Текст книги "Журнал «Если», 2008 № 08"

Автор книги: Марина и Сергей Дяченко

Соавторы: Наталья Резанова,Джеффри Форд,Аркадий Шушпанов,Владимир Гаков,Евгений Войскунский,Иван Наумов,Джеймс Стоддард,Ал Мишо,Джордж Такер,Роберт Джешонек
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

ЕВГЕНИЙ ВОЙСКУНСКИЙ
ОСТРОВ В ОКЕАНЕ

В четвертом номере за этот год был опубликован материал, посвященный двум юбилеям – 75-летию Б.Н.Стругацкого и 35-летию его детища, Ленинградского семинара писателей-фантастов. Но в этом году фантастическое сообщество отмечает еще один юбилей: 30 лет назад в Москве «родился» не менее легендарный семинар писателей-фантастов, а позже на его основе был организован выездной всесоюзный семинар фантастов и приключенцев в подмосковной Малеевке. Предлагаем вашему вниманию фрагменты дневниковых записей мэтра отечественной НФ и одного из руководителей московского и малеевского семинаров.

26 марта 1982 г.

Главный погромщик в литературе – Госкомиздат, на этот раз всесоюзный («стукалинский»), учинил новую расправу. На днях на большом совещании редакторов издательств, выпускающих НФ («Мир», «Молодая гвардия», «Детская литература», «Знание»), сделал доклад некто Сахаров, гл. редактор управления художественной литературы – как говорят, мрачный тип, антисемит, делающий себе карьеру поисками крамолы. Привел в качестве положительных образцов четыре «произведения»: «Фантастику-80» (на редкость серый сборник), «Вечное солнце» (сборник дореволюционной вроде-бы-фантастики), «Здравствуй, Галактика!» Рыбина (вздор, по поводу которого была реплика в «ЛГ») и книгу В.Щербакова, забыл название, – все это, конечно, издано в «Молодой гвардии», где оный Щербаков состоит завотделом фантастики. Затем Сахаров подверг критике выпуски «НФ» издательства «Знание», против них-то и был направлен главный удар, а точнее – против нас, писателей, сотрудничающих со «Знанием». Им, этим подонкам, друзьям Ю.Медведева, прямо-таки глаза колет состав редколлегии «НФ» в «Знании».

Критика была, естественно, высосана из пальца: якобы неопределенность идейных позиций в повести Ларионовой, в рассказе Биленкина «Париж стоит мессы», в очерке Гакова о роботах в фантастике. Поскольку две последних вещи были в моем, 23-м выпуске, был упомянут и я как составитель. Подвергся дурацким нападкам «Пикник на обочине» Стругацких, напечатанный в книге «Неназначенные встречи», вышедшей в «Молодой гвардии» вопреки воле издателей (Аркадий не раз обращался в ЦК): дескать, неолуддизм, осмеяние НТР и тому подобные глупости. Выводы сделаны далеко идущие: сосредоточить издание НФ в «Молодой гвардии», а в других издательствах («Мир», «Знание», «Детская литература») – прекратить. Так-то. Не припомню подобных разгромов фантастики. И даже удивляюсь: как «стукалинцы» на такое решились.

Ну, Биленкин с Гаковым составили письмо Зимянину, вчера я его прочел и подписал. Кроме нас троих подписал и Аркадий… Скучно все это, джентльмены. В сущности, дрянная и пошлая игра.

11 ноября 1982 г.

Вот и случилось то, что случается с людьми в преклонном возрасте. Сегодня по радио объявили о смерти Брежнева: внезапная остановка сердца. Это произошло вчера утром, между 8 и 9 час. Странно: вчера в 10 утра мы выехали на автобусе из Москвы в Малеевку, все участники семинара фантастов и приключенцев. И в пути у меня что-то начался озноб… Озноб и нехорошее самочувствие…

Мы приехали около 12 ч., разместились. В 13 ч. открыли семинар, речь держал Кулешов. Потом Беркова прочла список: 13 человек у меня в группе, 13 у Биленкина и пятеро приключенцев у Ларисы Исаровой. Остаток дня я лечился. В комнате было холодно, выстужено. Электрокамин пришлось включить. На ночь – горчичники.

