Текст книги "Утопия"
Автор книги: Марина и Сергей Дяченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 47 (всего у книги 48 страниц)
Алекс как-то по-особенному остро на него взглянул.
– Рано или поздно… – продолжал Ким. – Я боюсь того момента, когда эти «шлюзовые» законы… например, насчет детей, которые не умирают… Когда они впервые нарушатся. Ведь кто-то будет первым…
Все надолго замолчали. Тишина казалась особенно странной еще и потому, что вокруг стоял шелест, писк и щебет; ласточки носились над головой, на крыше хозяйничала белка, а у Леркиных ног белый кот сторожил чью-то нору, не обращая ни на людей, ни на птиц никакого внимания.
– Вот поэтому я и говорю, – негромко начал Алекс. – Ответственность должна быть за все… Бросил ребенка без присмотра – поражение в правах. Не покормил вовремя – снижение статуса. Ударил – ограничение свободы.
– Нам потребуется чертова прорва тюрем, – сказал Ким.
– Ничего, – Алекс оскалился, – есть, например, механизм насильственного отключения от сети. Или запрет на выезд из слоя… Они ведь не привыкли ограничивать себя ни в чем. Никогда. Они ощутят…
– И вряд ли это кому-то понравится, – заметила Александра.
– Да, – Алекс кивнул. – Мы еще пожнем… плоды. Еще начнутся возмущенные вопли: по какому праву? А кто вы такие, чтобы лишать нас свободы? Вы что, возомнили себя равными Пандему? Тогда нам придется отвечать: нет, но мы избраны Пандемом, чтобы эта цивилизация – вернее, система цивилизаций – не скатилась обратно в постиндустриальный век… а может, и ниже. Координаторы избраны Пандемом – скоро придется написать такой флажок и прошить его в системе…
– Пандемоизбранные, – Ким выдавил из себя улыбку.
– Перелом бедра – это все-таки больно, – сказал Миша.
– Это даже еще больнее, – сказал Ким. – Полной боли он не ощутил.
– Я тоже так думаю, – Миша вздохнул. – Когда мы пацанами работали в сенсорном режиме… на полигоне… Знаете, мне в голову не приходило проклинать… его.
Лерка вздрогнула. Взглянула на сына, сильнее сдавила массажный мячик; внутри упругого пространства мерцали ярко-оранжевые огоньки.
– Вы бы слышали, что он говорил, – Миша сморщил нос. – Уже в машине… У него была запланирована какая-то очень важная для статуса работа… Из-за этого перелома все отменилось – теперь он в самом деле ощущает себя неудачником. С его точки зрения, Пан… Пандем его чуть ли не предал. Бессмысленно. Понимаете, когда мы… в сенсорном режиме – это было во имя чего-то… Мы могли не понимать до конца – но мы знали, что Пан… что это ради цели, ради нас, в конце концов. Пан не врал… А теперь – Пана как бы нет. Но он есть. И все это знают. И когда Пан направляет машину этих ненормальных… направляет на ни в чем не повинного человека – человек вправе возмутиться… Так ему кажется, во всяком случае.
– Он не направляет, – сказала Лерка.
– Но он мог бы изменить траекторию… чуть-чуть. И прохожий остался бы цел… погоди, мама, это ведь не я говорю, это он так думает. Я сидел с ним рядом, как дурак, и делал вид, что мне надо работать с капсулой… хотя капсула к тому моменту давно была на автопилоте.
– Все зациклены на себе, – пробормотал Алекс. – Боже, какое горе, мой статус не вырастет на два-три пунктика…
– А поставь себя на его место, – сказал Ким. – Если бы ты ехал на важный социальный вызов – как с теми мальчишками, например, что экспериментировали по втыканию железяк в человека… И на тебя вдруг упало дерево. Пусть не убило, но… переломало ноги. Ты бы сказал Пану «спасибо»?
