Текст книги "Вкус манго"

Автор книги: Мариату Камара

Соавторы: Сьюзен Макклелланд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Мариату Камара при участии Сьюзен Макклелланд
Вкус манго

Посвящается всем, кто прошел этот путь от начала до конца.

Мариату Камара

Посвящается моему деду, самому любящему и любимому, который учил меня никогда не лгать и не бояться говорить правду.

Сьюзен Макклелланд

Mariatu Kamara with Susan McClelland

THE BITE OF THE MANGO

Карта Африки и Сьерра-Леоне

Сьерра Леоне

ПРЕДИСЛОВИЕ

В Сьерра-Леоне любую историю рассказывают для того, чтобы поделиться знаниями, восстановить утраченную связь или переубедить слушателя. Мемуары Мариату выполняют сразу все три задачи. Миру не хватало именно такой истории, напоминающей о силе и стойкости человеческого духа.

«Вкус манго» – необычное, изложенное с пугающей честностью повествование о том, как двенадцатилетняя девочка стала жертвой одной из самых жестоких войн XX века. Это история о том, как девочка уцелела в той войне, лишившись не только детства, но и обеих рук. Ей пришлось научиться жить без них. Каково не иметь возможности вытирать собственные горькие слезы? Как вставать без помощи рук? Об этом и многом другом говорит Мариату в своей повести о потерянной невинности, о предательстве и об исцелении в страшные, лихие времена. Она описывает скромность, культуру, дружелюбие сплоченных жителей деревни в самом сердце Сьерра-Леоне; показывает, как война разожгла тлевшую в нашем обществе искру подозрительности и недоверия, когда сосед ополчился на соседа, брат на брата, сын на отца.

Эта пронзительная и по-прежнему актуальная история изложена простым языком, который отражает невинность Мариату и силу ее желания поведать миру о страданиях детей, угодивших в жернова войны. «Говорить о войне трудно, но, если уж начала, нужно довести дело до конца», – сказала мне Мариату во время нашей встречи в апреле 2007 года. Думаю, этот принцип она применяет к каждому аспекту своей жизни.

Глядя в светящиеся радостью глаза Мариату, не верится, что однажды она запретила себе чувствовать. Встреча с этой потрясающей девушкой в корне меняет представление о жертвах войны. СМИ любят рассказывать об их травмах и увечьях, но умалчивают о способности восстанавливаться и сохранять человечность.

История Мариату – реалистичный пример того, что значит быть и бойцом, и жертвой; что значит изменить себя, чтобы и дальше жить полной жизнью.

Я очень рад, что благодаря этой книге с Мариату познакомится весь мир.

Ишмаэль Бих июнь 2008 года, Нью-Йорк

ГЛАВА 1

Меня зовут Мариату, вот моя история.

Начинается она в год, когда мне исполнилось одиннадцать. В ту пору я вместе с дядей, тетей и кузенами жила в Сьерра-Леоне, в маленькой деревушке.

У сестры отца Мари и ее мужа Али я жила с младенчества и ласково называла их йа (мама) и па (папа). В сельских районах Сьерра-Леоне детей часто растят не мать с отцом, а родня. Как и большинство деревень страны, наша Магборо была крошечной: в ней жило человек двести. Домов с глиняными стенами и деревянными или жестяными крышами было восемь. В каждом обитало по нескольку семей. Взрослые спали отдельно в маленьких комнатах, а все дети – в большой, которую называли гостиной. Жильцы помогали друг другу: хозяйство вели вскладчину, женщины сообща готовили, а мужчины чинили крыши. Ну а мы, дети, вместе играли.

В школу никто из местных не ходил. Как и остальные жители Магборо, наша семья была очень бедной. «Ты должна помогать нам в поле», – твердила Мари. Дети из семей и деревень побогаче иногда проезжали Магборо по пути в школу. Некоторые из них даже учились в частных школах Фритауна, столицы Сьерра-Леоне. При встрече с такими счастливчиками я грустила. Мне очень хотелось своими глазами увидеть, что такое большой город.