И утром сегодня я почувствовал себя лучше. В 10 утра я начал занятия своей группы в кинозале. Первым обсуждали большой рассказ Миши Веллера (из Таллина) «Кошелек». Рассказ отличный, в гоголевско-булгаковской традиции. Веллер – сложившийся писатель. Хорошо, что сразу задан семинару высокий уровень. Потом обсудили рассказ Эдика Геворкяна, знакомого мне по московскому семинару.

И вот – объявление по радио. Вспоминаю далекий март 1953 г. Тогда было страшно, тревожно: как же теперь без него? Теперь ничего этого нет. Ну, будет другой. А особых перемен ожидать не следует. Политика вершится в сферах, бесконечно далеких от простых смертных. Кончилась эпоха стариковского консерватизма или продлится еще какое-то неопределенно долгое время?

Воскресенье,14 ноября

Очень много работы. Занимаемся с 10 до 13 и после обеда еще часа три. Все свободное от занятий время читаю рукописи моих семинаристов. Их чертова дюжина – 12 парней и одна девушка, Людмила Синицына из Душанбе. Кстати, она представила неплохую повесть «Пробный ящик» – написана мужской рукой, не дамское рукоделие. Ребята у меня сильные. Милый Борис Штерн, одессит, работающий теперь в Нижневартовске, прочел два отличных рассказа: лукавые, гротескные, смешные. А утром сегодня обсуждали рассказы Саши Силецкого. Этого Портоса с черными усами (он тоже из московского семинара) я очень люблю. Силецкий пишет профессионально, это, как Веллер и Штерн, вполне сложившийся писатель.

Обсуждения бурные. Я разрешаю им спорить, перебивать друг друга, а сам только направляю дискуссию и, конечно, заключаю. Мне приходится нелегко. Вот сегодня при обсуждении Силецкого возник спор о сатире, об авторской позиции; пермяк Пирожников, очень неглупый малый, требовал от Силецкого более определенной гражданской позиции. Веллер возражал: автор не обязан указывать конкретные пути, он имеет дело с изображением жизни и состоянием души. Мне пришлось чуть ли не лекцию прочесть о высоких задачах литературы и, в частности, сатиры.

Вот что мне пришло в голову: мы напоминаем героев «Декамерона». Во Флоренции чума, а мы сидим на загородной вилле и рассказываем друг другу байки. Телефон не работает, мы полностью отрезаны. Приезжающие рассказывают, что центр Москвы оцеплен, что на площади Революции видели танки. Продолжается четырехдневный траур. Генсеком, как и ожидалось, избран Андропов…

Суббота, 20 ноября

С грустью смотрю на моих ребят: трудный, неблагодарный жанр они выбрали. Где издаваться? Силецкий и Бабенко, имеющие десятки публикаций в периодике, не смеют и мечтать о книге. Как-то ненормально все это…

Мы с Димой (Биленкиным. – Ред.) были званы вчера к нашим семинаристам во 2-й коттедж, провели с ними вечер. Чувствую родство с ними, шумными интеллектуалами, чувствую ответную симпатию и уважение… Набилось полно народу, дым коромыслом, водочка, конечно, без закуски, только апельсин, расщепленный на дольки, – гляжу на ребят с щемящим чувством и думаю: как жаль, что я не издатель. Я бы издавал хорошие книги. Издал бы Бабенко и Веллера, Покровского и Штерна, Силецкого и Геворкяна… Бедные мальчики! Ходить вам со своей хорошей прозой под холодными взглядами комиздатчиков, всей этой сволочи, усевшейся на выносливом хребте российской словесности.

Среда, 24 ноября

Вчера закрыли семинар…

Итак, 14 обсуждений. Прочел около 1500 страниц машинописи. Написал 8 рецензий, больше не успел. Устал, но – доволен. Был большой духовный и душевный накал. Такая встряска, что ли. Синицына подходит и говорит: «Е.Л., теперь могу сказать, как я рада, что попала к вам на семинар». Она в возрасте 12 лет прочла «Экипаж „Меконга“ и была потрясена… даже, говорит: «Это определило мою страсть к литературе, я начала рано писать…» И Женя Лукин, стоявший рядом, тоже сказал, что «Экипаж „Меконга“ был для него – ну, и т. д.