– Да! – рявкнул Алекс. – Я сказал бы «спасибо» за то, что мне сохранили жизнь! Этот ваш… как его… Шейко? Он труп! Лежал бы сейчас в морге, и Пандем, где бы он ни был, не морочился бы с его вопросами… «Ах, за что?!» «Ах, почему?!» А жив ты, зараза, и дальше будешь жить…
Ким прикрыл глаза и вошел в систему. Петр Артурович Шейко… Две жены. Трое детей… Родители… Ныне здравствующие бабушки и дедушки… А почему, собственно, ценность человеческой жизни должна измеряться тем, сколько людей впадут в шок при вести о чьей-то гибели?
Шейко П. А. Инженер-энергетик. Пишет стихи. Вот, например: «Желтые листья – рыбьи скелетики, валятся под ноги, тянутся по ветру…» Интересно, где он видел рыбьи скелетики? В зоологическом музее?..
Вот я уже тридцать секунд разглядываю картинки этого Шейко П. А., и мне совершенно ясно, что убивать его жалко… Тьфу, какая формулировка. Мои собственные мозги не избежали всеобщей участи – инфантилизации…
– Они не испугаются смерти, пока не увидят смерть, – сказала Александра.
– Ерунда! – Алекс растирал в ладонях метелочку какой-то травы. – Они видят смерть… но она не производит на них никакого впечатления. Она чужая. Как на экране. Эх, Аля, если бы каждое человеческое существо умело от рождения соотносить чужие страдания и собственные – история человечества была бы другой… Кимка, мне надо с тобой коротенько переговорить. Конфиденциально.
* * *
– Посмотри статистику, – сказал Алекс.
Ким прикрыл глаза. Какие у Алекса красивые заставки… Кто ему делал, Александра?
Секунда, две – и внешний мир перестал существовать для Кима. Поползли объемные графики, каждое движение глазных яблок выводило на внутренний экран все новые детали и ссылки. В сумме информации учтены были, по-видимому, все несчастные случаи, все проявления насилия и все самоубийства, случившиеся в слое от ухода Пандема и до сегодняшнего утра включительно. И дело, конечно, не в том, что таких «красных вспышек» с каждым месяцем все больше…
– Посмотри пропорцию «деяние – результат», – сказал Алекс. За секунду до его слов Ким и сам понял, в чем главный смысл «коротенького» разговора, и ему сделалось кисло.
Если бы П. А. Шейко был сбит машиной – вот этой же самой, марка, скорость, масса и прочие подробности… Если бы он был сбит год назад – перелома бедра не случилось бы. Ушиб, отек тканей. Сотрясение мозга, перелома – не было бы. Вот она, цепко выловленная Алексом тенденция: одинаковое воздействие с каждым месяцем приводит ко все более тяжелым… ко все более реальным результатам.
Шлюзовая камера. Жалко, что не Киму пришло в голову это сравнение… Давление мира возрастает понемногу. Нежно возрастает, плавно…
– Эй, Алекс, а где прогноз? Когда мы в полной мере получим то, что заслуживаем… когда?
Алекс сидел перед ним, двумя руками растирая седую щетину на бритой голове.
– А вот сделай прогноз, Кимка… Я сам сделал, но хочу сравнить… вдруг я ошибся?
– Мало? – шепотом спросил Ким.
Алекс пожал плечами:
– Ни много ни мало… Рационально. Наверное, твой друг Пан научился-таки… считать.
* * *
Автострады давно не было. Весь район изменился так, что Ким и не надеялся отыскать маленький синий купол – отыскать без помощи системы, разумеется.
Нашел.
Рядом с церковью был теперь большой транспортный узел. А по другую сторону пассажирской развязки стоял собор, построенный – снова подсказка поисковика – полтора года назад; технология «сжатого пространства», простоит века, если не снесут ради какой-нибудь новой постройки…
Маленькая церковь под синим куполом терялась в тени конкурента-гиганта.
Море людей. Совсем молодые, старые, средних лет – вне возраста; акустическая система вокруг собора наполняла воздух идеально чистым вдохновенным пением. Дворик церкви сохранился; даже вишни – так показалось Киму – были если не теми самыми, то, по крайней мере, их прямыми потомками…
И здесь было тоже людно.
Казалось бы, чего проще – запросить имя священника, который здесь служит. Почему Ким этого до сих пор не сделал?
