Текст книги "Без аккомпанемента"

Автор книги: Марико Коикэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

Когда прозвенел телефон, я тут же выскочила из-под котацу и впопыхах схватила трубку, не дожидаясь, пока закончится трель третьего звонка. В трубке раздался короткий гудок и послышался звук падающей монеты. Вслед за этим раздалось раскатистое шипение, похожее на пенный морской прибой.

– Алло? – сказала я. – Ватару-сан? Это ты?

Одна за одной провалились еще несколько монет. Звук падающих монеток перемежался глухими щелчками, как-будто связь ненадолго прерывалась. Голос Ватару прорезался лишь после трех-четырех монеток.

– Я не взял свою записную книжку, – начал он без всяких предисловий, – но мне достаточно того, что я помню твой номер телефона. Кёко. Давно не виделись. Как ты там?

– Ты где? – Мое сердце бешено колотилось. Не остановилось бы, испугалась я, и еще крепче сжала телефонную трубку.

– Я у моря, – сказал Ватару. Его голос звучал тихо, но твердо.

– У моря? У какого моря? Пожалуйста, скажи. Все так волнуются. И Сэцуко-сан…

– Мне до них нет никакого дела. Сейчас я хочу говорить только с тобой.

– Ты далеко? С автомата звонишь? Я слышу, как монетки падают.

– Я мелочи набрал, сколько смог. Но все равно долго говорить не получится. Если я все истрачу, то разменивать тут негде.

– Ватару-сан, – сказала я, всеми силами стараясь сдерживать предательскую хрипотцу от подкатывающих к горлу слез. – Как я волновалась…

Какое-то время мы молчали. В трубке снова послышался звук, напоминающий пенные волны.

– Я хотел рассказать кое-что, только тебе, – сказал Ватару. – Для этого и звоню.

– Я уже ничего не хочу знать, – рыдая, ответила я. Слезы полились ручьем, из носа стекало на верхнюю губу. С силой тряся головой, я старалась подобрать слова для того, что нельзя выразить словами.

– Дело в том, – продолжил Ватару, давая понять, что он не намерен реагировать ни на мой плач, ни на выкрики, – что убийство Эмы мы с Юноскэ задумали вместе.

Громко икнув, я прекратила плакать. Мне показалось, что в этот момент Ватару со вздохом горько усмехнулся.

– Только я никогда не относился к этой идее серьезно. Даже не думал, что это может произойти на самом деле. Просто пустая игра слов, игра мыслей… Но оказалось, что Юноскэ не играл. Я этого не понимал. Только в тот вечер, когда они с Эмой ушли из «Мубансо», у меня впервые появились смутные подозрения. Перед этим Юноскэ не говорил мне, что собирается куда-то пойти вместе с Эмой.

Монеты продолжали проваливаться в бездну автомата.

– Подожди секунду, – сказал мне Ватару и поочередно опустил в щель несколько новых монет. Я слушала, не произнося ни звука. Этот ненадежный телефонный провод был единственной нитью, связывавшей меня с Ватару. И если я буду говорить какие-то ненужные слова или проливать ненужные слезы, автомат методично съест всю мелочь, и эта нить вмиг разорвется.

Ватару продолжал:

– Так вот, когда они ушли из кафе, у меня возникло нехорошее предчувствие. Мне стало очень страшно. Но я сказал себе, что все это глупости, что этого просто не может произойти. Поэтому я и вызвался проводить тебя до дома твоей тети и не стал отказываться, когда она предложила зайти поужинать. Ужин, кстати, был очень вкусным. А тетушка твоя – очень хороший, приятный и искренний человек. Я тогда еще раз поймал себя на мысли, насколько счастливая у тебя жизнь. Жаль только, что есть я ничего не мог, хоть твоя тетя столько всего наготовила.

Я тихонько шмыгнула носом. Ватару слегка прокашлялся.