…Вчера в 16 часов мы закрыли семинар. Выступила Нина Беркова, потом Дима, Лариса и я дали оценку каждому из наших подопечных, пожелали успехов. Я опять напомнил о Монморанси (джеромовском псе), притащившем дохлую крысу: «Не тащите в фантастику дохлых крыс отработанных тем и сюжетов». А в 19 ч. был прощальный ужин на веранде. Директор Малеевского дома творчества Федоровский произнес тост, похвалив семинар: такого серьезного еще в Малеевке не было, проводили тут семинары поэты и драматурги – перепились, пожар устроили… а ваш семинар вызвал общее уважение… И пошли тосты… Саша Силецкий очень тепло говорил обо мне. Борис Штерн сидел напротив, смотрел влюбленно и говорил, что я могу на него положиться, он будет работать как следует. Потом ко мне подошел Майзель, ленинградец, стал что-то говорить об «Экипаже „Меконга“ – мол, для него в фантастике существуют только Ефремов, Стругацкие и «Эк. „Мек.“. Я спрашиваю: а вы другие мои книги читали? Читал, говорит, но «Эк. "Мек." лучше всех. Странная какая судьба у этой книги. Истинно, habent sua fata libelli… [10]10
  Книги имеют свою судьбу. Терепциан Мавр.


[Закрыть]

Володя Покровский темпераментно пел под гитару, в том числе и мою любимую песню Галича «Мы похоронены где-то под Нарвой». Володя редкостно талантлив. Я успел тут прочесть его большую повесть «Танцы мужчин» – это здорово. Мощная экспрессия, все очень незаурядно, самостоятельно. Дима говорит, что в него вселилась частичка Федора Михайловича…

Ребята в восторге от семинара. И вот он закончился. Не хотелось разъезжаться – это все признали.

Сегодня утром приехал автобус, мы всем семинаром погрузились и поехали. До свидания, Малеевка…

Послесловие

Я и сейчас, четверть века спустя, с удовольствием вспоминаю ежегодные всесоюзные семинары молодых фантастов и приключенцев в Малеевке (потом они перекочевали в Дубулты – Дом творчества на Рижском взморье, но их по-прежнему называли малеевскими). Иногда я встречаюсь со своими бывшими семинаристами, почти все они стали профессиональными писателями, и когда вспоминаем Малеевку, я вижу: у них теплеют глаза. «Малеевка – это чудо в моей жизни», – сказал один из них. «Это была школа», – сказал другой.

Чем же дорога нам Малеевка?

Наверное, какой-то особой атмосферой, или, если угодно, аурой. Две недели интенсивного интеллектуального общения творчески настроенных людей. И еще драгоценная деталь: дружелюбие. О нет, похвальных слов на занятиях говорилось не так уж много – куда больше сказано слов критики, споры вспыхивали при обсуждении каждой рукописи. Но не было злости, дурного соперничества. Думаю, что и темного чувства зависти не было – во всяком случае, она себя не проявляла.

Закрою глаза и вижу зрением памяти: вот они идут по заснеженным тропинкам Малеевки – в распахнутых пальто, в небогатых шапках, идут шумной гурьбой и продолжают спор, начатый на сегодняшнем занятии, громко звучат в морозном синем воздухе их молодые голоса. Перебивают друг друга:

– Без освоения ближнего космоса не обойтись! Если сохранится нынешний темп индустриального развития…

– Да ни черта не продвинемся в космос, пока холодная война! Всё пожирают военные расходы…

– Перегрев земного шарика заставит остановиться и подумать…

– Вот ты уже и подумал – разумные ракеты сочинил…

– Да только на разум вся надежда!..

Должен тут сказать (это не только мое мнение), что влияние на участников семинара руководителей групп, то есть Биленкина и мое, было значительным. Мы с Димой вовсе не сговаривались заранее, как вести семинар. Просто были единомышленниками. С первого же занятия в своих группах мы определили главный критерий: литературный. Фантастика – даже не жанр, а крупное (многожанровое) направление литературы. Никакая идея, интересная сама по себе, не определит принадлежность вашего сочинения к художественной литературе, если в нем нет стиля, языка, характеров персонажей – то есть, так сказать, вещества литературы.