Лет с семи, когда я достаточно выросла, чтобы носить на голове пластмассовые кувшины с водой и корзины с кукурузой, по утрам я отправлялась на ферму неподалеку от Магборо обрабатывать поля или убирать урожай. Землевладельцев в деревнях не было: мы работали на ферме сообща и каждые четыре года чередовали посевы, выращивая то кассаву (она похожа на картофель), то арахис, рис, перец или батат.

Не всех обитателей дома Мари и Али связывало кровное родство, но мы считались одной семьей и называли друг друга дядями, тетями, братьями и сестрами. Мохамед и Ибрагим, два моих двоюродных брата, уже жили в деревне, когда я совсем крохой появилась у дяди и тети.

Мохамеду было лет семнадцать – точнее сказать не могу, потому что жители Магборо не отсчитывают возраст и не отмечают дни рождения. Полный, с пухлыми щеками и бархатными глазами, Мохамед смешил людей при любом удобном и неудобном случае, даже на похоронах. Когда в деревне кто-то умирал, жители Магборо, как правило, три дня проводили в скорби. В это время никто не работал: мы сидели взаперти, и взрослые плакали и причитали. А Мохамед приходил в гости и шутил над чужими слезами:

– Вот услышат мертвые, как вы рыдаете, вернутся сюда призраками и вселятся в ваши тела.

Скорбящие оторопело смотрели на него, а Мохамед чуть тактичнее добавлял:

– Они умерли, потому что пришло их время. Им вовсе не хочется, чтобы вы оплакивали их до конца своих дней.

Мохамед был добрым и мягким. Когда еды не хватало, он отдавал свою порцию мне или другим малышам, приговаривая: «Ешь-ешь, ты же кроха, тебе расти нужно!»

Ибрагим отличался от Мохамеда абсолютно во всем. Высокий и худой, он был примерно на год старше брата и обожал командовать. Когда мы работали на ферме, Ибрагим вечно указывал мне и остальным детям, что делать. Если мы не слушались, он в бешенстве пинал лопату или ведро или просто уходил прочь.

У Ибрагима случались приступы: тело начинало дергаться, глаза стекленели, изо рта текла пена. Много лет спустя, после переезда в Северную Америку, я узнала, что такая болезнь называется эпилепсией.

Жилось в Магборо весело: по деревне бегали козы, под ногами путались куры. После обеда я играла в прятки с кузенами и друзьями. Одну из моих подруг тоже звали Мариату. Со дня знакомства мы с ней стали не разлей вода. То, что мы тезки, казалось нам очень смешным; мы с ней вообще много смеялись. Едва оказавшись на ферме, мы с Мариату упросили родных позволить нам работать рядом, чтобы не расставаться ни на минуту. Вечерами мы плясали подбой барабанов и пение соседей. Не реже раза в неделю вся деревня собиралась на представление. Когда подходила моя очередь выступать, я наряжалась в затейливый красно-черный костюм и изображала дьявола. Сперва я танцевала, а потом гонялась за зрителями, стараясь хорошенько их напугать.

Родителей я видела нечасто, но в десять лет отправилась погостить в Ионкро, деревню, где они жили. Однажды после ужина мы сидели на улице, и папа рассказывал, что было со мной до того, как я попала к его старшей сестре. В небе ярко светили звезды и луна. Из кустов доносился стрекот длинноногих кузнечиков, а в воздухе витали ароматы ужина – жареного перца, риса и курицы.

– Тебе повезло с самого рождения, – сказал папа, покуривая длинную трубку. – Ты появилась на свет в больнице, – продолжал он. Я знала, что для нашей деревни это необычно. – Твоя мама курила сигареты, причем курила много, и перед самыми родами у нее начались судороги и открылось кровотечение. В больнице сестры дали тебе специальное лекарство для глаз. Если бы не оно, ты осталась бы слепой.

Я содрогнулась, представив, как бы мне тогда жилось.

По словам отца, день моего рождения выдался холодным и дождливым.

– Это хороший знак, – улыбнулся папа. – Роды или свадьба в холод – большая удача!

На жизнь он зарабатывал охотой, а дичь продавал на рынке соседнего городка, куда возили свой урожай и крестьяне. Похоже, охота у папы не ладилась, потому что, если верить тете Мари, денег у него не водилось. Еще я знала, что папа вечно наживает себе проблемы и то дело попадает в тюрьму. Тюрьмой у нас называли большую клетку с деревянными прутьями, которая стояла в центре деревни, чтобы каждый мог поглазеть на преступника.

