Текст книги "Вкус манго"

Автор книги: Мариату Камара

Соавторы: Сьюзен Макклелланд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

ГЛАВА 21

В конце весны 2005 года я сидела в библиотеке профессионального училища имени Дж. Л. Робертса. Большой круглый стол скрывал мои дрожащие колени: я боялась взглянуть в глаза журналистам, собравшимся взять у меня интервью.

Через пару минут в актовом зале училища, находившемся чуть дальше по коридору, на сцену должна была выйти известная канадская рок-группа Sum 41 и другие музыканты в рамках благотворительного концерта, выручка от которого шла в помощь… мне. Концерт совместно организовали ученики моей школы и студенты училища Робертса.

Рядом со мной, как всегда, была Кади.

– Мне страшно, – шепнула я ей, когда подошел первый журналист.

– Не бойся! – тоже шепотом ответила Кади. – Ты уже тысячу раз общалась с журналистами. Теперь ты настоящий профессионал!

Действительно, я часто говорила с журналистами, но на этот раз волновалась куда сильнее, чем раньше, и неспроста. Мне впервые предстояло отвечать на вопросы по-английски, да еще и самостоятельно, без переводчика, берущего на себя сложные моменты. Я мысленно перебрала возможные ответы на предполагаемые вопросы и поняла, что ни один меня не устраивает.

Периодически однокашники говорили, что читали обо мне в газете. Мне самой ни одной такой статьи не попадалось, поэтому я просто кивала и благодарила за интерес ко мне.

Потом кто-то предложил нашей учительнице по страноведению обсудить публикации на уроке. Учительница сначала обсудила это со мной, и я не стала возражать.

Когда она прочла вслух первую статью, мне захотелось провалиться сквозь землю.

После второй я мечтала сбежать из класса.

Дочитав все публикации, учительница спросила, не хочу ли я поделиться с одноклассниками еще какими-нибудь воспоминаниями.

– Нет, – прохрипела я, потому что в горле встал ком.

Мои одноклассники захлопали в ладоши. Прозвенел звонок – урок закончился. Некоторые друзья хотели со мной поговорить, но я ринулась из класса в туалет, где меня стошнило. Парочка подруг побежала за мной, решив, что я расстроена воспоминаниями о своих мытарствах. Одна из девушек вытащила сотовый, чтобы позвонить племянницам, но я пролепетала:

– Все нормально, мне просто надо немного побыть одной.

На самом деле причина такой болезненной реакции состояла в том, что я впервые поняла, насколько СМИ искажают правду. Самую большую ошибку журналисты совершили, написав, что мятежники меня изнасиловали.

После откровений с Ябом в Лондоне я больше ни с кем не заговаривала о домогательствах Салью. Как и многим жертвам, мне казалось, будто я сама спровоцировала насильника. «Если бы только я не осталась дома в тот день, когда явился Салью! – твердила я себе. – Или сразу согласилась бы стать его женой, и тогда до свадьбы он не прикоснулся бы ко мне». Мне больше не хотелось произносить имя Салью и даже думать о нем, поэтому я попросту выбросила его из головы.

Но в тот день на страноведении я поняла, что из моего молчания выросла огромная ложь, и я не знала, как поступить. С одной стороны, мне хотелось исправить ошибку, пока есть такая возможность. С другой – я чувствовала, что куда проще молчать дальше.

Когда передо мной появилась корреспондент «Торонто стар», я нервно сглотнула.

– Привет, – начала женщина. – Ждешь концерт?

– Да, – сказала я.

– Наверное, ты рада, что твои мечты о протезах кистей скоро исполнятся? – спросила она.

– Да, – ответила я менее уверенно.

Вторая причина, по которой мне не хотелось общаться с журналистами, состояла в том, что благотворительный концерт устраивался ради того, чтобы помочь мне собрать деньги на новейшие протезы, а я до сих пор сомневалась, что они мне нужны. О моих сомнениях знали только Кади и Абу, но они уговорили меня дать искусственным рукам еще один шанс.