Когда-то Фрэнсис Бэкон сказал: «Наука часто смотрит на мир взглядом, затуманенным всеми человеческими страстями». Вот так, говорил я своим ребятам, должна смотреть и фантастика. И тогда возникнет не научно-популярный опус и не остросюжетное чтиво, а серьезная литература, которая ищет ответы на вопросы, тревожащие человечество: куда мы мчим? Какие угрозы таятся в новейших достижениях научно-технического прогресса? Зачем человеку космос? Зачем расщеплять одни ядра и синтезировать другие? Чем обернется для человечества вмешательство в генетику, в наследственность? Почему опасно клонирование (уже тогда, в семидесятые, о нем заговорила фантастика)? Конечно, это не значит, что писатели-фантасты – пророки, знающие ответы на все вопросы. Отнюдь! Фантасты, может быть, больше размышляют, немного дальше пытаются заглянуть…

Малеевка была своего рода ежегодным смотром молодых сил фантастики. Съезжались со всей страны начинающие авторы, в большинстве своем люди талантливые. Некоторые из них уже опубликовали рассказы в сборниках фантастики, выходивших в «Молодой гвардии» и в «Знании».

Мне довелось составлять три альманаха «НФ» в издательстве «Знание», и в каждом из них присутствуют «малеевцы». В альманахе № 19 (1978) напечатана повесть Виталия Бабенко «Переписка». В № 23 (1980) – рассказы Михаила Веллера, Александра Силецкого и Евгения Филимонова. В № 35 (1991) – повесть Владимира Покровского «Танцы мужчин». Уже шла перестройка, я написал в предисловии к этому альманаху: «К счастью, наступило время обновления, нравственного очищения общества от тяжелых завалов тоталитаризма. Вот и залежавшаяся в ящике стола повесть Покровского „Танцы мужчин“ выходит к читателю». В этом же номере альманаха опубликованы рассказы Эдуарда Геворкяна, Любови и Евгения Лукиных, а также молодых авторов из следующего поколения «малеевцев» – Андрея Саломатова и Виктора Пелевина. Все эти имена теперь на слуху, и я рад тому, что способствовал их старту.

И, конечно, моя большая радость – книги, которые дарят бывшие семинаристы. У меня целая полка книг «малеевцев» – москвичей Бабенко, Покровского, Руденко, Геворкяна, Саломатова, петербуржцев Рыбакова, Лазарчука, Столярова, красноярца Успенского, волгоградца Лукина, киевлянина Штерна.

Двум Борисам – Руденко и Штерну – я дал рекомендации для вступления в Союз писателей. В 1987-м Боря Штерн прислал из Киева свою первую книгу «Чья планета?» с трогательной надписью: «В этих рассказах много Вашего участия. Вашей доброй души. Спасибо Вам за поддержку в трудные времена, которые, надеюсь, уже позади».

Верно, те времена позади, но и нынешние не назовешь легкими. У Штерна вышли еще две или три книги, и он написал бы еще много, он был редкостно талантлив. Но в 1998-м Штерн умер внезапно, за работой, упав головой на клавиатуру компьютера.

ПИТОМНИК ДЛЯ ФАНТАСТОВ

На страницах журнала не раз мелькали эти названия – Московский семинар, Малеевка, однако чем была Школа фантастов, выпустившая на литературный небосклон немало звезд, мы не рассказывали. Пора устранить это досадное упущение. Пусть о семинарах, московском и всесоюзном, расскажут сами участники.

Борис РУДЕНКО:

Московский семинар фантастов образовался позже Ленинградского – в 1978 году. Евгений Львович Войскунский, Дмитрий Александрович Биленкин, Георгий Иосифович Гуревич и Аркадий Натанович Стругацкий стали его руководителями, а мы – первыми семинаристами. У кого-то из нас уже были скромные, редкие публикации, у большинства рукописи вместе с подборкой редакционных отказов копились в столах, но в один прекрасный день мы собрались вместе и не расставались многие годы.