– В девять часов мы с тобой расстались и я вернулся в чайный домик. Там был Юноскэ. Он был очень бледен. Набивал вещами дорожную сумку. Я сразу понял, что с ним что-то не так. Но прежде чем я приступил с расспросами, он сам признался, что убил Эму. После этого вышел из дома и пропал. Где-то с полчаса я находился в полной прострации, не соображая, что к чему. Когда, наконец, пришел в себя, было уже около одиннадцати. В этот момент я понял, что забыл спросить у Юноскэ, куда он направляется. Я выбежал из дома и помчался на вокзал. Юноскэ нигде не было видно. В голове у меня царил полный хаос. Я даже не помню, в какой поезд я вскочил. Но в какой-то вскочил. На следующее утро я оказался в Аомори, лежал в зале ожидания на станции. Денег оставалось мало, и поехать куда-то еще я не мог. Просто лежал там и думал о разных вещах… Кёко, – неожиданно произнес он мое имя, – я действительно о многом думал. О себе, о Юноскэ, о том пути, который мы с ним вместе прошли, и о тебе я тоже думал… Я был абсолютно спокоен. Наверное, таким спокойным я не был никогда в жизни. И я решил, что возьму на себя преступление Юноскэ. Ведь его преступление, оно и мое тоже. Правда? Если бы не я, он не убил бы Эму. Ему незачем было бы убивать.

– Поэтому ты наврал? – тихим голосом спросила я. – Если ты так хотел спасти Юноскэ, то почему не рассказал полиции о ваших с ним особенных отношениях? Они бы узнали истинные мотивы, и, может быть, его вина стала менее тяжкой.

– Для него это не будет спасением. Мы даже под пытками никогда не рассказали бы людям правду. И скорее убили бы себя, если бы не рассказать было нельзя. Такие уж у нас были отношения, такая у нас с ним судьба.

– Не понимаю, – сказала я. – Почему это так…

– Кёко, – голос Ватару стал более мягким. – Тебе можно этого не понимать. Такая замечательная девочка, как ты, и не должна понимать подобные вещи. Ты, даже не понимая, и ко мне, и к Юноскэ относилась всерьез. Я был почему-то уверен, что ты не станешь рассказывать про нас в полиции, и не ошибся. Благодарю тебя.

Его формальная манера речи расстроила меня окончательно, но я ничего не ответила. Тяжело вздохнув, Ватару сказал:

– Ты была первой женщиной, которую я любил.

Я зажмурила глаза. Губы часто задрожали.

– Я любил тебя, – негромко повторил Ватару. – Это правда. Может быть, благодаря тебе я смог бы снова стать нормальным мужчиной. Наверняка так бы оно и было. Каждая минута, проведенная с тобой, была восхитительна. Мне нравилось, как мы занимались сексом. Наверное, я делал это очень неумело? Прости меня. Но я, хоть и на свой лад, до невозможности обожал твое тело, я любил тебя.

Монетки продолжали падать. Будто твердые камни шлепались на мокрый песок. Я почувствовала, как земля уходит у меня из-под ног.

– С Эмой мы поступили ужасно жестоко, – Ватару заговорил так тихо, что его трудно было расслышать. – Она была хорошим человеком. Только немного перестаралась, играя на нервах Юноскэ. Если бы этого не произошло, мы бы и дальше, также вчетвером, переживали бы лучшую пору нашей жизни. Ну, ссорились бы иногда, конечно. Но нам ничего не должно было помешать. Подумай только, я тебя любил, Юноскэ тоже по-своему любил Эму. Ах, черт! Деньги закончились. Еще одна монетка и все.

– Нет! – закричала я. – Я перезвоню. Только найди место, где есть телефон! Прошу тебя, Ватару-сан!

– До свидания, Кёко, – чистым, почти прозрачным голосом сказал Ватару. – Мне кажется, встреча с тобой была для меня самым большим счастьем.

Я продолжала выкрикивать его имя, но телефон разъединился, издав приглушенный треск, какой бывает, если вилку стереосистемы резко выдернуть из розетки.

На следующее утро, в одной из комнат маленькой гостинички, расположенной на морском побережье полуострова Ното, было обнаружено тело покончившего с собой Ватару Домото. Он повесился, привязав веревку к деревянному брусу над дверью. У его ног лежали три предсмертных письма: для Сэцуко, для меня и для Юноскэ. Адресаты были разные, но содержание писем – одинаковое. Во всех одна короткая фраза.