Абу объяснил, что некоторые протезы подстраиваются под нервные волокна и двигаются соответственно, то есть, когда я сокращаю мышцы, как если бы хотела взять карандаш настоящими пальцами, искусственная рука уловит импульс и возьмет карандаш. Протезы, которые мне сделали в Англии, так не могли.

– Только не говори мне, что они металлические! – простонала я.

– Нет! – смеясь, ответил Абу. – На вид они как живые руки.

На фотографиях из Сети, которые он мне показал, так оно и было. Вот только стоили такие протезы почти тридцать тысяч долларов.

Кади спросила куратора, улучшится ли моя успеваемость, если я стану писать тесты протезными руками вместе с другими учащимися. До сих пор я получала в основном тройки, но Кади полагала, что я способна на большее. Куратор сочла, что попробовать стоит, и назвала стоимость протеза директору, а тот сообщил об этом ученическому совету. В итоге ученики организовали благотворительное мероприятие.

Я опасалась, что, узнав о том, кто меня изнасиловал, или о моей неприязни к протезам, друзья от меня отвернутся. Подводить их мне тоже не хотелось. Казалось, все очень мною гордятся.

Несколькими неделями ранее я дочитала «Ромео и Джульетту», которую в одиннадцатом классе проходят по литературе. Закрыв томик Шекспира, я рыдала от счастья: наконец-то мне удалось нагнать сверстников!

На уроке театрального искусства я рассказала о труппе из лагеря для ампутантов, и мои одноклассники заинтересовались нашими постановками. Учительнице не нравилось, что мы болтаем, но за опущенным занавесом я шепотом рассказала, как играла сельскую плакальщицу в пьесе про ВИЧ/СПИД.

– Вот бы и нам поставить спектакль про нашу жизнь! – воскликнул один из парней.

– Про диеты, расставания, агрессивных бойфрендов, – подхватила девушка.

– Вместо этого мы играем скучную тягомотину, интересную только взрослым, – посетовала другая.

– А ну тихо! – прикрикнула на нас учительница.

Одноклассники меня любили, но я боялась, что это изменится в мгновение ока.

Во время того интервью в библиотеке ни про войну, ни про Абдула меня не спрашивали. Поначалу я вздохнула с облегчением, но потом пожалела, что не рассказала всем правду.

Перед началом концерта я должна была подняться на сцену и сказать несколько слов, что тоже добавляло мне нервозности.

– Всем привет! – проговорила я в микрофон. В зале было яблоку негде упасть. – Спасибо, что так много для меня делаете!

Рядом со мной на сцене стояли члены группы Sum 41. Не имея опыта публичных выступлений, шутить на сцене я не отважилась, хотя в голове крутилась фраза: «После концерта всех девочек прошу подняться на сцену и познакомиться с этими симпатягами!» Девчонки, сидящие в первых рядах, буквально пожирали музыкантов глазами.

Концерт получился веселым, но мне танцевать не хотелось Вт я стояла в сторонке и смотрела. В перерывах между песнями члены группы говорили о влиянии войны на детей и призывали мировых лидеров активнее участвовать в урегулировании конфликтов. До приезда в Канаду я не подозревала, что войны ведутся по всему миру и что больше всех в них страдают дети. Во многих странах были подобные мне юные жертвы, изувеченные ружьями и ножами.

Когда я спускалась со сцены, ко мне подошла знакомая учительница.

– Тебе нужно написать книгу, – сказала она. – Я заставила бы всех своих учеников прочитать ее!

Тем вечером по дороге домой я размышляла над словами учительницы. Она не первая предложила мне написать историю своей жизни. Не верилось, что у такой книги будет много читателей, даже если мне удастся ее написать. Засыпала я с мыслью, что такая книга, по крайней мере, развеет мифы, сложившиеся вокруг меня.

Теплым летним вечером 2007 года написание книги стало реальностью.

Парой дней ранее Кади объявила, что репортер, которая брала у меня интервью сразу после моего прилета в Канаду, хочет написать продолжение. И вот теперь журналистка по имени Сьюзен сидела напротив нас с Кади и беседовала со мной о школе.