Курт Воннегут придумал для духовного объединения людей название «карасс». Думаю, нас тоже следовало называть членами одного карасса, и это, пожалуй, было самым главным.

Литературный процесс – дело сугубо индивидуальное. Никаким Песталоцци или Макаренко не под силу сделать человека талантливым. Зато мудрый наставник всегда поможет начинающему автору использовать тот минимум способностей, которыми одарила его Природа. Научить избегать простейших технических ошибок, помочь развить сильные стороны – по сути, обучить ремеслу. И одновременно мягко, умно, необидно, но убедительно уберечь от заблуждений в оценке собственного писательского потенциала.

Именно такими наставниками и были руководители семинара. Строгий, аристократически беспристрастный Войскунский, сохранивший душу юноши романтический Гуревич, всегда чрезвычайно доброжелательный Биленкин (что, впрочем, никого не спасало от его точных критических замечаний) – они очень скоро стали для нас друзьями, старшими друзьями, общение с которыми сделалось жизненной необходимостью.

Семинары проходили, как и положено проходить семинарам: мы собирались в Доме писателей или редакции журнала «Знание – сила», обсуждали прочитанные рукописи, выслушивали замечания руководителей, а потом просто разговаривали. Нам нравилось общаться, было очень радостно, что мы, тридцатилетние и, в сущности, состоявшиеся в своих изначальных профессиях люди, нашли друг друга. Виталий Бабенко, Владимир Покровский, Эдуард Геворкян, Александр Силецкий, Алан Кубатиев, критики Владимир Гопман и Михаил Ковальчук (Вл. Гаков), переводчик Владимир Баканов, чуть позже – Антон Молчанов (Ант Скаландис), Андрей Саломатов и другие прекрасно известные ныне авторы.

Конечно, после обсуждений мы не бросались тут же переписывать свои рассказы, стремясь немедленно учесть критические замечания (хотя очевидные промахи исправляли). Но наши семинары давали нечто большее: идеи, замыслы новых произведений, которые можно было здесь же «начерно» проговорить с коллегами.

А потом была первая Малеевка. Не знаю, сколько сил понадобилось Нине Матвеевне Берковой, руководителям, а также старосте нашего семинара Виталию Бабенко, чтобы пробить в Союзе писателей СССР идею всесоюзного семинара фантастов и приключенцев, но в 1982 году Малеевка состоялась, и мой личный карасс разросся до размеров страны. Семинары стали ежегодными, они проходили в Подмосковье, в Дубултах и Репино, всякий раз собирая чрезвычайно интересный народ.

Забавно, что обслуживающий персонал домов творчества фантастам благоволил: вы хоть и выпиваете, как остальные писатели, зато не безобразничаете, не дерете друг друга за бороды с воплями «я самый талантливый!», словно какие-нибудь поэты, – примерно так они говорили. В общем, это не удивительно. Тогда фантастику писали люди не просто с высшим образованием, а с хорошим высшим образованием. И немалой эрудицией. «Физики» в отличие от сугубых «лириков» куда ироничнее и спокойнее.

Я был горд и счастлив своими новыми замечательными друзьями. Ленинградцы Андрей Измайлов и Андрей Столяров, Вячеслав Рыбаков и Святослав Логинов, киевлянка Людмила Козинец, минчане Николай Чадович, Юрий Брайдер и Евгений Дрозд, Людмила Синицына из Душанбе, Данил Корецкий и Николай Блохин из Ростова-на-Дону, Евгений и Любовь Лукины из Волгограда, Михаил Успенский из Красноярска, Борис Штерн из Одессы… Яркие, умные, талантливые! Никто из нас тогда не помышлял о возможности каких-либо перемен в стране – в жизни мы оставались сугубыми реалистами и с этой жизнью смирились, но само существование моего карасса сделало ее, жизнь, совсем иной.

Я приезжал в Ленинград, Минск, Душанбе, я встречал друзей отовсюду в своей московской квартире и ощущал себя в другой стране – своем собственном, личном пространстве Полдня XXII века.

