Текст книги "Утопия"
Автор книги: Марина и Сергей Дяченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 48 страниц)
Но почему-то «предполагаемыми способностями к музыке» среди них, погибших, обладали всего два-три процента.
– Критерии, – сказала Лидка хрипло. – «Способности»… размыто. Так, погоди, Костя, дай мне сообразить.
Костя терпеливо ждал. Лидка смотрела на бумажную змею-распечатку и не могла сосредоточиться; вспоминалась Яна. Как она пела, гремя на кухне грязной посудой: «Мой со-оловей о розе-е…» Мама морщилась. Яна пела громко и с чувством, вот только слушать ее было невыносимо; в музыкальную школу ее в свое время не взяли, зато в обычной, общеобразовательной, ставили четверки по пению. Из уважения к старанию и общей успеваемости.
– Костя… как ты к этому пришел?
Бывший сторож скромно улыбнулся.
Следующие полчаса он рассказывал ей о своем методе, рисовал что-то на листке бумаги, перекладывал предметы на столе. Лидка хлопала глазами и сама себе казалась тупой до безобразия двоечницей.
– Не понимаю, – призналась она наконец.
– Поймете, – мягко пообещал Костя.
Ему уже виделись переполненные академиками залы, передовицы центральных газет, премия, отдельная квартира и мотоцикл. Почему-то именно мотоцикл был для Кости символом сбывшихся надежд. Стенка перед его рабочим столом заклеена была изображениями мотоциклов, и маленькая оловянная моделька стояла прямо на мониторе.
– Костя, – сказала Лидка осторожно. – Это еще не результат. Это так, намек… Призрак, фата-моргана…
Костя молчал и улыбался. Он был не из тех, кто верит в худшее.
– Лидия Анатольевна, у вас не возникали сомнения в репрезентативности вашей выборки?
– Мы работаем в тяжелых условиях, – сказала Лидка с достоинством. – Тем не менее проанализированы почти две тысячи случаев. Две тысячи судеб, более чем сотня признаков по каждой «отсеянной» личности. Условно говоря, отсеянной. Мы понимаем, что это только начало, только, так сказать, заявка… но заявка более чем весомая. Уверенно можно сказать, что огромный процент не переживших свой первый апокалипсис юношей и девушек не обладали музыкальными способностями. Среди хористов, участников самодеятельности, учеников музыкальных школ процент погибших значительно меньше среднего процента, и это статистически достоверный факт.
В зале установилась тишина. Костя, сидевший в углу, принял вид скромного, но довольного жизнью героя.
Руководство академии – все, что от него осталось – переглядывалось, поскрипывая старыми партами. Именно партами, другой мебели не было. Академики за черными столешницами выглядели забавно, Лидке вспомнилось время ее учительства, она невольно улыбнулась. «Закрыли книжки. Раскрыли дневники. Записали домашнее задание…»
– Под это можно было бы выбить деньги, – задумчиво предположил лысый и бледный, как гриб, старичок на второй парте слева. – Выплатить людям зарплату и премию хорошо бы… Сделать ремонт… Открыть аспирантуру…
– Это шаманство, – устало отозвался его сосед, чье морщинистое лицо было украшено вислыми, как водоросли, усами. – Это развлечение для желтой прессы, а не предмет для серьезных научных изысканий.
Лидка провела рукой по стопке толстых папок.
– Все случаи задокументированы. Архивные ссылки…
– В архивах нет сведений о том, обладал кто-либо музыкальными способностями или нет, – раздраженно прервал ее усатый скептик. – У вас есть точное определение, что считать такими способностями? У вас есть научная методика, позволяющая зафиксировать их наличие либо отсутствие? Тем более когда речь идет о людях, давно погибших.
– Это сложный вопрос, – Лидка старалась говорить как можно спокойнее. – Безусловно, потребуется и методика, и дополнительные исследования… И помощь специалистов…
– Музыкальный слух может быть приобретенным, а вовсе не врожденным свойством! – не слушая ее, продолжал вислоусый. – Вы же предполагаете отбор, стало быть, какие-то генетически обусловленные признаки?