– Ты слышала об Ишмаэле Бихе? – спросила Сьюзен в конце разговора.

– Нет, – ответила я.

Ишмаэль оказался бывшим малолетним бойцом из Сьерра-Леоне, написавшим о своем детстве книгу, которая стала бестселлером.

– Бестселлером! – воскликнула я. – Неужели на Западе кому-то интересно читать о Сьерра-Леоне?

Сьюзен кивнула. На следующей неделе Ишмаэль собирался в Торонто. Национальная газета «Глоуб энд мейл» планировала опубликовать мою историю параллельно с историей Ишмаэля.

Уже собираясь уходить, Сьюзен обернулась.

– Мариату, ты хотела бы встретиться с Ишма-элем?

Я нервно сглотнула, вспоминая малолетних бойцов, отрубивших мне руки.

– Даже не знаю, – пробормотала я. – Можно мне подумать?

Малолетние бойцы вспоминались мне очень-очень часто. Кади и Абу оберегали меня от сьерра-леонской политики, но из Интернета я знала, что во Фритауне учредили Специальный суд[7]7
  Судебный орган под эгидой ООН для рассмотрения нарушений международного гуманитарного права и национального законодательства Сьерра-Леоне во время гражданской войны.


[Закрыть], на котором слушались дела бойцов и их командиров, по приказу которых насиловали и калечили людей.

Что я сделала бы, окажись однажды на таком суде? Что я сделала бы, снова увидев парней, изувечивших меня?

Сначала меня душила злость. Я надеялась, что Специальный суд приговорит юных головорезов к смертной казни.

Но потом мне стало тошно от собственной злости, и со временем я поняла, что казнями проблему не решишь. Подобно мне, те бойцы были детьми, угодившими в гущу событий, которые не могли контролировать. Может, когда повстанцы рыскали в буше, они думали о своих родителях и сестрах; может, совсем как я, страдали от страха и одиночества.

В итоге я поняла, что при всем желании не могу их осудить. Даже окажись те парни передо мной, я не хотела бы навредить им ни словом, ни делом. Тюрьмы юным мятежникам не избежать, но я не собиралась обрекать их на страдания. Напротив, представляла, как смотрю на тех парней и говорю им:

– Надеюсь, вам очень стыдно за то, как вы со мной поступили. Но я вас прощаю.

В выходные Сьюзен позвонила убедиться, что мы прочли ее статьи в газете. Воскресным вечером, часов в восемь, я сидела в спальне одна. Взяв свой мобильный, я набрала номер Сьюзен, решив про себя: если не дозвонюсь, откажусь от этой затеи.

Сьюзен ответила.

– Привет, это я, Мариату, – начала я. – Как дела?

– Отлично, а у тебя?

– Тоже хорошо. Как девочки? – Журналистка рассказывала, что у нее две маленькие дочки.

– Прекрасно, – ответила она. Похоже, Сьюзен почувствовала мою нерешительность и спросила напрямик: – Мариату, у тебя точно все в порядке?

– Я хочу встретиться с Ишмаэлем! – выпалила я, не успев даже как следует подумать.

– Думаю, я смогу это устроить, – проговорила Сьюзен.

Три дня спустя я стояла перед большой старой церковью в центре Торонто вместе с Абу, Кади и Сьюзен. Агент Ишмаэля сказал, что мы можем провести частную встречу с ним до начала выступления и автограф-сессии.

Увидев Ишмаэля, я вздохнула с облегчением. Круглое лицо, высокий лоб, вьющиеся волосы – внешне он совершенно не походил на парней из Ма-нармы. Я тотчас почувствовала, что нашла друга, как это ни странно при встрече с бывшим малолетним бойцом.

Разговор с Ишмаэлем Абу начал со сьерра-леонской еды.

– Скучаю по листьям кассавы и жгучему перцу! – пожаловался он, пробуя сэндвич в кофейне.