Нас по-прежнему мало и редко печатали, практически у каждого цензура изощренно выискивала и находила безыдейность и скрытые нападки на основы государства и строя, прекрасные произведения моих друзей лежали в столах без малейшей надежды на публикацию, но я знал, что они созданы, они существуют и изменить это уже не под силу никакой государственной машине. И тогда чувство горечи и безнадеги сменялись спокойствием и уверенностью.

Мне кажется, это главное, что давала нам Малеевка. По крайней мере, я так думаю.

Прежних проблем теперь нет, в доме каждого из нас полки со своими книгами, проблемы нынче совсем другие. Но, как и раньше, справляться с ними помогает постоянное ощущение присутствия людей моего карасса из страны Полдня. Пусть видимся мы теперь не слишком часто, а некоторых уже не увидим никогда, – они есть, они всегда рядом.

Спасибо им за это.

Владимир БАКАНОВ:

В каком-то отношении советское время было благодатнее для творческого развития, чем нынешнее. Посудите сами. Сейчас, в наши напряженные, динамичные дни, даже если не учиться дополнительно, все равно по горло загружен работой: мы и задерживаемся дольше, и выходим порой по выходным, а уж голова точно не сразу отпускает от всех проблем. В советскую эпоху, отработав положенные часы, мы были совершенно свободны: чтобы задержаться на работе – да такое просто немыслимо!

Я не знаю, благодаря кому изначально мы все собрались; я присоединился к группе позже, когда костяк уже сложился. Среди нас были физики и милиционеры, преподаватели и журналисты; в семинар постоянно вливались новые люди – и, как правило, уходили: нелегок хлеб начинающего писателя. Помню, как сверкнул на семинарском небосклоне – белым плащом, глубоко надвинутой на лоб шляпой и длинным шарфом – то ли студент, то ли аспирант-сценарист Владимир Гусинский, впоследствии глава холдинга «Медиа-Мост»…

Мои работы (переводы) обсуждали редко и только со стороны, так сказать, русского языка. Наверное, тогда во мне и зародилась уверенность, что самое важное в переводе художественной литературы – стилистическая точность и выразительность.

Участников семинара соединяли удивительно теплые дружеские отношения. Мы легко и с удовольствием встречались и долго, с нежеланием расставались. Почему-то в память врезалась одна сцена: в час ночи после распития «тутовой» у Эдуарда Геворкяна теплая компания из семи или восьми человек спешит в метро; и эти семь или восемь молодых здоровых парней горланят на ходу не что-нибудь, а стихотворение «Ворон» Эдгара По на английском, одновременно выдавая два варианта перевода на русский!

Безусловно, всех нас объединяла любовь к фантастике. Однако стержень компании, ее дух задали наши руководители: Аркадий Стругацкий, Дмитрий Биленкин, Георгий Гуревич и Евгений Войскунский. Без тени величия, всегда к нам расположенные, они создали самое главное: среду творческого общения. В эту же среду часто и охотно «окунались» другие уважаемые и любимые нами люди: Роман Подольный, Владимир Михайлов, Сергей Снегов, Георгий Гречко… В наших, кажется, круглосуточных бдениях было все: и купания в ледяной ноябрьской воде Рижского залива (в исполнении гиревика-призера ГУВД Бориса Руденко), и бесконечные, до хрипоты разговоры о литературе, и активное увлечение противоположным полом, и предложение создать «Партию порядочных людей» (я тогда вздрогнул и шепотом спросил: «Это в противовес КПСС?»), и обсуждение наших последних выдающихся произведений… Помню истории великолепного рассказчика Сергея Снегова в номере дубултовского Дома творчества; меня привел Владимир Михайлов, и только после его кивка и тихой фразы «при нем можно» Сергей Александрович, физик и гениальный писатель, одно время работавший с Сахаровым (и одно время сидевший в одной камере с Бухариным), стал рассказывать удивительные вещи про Семена Михайловича Буденного… А еще Сергей Снегов подарил мне свой роман «Весна ждать не будет» – почему-то стесняясь и с лестной надписью, начинавшейся словами «дорогому коллеге». Только потом, прочитав роман, я понял: книга была про шахтеров, а я тогда как раз заведовал всей горняцкой культурой…

Думаю, именно эта обстановка «равновеликости» с признанными мастерами и позволила многим участникам семинара вырасти в серьезных писателей. Московский семинар был больше чем учебным процессом, он был… состоянием души!