Костя погрустнел в своем углу. С его лица потихоньку сползало самодовольство.
– Если сейчас мы вспомним наших родных и знакомых, не переживших свой первый апокалипсис, – тихо сказала Лидка, – если мы их вспомним… У меня погибла сестра. Она была хорошая, добрая девочка, но музыкальных способностей у нее явно не было. Совсем.
Лидка замолчала. Академики за партами задумались.
Прием был рискованный. Неправильный прием, если уж честно. Во-первых, два десятка чьих-то знакомых или родичей никак не тянут на статистическую выборку. Во-вторых, среди них запросто могли затесаться два-три случайных музыканта. В-третьих, да подло это, удар под дых, ведь каждый в одиночку несет свою утрату, а использовать горечь потери как научный довод…
Костя опустил глаза. Тоже, наверное, кого-то вспомнил.
Лидка поймала себя на том, что не может восстановить в памяти Янкиного лица. Лицо Тимура – может, но для Лидки Тимур остался сорокалетним мужчиной, тогда как сестра не дожила и до двадцати. Время, когда Тимура и Яну различали только по наличию-отсутствию косички, кануло в область легенд и сказаний.
Академики все еще молчали. Переглядывались.
– В конце концов, – задумчиво сказал вислоусый скептик, – если фонд выделит под это деньги, даже минимальные…
– А мой сын прекрасно пел, – задумчиво прервала его академическая секретарша. И печально улыбнулась: – Но всегда немножко фальшивил.
«Музыка не есть ни материя, ни живое тело, ни психика, и вообще она не есть какая-либо вещь и совокупность вещей… Музыкальное бытие в той же мере ниоткуда не выводимо, как и вообще бытие разума…»
Слезились воспаленные глаза. Справа громоздились уже прочитанные монографии, слева – предназначенные к прочтению.
«Музыка есть… такое же неподвижно-идеальное, законченно-оформленное, ясное и простое, как любая простейшая аксиома или теорема математики… И чтобы музыкально понять музыкальное произведение, мне не надо никакой физики, никакой физиологии, никакой психологии, никакой метафизики, а нужна только сама музыка и больше ничего…»
Лидка уронила голову на стол. Костя, сидевший за вычислюхой, озабоченно сдвинул брови:
– Лидия Анатольевна! Вам плохо?
– Ничего-ничего, – пробормотала Лидка с кривой ухмылкой. – Ты работай, работай…
Обыкновенный недосып. Накопившийся за эти тяжелые долгие месяцы.
Городская филармония открыла сезон в конце октября. Первый сезон на шестом году цикла! Притом, что обычно филармония и театры восстанавливались ко второму, на худой конец третьему году.
Слухи ходили самые мрачные, за пять лет многие поверили, что ни филармония, ни театры, ни галереи, ни зоопарк, ни пассажирское пароходство не восстановятся вовсе. Так, говорят, начинается угасание цивилизации – крупный апокалипсис, после которого общество не успевает оправиться полностью. Однако, кажется, обошлось. На этот раз – обошлось.
Открытие сезона вылилось в праздник возрождения.
На круглой площади перед зданием с колоннами варилось феерическое действо. Толпа глазела на ряженых в старинных костюмах с париками, поглощала лимонад и пирожные, покупала воздушные шарики, на плечах у половины прохожих восседали дети от трех до пяти лет. То был как бы второй ярус праздника, с отдельными интересами, своим кругом общения и своеобразным языком.
Немногие обладатели билетов чопорно обходили толпу и понемногу просачивались вовнутрь. Концерт начался с получасовым опозданием; Лидка сидела на балконе, сбоку, едва не над головами оркестрантов. Первое отделение заставило ее скучать, изучать повадки дирижера и разглядывать зрителей. Зато второе отделение неожиданно увлекло ее, и, выходя из зала, она ощущала нечто вроде легкой эйфории.
Она взяла свой плащ в гардеробе. Обошла здание кругом, постояла у служебного входа; празднество на площади шло своим чередом, разве что детей почти не было. Десятый час.
Она дождалась, пока часы на башне покажут девять тридцать, и вошла в стеклянную дверь служебного хода.