«Теперь могу спать спокойно. Ватару».

ЭПИЛОГ

Двое мужчин, сидевших за стойкой, поднялись со своих мест только в двенадцатом часу ночи. Сэцуко вышла, чтобы проводить их за порог, а когда вернулась, тут же закрыла свой бар. Молодая девица, ее помощница, которая то и дело поглядывала на часы, услышав от Сэцуко, что уже можно идти, наспех попрощавшись, пулей вылетела из бара.

– Нынче вся молодежь такая, – горько усмехнулась Сэцуко. – Работать как надо не умеют. Даже попрощаться толком не могут.

Я улыбнулась ей в ответ. Сэцуко пригласила меня пересесть к ней за барную стойку. Свет в баре уже был потушен, и только над стойкой по-прежнему горели маленькие лампочки. Я взяла свой стакан и перешла поближе к Сэцуко. Смешав нам по новой порции «Коук-хай», она сказала:

– Ну что, еще раз кампай! [46]46
  Кампай – наиболее распространенный японский тост, означающий пожелание пить до дна.


[Закрыть]

– Кампай, – тихо ответила я.

Сделав глоток коктейля, Сэцуко из-за стойки пристально посмотрела на меня, ностальгически прищурив глаза. Если приглядеться, на ее висках можно было заметить несколько седых волосков. И все же она была очаровательна. Словно свежий цветочный лепесток, долгие годы пролежавший в ледяном плену.

– Ты совсем не изменилась, Кёко-тян.

– Скажешь тоже, – засмеялась я. – Мне на будущий год стукнет сорок.

– Неужели?

– Так ведь двадцать лет прошло.

– И правда, – с чувством кивнула Сэцуко. – Двадцать лет прошло.

– У тебя давно этот бар?

– Восьмой год. А как ты узнала, где меня найти?

– Позвонила в «Сэнгэндо» и спросила. Дней десять назад. Твой домашний телефон мне не дали, но сказали, что ты держишь бар в квартале Кокубун.

– Тогда понятно, – покивала Сэцуко. – Дело в том, что я вышла замуж…

Я улыбнулась. Сэцуко еле заметно покраснела.

– Мой муж работал барменом в одной закусочной неподалеку от университета Тохоку. Сейчас он поменял сферу деятельности и содержит магазин старой книги. А этот бар мне сдал в аренду хозяин той закусочной, где раньше работал муж. Так что я вроде как наемная хозяйка.

– Красивый бар.

– Да как тебе сказать. Дохода он совсем не приносит. Больше для удовольствия. У меня торговой жилки нет, да и клиентов мало.

– А как поживают твои родители из «Сэнгэндо»?

– Отец умер в прошлом году, а мать в порядке. Только она от меня уже давно, можно сказать, отреклась. Мы видимся крайне редко.

– У тебя дети есть?

– Двое. Погодки. Сын в первом классе старшей школы и дочь в третьем классе средней. Дочь, кстати, чем-то напоминает тебя в молодости.

– Что, такая же строптивая?

– Нет, – Сэцуко, улыбаясь, покачала головой. – Очень чистая и искренняя. Не иначе скоро влюбится в какого-нибудь мальчика, похожего на Ватару. Я бы очень этого хотела.

Сэцуко неторопливо повернулась и стала вставлять в проигрыватель компакт-диск. Через несколько мгновений зазвучала песня Дайаны Росс и группы Супримз «Лав Чайлд». Пока мы слушали эту песню, мне стало казаться, что в пространстве и во времени образовалась трещина и через нее начала просачиваться тонкая и слабая струйка воды, медленно заливая все вокруг и затягивая нас назад в прошлое.

– А ты, Кёко, замужем? – внезапно подняв голову, спросила Сэцуко.

Я кивнула:

– До тридцати лет жила одна… Мой муж – врач, психиатр. А я психолог-консультант. Консультирую пациентов с психосоматическими расстройствами в той же больнице, где работает муж. В основном это молодые служащие компаний, недавно поступившие на работу, первокурсники… вот так.