Движение огоньков. Дуновение воздуха; Ким оторвал глаза от свечей. Тот, кого он хотел здесь увидеть, стоял рядом – в нескольких шагах; он очень постарел с момента их последней встречи. Постарел почти до неузнаваемости.
– Добрый день, Ким Андреевич…
– Вы меня помните?
Он сразу же понял всю неуместность этого вопроса.
* * *
Они сидели на каменной скамейке под вишнями; осенние листья, уже высохшие, еле слышно шуршали, ловя ветер.
– Я боюсь будущего, – сказал Ким. – Мне кажется, Пандем совершил ошибку.
Отец Георгий потер ладони:
– Если он и ошибся… То не тогда, когда ушел. Раньше… Давно. Он желал нам добра…
– И в этом его ошибка?
– Нет… Его ошибка… я могу только догадываться, я могу быть неправым… его ошибка в том, что он взялся хозяйничать в материальном мире… исходя из того, что у человека есть только тело и только мозг. Только ощущения, побуждения, ценности, мотивации… Химические процессы, нейроны, аминокислоты…
– Отец Георгий, а вот если бы вы были Пандемом… Или могли посоветовать Пандему – тогда, в самом начале… Или я мог посоветовать – давно, когда он приходил ко мне мальчиком, и говорил со мной, и…
– Не тешьте гордыню, Ким, вы вряд ли могли как-то его изменить… даже тогда. Впрочем, ладно, давайте фантазировать… Возможно, Пандему не следовало заявлять о своем физическом присутствии в нашем мире. Пусть были бы его взгляд, его слово – но только не рука…
– Но это были бы поддавки, отец Георгий.
– Почему?
– Потому что он могбы… его могущество оставалось бы при нем…
Ким хотел еще что-то сказать, но мысль вдруг соскользнула, как велосипедная цепь со «звездочки». С минуту он смотрел на свои ладони, будто ожидая, что там записан ответ.
«Пусть были бы его взгляд, его слово – но только не рука…»
Арина.
Иногда и слова более чем достаточно…
Иногда достаточно просто молчаливого понимания… Чтобы один обрел друга, а другой – потерял…
– Да, – сказал он, с трудом возвращая себя в колею разговора. – Его могущество. Он могбы остановить, например, оползень, сходящий на поселок. Или открыть дверь моей машины… помятую, заклинившую дверь… за двадцать секунд до взрыва. Но не стал бы этого делать. Да, он сказал бы людям в поселке – уходите скорей и уносите все, что сможете… И, наверное, прыгал бы вокруг машины, давая мне советы, как справиться с замком. Понимаете?
– Да, – сказал отец Георгий. – Наверное, вы правы… Я всего лишь человек. А он – всего лишь Пандем. Поэтому он ошибся, а я не могу указать ему, в чем ошибка… и ничего не могу посоветовать, кроме как уйти потихоньку и оставить нас…
Священник сидел, выпрямив спину, сидел неподвижно, только пряди седых волос шевелились на ветру, и Киму казалось, что они шуршат, будто листья.
– Отец Георгий… Вы знаете, что мы находимся в так называемом шлюзе? Что скоро – через несколько лет – по нерадивости взрослых будут умирать дети?
Священник медленно повернулся к нему – всем телом:
– Я каждый день молю господа, чтобы он вразумил… их. Я молюсь… Это все, что я могу сейчас сделать.
Он замолчал.
– А те люди, что каждый день приходят к вам, – снова спросил Ким, – они тоже молятся? Чего они хотят?
– Они чувствуют себя брошенными… Пандема-педагога больше не существует. Зато есть немой Пандем-опекун… Многие жалуются. У них совершенно детское представление о справедливости – всем по яблоку, всем по одинаковому кусочку торта… Кто-то ненавидит Пандема за то, что он ушел. Кто-то – за то, что он все-таки остался. Кое-кто спрашивает: почему бог допускает Пандема?
– А вы…
– А я? Я молюсь за него. Не за прежнее безопасное мироустройство, нет… Я молюсь за душу существа по имени Пандем. – Отец Георгий вздохнул. – Теперь я верю, что она существует.
* * *
– …Они не остановятся, пока мы кого-нибудь не убьем, – сказал Алекс. – Хоть какое-то первобытное чувство опасности должно же у них быть?