В Сьерра-Леоне девочки большую часть времени проводят с женщинами и другими девочками, а не с отцами, дедами и дядьями. Разговаривать с папой было очень приятно, и я внимательно слушала его рассказ о том, как меня отдали Мари и Али.

Как и у многих мужчин в Сьерра-Леоне, у папы было две жены. Старшую звали Сампа, а младшую, мою мать, – Аминату. До моего появления на свет Сампа родила двух мальчиков. Они оба умерли, не прожив и года. Когда Сампа забеременела в третий раз, папа заранее попросил Мари взять ребенка себе. Он надеялся, что благодаря этому малыш выживет. Мой сводный брат Сантиджи родился тремя годами раньше меня.

Вскоре после того, как Сантиджи отправили жить к Мари, моя мать забеременела моей старшей сестрой. Сампе это не понравилось: она ревновала к женщине, желавшей заполучить все внимание моего отца. Поэтому после рождения моей сестры Сампа принялась слезно просить моего отца, чтобы Сантиджи вернулся и жил с ними.

Мари была любимой папиной сестрой. По его словам, сперва он не хотел забирать у нее Сантиджи, опасаясь расстроить Мари. Но в итоге все-таки забрал, потому что слезные уговоры Сампы сменились злостью. Она ругалась с папой, пока Сантиджи не вернулся к родителям.

Мари и правда очень огорчилась, и тогда моя мама, желая угодить мужу и его сестре, пообещала отдать ей ребенка, которого ждала.

– Не знаю, девочка у меня будет или мальчик, но ребенок останется у тебя навсегда, – сказала ей мама. – Можешь считать младенца своим.

Меня отдали Мари, едва оторвав от материнской груди. По причине, которую не смог вспомнить даже папа, через три года Сампа снова отправила Сантиджи к золовке. Мы со сводным братом отлично поладили: спали рядом на циновках из соломы, ели из одной большой тарелки, мыли друг другу спину в реке. Став чуть старше, мы с Сантиджи постоянно друг над другом подшучивали. Но через три года Сампа снова решила забрать сына. Он не хотел уезжать, я не хотела с ним расставаться, но нам с Мари пришлось вернуть мальчика родной матери.

К тому времени, как я приехала навестить родителей, ревность довела мою маму и Сампудо крупных скандалов. Причины ссор не всегда удавалось понять: слишком уж громко и быстро говорили противницы. Вдобавок они дергали друг друга за волосы, пинались, плевались. Когда такое случалось в доме, мы с Сантиджи отползали к стене и наблюдали за драчуньями, вытаращив глаза и зажимая рты ладонями, чтобы не расхохотаться. Схватка двух взрослых женщин – зрелище уморительное: грудь вздымается, платья задираются чуть ли не до пояса, глаза сверкают… Глядя, как бьются мама с Сампой, я радовалась, что живу у тети, и мечтала о том, чтобы и Сантиджи рос у нее.

Через несколько месяцев после нашего с Мари возвращения в Магборо пошли слухи, что Сантиджи болен. Якобы животу него раздулся, каку беременной. От слабости он не мог даже с постели встать. Знахарки давали ему разные снадобья, но ничего не помогало. На этот раз у отца уже не нашлось денег на больницу. Сантиджи умер дома посреди ночи.

После его смерти со мной случилось нечто странное. Я шла по деревне и вдруг услышала, как брат зовет меня. Обернулась, но никого не увидела. В следующем году то же самое повторялось несколько раз. Оставалось только гадать, не следил ли дух Сантиджи за мной таким образом.

Тем вечером в Йонкро папа прервал рассказ о моем раннем детстве, потому что в центре деревни местные дети завели песню под барабанный бой. Жители деревни собирались допоздна петь, плясать, рассказывать истории и сплетничать, совсем как мы каждую неделю в Магборо.

– Спасибо! – шепнула я отцу. Он кивнул в ответ, встал и отправился в хижину к остальным.

Самую младшую дочь Мари звали Адамсей. Совсем маленькой она отправилась жить к бабушке, а к нам вернулась, когда ей было десять, а мне лет семь. Тогда-то я начала понимать, почему моя мать и Сампа так завидовали друг другу. Меня ужасно злило, когда Адамсей доставалась новая одежда или больше еды.