Я не стала рассказывать Сэцуко о причине, по которой я стала заниматься психиатрией. После того происшествия я, само собой разумеется, провалила вступительные экзамены и, покинув теткин дом, вернулась в Токио к родителям. На следующий год я таки поступила в университет, на факультет психологии. Без сомнения, наши отношения с Ватару оказали сильное влияние на то, что с тех пор я продолжала постигать психологическую науку и стала консультантом. Меня интересовала только человеческая душа. Все прочие вещи проносились мимо, словно легкий ветерок, что пролетит и в следующее мгновение о нем уже никто не помнит.

– Ты всегда была очень одаренной, – Сэцуко улыбнулась хорошо мне знакомой элегантной улыбкой и покивала головой. – И что? Дети есть?

– Сын, – ответила я, вставляя в рот сигарету. Сэцуко дала мне прикурить от зажигалки. – Ему еще только семь. Сегодня оставила его у моих родителей. Мы с мужем оба работаем, ребенок предоставлен сам себе. Непонятно, что из него получится.

– А в Сэндай ты по работе?

– Нет, – сжимая между пальцами сигарету, я облокотилась на стойку и посмотрела ей прямо в глаза. – Я приехала, чтобы встретиться с тобой.

Слегка сведя брови, Сэцуко взглянула на меня. Казалось, она вот-вот расплачется.

– Я хотела с тобой встретиться, – медленно повторила я. – Хотела вновь побывать в Сэндае. Хотела разок зайти в кафе «Мубансо». Я думала об этом все эти двадцать лет. Но мне не хватало храбрости приехать в Сэндай. На самом деле я страшная трусиха. Если бы я оказалась в Сэндае в более молодые годы, то, наверное, разрыдалась бы где-нибудь прямо посреди улицы.

– А сейчас уже не разрыдаешься?

– На будущий год мне станет сорок, – отводя влажнеющие глаза, я глубоко затянулась. – Если и разрыдаюсь, то уж точно не посреди улицы.

Сэцуко мягко улыбнулась. Она положила в свой опустевший стакан кубики льда, налила виски и стала пить, ничем не разбавляя.

– Я часто думала, что если Ватару был бы жив… если бы вы с ним поженились. Ты помнишь, что я вам говорила? Поскорее снимите квартиру и начинайте жить вместе! Помнишь?

– Помню, – сказала я.

– Брат очень любил тебя и часто говорил мне об этом. Он мог найти свое счастье. Но в какой-то момент все пошло не так. Он был таким чувствительным. Я была такой же, но Ватару – он был намного более восприимчивым, чем я. Не нужно ему было умирать. Я даже сейчас об этом думаю. У него в жизни обязательно было бы много хорошего. И то, как я сейчас живу, лучшее тому доказательство, хотя у меня нервы были совсем не крепче.

Я глубоко кивнула, вспомнив, как она пыталась покончить с собой, устав от любовных отношений с Араки. Сэцуко слегка облизала губы и посмотрела на меня.

– Знаешь что, Кёко-тян, – начала она, – я до сих пор одного не понимаю. Почему он это сделал?

Мое сердце забилось в уже забытом зловещем ритме. Стараясь, чтобы Сэцуко не заметила моего изменившегося лица, я медленно, как только могла, покачала головой из стороны в сторону.

– Не знаю.

– Да уж, – со вздохом произнесла Сэцуко. – Если человек решил уйти из жизни, то истинную причину этого, наверное, не знает никто, кроме него самого.

Прерывисто выдохнув, я почувствовала, как ко мне начала подступать психогенная тошнота, которую до этого момента как-то удавалось сдерживать. Ощущение было такое, будто потухший вулкан, получив откуда-то внезапный толчок, начал шевелиться и готовится выбросить в небо потоки раскаленной магмы.

Вина за то, что Эму гнали навстречу ее смерти… за то, что Юноскэ привели к убийству Эмы, – часть этой вины несомненно лежала на мне. И вина за то, что Ватару был доведен до самоубийства, тоже лежала на мне. Пришло время искупить эту вину. Пришло время все прояснить.

В этот момент я еще раз спросила себя, зачем я приехала в Сэндай. Вряд ли для того, чтобы предаться сентиментальным воспоминаниям. Им можно предаваться где угодно. Я без труда могла вернуться в ту эпоху в любое время и в любом месте, просто послушав «Роллинг Стоунз» или Баха.