Выстраивая Школу перевода ( http://www.bakanov.org), я стремился создать такую же теплую радушную обстановку, такую же благожелательную среду общения, в которой легко и естественно происходит передача опыта, формируются профессиональные взгляды и навыки. Ведь именно живая творческая атмосфера дает колоссальный заряд энергии, вселяет желание работать и совершенствоваться!

…Мы были молоды и пылки, и весь мир был на ладони. Нас объединяли любовь к фантастике, схожие критические взгляды, желание работать – и отсутствие у всех публикаций. Потом стал приходить успех, приходить неравномерно, и через несколько лет это сказалось: одни стали печататься регулярно, другие лишь изредка; мы взрослели, расходились во взглядах, нас растаскивали зависть и подруги, кто-то уехал, кто-то перестал писать… Распалась дружная компания единомышленников. Но то ощущение духовной близости, та непередаваемая творческая атмосфера доброжелательства сохранятся навсегда, и я с огромной теплотой вспоминаю умных, талантливых людей – участников Московского семинара молодых писателей-фантастов.

Евгений ЛУКИН:

В самом начале восьмидесятых на нас с Белкой (Любовью Лукиной) посыпались удачи: сначала «Вечерка» опубликовала нашу первую повестушку, потом последовало внезапное приглашение на семинар молодых фантастов в Малеевке. Внезапное, потому что по праву туда должен был ехать замечательный волгоградский автор Геннадий Мельников, но не прошел по возрасту. К тому времени ему уже исполнилось сорок.

Третью удачу я осознал лишь несколько лет спустя. Подобно большинству начинающих, был я тогда редкостный псих. Да и сейчас не лучше. Сплошной комплекс неполноценности, изредка перемежающийся манией величия. Считаю, мне чертовски повезло, что я попал именно в группу Евгения Львовича Войскунского. Более бережного обращения с нами, ненормальными бумагомараками, мне с тех пор встречать не доводилось.

Бывал я потом на других семинарах, знавал других руководителей. Все они пытались чему-то учить. И ничего, кроме озлобления, я с их занятий не вынес.

Да и как вообще можно научить кого-либо писать, да еще и фантастику? Тем более, если в группе сплошь и рядом уже сложившиеся авторы. Чему научишь того же Штерна, того же Веллера? Нет, конечно, попадались изредка и графоманы, и конъюнктурщики, но даже этих Евгений Львович никогда под корень не рубил. И нам не позволял. Какой смысл? Графоман – он и есть графоман: руби его, не руби – так и будет строчить, убежденный в своей гениальности.

Препарировали мы однажды произведения автора, увенчанного премиями ВЛКСМ и печатавшегося аж в республиканских журналах. Помню содержание разбираемого рассказа: девушка по имени Владлена тонет, юноша ее спасает. Потом оба сидят на камушке и по очереди сожалеют о том, что ушли безвозвратно героические времена комсомольских строек, в частности – БАМа.

Собственно, все. Конец истории.

Народ слушал, тихо сатанея. Надвигался суд Линча.

Отзвучала последняя патетическая фраза, запала тишина. И в этой зловещей тишине староста группы Саша Силецкий, словно бы проснувшись, плотоядно пошевелил усищами и пробормотал негромко, но внятно:

– Есть еще такое красивое женское имя – Даздраперма. – И ворчливо пояснил после паузы: – Да здравствует Первое Мая…

Чей-то неуверенный смешок. Затем исполненный вежливого изумления голос Люды Синицыной:

– Правильно ли я вас поняла, Володя: девушку спасли, а платье утонуло?

Грянул хохот, что, впрочем, не уберегло певца комсомольских строек от линчевания, не очень, кстати, удачного. Автор кинулся в атаку. Он отстаивал каждое слово. Он защищал свое, кровное, и плевать ему было, стоит ли оно защиты.

Дальше – фрагмент кошмарного сна. Из-за спины тоненькой Люды Синицыной, сидящей аккурат напротив меня, внезапно выскочила огромная драконья голова: свирепые голубые глазенки, нос картошкой, по обе стороны выпуклой плеши стоят дыбом два клока волос, напоминая уши филина. И голова эта страшно просипела что-то вроде:

– Да что там разбирать?! Давить таких надо!