…Этот щуплый старичок принадлежал к старшей группе своего поколения, стало быть, сейчас ему было уже шестьдесят пять. Аккуратно зачесанные седые волосы, кажется, даже покрытые лаком. Концертный костюм. Печальные всепонимающие глаза.
– То есть в принципе вы согласны консультировать нас, Игорь Викторович?
Старичок поднял брови:
– В принципе – да… В свое время мы были очень дружны с Костиной мамой… Я, правда, не совсем понимаю, при чем тут Костя Воронов. Он вроде бы закончил политех?
– Мы формируем группу специалистов, – пояснила Лидка терпеливо. – Костя – математик, и, поскольку мы имеем дело со сложными мультифакторными системами…
– Да, – сказал старичок. – Понятно. Костя – математик, я – музыкант… Но, дорогая Лидия Анатольевна, мне не очень… меня немножко… ваш подход к делу. Что такое «музыкальные способности»? Как вы намерены их измерять?
– Но вы ведь не принимаете в консерваторию кого попало, – сказала Лидка и с удивлением обнаружила укоризну в собственном голосе. – Есть ведь какие-то критерии, не так ли?
– Есть. – Старичок кивнул. – Но поступать в консерваторию приходят подготовленные абитуриенты. Про которых точно известно, что определенные данные у них, так сказать, имеются… А если вы станете измерять способности к музыке у строителей, скажем, или водителей, или военных… у людей, ни разу в жизни не видевших нотной записи… Критерии?
– Неужели нет? – спросила Лидка недоверчиво. – Слух, ритм, музыкальная память…
Старичок вздохнул:
– Я, Лидочка, видывал абитуриентов с абсолютным слухом и чувством ритма… напрочь лишенных того, что называется музыкальностью. Что, как вы правильно заметили, заложено на генетическом уровне и передается по наследству. Так что…
– Не может быть, – слегка забывшись, выдавила Лидка.
Старичок вздохнул снова:
– Лидия Анатольевна… У вас интересный проект… Я постараюсь помочь вам, чем смогу. Но это не так просто, я хотел бы, чтобы вы понимали…
Лидка молчала. Как раз сегодня она с пеной у рта доказывала членам международной комиссии, что понятие «способности к музыке» вполне поддается точному математическому анализу.
Зима прошла как один день, правда, день тяжелый, долгий и однообразный. Зима самовольно захватила почти весь март, зато в конце апреля пришло лето, внезапное, как взрыв.
– Лидия Анатольевна!
Она оглянулась. От облезлой стены академии отделился незнакомый Лидке мужчина. Моложавый, в светлом плаще до пят; шагнул вперед, явно собираясь завести разговор, но замешкался, потому что по тротуару шествовала, галдя, колонна детсадовцев, и впереди выступала грудастая воспитательница с красным флажком в руках.
Незнакомец оказался отрезанным от Лидки, как будто между ними пролегла вдруг железнодорожная магистраль с проходящим составом. Поезд двигался нарочито медленно – шлепая ботинками по обновленному асфальту, смеясь, вопя, размахивая руками. А по ту сторону путей метался, пытаясь привлечь к себе Лидкино внимание, незнакомец в светлом плаще.
Лидка остановилась.
Колонна наконец закончилась, последним вагоном уходящего поезда проплыла другая воспитательница, тоже с флажком, но куда менее пышная.
– Лидия Анатольевна, я специально дожидался. Мне порекомендовал обратиться к вам Сысоев Олег Владимирович…
Лидка напрягла память, но никакого Олега Владимировича не обнаружила. Во всяком случае среди оперативных воспоминаний.
– …Академик Сысоев, он давний друг моего отца… он считает вас восходящей звездой мировой науки. С тех пор как вы доложили о первых результатах своей работы… работы по вашему проекту. Ничего, что я посвящен?
Лидка молчала.