Ишмаэль сказал, что живет в Нью-Йорке, и спросил, знакома ли я с кем-то из тамошних сьеррале-онцев. Я ответила, что знакома: туда перебрались некоторые ребята из лагеря ампутантов. Мы нашли нескольких общих друзей. Потом мы заговорили о музыке: Ишмаэлю нравился рэп, мне – хип-хоп.

– Я хочу написать книгу, – призналась я Ишмаэлю, когда его агент дал знак, что выступление вот-вот начнется.

– Как ты ее назовешь?

– Хм-м… Наверное, «Всегда живи мечтой». Хороший заголовок?

– По-моему, отличный. – Ишмаэль улыбнулся и обнял меня на прощание.

– Думаешь, кому-то захочется прочесть книгу обо мне? – спросила я.

– Да, – ответил Ишмаэль. – Точно.

ГЛАВА 22

В феврале 2008 года я приехала в Сьерра-Леоне вместе со Сьюзен, Кади, представительницей ЮНИСЕФ Канады и Сориэсом Самурой, режиссером, который снял документальный фильм «Плач Фритауна» о жестоком захвате города мятежниками в 1999 году.

Я подписала контракт на книгу – мы со Сьюзен трудились над моими мемуарами, а в Сьерра-Леоне планировали проверить факты на достоверность и завершить работу.

Началась вторая неделя моего пребывания на родине. Ранним утром в Сьерра-Леоне пахло так, как мне помнилось: воздух, пропитанный ароматами костров, специй и океана, светился, будто от люминесцентных ламп. Вокруг снова был Фритаун.

Я выползла из кровати, открыла окно, высунулась из него и вдохнула полной грудью. Едва я собралась развернуться и разбудить Кади, у меня зазвонил мобильный.

– Алло! – проговорила я, вытащив его из сумочки.

Звонил Сориэс Самура.

– Завтра ты встречаешься с президентом, – объявил он.

В трубке трещало, и я сомневалась, что расслышала правильно.

– Не поняла. Что ты сказал?

– Мариату, я организовал тебе встречу с президентом. Завтра ты встречаешься с главой Сьерра-Леоне.

Сориэс стал рассказывать о деталях предстоящей встречи с президентом Эрнестом Баем Коромой, в том числе о том, как следует представиться лидеру своей страны, а я вспоминала, как почти девять лет назад впервые услышала слово «президент».

– Мариату, ты меня слушаешь? – Голос Сориэса ворвался мне в мысли.

– Да, – ответила я, – слушаю. Но не представляю, как встречусь с президентом.

– Просто расскажи ему свою историю, – мягко ответил Сориэс. – Ты справишься?

– Постараюсь, – прошептала я после долгой паузы. – Постараюсь все вспомнить.

После беседы с Сориэсом мне не хотелось ни с кем разговаривать. Меня терзало волнение. Что я могу сказать президенту? Зачем ему слушать меня?

Мы с Кади и Сьюзен собирались в Йонкро навестить моих родных. Мне следовало поскорее вымыться и одеться, не то мы не доберемся в деревню до полудня. Телефон разбудил Кади, и по дороге в ванную она спросила, кто звонил.

– Сориэс, – ответила я. – Говорит, что завтра мы встречаемся с президентом.

– Хорошо, – сказала Кади, закрывая дверь в ванную. – Корома учился в одной школе с моим братом. Здорово будет с ним повидаться, – невозмутимо заявила она, а потом я услышала шум воды.

Поначалу я развеселилась, подумав, что каждый житель Сьерра-Леоне либо родственник, либо знакомый Кади и Абу. Даже президент оказался другом брата Кади, но это не слишком успокаивало. По дороге в Йонкро я не проронила почти ни слова.

Я еще размышляла о звонке Сориэса, когда мы добрались до деревушки под Лунсаром. Мы вышли из автобуса, и деревенские дети вместе с несколькими женщинами спели приветственную песню.

– Мариату! Мариату, это ты?

Я обернулась, услышав голос бабушки. Она ковыляла по грунтовой дороге в африканской юбке с запахом и голубом платке.

Бабушка сильно постарела с тех пор, как мы в последний раз виделись. Лицо избороздили глубокие морщины, зубы частично выпали. Я заметила, что длинная палка ей нужна не только для опоры, но и чтобы ориентироваться.