С перепугу я вжался в спинку стула.

И только тут Евгений Львович счел нужным вмешаться.

– Слава, Слава… – укоризненно пророкотал он. – Нельзя же так…

И напугавшая меня голова, выдохнув напоследок два клуба дыма из отверстых ноздрей, мгновенно исчезла за спиной Люды. Втянулась обратно. До сих пор не понимаю, где там можно было спрятаться.

– Кто это? – робким шепотом спросил я соседа.

– Это Витман, – робким шепотом ответил мне сосед.

Витман – в смысле Логинов. Вообще-то он числился в группе Биленкина, а к нам забрел из любопытства.

Смирив жаждущих крови, Евгений Львович сухо подбивает итоги. В идеологическом плане рассказ безупречен, в литературном же оставляет желать лучшего. Другой бы от такого вердикта удавился.

Но это, скорее, исключение. То, что обычно происходило на занятиях, больше напоминало коллективную редакторскую правку. Рассуждения на тему «Как бы я сам написал этот рассказ?» были категорически запрещены. Как и попытки автора устно изложить глубокий смысл своего произведения. В таких случаях говорилось: «Вот напечатают – будешь стоять у журнального киоска и объяснять всем, что ты хотел сказать».

Войскунский, повторяю, не учил. Но он вселял уверенность, которой мне, например, катастрофически не хватало. Один из многих случаев: преодолев дурацкую свою застенчивость, подхожу к нему во внеурочное время.

– Евгений Львович, можно вопрос?

Он смотрит на меня, борясь с улыбкой.

– Да, пожалуйста.

– Как вы работали с Лукодьяновым?

– Наверное, так же, как и вы с супругой. Один набрасывает сюжет, другой прописывает детали.

Я немедленно шалею, поскольку нас с Белкой сам Войскунский только что возвысил до своего уровня!

– Что? Не так? – видя мое остолбенение, спрашивает он.

– Не совсем, – выдавливаю я. – Садимся и каждую фразу проговариваем вслух.

Евгений Львович удивлен.

– Но это же очень трудоемкий способ!

Да уж. Что трудоемкий, то трудоемкий. Потом мы и сами это почувствовали, стали работать иначе.

Иногда, правда, снисходительность Войскунского, так сказать, зашкаливала. Когда в заключительном слове на закрытии семинара он посочувствовал провинциальным фантастам, которые-де редко общаются с коллегами и варятся, бедняжки, в собственном соку, это меня не то что обидело – скорее, озадачило. Дело в том, что одиночество провинциалов я всегда считал величайшим их преимуществом перед столичными литераторами. В каком-то плане это долг автора – вариться в собственном, а не в коллективном соку.

Уезжая, дерзнул обратиться с просьбой о рецензии на рукопись первой книжки, которую мы с Белкой тогда готовили. Вскоре получили мы и отзыв (крайне лестный), и прочтенные Евгением Львовичем рассказы (сплошь в карандашных пометках, часто весьма язвительных). Ибо, при всем своем благожелательстве, словесных вычур и неточностей он не прощал и не прощает.

В итоге мы его крепко подставили. Рукопись была зарублена – благодаря вмешательству тогдашнего столпа советской фантастики, чей восемнадцатистраничный отзыв, более похожий на политический донос, содержал не столько брань в адрес четы Лукиных, сколько нападки на «товарищей войскунских» (именно так, с маленькой буквы). Если за себя нам было не более чем боязно (как-никак чуть ли не в антисоветизме обвинили), то за «товарищей войскунских» хотелось найти и придушить рецензента.

На конкурс антивоенного фантастического рассказа в Тбилиси мы прибыли в самом подавленном настроении. Однако стоило увидеть знакомую фигуру (военная выправка, клубный пиджак с металлическими пуговицами, орлиный профиль), услышать этот низкий глубокий голос капитана дальнего плавания, как стало стыдно за собственные страхи. А он нас не утешал. Подумаешь, политику шьют, рукопись зарубили! Хочешь в литераторы – готовься к неприятностям.