Текст книги "Утопия"
Автор книги: Марина и Сергей Дяченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 48 страниц)
Шурка Тамилов давно уже считал сон напрасной тратой времени: «перезагрузка» стала для него привычным делом. Две минуты глубокого транса – и полное обновление…
А теперь испытание нового, разработанного Шуркой узла оказалось под угрозой потому, что Александр Александрович Тамилов, ведущий инженер Черноморской платформы, спал беспробудно вот уже четвертые сутки. Время от времени – вот как сейчас – он вываливался из своего сна и несколько счастливых минут не мог вспомнить, где он и что произошло; потом счастье заканчивалось, он пытался совершить над собой усилие, встать и что-то сделать, но вместо этого снова засыпал.
«…Помоги мне собраться. Помоги мне думать о другом».
Молчание. Шурка и не ждал, что Пандем ответит. Чтобы Пандем ответил, надо подниматься, идти в беседку… А как интересно было поначалу – новая игра, «свидания» один на один в беседке, а в повседневной жизни чувствуешь себя совершенно автономным… Пандем был чертовски убедителен – человечеству вдруг позарез понадобилась самостоятельность…
Шурка перевернулся на спину.
Я тебя совершенно не понимаю, говорила три дня назад Вика, то есть Виктория Викторовна. Мне казалось, что ты сам не слепой и давно все понял…
– Я слепой, – сказал Шурка вслух.
Любые отношения рано или поздно исчерпывают себя, говорила Вика. Тебе кажется, что мы стоим на месте и держимся за руки, а на самом деле каждый из нас идет, идет по ленте… ленте эскалатора… рано или поздно разность скоростей становится непреодолимой. То, что нас связывает, – не любовь и не семейное чувство, это привычка, Шур. Если не веришь, спроси у Пандема.
Шурка посмотрел на свою ладонь. На тыльной ее стороне, выписанные фосфоресцирующей краской, светились цифры: ноль три четырнадцать. Пока Шурка смотрел, последняя четверка перетекла в пятерку. Ноль три пятнадцать.
– Помоги мне, – попросил Шурка тихо. – Помоги мне это пережить…
Молчание.
Амплитуда внутренней жизни, говорил когда-то Пандем. От эйфории к отчаянию и обратно. Неисправимого не бывает. Непоправимого не случается. Это опыт, это внутренняя жизнь, падая и поднимаясь, ты растешь…
Меня поздно воспитывать, говорил Шурка. Я уже взрослый.
Нельзя сужать амплитуду, говорил Пандем. Нельзя бежать от потерь – их и так осталось немного, и почти все они не фатальны… Расстояние от твоего глубочайшего отчаяния до твоего высочайшего счастья – территория твоей жизни; ты же никого не хоронил, Шура…
– Не хочу, – сказал Шурка вслух.
Если ты заглянешь в себя, говорил Пандем, ты поймешь, что источник твоего горя – не столько любовь, сколько обида. От тебя требуется волевое усилие, говорил Пандем; Шура, если ты взрослый – соверши усилие! Сделай внутреннюю работу!
Шурка провел языком по верхним зубам. В последние годы появилось много разработок в забытой было области связи: наушники и браслеты, устройства для имплантации, телезубы, например… Всякие подпорки для людей, слишком уж привыкших к Пандему. Кое-кто вообще не умел пользоваться традиционными хронометрами, например. Да что там – кое-кто печатный текст воспринимал с трудом…
В имплантированном динамике запели птицы – вызов; который час? Полчетвертого? Впрочем, все ведь знают, что Шурка никогда не спит…
– Шура? Это Ким. Что ты делаешь?
– Сплю…
– Спишь?! Ах да… Шура, я сейчас в беседке, Пан рассказал мне о твоих… о твоей беде.
– Да, – после паузы пробормотал Шурка. – И что?
– Я могу чем-то тебе помочь?
– Ты? Помочь мне может только Пан… Он не хочет.
– Малый… Перестань обижаться на Пана. Попробуй рассказать мне… снова поговорить… может быть, станет легче?
– Вика… – выговорил Шурка. – Виктория Викторовна третьего дня сказала, что наши с ней отношения себя исчерпали. Давно. И что пора привести форму в соответствие с содержанием… И что ребенку, кстати, в двенадцать лет уже практически не нужны родители… Что, ты не удивлен?