– Она твоя родная дочь, ты любишь ее больше! – кричала я Мари.

– Неправда! – протестовала тетя, а если я продолжала жаловаться, она теряла терпение и хватала тамалангбу, плетку из высокой плотной травы, которая растет повсюду. – Не ври! Это неправда! – приговаривала Мари, хлеща меня по попе.

Невзирая на зависть, иметь сестру мне нравилось. Адамсей всегда относилась ко мне хорошо, даже если я вредничала. Нередко она делилась со мной едой и помогала зашивать юбки, порванные во время игры.

В год, когда я навещала родителей, выяснилось, что друг Али по имени Салью хочет на мне жениться. Салью был не из нашей деревни, но у нас жили его родственники, поэтому он часто приезжал в гости. Однажды я играла с другими детьми, а он подошел близко-близко и, обжигая мне щеку горячим дыханием, объявил:

– Когда вырастешь, возьму тебя замуж.

Я перепугалась, а когда Салью отошел, побежала за Адамсей.

– Что этому старику от меня нужно? – спросила я, разыскав сестру.

– Может, он хочет тебя поцеловать, – засмеялась она.

– Фу, гадость какая!

Продолжая смеяться, Адамсей заявила, что могло быть и хуже:

– Тебя могли выдать за Абу.

Мы захихикали, представляя себе старого вдовца из Магборо, который день-деньской сидел в тени своей хижины и смотрел в землю. Впоследствии у нас с Адамсей появилась новая забава: мы вспоминали деревенских мужчин и подбирали им в пару девчонок. Адамсей я «свела» с деревенским главой (в Магборо он считался кем-то вроде мэра) – высоким тощим стариком, у которого уже была большая семья.

Через несколько дней после разговора со мной Салью и его родители пришли потолковать с Мари и Али. Нас с Адамсей отправили играть на улицу, хотя уже стемнело, а утром нам надо было спозаранку идти на ферму. Мы прокрались к окну и вытянули шеи, чтобы подслушать, но ничего не вышло: в доме говорили слишком тихо.

Утром, когда мы сажали батат, Мари отвела меня в сторону и объявила, что Салью хочет взять меня второй женой.

– Свадьба состоится через несколько лет, – сухо сказала она.

– Не хочу я замуж за Салью! – заартачилась я.

– Мариату, он друг моего мужа. – Мари перестала сажать овощи и строго взглянула на меня. – Если не найдешь никого другого, выйдешь за него.

Как ни странно, другой кандидат нашелся довольно скоро. В соседней деревне жил милый парень Муса, всего на пару лет старше меня. Его семья работала на той же ферме, поэтому мы были знакомы с самого детства, когда занимались посадками. А еще Муса с родителями приходил в Магборо вечерами петь и танцевать.

Как-то раз после обеда мы с Мусой устали вскапывать землю, сели отдохнуть рядом и разговорились. Посплетничав о других детях, мы пошли купаться и весело брызгались друг в друга, а потом сидели на берегу, опустив ноги в прохладную воду реки. Так у нас и повелось: мы заканчивали работу пораньше, болтали, плавали и снова болтали. Мне нравилось быть рядом с Мусой: по телу растекалось приятное тепло.

Однажды Муса взял меня за руку и сказал:

– Когда подрастем, мы с тобой поженимся и заведем детей.

Я передала его слова Мари, но она раздраженно заявила:

– Отец Мусы – человек богатый, он не позволит сыну жениться на бедной девушке.

У меня засосало под ложечкой, но я прикусила язык: детям в Сьерра-Леоне запрещено перечить взрослым. В тот вечер перед сном я долго плакала, старательно пряча лицо, чтобы не показывать слезы Адамсей.

На следующий день, встретив Мусу на ферме, я перехватила его взгляд и улыбнулась. «Вот увидит его отец, как мы счастливы, и даст согласие на наш брак», – сказала я себе. Вспомнилось, как папа говорил о моем везении. «Может, мне снова улыбнется удача», – думала я.

Но потом в нашу жизнь ворвались мятежники, и все изменилось.

