.