Никакого грифа секретности на ее проект навесить не успели. То ли потому, что службы, призванные копить государственные тайны, до сих пор не оправились от позорного развала ГО. То ли потому, что не все еще верили в серьезность Лидкиных изысканий. То ли просто по случайности. То есть официального статуса «секретно» у проекта пока не было, но, знаете ли, трепаться с друзьями и знакомыми относительно сложной, спорной, едва начатой работы…
– Лидия Анатольевна, я должен объяснить. Я не зевака, я даже не журналист… Я писатель. Писатель-фантаст. То есть сейчас я работаю водителем на молокозаводе, но в прошлом цикле у меня вышли пять авторских книг плюс публикации в журналах, сборниках, альманахах… У меня есть несколько литературных призов, в частности, один международный. По моему сценарию даже хотели снимать фильм… но отложили из-за апокалипсиса. Я член Союза писателей… Вот. – Он вытащил из кармана плаща и показал Лидке небесно-синенькие корочки, на внутренней поверхности которых красовались печать и уныло-официальная фотография.
– Я прошу прощения, – сказала Лидка кротко. – Но мне на работу к семи, а ведь еще нужно…
Незнакомец замахал руками:
– Я не задержу вас, Лидия Анатольевна. Беликов моя фамилия. Виталий Беликов. Я могу подвезти вас домой на машине…
Лидка, уже собравшаяся было обогнуть писателя и продолжить свой путь, приостановилась.
– Машина? У вас?
– Государственная, – смутился Беликов. – Обычно я не слишком… злоупотребляю, но сегодня заказов не так много… полчаса-час делу не повредят.
Лидка молчала, раздумывая.
– Мои романы, возможно, вам попадались в прошлом цикле… «Путь дальфина», «Потерянный ключ», «Морские дьяволы»…
– Терпеть ненавижу фантастику, – сказала Лидка задумчиво. – Гм… «Путь дальфина»?
– Я популяризатор. – Писатель застенчиво улыбнулся. – Я пишу именно научную фантастику, ну, возможно, с легким налетом мистики… но на научно-популярные темы. Дальфины, Ворота… Чудеса и тайны…
– Где же ваша машина? – Лидка оглянулась.
– Да вот она! – обрадовался писатель.
На противоположной стороне улицы стоял огромный молоковоз с ярко-желтой, в потеках цистерной.
– Двести пятый детский комбинат?! Да у меня же там заказы, я туда молоко вожу, правда, в утреннюю смену, в шесть часов… А вы когда освобождаетесь? В семь? Жаль, я бы вас подвозил домой… А, вам недалеко? Ах, Лидия Анатольевна, я все понимаю. Эта небывалая нагрузка, когда ради того, чтобы днем заниматься любимым делом, человек устраивается на ночную работу… Вы все равно спите? Ну да… Но дети, они же… У меня внуки, четверо, от каждого сына по двое. Как вашего внучка зовут? А-а, это у вас сын?! Ну вы молодец, Лидия Анатольевна, я преклоняюсь перед такими женщинами…
Лидка никогда в жизни не ездила на молоковозах. И ощущение было презабавное: во-первых, высокая кабина создавала иллюзию путешествия на слоне, во-вторых, цистерна оказалась наполовину полной, и слышно было, как в железном брюхе глухо перекатывается молоко.
– Так вот, Лидия Анатольевна, литература будущего. Идея. Обязательно научная идея… предвидение. Вы знаете, что телефон был впервые описан в произведении писателя-фантаста? И не только телефон… Но я не об этом. Не столько технические прогнозы, сколько обобщающие, общефилософские… Вот, например, Ворота отбирают людей с музыкальными способностями. Что это значит? Есть предположение, что музыкальные способности тесно связаны с математическими. То есть склонность к абстрактному мышлению… умение мыслить категориями, образами, чувствовать глубже, воспроизводить точнее… Все эти свойства обусловлены генетически, и если достаточно долго производить целенаправленный отбор… Вы знаете, как появляются новые сорта пшеницы? Новые породы собак? Что, если со временем количество музыкально одаренных перейдет в новое качество? Не просто поющее человечество, а человечество с новым свойством, с новым признаком… Назовем это, к примеру, внутренним слухом. Способностью слышать… что? А например, глас Божий, а? Как вам такой ход мысли?
Машина остановилась перед светофором. В цистерне булькнуло, будто в голодном животе.