Перемены начались в сезон засухи, когда мне исполнилось одиннадцать. В Сьерра-Леоне пришла война, и наш деревенский глава услышал, что жестокие повстанцы, которые громят деревни и убивают людей на востоке страны, движутся в сторону Магборо. Мятежники хотели свергнуть правительство, которое обвиняли в коррумпированности и нежелании помогать народу. Среди воюющих попадались представители разных племен Сьерра-Леоне, включая наше племя темне. Я не понимала, зачем повстанцам убивать бедняков и занимать наши деревни, зачем им отнимать у нас еду и спать в наших хижинах, но, судя по всему, именно этим они и занимались.

Как только появлялись слухи о приближении мятежников, деревенский глава приказывал всем жителям Магборо бежать в буш[1]1
  Некультивированные территории, обычно поросшие густым кустарником. – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть]. В первый раз мы не взяли с собой ничего: бросили дома и несколько дней прятались в кустах, слушая, как животы урчат от голода. После благополучного возвращения в деревню Мари и Али решили как следует подготовиться. Пустые мешки из-под риса они наполнили касса-вой и сушеными овощами; все члены семьи сложили в котомки смену одежды и циновки, чтобы спать. С тех пор, когда деревенский глава говорил о приближении мятежников, мы хватали приготовленные пожитки и гуськом уходили в буш вслед за Али.

Через какое-то время мы привыкли прятаться. Сельчане расстилали циновки на поляне посреди зарослей и не возвращались домой по целому месяцу. Поначалу я не боялась. Мы, дети, играли в те же игры, что и в деревне, пели и перекрикивались, а вечерами сидели у костра, рассказывали истории и делились слухами о войне. По ночам, лежа на спине, мы смотрели на луну и на звезд ы. Я вспоминала, как давным-давно отец говорил мне, что считать звезды нельзя.

– Если пересчитаешь и остановишься на своей звезде, то умрешь, – предупредил папа. Я толком ничего не поняла, но умирать мне точно не хотелось. Разговоры о мятежниках участились, и мы начали вести себя тише. Люди перестали готовить, чтобы мятежники не увидели дым от костров. Порой мы целыми днями ели только сырую кассаву, очень жесткую, сухую, пресную. Разговаривали все вполголоса. Стоило веточке хрустнуть в кустарнике за поляной, по спине у меня бежали мурашки. Пару раз я подслушала разговоры взрослых: они шептались о том, что мятежники не только убивают, но и пытают людей. После этого я старалась помалкивать. Когда мы прятались, Ибрагим частенько держался неподалеку и проверял, все ли у меня нормально. В таких случаях я совершенно не возражала против того, что двоюродный брат мной командует.

Год спустя в сезон засухи сообщения о мятежниках посыпались снова, и наш глава решил, что сельчанам нужно отправиться в деревню под названием Манарма.

– В Манарме много жителей, – пояснил он, когда мы собрались выслушать его предложение. – Там будет безопаснее, чем в буше.

Отправка в Манарму не отличалась от предыдущих побегов из родной деревни. Мы рассчитывали вернуться к нормальной жизни, когда наш глава скажет, что опасность миновала.

Только на этот раз получилось иначе.

ГЛАВА 2

Пальмовое масло – растительный жир из мякоти плодов пальмы. Цветом оно темно-оранжевое, и в Сьерра-Леоне готовят в основном на нем.

«Если приснилось пальмовое масло, жди кровопролития», – однажды, когда мне было семь лет, сказала бабушка.

Подрастая, я часто видела во сне пальмовое масло и действительно каждый раз то царапалась, играя в салки, то коленку разбивала. Самый ужасный сон про пальмовое масло приснился мне нашей первой ночью в Манарме. Мне виделась большая яма в земле, полная пальмового масла. Я стояла на дне ямы, и масло доходило мне до колен. Рядом с ямой был оловянный бак, в котором наша семья держала свежую озерную воду. Деревянные подпорки бака горели, вода в нем кипела, из сливного отверстия к безоблачному небу поднимались струи пара. Вот деревянные ножки закачались, и бак опрокинулся. Падая, он превратился в мою голову. Теперь я видела, что воды в баке нет – только пальмовое масло. Моя голова упала на землю, а тело полностью покрылось густым маслом.