(«Что такое этот их закон? – кричала молодая женщина на трех информационных каналах. – Все люди разные, нет такой линейки, чтобы их равнять! Почему мы должны страдать из-за того, что не укладываемся в эту их прокрустову кровать? Они хотят почувствовать себя хозяевами! Они хотят власти, вот чего они хотят, значит, мы должны объяснить им, что нами нельзя управлять! Никто не может нами управлять! Пандем не вернется!»)
«Это новая игра, пришедшая на смену старым, – думал Ким. – Они играют в „бунт“, как привыкли играть в какие-нибудь „Джунгли“ или „Оборону Трои“. Целыми семьями, целыми классами, целыми слоями… Что у них за игровая цель? Им все равно, им не интересны призы, интересная игра – смысл их жизни, то, что они умеют лучше всего…»
– Почему бы нам не поучиться у Пандема, – сказал он вслух. – Выделить отдельный слой и устроить там мир без диспетчеров… При условиях, что границы его будут пусть проницаемы, но под контролем?
На него покосились сумрачно. Как полумера, план работал – но, тут же просчитав его отдаленные последствия, Ким болезненно поморщился и вышел из разговора.
– …применить силу с самого начала. Сохранили бы много нервов и себе, и людям…
Алекс возвышался над всеми – хищный, решительный, наконец-то получивший возможность действовать, ту главную возможность, ради которой он сражался с тенью шестьдесят с лишним лет. «Успех – это когда ты можешь изменить мир. Хоть чуть-чуть. Именно ты, своей волей. Успех – это власть, если хочешь знать…»
Да, Пан. Ты не случайно ввел Алекса в координатуру одним из первых. Алекс будет управлять жестко и эффективно…
Ким прикрыл глаза и вызвал новости последнего получаса.
(«…нет такой профессии – координатор! Пусть каждый занимается своим делом – энергетики энергией, информационщики – сетью, транспортники – леталками и трассами… И пусть каждый делает, что хочет. Хочет бегать по тоннелям в подземке – пусть бегает на свой страх и риск… А если кому-то что-то не нравится – пусть ищет виноватого и чистит ему морду… Это естественно – тебя обидели, ты чистишь морду, а не зовешь координатора! Учите историю! Это устойчивая модель отношений в беспандемном обществе! Это стабильность, мы же взрослые люди, в конце концов!»)
Ким перебирал каналы – слой за слоем. Кое-где было спокойно, безмятежно, тихо, как на лужайке в летний полдень…
А, вот оно. Массовые бунты. Карнавал неповиновения. Мир без координаторов и координации. Та самая кровища и грязища, которую так весело предсказывал Алекс. И не ошибся, конечно.
– …силовые отряды. Хорошая встряска. Шок. Принудительное отключение от системы. Физическое насилие. Но лучше, конечно, все-таки кого-то убить. – Алекс усмехался, наверное, последние его слова все-таки были шуткой…
Кризис зародился не в красном слое, как ждали. И даже не в примыкающих к нему «активных» слоях; первые атаки на систему координирования зафиксированы были в слоях весьма умеренных, во всех отношениях средних. И еще: у кризиса не было выраженной локализации. Уже через несколько дней он будет повсюду.
У системы нет центра, нет сердца. Поэтому с системой так трудно воевать, но когда один за другим посыпались под атаками периферийные узлы, совет координаторов объявил чрезвычайное положение…
«Мы должны бить самых азартных, – думал Ким. – Для того, чтобы прочие, ничего сейчас не боящиеся, наконец-то испугались и признали власть разума, нашу власть… Да, но почему их ни в чем невозможно убедить?! Сколько усилий… Сколько просветительских программ… Армия педагогов – для детей и для взрослых… „Мой руки“. „Собери игрушки“. „Не высовывайся из окна“… Они не верят нам – они верят тому, что видят. Они думают, мы затеяли с ними новую игру…»
– Остановлена центральная фабрика синтеза, – сказал приятный женский голос из тех, что во все времена сообщали о нештатных ситуациях на самолетах, кораблях и атомных электростанциях. – Блокировано движение в Северном транспортном стволе. Внимание: текущий энергодефицит составляет…
– …хорошо скоординирована и идет по трем направлениям: по энергетике, по транспорту и по сети…
– …жестко… испугаются…
– …еще два узла. Идиоты… Ежесекундно по двести червей в систему…
Ким видел одновременно две картинки, наслаивающиеся друг на друга: Алекс во главе длинного стола, отдающий распоряжения, и толпа, запрудившая Северный путепровод. Остановившиеся транспортеры… Сотни людей, идущие, как на праздник, довольные собственной смелостью, несущие на плечах…
– Там нельзя пускать «хлысты», – сказал Ким громко, прерывая очередную инструкцию Алекса. – Там полно детей, они тащат с собой детей…
– «Хлысты» никого не убивают, – сухо возразил Алекс. – Молчи, я знаю… да! Пусть взрослые хоть раз увидят, как детям по их вине будет больно! Вот пусть у них в мозгу замкнется простейшая цепочка: их действия – судьба детей!