– Я давно заметил, что твои отношения с Викой…
– Себя исчерпали?
– Что Вика не относится к тебе, как раньше.
– Почему я сам этого не видел?
– Ты ее любишь.
– Ерунда. Вовсе нет. Она была моим другом. Я так думал.
– Как Юлька?
– На практике. Прислала открытку с хмурым таким ежиком. Ежик курит сигару и говорит: «Дело житейское»… Почему и Пан, и ты воображаете меня глупым обидчивым мальчиком? Да, я не могу так легко пережить… это. Если бы Пан помог мне… чуть-чуть поддержал… спроси у него, Ким: кому на земле было бы от этого хуже?!
* * *
– …А откуда наш визик знает, какая погода будет завтра? В нем тоже Пандем сидит?
– Это машина, – сказала Юлька Тамилова, не отрываясь от коробки с косметикой. – В нем нет никакого Пандема, это разные хитрые поля, лучики, электрончики летают…
– Не надо мне про электрончики! – возмутилась трехлетняя Ева. – Я сама тебе схему могу нарисовать! Ты мне только скажи, откуда он все знает: номера каналов, например…
Юлька уронила голову на руки. Ева действовала ей на нервы; прочие воспитанники младшей школьной группы, где Юлька проходила педагогическую практику, занимались кто чем – мирно синтезировали хлеб из реактивов детского набора «Юный пищевик», восстанавливали под микроскопом разбитую «игралку» или кормили кроликов. Одна только Ева, питавшая к Юльке особое расположение, не отходила от стола и не давала жить.
– Поставить тебе кино? – безнадежно предложила Юлька.
– Кино я себе и сама поставить могу, – возразила Ева. – Поговори со мной, пока мама не придет.
– О чем? Тебе не надоедает все время болтать?
– Не-а, – Ева помотала головой. – Слушай… А правда, когда ты была маленькая, Пандем с тобой разговаривал все время, а не только в беседке?
– Правда, – устало призналась Юлька.
– Вот было классно, – завистливо вздохнула Ева. – Я, вообще-то, просила Пандема, чтобы он со мной почаще играл… А он говорит, что я должна больше думать сама. А что я могу придумать сама? Вот я тебя спрашиваю, в визике Пандем сидит или нет, а ты не отвечаешь… А спросила бы у Пандема – он бы мне сразу четко сказал, да или нет, и все…
Юлька уныло смотрела в зеркало. Биокрем, делающий кожу темнее, действовал еще не в полную силу, но Юлька уже понимала, что его придется отменять. Ну не идет ей имидж негритянки… Попробовать золотистый оттенок?
– А как это было? – не умолкала Ева. – Когда Пандем сперва все время был с тобой, а потом сказал, что только в беседке? Ты, наверное, ужасно огорчилась, да?
– Ничего я не огорчилась, – сказала Юлька резковато. – Тоже мне потеря…
Ева смотрела на нее долго и внимательно. Потом тихо, без единого слова отошла; Юлька вытащила из коробки штамп-татуировку. Повертела в руках, положила обратно. Не миновать «ниже среднего» за практику. Ну и Пандем с ними – она все равно раздумала быть педагогом…
У экстремальной молодежи принято вживлять гибкие сенсоры. Многие делают вместо волос… Иногда красиво. Скажем, идет парень, а появляется девушка в его вкусе – волосы сразу дыбом, и искры бегают… Красиво, смешно. Потешно. Говорят, эта мода пришла из красного слоя. Наверное…
Половину ее группы забрали родители, половина перешла к вечернему воспитателю. Вэйра Георгиевна недовольно разглядывала Юлькин макияж. «Пусть смотрит, – подумала Юлька. – Наверняка сегодня же попрется в беседку и спросит у Пандема, почему он допускает такое падение нравов среди молодежи…»
Юлька рысью выбежала из ворот школьного комплекса. Прыгнула на транспортер, потом на другой, потом на третий; беседок вокруг было как грибов, но Юлька никак не могла решиться. Никак не могла…
Может быть, вот эта, большая, двухэтажная? Нет, лучше вон та, на углу, башенка с зеркальными окнами. Юлька потрогала дверь – никого нет; тогда она вошла – изнутри окна были витражные, непрозрачные – и уселась в деревянное кресло, обхватив себя за плечи.