Так не потому ли я приехала в Сэндай, разыскала Сэцуко и решилась встретиться с ней, что хотела рассказать ей обо всем и этим облегчить душу? Не потому ли, что я думала… срок давности тех событий уже вышел и теперь я могу поделиться с Сэцуко всеми тайнами минувшего времени.

Но только я собралась открыть рот, как Сэцуко опередила меня:

– Кстати говоря, – начала она…

Ах, если бы в тот момент она не сказала эту фразу, я призналась бы ей во всем.

Но возможность была упущена. Навсегда.

– Пять лет назад Юноскэ вышел из тюрьмы, – продолжила Сэцуко таким обыденным тоном, будто речь шла о ее брате, вернувшемся из долгого заграничного путешествия. – Он с самого начала отличался примерным поведением, и за это ему намного уменьшили срок. Первое время жил в Токио, один, работал вроде бы на каком-то заводе, а сейчас переехал на Окинаву. В прошлом году, по-моему, прислал мне открытку, что женился. На окинавской женщине, разведенной, с детьми. Так в один момент стал отцом троих. С женой живут душа в душу, держат сувенирную лавку. Написал, что непременно ждет в гости.

– А ты с Юноскэ… после этого..?

– Нет, не встречалась ни разу. Но иногда писала ему письма. И он мне отвечал. Но все письма – что мои, что его – сплошь состояли из одних воспоминаний о Ватару. Я бы хотела с ним встретиться. Очень. Но как тебе сказать. Может быть, нам лучше не встречаться. У меня есть его адрес. Если… ты хочешь с ним связаться, я могу дать. Хочешь?

Я ответила ей неопределенной улыбкой, но адрес не попросила. Лишь в мыслях пожелала счастья Юноскэ, сумевшему зачеркнуть свое прошлое и начать новую жизнь.

Не нужно ничего говорить, подумала я. Незачем ворошить прошлое. Наоборот, если я промолчу, то жизнь Сэцуко на все оставшиеся годы будет наполнена ласковым теплом. Она будет красиво стареть, превращаться в самую обычную счастливую мамашу, которая сует нос сначала в учебные, а потом и в сердечные дела своих чад, да иногда поругивается с мужем. А потом, еще через десять-пятнадцать лет, станет обыкновенной бабушкой и будет фотографироваться в обнимку с внуками, щуря глаза от яркого солнца. Разве хватит у меня смелости просто так, без какой-либо надобности рассказать человеку, который собирается прожить такую жизнь, о том, что в точности произошло на самом деле, всего лишь по той причине, что это на самом деле произошло?

Какой бы трагической ни была правда, с течением времени она обязательно поблекнет. А все поблекшие воспоминания, заключенные в оболочку памяти, лежа без движения, когда-нибудь начинают обретать новые краски. Как говорила сама Сэцуко, она сумела принять и достойно пережить это испытание. И сейчас она совсем не хотела, чтобы я начала выкапывать наружу истинные события прошлого. Все, что ей было нужно, – разделить со мной это прошлое, со временем изменившее свою форму настолько, что о нем уже можно было вспоминать без боли.

Не нужно говорить, снова с уверенностью подумала я. И оттого, что я так подумала, я наполнилась какой-то пустой, бессмысленной радостью, потому что еще раз доказала себе, что было время, когда мы с Ватару были друг для друга самыми близкими людьми на свете.

– Ты надолго в Сэндай? – спросила Сэцуко.

– Завтра после обеда уже назад, – ответила я.

– Если хочешь, приходи завтра к нам в гости. С мужем познакомлю.

– Спасибо, – сказала я, – но, наверное, у меня не будет времени. Я еще хотела на кладбище зайти.

– К Ватару… на могилу?

– Да. И к Эме.

– Да, конечно, – на лице Сэцуко появилась печальная полуулыбка. – Я обязательно бываю у нее на хиган [47]47
  Хиган – буддийский праздник почитания предков, отмечается ежегодно во время весеннего и осеннего равноденствия.


[Закрыть], зажигаю благовония.