«Пан, неужели это единственный выход?!»
Никто не ответил.
* * *
Киму приснился Пандем.
Как будто они сидят в старой Кимовой комнате – еще в родительской квартире – на диване рядышком и пьют коньяк из Кимовой фляжки.
– Ты на меня в обиде, – говорил Пандем.
– Скажи, Пан… Все тридцать лет, что ты пробыл с нами… Может быть, это бред? Выдумка? Чей-то мысленный эксперимент?
– А тебе хотелось бы? Сейчас проснуться в своей клинике, с деревянным лицом… Спал-то мордой на столешнице…
– И мне было бы тридцать два года. И Арина любила бы меня…
– Она и так тебя любит.
– Не ври… Криворукий экспериментатор. Близорукий провидец. Безответственная сволочь… Видишь, я упрямо делаю тебя человеком… Стихия, феномен, явление природы… космическое чудовище, понятия не имеющее ни о так называемом добре, ни о еще более так называемом зле… Я знаю, что не должен был тебя удерживать. Я сознаю твою правоту… я не вижу другого пути для тебя – кроме поголовной модификации, конечно…
Тогда Пандем в Кимовом сне положил горячую руку Киму на плечо.
– Ты опять притворяешься человеком, – сказал Ким. – Адаптируешь себя к моему восприятию… Выстраиваешь для меня модель моего друга…
– Действующую модель, заметь…
– Действующую… модель моего единственного в мире друга. Пан, если я снова перевернусь в машине – ты ведь не протянешь мне руку?
Пандема больше не было рядом.
Никого не было. Только сон.
* * *
Он лежал на спине. Над ним колебалась вода, подсвеченная солнцем; толща прозрачной воды. Ким глубоко вздохнул, почти уверенный, что легкие взорвутся; ничего не случилось. Под водой дышалось легко.
Пальцы, сжавшись, вцепились в траву. Что-то коснулось мизинца – холодное, как рыбка. На ощупь – полированное дерево, ребристая поверхность… Пульт.
Он щелкнул «отмену»; вода над головой исчезла. Потолок взмыл вверх; Ким лежал на полу своей собственной комнаты. Этот дизайн сделала для него Арина – давно… Когда еще была надежда на потепление…
Минимальная высота потолка. Подсветка… как взгляд из-под воды. Значит, он захотел почувствовать себя русалкой… или утопленником? Лег и заснул…
Он сел. Помассировал шею; перевел потолок в самое высокое из возможных положений. По комнате прошелся ветер, пространство раздвинулось, и мягко засветились стены. «Воздух, – думал Ким. – Что мне надо? Просто воздух, да чтобы пахло травой…»
И еще хорошо бы, чтобы все вчерашние события – бунт, Алекс… беготня, «хлысты», сотни медицинских капсул, стянутых к месту происшествия… Чтобы все это приснилось. Так нет же, нет…
Он перевернулся лицом вниз. Перед глазами оказался ковер, тот самый, принцип для которого он разработал еще лет семь назад. Арина знает, что его живые покрытия – те, над которыми он в разные годы работал, – заняты в половине современных дизайнерских «штучек». Их можно косить или стричь… или отращивать хоть до потолка. Они не пачкаются. Они не вянут. Они не выходят из моды вот уже полдесятка лет. Арина знает…
Он застонал и потерся лицом о траву. Арины, слава Пандему, не было там… Он сразу же проверил по сети, где она… С Ариной все в порядке, рядом с ней Ромка, сын…
После вчерашнего мы все вступаем в новую эру – теперь не будет вседозволенности, зато будет страх. Пустые улицы… Пустой транспорт… Пустые лица…
Надо вставать и идти. Идти по школам, по универам, по детским и подростковым сетевым каналам. Что-то объяснять. Успокаивать и запугивать. Говорить, что решение властей… теперь у нас появилось такое слово – власти… хорошее хлесткое слово, вместо аморфной «координатуры»… что решение властей насчет применения силы было правомерным и единственно возможным…
Какой ужас. И это ведь правда…
Вызов от Алекса – сладкое пение птиц.