«Привет».
Юлька обняла себя крепче. Подняла голову к плоскому экрану, с которого без улыбки смотрел знакомый – слишком знакомый… кто он ей? Человек?
– Пан, почему так? Пан, почему? Ты же их свел? Это же ты их свел почти пятнадцать лет назад – значит, они подходили друг другу? Ты же не мог ошибиться?
– Я не сводил их – я же не сваха! Они сами друг друга нашли… Но люди меняются со временем. Потому что они люди, а не камни какие-нибудь. Хотя и камни тоже меняются.
– Не верю. Как полет летящего камня – траекторию – можно высчитать, так и человеческие отношения… Зная все, что знаешь ты… Учитывая каждое событие в прошлом и будущем…
– События в будущем учитывать нельзя. Они не предопределены…
– А что такого случилось? Ни одного события в их жизни, которого ты не мог бы просчитать заранее… Рождение ребенка, ссоры с дедушкой Алексом… Работа… Ничего особенного…
– Тебе сколько лет?
– Двенадцать.
– А иногда мне кажется, что ты старше меня… Судя по твоим речам…
– Ничего смешного! Я не спорить к тебе пришла… Я вот что: соедини их заново. Я так хочу.
Пандем молчал. Смотрел.
– Значит, так, – сказала Юлька, и ей самой показалось, что внутри ее голоса прозвучал упрямый голос дедушки Алекса. – Или ты их снова соединяешь – ты можешь, я знаю…
– Они у нас люди или кто? Куклы?
– Они муж и жена! Они мои родители и должны жить вместе! Чего бы там им не хотелось!
– От того, что они не будут жить вместе, они не перестанут быть твоими родителями…
– Пан, не мути воду… Ты меня любишь?
Тот, кто смотрел с экрана, мигнул.
– Да.
Сказано было коротко и кротко. У Юльки по спине пробежали мурашки: она сразу поверила. Как верила уже много раз.
– Пан… Милый… Послушай меня. Только послушай. Ты ведь можешь это сделать. Никому не будет хуже. Будет лучше! Пусть мама… Молчи! Я все знаю, что ты мне скажешь. Но это ведь особенный случай. Ты признай: я ведь особенный ребенок тоже… Другим хоть бы что, пусть их родители хоть на Полярной платформе… А я так не могу! Ну пожалей ты меня… Никто ведь не узнает, что ты отступил от своих этих проклятых принципов… Пожалуйста!
– Пятнадцать лет назад, – глухо сказал Пандем, – другая девочка… Она была чуть постарше. Хотела выйти замуж за твоего отца. Она его действительно любила. И говорила очень похоже… Только если бы я тогда «подсудил» ей, тебя бы не было, Юль…
– Если ты меня не послушаешь, – сказала Юлька тихо, – значит, я для тебя – ничто.
– Это неправда. Юлька, ты для меня очень многое. Ты – это часть меня. Тебе надо не темный и не золотистый, а наоборот, бело-розовый, очень светлый оттенок лица, и тогда ты сможешь хорошо менять цветовую гамму глаз…
Тот, что смотрел с экрана, протянул вперед руку; в руке было круглое зеркало, и Юлька увидела в нем свое отражение – со светящейся молочным светом кожей, с вишневыми выразительными глазами – тот самый эффект, который она тщетно пыталась отыскать в коробке с новейшей косметикой.
Юлька облизнула губы.
– Я знаю, каково тебе, – тихо сказал тот, что смотрел с экрана. – Твоим родителям не легче… Позвони отцу.
Юлька глубоко вздохнула. Тряхнула головой, будто сбрасывая наваждение:
– Я не понимаю. Нам троим плохо – почему ты не можешь сделать хорошо?
– Потому что ты человек и твои родители люди.
– А люди – значит, должны мучиться? Человек – это тот, кому плохо?
– Человек – это тот, кто обладает волей.
– А в моей воле отказаться от воли?
– У тебя очень сильная воля, ты не можешь от нее отказаться.
– Ты врешь, – сказала Юлька и испугалась собственных слов. Но потолок беседки не обрушился на нее, и мир вокруг не вывернулся наизнанку; она посмотрела в глаза тому, кто был по ту сторону экрана, и повторила теперь уже твердо: – Ты врешь! Либо в том, что меня любишь, либо в том, что не можешь ничего изменить!