– Виталий… э-э…
– Можно без отчества. Просто Виталий. Мы будем на месте через десять минут… Я понимаю, Лидия Анатольевна, что произвожу впечатление странного человека. Ну такой уж я увлекающийся… Я принес вам несколько моих книжек. Почитайте, получите представление…
В цистерне булькнуло снова.
– Это только один из вариантов развития событий. Назовем его глобально-философским. А вот другой замысел, попроще, подоступнее: Ворота никого не отбирают. Ворота просто генерируют волны, облегчающие проход людям, обладающим неким комплексом свойств… в который, комплекс, входит и музыкальная одаренность. Как?
Лидка открыла рот и снова закрыла.
– Или вариант третий – музыка и дальфины. Допустим, дальфины как-то связаны с феноменом Ворот… Как именно? А допустим, они генерируют те же волны, что и Ворота. Необнаружимые современными приборами. Или наоборот, не генерируют, а воспринимают…
– Мы приехали, – сказала Лидка.
Беликов аккуратно втиснул молоковоз между оградой деткомбината и автобусной остановкой. Спрыгнул на землю, согласно этикету обошел вокруг кабины, галантно помог Лидке спуститься с высокой пыльной подножки.
– Через некоторое время, – сообщил он задумчиво, – году в десятом-одиннадцатом, как обычно, возродится интерес к литературе и книгоизданию. И тот, кто смотрит вперед, кто сумеет предугадать особенности, характерные для современного цикла, просчитает заранее покупательский спрос, кто вовремя первым подаст в издательство соответствующую рукопись… Тот победит, Лидия Анатольевна. Вот, это мои книжки. Не обращайте внимания на обложки. С авторами почти никогда не согласовывают оформление. В «Пути дальфина» нет ни одной постельной сцены, а в «Потерянном ключе» нет ни одного эпизода со стрельбой…
Лидка осторожно, чуть ли не двумя пальцами, взяла из рук Беликова пару томиков в глянцевых обложках. На одной была нарисована толстая голая женщина, беспомощно прикрывающаяся прозрачной тряпочкой от ужасного с виду дальфина, вылезающего из зеркала. На второй обложке брели подернутые красноватой дымкой глефы. Горящие развалины города едва достигали их колен. Крупное художественное преувеличение.
– Можно я вам позвоню? – тоном, не терпящим возражений, спросил Беликов.
– Я очень редко бываю дома, – сказала Лидка медленно. Потом спохватилась: – Погодите, а откуда вы знаете мой…
Беликов уже залез в кабину. Прощально помахал ручкой:
– До встречи, Лидия Анатольевна! Я безумно рад наконец-то с вами познакомиться!
И газанул, окутав окрестности вонючим солярным дымом.
«Жила-была девочка. Пошла в лес за грибами, насобирала полно ягод. Тут увидела та-акое чудовище! Сказать тебе? Змею!!!»
Андрюшины сказки, 12 января 6 года
– …А теперь, детки, возьмем наши ложки и будем стучать в такт. Раз-и, два-и… Сашенька, не надо так сильно лупить. У нас маленькие зверюшки танцуют, а ты так бьешь, как будто Баба-Яга идет!
Четырехлетки залились хохотом. Старательная девочка Сашенька упала от смеха на ковер и замолотила в воздухе ногами.
Лидка аккуратно прикрыла дверь.
В последнее время дикой популярностью пользовались музыкальные занятия. Не проходило недели, чтобы в какой-нибудь газете не вынырнула соответствующая публикация; тон их колебался от осторожно-рекомендательных заметок о пользе музыкального образования до радостных воплей: раскрыта тайна Ворот!
Одно время Лидка пыталась отследить утечку информации. Но потом махнула рукой: в конце концов побочным результатом такой утечки может быть только расцвет музыкальной педагогики, а вреда от этого не будет…
На звонки любопытствующих она раздраженно отвечала, что слухи ложные, никаких результатов нет и никаких исследований не ведется. Ей не верили.