– Ты спал?
– Проснулся.
– Нет времени дрыхнуть, пользуйся перезагрузкой… За вчерашний день по слою – ни одного правонарушения.
– Поздравляю…
– И десяток самоубийств.
– Что…
– Поднимайся, пандемоизбранный… Пахать подано.
ГЛАВА 30Ким Андреевич Каманин вышел из координации, когда ему исполнилось семьдесят. Не потому, что чувствовал себя старым, и даже не потому, что ему надоело, по выражению нынешней молодежи, «корчить из себя Пандема». Просто он понял вдруг – с удивлением, – что люди ему безразличны.
Прежде он мог презирать и сочувствовать, ненавидеть и уважать; теперь люди ему надоели. Может быть, потому, что работа последних лет – в координации – вымотала из него остатки иллюзий.
То была изнуряющая, на грани возможного работа – от мозговых штурмов до методичного, дом за домом, посещения волонтерами-психологами всех жителей слоя. Социальные программы сперва отрабатывались на симуляторе и только потом претворялись в жизнь – взаимосвязанные комплексы мер с однословными названиями вроде «Кнут», «Подарок», «Ребенок», «Весы»… Ким не раз и не два оценил предусмотрительность Пандема, поместившего человечество в «шлюз». Ни глобальной катастрофы, ни большой войны, ни даже демографического взрыва пока не случилось; социальные потрясения были сведены к минимуму, бунты предупреждены, а системы ценностей худо-бедно перестроены. Никому больше не приходило в голову устраивать над городом гонки на леталках; на Трассу допускались только машины, полностью лишенные ручного управления. Это было неудобно, зато безопасно; Ким прекрасно понимал, что в будущем проблемы не кончатся и что это будут старые, навязшие в зубах проблемы пополам с новыми, невообразимыми пока, и что решать эти проблемы придется его племянникам, сыну и внукам – но не ему, слава богу. Хватит, он и так вот уже много лет «корчит Пандема»…
Тем временем так называемая стихия тоже осмелела и заявила свои права на самостоятельность. Обвалы и оползни, лесные пожары и смерчи, землетрясения и ураганы следовали один за другим методично, как задания учителя, и служба экстренных ситуаций, организованная и оснащенная когда-то Пандемом, сдавала один практический экзамен за другим – пока успешно, потому что путь от простого к сложному всегда предпочтительнее, чем внезапное барахтание в проруби…
Ким Андреевич сидел дома и читал книги. Или бродил по паркам, беседуя с воображаемым Пандемом; или вспоминал умершего в прошлом году отца Георгия – «нет ничего, подвластного Пандему, что в перспективе не было бы подвластно человеку»…
Когда ему надоедало беседовать с призраками, он шел в сеть или связывался с кем-то из сестер. Вот, например, как сегодня.