Пандем молчал. Зеркало в его руке отражало некрасивую, красную от злости, с перекошенным ртом Юльку.
– Я для тебя всего лишь муравей на муравейнике, – сказала Юлька и снова услышала в своих словах дедовы интонации. – Если ты меня не послушаешь… я уйду от тебя. Я больше никогда с тобой не заговорю. Я стану «Без Пандема». Ты этого хочешь?
– Нет, – сказал ее собеседник быстро, даже слишком быстро, так, во всяком случае, Юльке показалось. – Я этого не хочу.
– Так вот это мое последнее слово! – сказала она и поднялась. – Даю тебе один день на размышление… Один день! Если завтра мама не позвонит отцу – я не скажу тебе больше ни слова, никогда! Понял?!
Экран погас.
Некоторое время Юлька оторопело смотрела на черный прямоугольник. Никогда прежде Пандем не уходил первым, никогда.
* * *
Арина Каманина любила свое утро. В восемь часов заводил песню будильник – негромкую, осторожную, прогоняющую сон моментально и напрочь. В восемь сорок она выходила из физкабинки голая, мокрая, горячая, ни о чем не думающая, кроме предстоящего завтрака с чашкой горячего тоника.
В девять ноль девять она открывала дверь беседки и ровно в десять минут десятого усаживалась перед железным зеркалом в серебряной раме. Сегодня, впрочем, она пришла на минуту раньше; села, положив подбородок на сплетенные пальцы, глядя на собственное отражение.
Для женщины на пороге пятидесятилетия она выглядела, пожалуй, идеально. Овал лица почти не изменился. Веки оставались упругими. Редкая седина в светло-русых волосах не старила, скорее, придавала шарм. Арина могла бы родить ребенка, если бы захотела.
– Доброе утро, Пан.
Зеркало потемнело. Вместо Арины в нем отразился Пандем – иногда ей казалось, что он такой же, каким был и пятнадцать, и двадцать, и двадцать пять лет назад. А иногда – что он изменился; во всяком случае, если бы отражавшийся в зеркале был человеком, она не могла бы определить его возраст.
Пандем кивнул. Ничего не сказал в ответ; это не была грубость. Арина откуда-то знала, что их утренние встречи – короткие – столь же много значат для него, как и для нее. Может быть, поэтому они говорили всегда мало.
Сперва она не верила, что Пандем приведет в действие свой план насчет беседок. Потом злилась. Потом впадала в отчаяние. Потом успокаивалась, поддаваясь на уговоры Пандема.
Потом – когда Пандем был уже только в беседках – она ничего не могла делать, ездила по городу внешне бесцельно, а на самом деле от беседки к беседке. Она прошла их все. И в каждой проводила не меньше часа; Пандем не упрекал ее и не стыдил, он прекрасно понимал, что это пройдет.
И прошло. Арина устала. А потом – привыкла.
Она могла бы сказать: Пан, мне не хватает тебя. Я признаю твою правоту: общаться с тобой ежесекундно я не должна, не могу, у меня атрофируется желание – и возможность – принимать решения, вообще чего-то хотеть… В моей теперешней жизни есть свои преимущества. Во всяком случае, каждое утро я просыпаюсь, зная, что увижу тебя через час и десять минут. И каждый вечер я засыпаю, зная, что ты со мной всегда и что ты думаешь обо мне. И, в конце концов, я все равно говорю с тобой – по привычке, – хотя ты мне не отвечаешь.
…Ты боялся, что я разучусь жить с людьми? Смешно, Пан, с ними просто. Иногда слишком просто. Кроме того, во мне никто не нуждается. Во всем мире. Дети? Витальке двадцать пять, он ровесник твоего прихода… Ромке восемнадцать. Но Виталька хоть звонит иногда… Внуков нет… Оба не торопятся, зачем им это – семья, дети… Пан, знаешь, что мне кажется? Мне кажется, ты испугался собственного предназначения. Ты отступил от нас в угоду призраку, в угоду тени, видимой тебе одному.