– Я здесь, бабушка! – отозвалась я и бросилась к ней.

Мы обнялись, потом бабушка ощупала мне лицо руками.

– Вот уж не думала свидеться с тобой, но ты вернулась! – воскликнула она.

– Бабушка, мне хотелось всех удивить.

Ее карие глаза стали мутно-голубыми, и я поняла, что у нее катаракта. В Канаде катаракту легко удаляют, но сьерра-леонской бедноте это недоступно. Моя бабушка ослепла.

О визите домой я никому не сказала. Месяцем ранее я использовала часть аванса за книгу, чтобы купить и переправить в Сьерра-Леоне целый ящик одежды, обуви, зонтов, мыла и зубной пасты. После этого я говорила с Мари и Али по телефону, но ни словом не обмолвилась о том, что собираюсь навестить их впервые за шесть лет после отъезда. Мне не хотелось, чтобы они хлопотали над угощением или тратили свои небольшие деньги на микроавтобус, отправившись встречать меня во Фритауне. Я сама хотела побаловать родных.

Через толпу поющих я подвела бабушку к деревянной скамеечке у хижины моей матери. В ногах у нас устроились четверо щенков. Совсем как в детстве, я положила голову бабушке на колени, и она стала расспрашивать меня о жизни в Канаде. Я рассказала про Кади и Абу, про то, как много они для меня сделали. Подняв голову и заглянув в мутные бабушкины глаза, я не смогла удержаться от слез.

– Бабушка, я давно хочу тебе кое-что рассказать. Помнишь, ты говорила, что, если приснилось пальмовое масло, жди кровопролития?

– Да, – кивнула она.

– Ночью перед нападением мятежников мне приснился такой сон.

– Расскажи, что именно тебе приснилось.

За следующий час я выложила бабушке все. Рассказала про сон, про мятежников, про лица малолетних бойцов. Рассказала про изнасилование, про Абдула и про то, что до сих пор виню себя в смерти сына. Я рассказала про лагерь ампутантов, про попрошайничество, про поездку в Лондон, а потом в Торонто.

Когда история подошла к концу, мы с бабушкой устроились в тенечке, слушая крики петухов. Рядом деревенские дети играли в прятки, двое мальчишек катили палками металлический обод колеса.

– Что ты сделала бы, окажись ты со мной в Ма-нарме? – спросила я бабушку.

– Будь я рядом тем утром, когда тебе приснился кошмар, сделала бы все по традиции, – ответила она после паузы. – Наложила бы наговор, чтобы изгнать демонов.

– Какой наговор, бабушка?

– Мы с тобой вместе пошли бы к озеру и бросили самый большой камень в самую середину недвижных вод, – объяснила она. – А потом попросили бы местных духов запереть демонов у нас в голове, не позволив им принять обличье мятежников.

– Значит, ты поверила бы мне? – спросила я.

– Конечно, – ответила она. – Но послушай, Мариату, война изменила многие вещи. К тому же прошлого колдовством не изменить. Жаль, что я не смогла остановить ту атаку наговором, но ты сумела превратить обиду и боль в нечто хорошее. Когда демоны появятся снова, подумай обо всех ангелах, которые с тех пор появились у тебя в жизни.

Таким ангелом стал для меня дядя Сулейман. А еще Фатмата, Кади, Адамсей, Абибату, Мохамед, и это далеко не все. Сулейман умер, когда в Канаде отмечали Рождество. Проснувшись однажды утром, он почувствовал, что ему трудно дышать. Он хрипел, кашлял и не мог встать с кровати. Он не пошел в свой фритаунский магазин, где торговал иголками, нитками и печеньем, а целый день пролежал на спине. Его жена Мариату протирала ему лоб влажной тряпкой.