– Эма, наверное, сердится, – сказала я. – Я так давно не была у нее на могиле. И потом…

– Что?

– Да нет, ничего, – уйдя от ответа, я отхлебнула из стакана. К глазам подкатили слезы. Эма. Эма… Как давно я не произносила это имя в присутствии других людей. Эма без сомнения была жертвой. Но одновременно с этим она была и героиней романа. Без нее никогда бы не начался тот роман, который связал Ватару, Юноскэ и меня, и никогда бы не закончился. Эма постоянно находилась в центре нашей причудливой маленькой драмы, и ей же выпала роль поспешно развернуть роман к его финалу.

– Если бы Эма-тян была жива, в будущем году ей тоже исполнилось бы сорок, – облокотившись на стойку и подперев рукой щеку, сказала Сэцуко. – Была бы сейчас милой, доброй домохозяйкой с кучей детишек.

– А, может быть, наоборот, стала бы деловой женщиной и колесила бы по всему миру. Или деятельной общественной активисткой. Выставлялась бы на выборы и легко в них побеждала.

Услышав это, Сэцуко рассмеялась. После этого, с влажными от слез глазами, мы еще долго пили коктейли и разговаривали об Эме, разговаривали о нас… Давно настала ночь, но наш поток времени все так же тек по направлению к прошлому.

Я вспомнила про тетку и про ее песика Могу. После того, как я, два раза провалив экзамены, наконец поступила в университет, зимой следующего года тетка каким-то удивительным образом вышла замуж за одного вдовствующего скрипача и переехала жить в Осаку. Могу она взяла с собой.

Говорили, что ее брак был счастливым, но на второй год замужества, зимой она скончалась от сердечной недостаточности. Могу поспешил последовать за своей хозяйкой и умер от старости летом того же года.

Было уже больше двух часов ночи, когда я поднялась со своего места. Хотела было расплатиться по счету, но Сэцуко отказалась брать деньги, сказав, чтобы я даже не думала об этом. Поблагодарив ее за любезность, я направилась к выходу из бара.

– Да, забыла спросить, – оглянулась я, – кафе «Мубансо» еще существует?

– Ты что, шутишь? – улыбнулась Сэцуко. – Давным-давно его уже нет. Наверное, лет десять как закрылось.

– И здания этого нет?

– Ага, как будто и не было вовсе. Там сейчас наверняка что-нибудь новое, сверкающее, с кучей магазинов и офисов. Поди узнай, где было «Мубансо»! И следа уже не осталось.

– Да, – кивнула я, – все меняется.

– Но, ты знаешь, в какой-то степени я даже рада, что его не стало. Правда ведь? Ну стояло бы оно так же, на том же месте, мне кажется, я каждый раз, заходя туда, с ума бы сходила от грусти.

Дойдя до двери бара, мы повернулись друг к другу лицом.

– Приятно было встретиться, – сказала Сэцуко.

– Мне тоже, – ответила я.

Губы у Сэцуко мелко дрожали, а лицо было такое, будто она вот-вот расплачется, но слез не было. Улыбаясь, мы пожали друг другу руки. Ладонь у Сэцуко была холодной и влажной.

Жизнь в районе Кокубун все еще била ключом. Проскальзывая мимо хостесс, пытавшихся усадить в такси пьяных клиентов, я вышла к первому восточному кварталу и, свернув на углу перед универмагом «Фудзисаки», вошла в торговую аркаду. Здесь праздношатающейся публики было не в пример меньше. Звук моих собственных шагов жутковатым эхом разносился по сторонам.

Вдруг я увидела вывеску «Сакарофу». Ту самую кафе-кондитерскую, куда мы с Эмой, Ватару и Юноскэ зашли один раз после праздника Танабата, и где я ела пирожное в виде ежика. Внешний вид кафе сильно изменился, но атмосфера осталась той же. Остановившись перед кафе, я глубоко вздохнула и, будто пьяная, утратившая чувство реальности, с приоткрытым ртом стала глазеть на вывеску. Невдалеке от меня прошли три парня студенческого вида. Все трое были в изрядном подпитии, из-за чего их походка выглядела очень неуверенной. Парень справа был отдаленно похож на Ватару, хотя, возможно, мне просто показалось.