А я нуждаюсь в тебе ежечасно. Я человек диалога. Вот люди монолога, такие, как Алекс, например, вполне могли бы общаться с тобой только в беседках. Еще эти беседки можно было бы построить на высоких гладких столбах, например… Чтобы, добиваясь твоего общества, они совершали столь милые их сердцу усилия – на грани возможного…
– Всегда с тобой, – сказал Пандем из глубины зеркала.
Арина улыбнулась. Кивнула.
– Может быть, Ким? – спросил Пандем снова – как показалось Арине, не очень уверенно.
Арина покачала головой:
– Я слишком ценю Кима, чтобы просто так жить с ним бок о бок. Отношения между мужчиной и женщиной предполагают некую разность потенциалов… Направленное действие – завоевание, например. Попытка дотянуться. Или, наоборот, опека… попытка подтянуть к себе… Пан, мне совершенно не нужен одинмужчина рядом. Каждый день я вижу много мужчин, любой из них устраивает меня как собеседник. Голая физиология – не причина, извини, чтобы поступать наперекор собственной природе, гормональные проблемы решаются иначе… Может быть, ради интереса переселиться, пожить в чужом слое? Ощутить себя чужачкой, испытать одиночество, сбить коленки в поисках понимания?
– Ты, кажется, только что иронизировала насчет голых столбов и усилий на грани возможного…
– Ты прав.
– Спроси себя – зачем я тебе нужен?
– Что за странную, извращенную привычку ты пытаешься мне скормить… Какой смысл говорить с собой? Спрашивать, заранее зная ответ? А не зная ответа – зачем спрашивать?
– Это вполне человеческая привычка – разговаривать с собой. Задавать вопросы.
– Ты намекаешь, что я не вполне человек?
– Ты знаешь, на что я намекаю.
– Я симбионт, – Арина подняла руки, убрала с плеч волосы. – Мне нравится быть твоим симбионтом, Пан. Ты – мой мир, упорядоченный, устойчивый, доброжелательный мир, от которого я не намерена отказываться ни под каким предлогом… В конце концов, я плачу тебе любовью за любовь – что в этом странного?
* * *
– Ма, я хочу пожить в красном слое, – голос Юльки транслировался специальным устройством во внутреннее ухо Виктории Викторовны. – С пацанами едем через полчаса.
– Ты никуда не поедешь, пока я не поговорю с Пандемом, – привычно отозвалась Вика.
– Я с ним говорила пятнадцать минут назад! – теперь в голосе дочки было раздражение.
– А школа?
– А что, в красном слое школы нет?
– Поезжай, – сказала Виктория Викторовна. – Можешь вообще не возвращаться. Можешь поселиться там, в красном слое, там тебе самое место. Будешь боксершей.
И чуть сильнее сжала зубы, разрывая связь. До ее собственной встречи с Пандемом оставалась еще гора работы, которую, кроме Вики, никто не сделает; конечно, дети теперь взрослеют быстро, но не до такой же степени! Помнится, в Юлькины годы она была…
А что, собственно, она делала в Юлькины годы? Ну, играли в оборону Трои… Слушалась родителей? Вряд ли. Вопрос, слушать или не слушать родителей, был особенно актуален в допандемные времена: иногда от его решения зависела судьба и часто – жизнь…
А ведь мы были куда более инфантильны, чем они, подумала Виктория с удивлением. Играющие мальчики и девочки – с утра до ночи. Учились, играя, любили, играя, и вот доигрались…
Следующая мысль должна была быть очень неприятной, но Виктория Викторовна умело ее отогнала.
Она успела распланировать еще полтора цикла, потом перекрыла энергию и вышла под зеленоватое – в это время дня солнечные лучи автоматически фильтруются – небо. В кафе на углу сегодня работали дети – полуголая девочка-африканка с серебристой высокой прической и мальчик Юлькиных лет, смуглый, бритый наголо, с приклеенной к затылку «игралкой». Надо же, подумала Виктория Викторовна. Нормальные дети, вот работать им интересно…
Мальчик – у него на лбу было выведено имя, Юрчик – тут же набросил ей меню. Вика ткнула пальцем во флажок – букву своего вкуса, долго разглядывала цветные таблицы, по которым следовало самому составлять формулу синтеза; вздохнула, щелкнула крышечкой. Юрчик стоял перед ней, ритмично покачиваясь – вероятно, «игралка» его развлекала, транслировала в подростковый мозг неведомые посетителям ощущения, образы…
– Что бы ты посоветовал мне на «би»? – спросила Вика с не вполне уместной улыбкой. Пандем уверял – и ей самой иногда казалось, – что с детьми следует разговаривать без сюсюканья. Но сладковато-игривая интонация прорывалась сама собой.