Дышалось дяде все тяжелее и тяжелее, потом в руках появилась режущая боль. Мариату пыталась кормить его из большой деревянной ложки, но в итоге у Сулеймана не выдержало сердце. Эта новость разбила мне сердце. Даде было всего тридцать лет, когда он умер. Все деньги он потратил на лекарства для меня и моих кузенов, когда нам залечивали раны, нанесенные мятежниками. На себя средств у него не осталось.

Узнав о смерти Сулеймана, я предложила оплатить поминки на сорок дней. В Сьерра-Леоне устраивают поминки сразу после похорон, на сороковой день и на годины. Сулеймана похоронили в Йонкро, где он вырос вместе с моим отцом, Мари и Абибату.

Упокоился он рядом с моим отцом, умершим от старости вскоре после моего переезда в Канаду.

Оставив бабушку, я пересекла проулок между двумя тростниковыми хижинами и выбралась на площадку, где женщины готовили рис и варили курицу в огромных чанах на открытом огне. Среди них сидела Мариату, вдова Сулеймана, с ног до головы в черном в знак траура.

Несколько женщин обваливали в сахаре рисовые шарики – готовили десерт, популярный в Сьерра-Леоне. Я протянула один из шариков Мариату.

– Соболезную тебе, – проговорила я, не отрывая глаз от земли.

Тетя, похоже, догадалась, что меня гложет чувство вины.

– Сулейман никогда не сожалел о том, что помогал тебе, – мягко сказала она. – Никогда.

За всю свою жизнь моя мать родила десятерых детей. Она до сих пор казалась моложавой, но худой, слишком худой. Юбка грязная, футболка разодрана на плече – рядом с ней я почувствовала себя неловко в серебряных серьгах-кольцах и бело-синерозовых докете и лаппе, которые Кади купила мне во Фритауне на похороны Сулеймана.

С младшей сестрой Мабинту мы прежде не встречались, но, взглянув на нас, любой человек понял бы, что мы близкие родственницы. Когда мать представила нас друг другу, на лице восьмилетней девочки я увидела собственные карие глаза и свою улыбку. Мы смеялись, обнимая друг друга, а минуту спустя Мабинту расплакалась.

– Я больна, Мариату, – жаловалась она. – Мне трудно дышать, как и дяде Сулейману. Порой целый день лежу в хижине и шевельнуться не могу!

Я поняла, что у нее астма, про которую мне говорили на Западе. В далекой деревушке, лежащей в стороне от основной дороги, на полпути из Порт-Локо в Лунсар, докторов сестренка явно не видела. Мабинту жила точно так же, как я до 1999 года и нападения мятежников.

Потом сестренка вытерла слезы и показала мне деревню. Она объяснила, что еще до ее рождения мятежники сожгли все хижины в Йонкро. С тех пор деревенские мужчины отстраивали одну глиняную хижину за другой.

В центре деревни мы уселись в тени хижины и стали слушать, как приезжий имам читает суры из Корана в память о Сулеймане.

– Козу и курицу иметь лучше, чем дочь, – заявил он десятерым мужчинам, сидящим вокруг него.

Я встала и ушла к женщинам. «Многое изменилось, бабушка, – думала я. – Но кое-что остается прежним».

Под конец визита в Ионкро я притихла от избытка впечатлений. В голове мелькали картины грязной, рваной одежды родных, их грустные глаза, вялые посевы на полях, поскольку из-за глобального потепления сезон дождей теперь сократился с месяцев до нескольких недель. Живя в Сьерра-Леоне, я не замечала всеобщей нищеты, но сейчас она бросалась в глаза, поскольку я перебралась в страну, где во многих семьях по две машины, где люди ежемесячно покупают новую одежду и регулярно едят в ресторанах.

На обратном пути во Фритаун я молча смотрела на заросли слоновой травы и качающиеся манговые деревья. Я думала об Ибрагиме, который перебрался в Гвинейскую Республику, чтобы найти работу, но пока у него не получалось. Адамсей, теперь мама пятилетней Кадии, так и жила в деревушке под Ма-саикой. Из Сьерра-Леоне она ни разу не выезжала. Благотворительные организации больше не интересовались моей двоюродной сестрой. Излишек урожая со своей фермы она продавала у дороги. Адамсей хотела отправить дочь в школу, но обучение и форму позволить себе не могла. При этом она ни разу не пожаловалась мне на жизнь.