Я пошла дальше. На следующем углу свернула налево. Пройдя еще метров пятьдесят, снова вернулась назад. Дома, в котором когда-то размещалось кафе «Мубансо»… выцветшего, запачканного трехэтажного дома – нигде не было, а на его месте стояло массивное новенькое здание, набитое модными магазинами.

Приблизившись ко входу в это здание, я заглянула внутрь. Там я увидела узкую лестницу, убегающую вниз, к подземному этажу. Несмотря на то, что архитектура здания была совсем другой, лестница находилась примерно на том же месте, что и та прежняя, по которой мы спускались в подвал. Сейчас подземный этаж занимал кафе-ресторан.

Перейдя через дорогу, я прислонилась спиной к опущенным железным ставням маленького бутика и закурила. Сквозь дым начали проступать видения. Мне стало казаться, будто сейчас откроется дверь «Мубансо» и, поднимаясь по тесной, пропитанной табачными смолами лестнице, на улицу выйдет Ватару, Юноскэ, Эма, а за ними Рэйко и Джули… Я закрыла глаза, чтобы прогнать от себя равнодушную громаду этого никогда прежде не виданного мною строения, что стояло сейчас напротив. Под сомкнутыми веками начали всплывать кадры со старой черно-белой кинопленки. И на них я увидела «Мубансо» в его прежнем облике.

Оставшееся в памяти обоняние воскресило витавший в том кафе запах дешевого кофе. И запах сигарет. Разом ожили звуки «Бранденбургских концертов» Баха и «Канона» Пахельбеля.

А вот и я, с сосредоточенным лицом сижу в углу. Передо мной открытая тетрадь, в которую я что-то усердно записываю. Почему-то при этом на мне надето короткое пальто цвета какао. На ногах шнурованные ботинки. Я вставляю в рот и закуриваю сигарету «Эм-Эф», в это время открывается дверь и в кафе заходят Эма, Юноскэ и Ватару. Я машу им рукой и улыбаюсь. Ватару по-прежнему очень похож на иудея. Он садится рядом со мной. Звучит «Канон» Пахельбеля. «Кёко», – говорит он. Я смотрю на него, чувствуя, как мое сердце готово выскочить из груди.

Кёко…

Придя в себя, я открыла глаза. Прохладный сухой ветерок, какой обычно бывает в начале осени, пролетел, тихо просвистев что-то прямо под моим ухом. Вдалеке виднелись мокрые неоновые огни города. Видение Ватару исчезло. И Эма, и Юноскэ, и место под названием «Мубансо» – все исчезло.

Я стояла там, пока не докурила до конца, а затем, аккуратно раздавив окурок ногой об асфальт, глубоко вздохнула. Еще раз оглядев новое здание, которое теперь казалось обычной прямоугольной коробкой, я отправилась в гостиницу.

Из нашей прежней компании я поддерживаю отношения только с Джули. После школы, пропустив один год, она сдала экзамены в токийский университет изящных искусств, и сразу же по окончании университета вышла замуж за одного начинающего художника, который был старше ее на два года. Сейчас они вдвоем живут в пригороде Токио. Джули и сама пишет картины, но в основном помогает организовывать персональные выставки своего мужа. Раз в году мы с ней встречаемся и идем куда-нибудь опрокинуть по рюмочке. Из-за проблем со здоровьем Джули почти перестала пить, но сигареты по-прежнему курит в большом количестве. Мы редко разговариваем о прошлом. В основном о том, как выгоднее выплачивать ипотечный кредит, о гольфе, о живописи, о здоровье, о домашних животных… и еще о всякой всячине.

Но все же иногда, хоть и очень редко, в перерывах между этими разговорами мы нет-нет да и вспомним минувшие дни. Если речь заходит о Рэйко, кто-нибудь из нас непременно скажет: «Интересно, где она сейчас, чем занимается?» После этого Джули начинает изображать Рэйко, которую она и сейчас называет «женщиной из вида рептилий». Глядя на это, я каждый раз хохочу во все горло. А отсмеявшись, чувствую, как глаза влажнеют от слез.

Но я никогда не позволяла себе плакать в присутствии Джули.