– Спросите Пандема. – Юрчик дерзко улыбнулся в ответ. Вика подумала, что Пандем, вероятно, надает наглецу по ушам в ближайшую же встречу в беседке.
– Пандем просил передать, что ты сделаешь это лучше, – сказала Вика уже серьезно. Юрчик смутился – сообразил, видимо, что ляпнул лишнее. Покраснел, шлепком выключил «игралку» на бритой голове:
– Можете заказать зеленовато-желтый Фа. Для «би» в июле, в полтретьего дня – нормальный комплекс. И красное вино, если хотите.
– Хорошо, – сказала Вика, и Юрчик удалился. Вика пожалела, что разговор у них получился дурацкий и доверия теперь не выйдет – а она хотела спросить этого симпатичного, в общем-то, пацана, что за сила заставляет его работать летом в кафе, когда можно, например, рвануть с друзьями в красный слой, и никто из взрослых не сможет тебя остановить…
А можно и вовсе спросить его, зачем официанты в кафе, где достаточно просто ткнуть пальцем во флажок и вытащить поднос из автомата. А Юрчик, слегка обидевшись, ответил бы, что, во-первых, это не так-то просто, а во-вторых, у него здесь психологическая практика, человек, приходящий в кафе, желает встретить тут тоже человека…
Вика потерла переносицу. Общая проблема – бесконечные внутренние диалоги. Пандем, уходя, оставил лакуну; ее приходится забивать всяким мусором, вроде вымышленных разговоров с бритым Юрчиком-официантом. Кстати, откуда традиция писать имена на лбу? Оттуда же. Никому неохота слушать, как к тебе обращаются просто «мальчик»…
Юрчик молча принес заказ; зеленовато-желтый Фа состоял из трех блюд и в самом деле был вполне «нормальный», как выразился мальчик. Вино проскользнуло внутрь бесследно, как прохладная вода; не почувствовав тяжести, Вика поднялась из-за стола, кивком поблагодарила Юрчика и направилась к транспортерам.
Любимая беседка Виктории Викторовны была выстроена в парке – ее нелегко было найти, если не идешь на встречу с Пандемом. Каменная башенка в зарослях каких-то экзотических лопухов высотой в человеческий рост; Вике пришлось пригнуться в дверях.
Внутри было темно. Сверху, из окошка в потолке, падал круглый луч зеленоватого солнца. На бесформенном кресле можно было сидеть, а можно было лежать; экрана не было. Вика терпеть не могла беседки с экраном.
Она легла на спину. Вытянула руки над головой. Потянулась. Сладко хрустнули суставы.
– Где она сейчас?
«В красном слое, в тамбуре. Решают проблему, чем будут платить за переход».
– Ну, что ее ждет? Ее там унизят? Совратят? Обругают?
«Перестань. Пошатается по местным достопримечательностям, посмотрит гладиаторские бои… Ты знаешь, подлинные асоциалы живут в глубине. На поверхности – сплошь экскурсоводы. Им интересно жить за счет туристов».
– Главный вопрос… Они туда поперлись только из любопытства или?..
«Никаких „или“. Ей не о чем разговаривать с тамошними аборигенами. Ну и она, прости, слишком деликатная, чтобы реализовать себя в красном слое».
– Ну и слава богу. – Виктория Викторовна села, нащупала сигарету в кармане, щелкнула пальцами, закурила. – Что Шура?
«Плохо».
– Ну так помоги ему! Пандем ты или кто?
«Он сам».
– Тем лучше, – Виктория Викторовна смотрела, как тает дым в зеленоватом солнечном столбе. – Юрчик подкинул зеленовато-желтый Фа… Что могло быть лучше?
«Юрчик взял высоко. Вся желто-зеленая гамма, но ниже. Впрочем, разница в таких нюансах, что твой язык и не уловил бы…»
Виктория Викторовна хмыкнула.