«Сегодня в садике он взялся рассказывать сказку про то, как жил-был большой дом-мама и маленький доменок-сын. Что было дальше, слушатели так и не узнали. Видимо, сказка оказалась очень грустной, потому что рассказчик разревелся раньше, чем успел перейти к изложению сюжета…
А. вчера нарисовал на двух листочках одинаковые каракули, но на первой картинке был злой паук в паутине, а на второй – добрый. В той же, по-видимому, паутине, потому что различить, где какой, совершенно невозможно… Но он ведь различает! И обижается, когда я путаю! Кончилось тем, что он, совсем как в анекдоте, испугался злого паука и спрятался от него в шкафчик для одежды…
Я дура. Мне кажется, что он самый талантливый. Самый красивый. Что остальные дети рядом с ним – ослята рядом со львенком… Я понимаю, мать должна быть предвзятой, но не настолько же!» 20 апреля. А. три года.
Лидка ни за что на свете не взялась бы за эти книжки, во всяком случае так ей казалось. Но после отбоя – дети уже полчаса как дисциплинированно сопели, а Лидке еще совершенно не хотелось спать – обнаружилось, что никаких других развлечений, кроме подаренных Беликовым книг, в ее распоряжении нет.
Она вытащила их из сумки – поначалу чтобы рассмотреть и подивиться изобретательности художника. Потом ее глаза зацепились за первый абзац: «Это был маленький пикник на берегу, в скалах. Мне хотелось покормить дальфина с руки, и когда взрослые отвернулись, я стянул с клеенчатой скатерти шампур с недоеденным шашлыком и, прыгая с камня на камень, поспешил к воде…»
Лидка сдвинула брови. Откуда-то потянуло шашлычным запахом, в деткомбинате обычно не пахнет шашлыками. Здесь пахнет молоком, кашей, в крайнем случае, морковным пюре; запах возник в Лидкином воображении и не потому, что текст был как-то особенно хорош. Нет, текст был обыкновенный, просто Лидке вспомнился эпизод из собственного детства, когда, заметив с берега глянцевые спины, она впервые в жизни осмелилась поглядеть на дальфинов вблизи. И – вот совпадение! – это было как раз во время апрельского пикника, когда взрослые были увлечены процессом изготовления шашлыков, а Тимур и Яна, гордые сознанием своей взрослости, подавали шампуры…
Незаметно для себя Лидка прочитала три главы. Беликов писал бойко и броско, но Лидка не могла избавиться от ощущения, что это ее полуосознанные мысли и побуждения кем-то подсмотрены, доведены до логического завершения и перенесены в книжку. С такой вот ужасной обложкой. С таким вот банальным названием. И автор ее – болтун, водитель молоковоза…
Воспоминание о булькающем в цистерне молоке отбили у Лидки охоту читать дальше. Она еще раз обошла детей, развернула свою раскладушку и улеглась.
Ей приснилась пустынная дорога, мигающие желтым светофоры на площади перед Соломенским парком, мужчины и женщины, неподвижно стоящие на мокром асфальте, на тусклой «зебре» перехода. Все – без обуви, в носках. Несколько секунд Лидка, обмерев, наблюдала, потом от редкой толпы отделился пожилой мужчина, в котором Лидка через несколько секунд узнала постаревшего подводника Сашу.
– Ботинки слетают, – сказал Саша, смущенно косясь на свои носки. – Если ботинки слетели, то все… народная примета такая.
Стоящая рядом женщина устало кивнула. Лидка узнала соседку из дома напротив, которую давно, еще до апокалипсиса, сбила машина на Соломенской площади, прямо на переходе.
Остальных она не знала. И не стала разглядывать, вырвалась из сна титаническим усилием, ну прямо как муха из варенья.
Перевернулась на другой бок. Трижды пробормотала: «Куда ночь – туда и сон…»
И действительно, больше ей ничего не снилось.
В шесть утра, когда за серыми окнами проснулись собаки и погасли фонари, в жестяной козырек под окном деликатно ударил камушек.
Лидка не сразу поняла, что ее разбудило. Дети спали; некоторое время она лежала, глядя в потолок, подсвеченный желтым уличным фонарем. Потом фонарь потух, будто закрылся уставший за ночь глаз. И одновременно ударил второй камушек – на этот раз в стекло.