– Я очень по тебе скучаю, – сказала она мне при встрече. – Надеюсь, ты помнишь завет Мари и смотришь только вперед.

Дорогу запрудили парни на мотоциклах, женщины и дети, торгующие манго, кокосами и плантанами с больших блюд, пристроенных на головах, и я попросила водителя микроавтобуса остановиться у Ватерлоо, пригорода Фритауна, чтобы навестить Мохамеда.

Моего двоюродного брата, как и других родичей, мое появление потрясло до глубины души. В первую секунду он даже не узнал меня, с недоумением разглядывая мое лицо. Впрочем, вряд ли я сильно изменилась, хотя немного поправилась с нашей последней встречи и теперь носила кудри до плеч и хорошую одежду, а не рваные обноски от отца Маурицио.

– Да, это я! – проговорила я, смеясь.

Тут Мохамед схватил меня в объятия и долго не отпускал.

Брат выглядел таким подтянутым, что, живи он в Северной Америке, я дразнилась бы, что он не вылезает из тренажерки. Как всегда, он широко улыбался, демонстрируя идеальные белые зубы.

Сверкая глазами, он устроил у себя на коленях четырехмесячную дочку Сафию. Малышка была в нарядном платьице из синего хлопка и с синим же бантом на голове.

– Я влюбился! – сияя, объявил Мохамед. – Представляешь?

Верилось мне с трудом. В моем сердце Мохамед так и остался балагуром-кузеном, который таскал меня за волосы и крал у меня лакомства.

Мохамед жил в одном из бетонных домишек, которые иностранная некоммерческая организация передала жертвам войны. Он показал мне район Ватерлоо, который в военные годы служил лагерем для переселенцев-ампутантов, совсем как «Абердин». Улицы толстым ковром устилал мусор; консервные банки и трупы кошек и собак забивали сточные канавы.

– Я до сих пор попрошайничаю у башенных часов, – признался Мохамед. – Вот только собираем мы куда меньше, чем прежде. На улицах так много нищих, что бизнесмены просто проходят мимо, а школьники, возвращаясь с уроков, плюют в нас.

Когда сопровождавший меня Сориэс включил камеру, Мохамед неожиданно разозлился.

– Они нас использовали! – прошипел он. – Правительство использовало детей из «Абердина», чтобы привлечь внимание иностранных СМИ и деньги из-за рубежа. Вот только мы тех денег так и не увидели. Это все, что у нас есть. – Мохамед обвел руками домишки с одной жилой комнатой, защищенные от солнца манговыми деревьями. Ферм при Ватерлоо не было, а на дорогу к башенным часам в центре Фритауна уходило полдня.

Четыре года назад несколько членов театральной труппы организовали марш, на целый день перекрыв улицы столицы. Они несли транспаранты, требуя, чтобы их выслушал президент. «Дайте нам образование! Дайте нам шанс!» – было написано на плакатах. В марше участвовали многие ампутанты, в том числе Мохамед. В первом ряду, плечом к плечу с другими ампутантами, он с тысячами протестующих свернул к президентскому дворцу.

– Ничего не вышло! – горько бросил Мохамед. – Чиновники и пальцем не пошевелили, только послушали, как мы кричим, и тут же забыли о нас. – На миг брат притих. – Знаешь, местные дети играют в войну: «расстреливают» мятежников, которые отрубили руки их родителям. Уезжай, Мариату! – негромко добавил он. – Беги в Канаду без оглядки.

Во Фритауне мы с Кади и Сьюзен жили в «Бар-мои», новеньком отеле со всеми западными удобствами, включая прачечную, телевизоры, кондиционеры и ресторан, где подавали пиццу и пасту. Вход в отель охранялся, у дверей круглосуточно дежурили как минимум четверо сьерралеонцев в форме. Здание окружала высокая бетонная стена с колючей проволокой наверху.