* * *
– Кого сейчас интересует искусство, – сказала Александра. – Правда, в последние годы появилось несколько поэтов… Эти – как мотыльки, приходят из ниоткуда, гениально пишут, будучи юнцами и юницами, потом взрослеют и пропадают… уходят в никуда. Как авторы, я имею в виду, не как люди, слава Пандему…
Перед Кимом – на внутреннем экране – появился вход в старый, построенный еще до Пандема театр. Помпезное здание с колоннами казалось сейчас бронтозавром от архитектуры. Ни почтения, которое вызывает подлинная древность, ни восхищения перед талантом конструктора, ни новизны, ни удобства – здание не снесли только потому, что кому-то из Александриных подопечных пришла в голову мысль – давно, еще на заре Пандема, – что помещение можно блестяще использовать для модных тогда «синтетических зрелищ»…
Теперь здесь давали «Комическую мистерию» – феерическое представление, угождающее сразу пяти зрительским чувствам. Вот уже несколько лет «Комистр» пользовался таким успехом, что приходилось даже ограничить вход; это оттого, говорила Александра, что постановщики всячески издеваются над смертью. Зрители как бы возвращаются в ранние годы Пандема…
(Ким знал, что именно Александра стояла у истоков программы «Подарок», несколько лет назад реализованной Алексовыми подчиненными. Людям, говорила Александра, нужна психологическая поддержка прежде всего. Нужны яркие зрелища; пусть твоя правая рука пугает их расплатой и смертью, а левая пусть успокаивает и говорит, что смерти нет – вот как в «Комистре»…)
– И все-таки это не искусство, – подытожила Александра, в то время как в стилизованной пасти старого театра исчезало одно веселое семейство за другим («Комистр» был рассчитан на возраст от четырех до ста четырех, так и было написано в программке, и бодрые старички с бодрыми детьми под мышкой были обычной здешней публикой.)
– Так ты пойдешь? – в четвертый раз спросила Александра.
– Сбрось мне по сети.
– Это подлинное зрелище с эмосимулятором плюс запах и вкус, тактильные ощущения… А реакция зала чего стоит!
– Сбрось мне вместе с запахом и реакцией зала.
– Ах, brother, тебе ведь все равно нечего делать…
Ким улыбнулся. Александра и в старости бывала восхитительно бестактна.
– Там в одном месте появляется Пандем, – поколебавшись, сообщила Александра.
– И что, я должен на это купиться?
Она рассмеялась:
– Ладно, Кимка… А я пойду. Все-таки положительные эмоции…
И, попрощавшись, оборвала связь.
Ким вышел из системы; он сидел на поваленном дереве в самом центре запущенного парка, крона стоящего напротив дуба кипела, казалось, от суетящихся белок, а трава справа и слева ходила волнами – там жили мыши и еще какие-то мелкие грызуны. Городские экологи опять промахнулись с расчетами; теперь либо мышей начнут кормить противозачаточным, либо жди массированного кошачьего десанта…
Ким услышал голоса – в реальности, не в сети, оглянулся. Подростки, почти юноши, лет по пятнадцать-семнадцать, в количестве пяти штук. И шестой, явно жертва. Есть такие, и после Пандема их стало больше: прямо-таки на лбу написано – «Я жертва»…
Шестой тут же оказался прижатым к стволу, и первый – парень в красном комбинезоне с мигалками «под старину» – взялся высказывать ему какие-то свои соображения. Речь была явно обвинительной; до Кима доносились отдельные слова, причем половины он просто не понимал, а другая половина поражала свежим взглядом на ругательство как средство унижения собеседника…
Ну вот, слова закончились. Сейчас, по-видимому, будут бить.
Ким поднялся. Не спеша двинулся к ребятам; бежевые дубовые листья хрустели у него под ногами. Прошлогодние листья.
– В чем дело, мальчики?
Вот что значит тон. Тон человека, привыкшего повелевать; под видом невинного вопроса парням посылается жизненно важная информация: я опасен. Я имею власть.
Как поступила бы допандемная шпана? «Тебе что за дело, старый хрен, вали отсюда, дедушка, пока не получил по шее…»
– Тебе что за дело, старый?.. – начал парень в красном комбинезоне. Последнего слова – после эпитета «старый» – Ким не понял.
– Нехорошо, – сказал он, подходя ближе.
Теперь, по законам жанра, вожак должен взять назойливого хрыча за шиворот…
Почему они должны вести себя как допандемная шпана? Вернее, не так: почему ему так хочется, чтобы эти, родившиеся при Пандеме, оказались похожи на допандемных сявок? Это что же, признак свободы, самостоятельности, зрелости общества?