Лидка поднялась – она спала в трикотажном спортивном костюме – и подошла к окну.
На посыпанной гравием дорожке стоял Беликов, и улыбка его была от уха до уха.
– Это Зарудный?
Писатель Беликов с интересом разглядывал Лидкин рабочий стол. Из-под толстого оргстекла смотрел бледный, но все еще улыбающийся Андрей Игоревич.
– Симпатичный мужчина…
Лидка удивилась:
– Вы раньше не видели его портреты?
– Видел, но официальные. Знаете, такие в рамочках… Зарудный никогда не интересовал меня, как персонаж. Прежде не интересовал. Но вот этот портрет, ваш, он, знаете, особенный, он преображен вашим вниманием, вашим теплым к нему отношением…
Беликов замолчал, выжидательно глядя на Лидку.
– Андрей Игоревич был моим тестем, – небрежно сказала она, когда молчание сделалось совсем уж неловким.
– Да-а? – удивился Беликов.
– Я думала, об этом все знают, – призналась Лидка.
Беликов понимающе улыбнулся:
– Когда мне в первом классе вручили первую похвальную грамоту, я тоже думал, что весь мир уже знает… Когда я во втором классе разбил две чашки из сервиза, думал то же самое… Кстати, я не знал, что у Зарудного есть сын. Кто-то мне говорил, что у него две дочки.
– С его сыном мы расстались, – сказал Лидка, упреждая вопрос. – Жизнь, знаете ли. Бывает.
– Бывает, – кивнул Беликов. – Мои вот три жены разбежались, как мыши, кто куда. Представляете, как им досталось, бедняжкам?
Лидка улыбнулась:
– Представляю…
Кабинет – первый персональный Лидкин кабинет! – был на самом деле клетушкой, отгороженной фанерной стенкой от общего помещения. За фанерой переговаривались, смеялись, стучали по клавиатурам вычислительных машин, в то время как Лидка могла наслаждаться неким подобием обособленности. Начальство как-никак.
Дверца шкафа – в клетушке только и помещались, что стол, два стула и шкаф, – приоткрылась, нескромно обнаружив домашние Лидкины шлепанцы и тряпочку для обуви.
– Наверное, этот портрет помогает вам работать? – кротко спросил Беликов.
– Андрей Игоревич, – отозвалась Лидка после паузы, – Андрей Игоревич хотел верить, что Ворота изначально добры к людям. Что эта их функция – спасать – основная. Что только от человечества зависит, будут жертвы во время кризиса или не будут. «С гордо поднятой головой»… Красивая гипотеза.
Беликов потрогал переносицу.
– Почему бы не присвоить вашему институту… виноват, вашему отделу имя Зарудного? В перспективе, я имею в виду?
Некоторое время Лидка молчала, внимательно его разглядывая.
– Что, Лидия Анатольевна? Я что-то не то сказал?
– Я думала об этом, – призналась Лидка через силу. – В перспективе… да, его имя было бы… это было бы справедливо. Если мы оправдаем…
Беликов широко улыбнулся:
– А вы не боитесь, Лидия Анатольевна, что идея Зарудного не то что бы скомпрометирована, но вызывает нехорошие ассоциации? Что в конце концов немногие уже помнят, кем он был, зато при звуке его имени вспоминают Стужу, произвол ГО…
Лидка смерила Беликова взглядом – от пыльных рабочих ботинок до рыжеватых, высоко вскинутых бровей.
– Вы ищете материал для нового романа?
– Я всегда его ищу, – признался Беликов. – Что же тут такого?
Лидка не ответила. Села за стол, привычным движением пододвинула к себе красную картонную папку. Информация, собранная за последнюю неделю. Предварительные результаты статистического анализа…
Беликов присел напротив.