За неделю до нашего приезда в отеле останавливался звездный футболист Дэвид Бэкхем, посещавший страну как представитель ЮНИСЕФ. Сейчас «Бармои» заполонили мужчины среднего возраста с австралийским, американским, британским акцентами, которые собирались работать в одной из многочисленных благотворительных организаций Фритауна или консультировать наше правительство относительно обеспечения уплаты налогов.

Приехав на родину, я узнала, что у Сьерра-Леоне один из самых низких индексов человеческого развития[8]8
  Комбинированный показатель, характеризующий уровень жизни в различных странах.


[Закрыть]. В первую неделю визита я вместе с представителями ЮНИСЕФ объезжала восточные районы страны, в которых проводятся проекты этой организации. Я встречалась с бедняками, держала на руках их малышей, плакала и смеялась. Оказалось, что в Сьерра-Леоне самый низкий в мире уровень образования и самая маленькая продолжительность жизни – взрослые в лучшем случае доживают до сорока, а в той же Канаде порой и девяностолетние не жалуются на здоровье. Как говорила Ябом, наша страна богата природными ресурсами, включая алмазы, боксит, железняк, марганец, а также пресную воду и рыбу. Однако наши ресурсы обогащают в основном иностранцев.

«Будь я миллионершей, – думала я, – арендовала бы микроавтобус, посадила бы в него Мохамеда, Мабинту, Мемунату, Мари, Али, Ибрагима, бабушку и остальных, отвезла бы в аэропорт и самолетом отправила в Торонто. Но я не миллионерша. Как же мне помочь родным? Как помочь народу своей страны?»

Книга Ишмаэля вдохновила меня рассказать свою историю. «Необходимо, чтобы о войне поведала пострадавшая в ней девочка», – сказал он, выступая в Торонто, и задел меня за живое. Мне открылось мое предназначение. Я могу внести свой вклад в, спасение соотечественников, рассказав миру о войне, о своей семье, о том, каково быть девочкой в Сьерра-Леоне.

С одной стороны, меня тянуло последовать совету Мохамеда: убежать подальше и не огладываться.

Таких, как я, в Сьерра-Леоне тысячи. Чем моя история отличается от других?

С другой стороны, хотелось остаться на родине – в Йонкро или крошечной Масаике. Если бы не война, я, наверное, так и жила бы в Магборо и вышла бы замуж за Мусу. Но теперь, навестив бабушку и Мохамеда, я была в полном смятении.

Я вышла из номера и опустилась на один из стульев, расставленных вокруг бассейна отеля, полного искрящейся воды. Вскоре мое внимание привлекла птичка, сидящая на верхушке шпалеры. Это был желто-бурый ткач – совсем как тот, что давным-давно упал с неба в Магборо.

– Что же мне делать? – спросила я ткачика.

Птичка трижды чирикнула и улетела, а я вспомнила, как брела из Манармы после атаки мятежников. Вспомнила, как одна-одинешенька пробиралась через буш, натыкаясь на злющих собак и плюющихся ядом кобр. Вспомнила изможденное лицо мужчины, который вывел меня на дорогу в Порт-Локо. Перед глазами у меня до сих пор стояли его дрожащие руки, которыми он протянул мне манго.

И я поняла, что мне нужно делать. Пусть рук меня больше нет, зато есть голос. Как бы хорошо ни жилось мне в Канаде, родиной для меня навсегда останется Сьерра-Леоне. Сердце моей страны – это сердца людей, которые помогли мне увидеть себя не жертвой, а человеком, способным на великие свершения.

Я встала, поднялась в свой номер на втором этаже, открыла чемодан и достала красно-золотой наряд, который Кади сшила мне в Торонто для торжественных случаев. Разгладив складки на ткани, я вытащила из несессера коробочку с висячими золотыми сережками.

– Да, – громко проговорила я, хотя в номере больше никого не было. – Я встречусь завтра с президентом. И буду говорить с ним от имени всех жителей Сьерра-Леоне, которых никто не слышит.

Моя душа изменилась навсегда. Теперь я могла смотреть вперед, но при этом оглядываться назад без капли сожаления.