А почему они не догадываются, что у случайного старичка может найтись встроенный пульт, по которому так легко вызвать «чрезвычайку»? Похоже, они просто не понимают, чего он от них хочет. Кому какое дело, да и что особенного – впятером поколотить одного…
Тем временем парень в красном комбинезоне осыпал Кима набором незнакомых слов, видимо, оскорбительных. Четверо его приятелей поддержали; жертва попыталась смыться, но ее тут же окружили снова. «Решительные ребята», – подумал Ким, разглядывая алый румянец на щеках вожака, его мягкие нарождающиеся усы, его прищуренные яростные глаза.
– Не стыдно? – протянул он почти ласково. – Старшим грубить?
Вожак оскалился – и шагнул навстречу.
Улыбаясь, Ким поднял суковатую корягу, каких полно было тут же, на полянке. Вспомнил Александру: «Ну и в чем message?»
В этот момент вожак встретился с ним глазами.
* * *
…Через полчаса он наткнулся на них снова – в том же парке. Трусливо бежавшие от одинокого старичка с дубиной, они взяли-таки реванш и ухитрились достать свою жертву… хотя у жертвы, как казалось Киму, были все шансы удрать.
Когда Ким прибежал на крик – по бежевым листьям, по пробивающейся из-под них траве – к месту казни, все уже было кончено. Тот, что вовремя не убежал, валялся теперь на земле с пробитой головой, а эти, униженные недавним бегством, мстили теперь свидетелю своего позора – пинали ногами, не обращая внимания на то, что он уже не двигается…
Ким на бегу вызвал и «Скорую», и «чрезвычайку».
– Мертв, – сказал молодой врач, Мишин ровесник. – Не подлежит реанимации… – и побледнел.
Стекло медицинской капсулы оставалось темным, почти непрозрачным. Ким с трудом различал за ним лицо погибшего парня – обиженное детское лицо.
– Взяли всех пятерых, – сообщил дежурный координатор.
– Почему только сейчас? – шепотом спросил Ким. – Я навел на них сорок минут назад…
– Такой сегодня день, – подумав, сообщил дежурный координатор. – Третья смерть за последние четыре часа…
Ким прикрыл глаза. Терентий Логовицу, пятнадцать лет. Пятнадцать. После смерти выглядит даже младше…
– Алекс?
– Я знаю. Тебе надо было серьезнее к ним отнестись, Ким.
– Я не думал… – начал он и понял, что оправдывается. – Я не думал, что…
И замолчал, подавленный нехорошим предчувствием.
Они казались такими безобидными! Такими трусливыми! Он не принял их всерьез… Это большая его ошибка. Куры бывают так жестоки по отношению друг к другу – куда там волкам…
– Алекс, глянь на статистику по слоям…
– Плохая статистика. Что дальше?
Ким в последний раз посмотрел в лицо погибшего мальчика; Алекс оборвал связь. У него наверняка много других забот…
По корпоративному каналу (уходя из координации, Ким все-таки оставил себе доступ) он заказал допросы убийц. Почти сразу на его внутреннем экране обнаружилось перемазанное слезами и соплями лицо парня в красном комбинезоне; в присутствии красного цвета кожа убийцы казалась особенно белой.
– …Уже так было! И ничего не было! Мы его пару раз только стукнули… Только пару раз! Легонько! Уже так было! И ничего не было! Он не мог от этого… Он не мог!.. Уже так было!
Молодой врач погрузил капсулу в леталку. Он и сам был белый – не румянее покойника и не румянее убийцы.
* * *
До окончания «Комистра» оставалось сорок пять минут. Ким спустился на станцию подземки; старый театр располагался на живописном островке посреди неглубокого пруда, кажется, пруд напустили уже после того, как построили здание… или одновременно?
Садилось солнце. Вернее, оно давно уже село, но в этом районе такая подсветка – в сумерках здесь включается «второй закат» и горит до самой полночи…
От подземки Ким шел через старинный квартал – двух – и трехэтажные домишки еще прошлого века, сохранившиеся здесь не иначе как в музейных целях; над озером висел реденький туман. Старый театр отражался в воде вместе со всеми своими неуклюжими колоннами, и восемь ажурных мостиков вели к нему с берегов, напоминая паучьи лапы…