– Я, наверное, мешаю вам. Вам кажется, что я назойлив… У всякого своя функция. Вы носите информацию, как трудолюбивая пчелка, по крупинке, ежедневно, вы надеетесь, что в ваших с трудом организованных сотах эта информация перейдет в новое качество – в открытие, в мед… А я порхаю, понимаете, как бабочка, методом «тыка». С цветка на цветок, безо всякой системы, лечу на яркое. Я человек интуиции… Вот, например, выехал сегодня на рассвете, улицы еще пустынные… Еду, молоко везу… И приходит мне в голову идея. А что, если человечество – потерянный ребенок? Не зря оно такое бестолковое, не зря оно не знает, как оно здесь оказалось и зачем. А потерял его некий мировой разум, потерял и теперь всюду ищет… а может быть, уже нашел. Представляете, потерял в джунглях младенца, а через много лет нашел подростка, дикого беспризорника, нет, не беспризорника даже – так, прямоходящую обезьяну… Или даже не прямоходящую, потому что дите выросло само по себе, чудом не погибло, и вот… Что делают с такими детьми? Сажают в лабораторию… Вот и нас посадили, посредством Ворот. Каково?
– Где-то я уже это слышала, – сказала Лидка неуверенно. – Это вторично.
– Ничего подобного! – возмутился Беликов. – Вы слышали насчет Бога-ребенка, а человечество-ребенок… Нет, не так. Человечество-подкидыш! Никто нас не терял, нас подбросили обезьянам. За ненадобностью. А потом, когда оказалось, что подкидыш здоров и агрессивен, ну, тогда надели намордник. Ни тебе Межзвездных полетов, ни тебе генной инженерии…
– Чего? – спросила Лидка.
– Генная инженерия. Я ввел этот термин в «Потерянном ключе». Видите ли, даже если предположить, что ваша гипотеза верна и Ворота отбирают людей по какому-то признаку… Признак должен лежать глубоко под поверхностью. Глубоко, в генах. И совсем не факт, что вы проследите эту закономерность, у вас не хватит инструментов, технологий, ведь генное изменение не обязательно проявляется сразу, не обязательно сочетается с каким-нибудь зримым признаком вроде ваших музыкальных способностей…
– Они не мои, – сказала Лидка механически.
Ее глаза пробегали строчку за строчкой, столбец за столбцом. Возвращались назад, не желая верить написанному. Данные, добытые и проанализированные разными экспертами, не совпадали. По одному и тому же району – Подольскому – выходили совершенно разные результаты: по результатам работы Кости Воронина выходило, что девяносто процентов погибшего молодняка «не имели способностей к музыке», по отчету новой сотрудницы, профессионального музыковеда, выходило, что только пятьдесят пять, и то «достоверность многих данных вызывает сомнения»…
Столбик имен (год и цикл рождения, год и цикл смерти, источник информации, ссылки на архив). Против вывода – «музыкальных способностей не имел» – красным карандашом академической дамы: «Конкретные доказательства?»
Другой столбик, имена, год и цикл рождения (только рождения, слава Богу), номер музыкальной школы, имя педагога. Другим почерком, незнакомым Лидке: «Выписка из характеристики… При поступлении выявлены врожденные слух, ритм, музыкальная память. Оценка на выпускном экзамене – три… Отсутствует не только трудолюбие, но и способности к музыке…» «При поступлении выявлены развитые… оценка на выпускном экзамене – четыре… Трудолюбива, но музыкальные способности средние…»
– Бред, – сказала Лидка сквозь зубы.
– Что? – спросил притихший Беликов.
– Слух, ритм, музыкальная память… врожденные! Почему же они пишут: «Отсутствуют способности»?
– Знавал я одного певца, – сообщил Беликов со вздохом. – Вот уж был слух, память там и прочее. И голос, как у пароходной сирены… Пел громко и с чувством. И правильно. Как робот… Кстати, я задумал роман о перспективах роботехники. Рассказать?
– Помолчите, – отозвалась Лидка устало.
– Вы не там ищете, – вкрадчиво сказал Беликов. – Вы пытаетесь анализировать какие-то внешние признаки, какие-то эфемерные, с трудом определяемые вещи. А надо бы анализировать на генетическом уровне.
Лидка подняла на него тяжелый взгляд.
– Да, – Беликов вздохнул, – при современном состоянии науки это невозможно. Но циклов через пять, я верю…