Проснулась я с криками. Той ночью я спала на полу, расстелив циновку рядом с Адамсей. В доме было человек пятнадцать, в том числе хозяин хижины с семьей, Мари и Али, Адамсей, Мохамед и Ибрагим. Утро только-только начиналось: за окнами в дальнем конце комнаты забрезжил свет. Мои крики разбудили Али. От его сердитого взгляда меня бросило в дрожь. Я знала: он злится, что я поднимаю шум. Нас предупредили, что о приближении мятежников мы узнаем по выстрелам, а пока надо вести себя как можно тише. Я боялась, что Али поколотит меня за громкие крики. Дядя был крупным мужчиной. Когда мы, дети, его не слушались, он любил демонстрировать силу – хватал розги и нещадно нас сек.

Дядя так и буравил меня карими глазами, рядом с ним крепко спала Мари. Я решила, что вот сейчас меня высекут. Тут кто-то из спящих зашевелился.

– Постарайся не шуметь! – зашипел Али. – Иначе ты всех нас погубишь. – Еще один сердитый взгляд, и дядя опустил голову на циновку.

Я вздохнула и с облегчением вытерла пот со лба. В комнате уже становилось жарко. Скатав циновку, я одернула хлопковое платье, в котором спала, и вышла на улицу посмотреть, кто проснулся.

Про страшный сон я никому не рассказала, по крайней мере сразу. Оглядевшись, я пошла за незнакомой женщиной к реке, что протекала неподалеку.

На берегу я ополоснула лицо, смочила водой короткие косички, почистила зубы жевательной палочкой, которой служила простая веточка, и начала помогать незнакомке со стиркой. Я несла пластмассовый кувшин с водой обратно в деревню, когда ко мне подошел Али. «Ну вот, – подумала я. – Сейчас побьет». Вместо этого дядя сказал, что хочет отправить меня за едой в Магборо.

Я подумала, что ослышалась, и вежливо переспросила:

– Куда ты собираешься меня отправить?

– В Магборо вместе с Адамсей, Ибрагимом и Мохамедом. Принесете еду из погреба, – ответил Али.

Я замерла, потрясенная до глубины души; капли воды из кувшина стекали у меня по лицу и спине. «Кто отправляет детей в деревню, на которую вот-вот нападут мятежники?» – думала я.

– С вами пойдут сопровождающие, гнул свое Али. – Жители Манармы. Рядом с ними вы будете в безопасности.

В голове вертелись образы из сна, и я сделала такое, чего детям Сьерра-Леоне не позволено: посмотрела Али, взрослому человеку, в глаза. Не ограничившись этим, я совершила поступок, однозначно заслуживающий порки, – возразила ему.

– Нет! – воскликнула я с неожиданной для себя уверенностью. – Я не хочу идти! tag И попыталась соврать, что плохо себя чувствую.

– Ты же только что белье стирала, я видел тебя у реки. А сейчас ты несешь воду, – заметил Али. – Вовсе ты не больна, поэтому вместе с кузенами пойдешь в Магборо за едой.

– Никуда я сегодня не пойду! – уперлась я и, дрожа с головы до ног, рассказала Али про свой сон и бабушкино предсказание. – Сегодня что-то случится. Что-то ужасное. Если ты мне не веришь, я отправлюсь в Магборо, но мы можем больше не увидеться.

Я думала, Али накричит на меня, а он только усмехнулся.

– Просто иди, вот и все. Уверен, ничего плохого не случится.

Я вернулась в дом, где мы ночевали, и поставила кувшин на пол рядом с Мари. Когда тетя тоже сказала, что нужно идти в Магборо, я заплакала.

– Тревожиться не о чем, – успокаивала меня Мари. – Мятежники еще не подошли. Как знать, может, их вообще не существует. Делай, как сказал Али. Отправляйся в Магборо.

Я еще плакала, когда мы вышли из Манармы с Адамсей, Ибрагимом и Мохамедом. Думать я могла только о своем сне – о пальмовом масле, горящем баке для воды – и о бабушкиных словах: «Если приснилось пальмовое масло, жди кровопролития».

До Магборо мы так и не добрались. На пути лежала другая деревня, и, едва мы в нее вошли, раздались выстрелы. Женщина-сопровождающая сказала, что беспокоиться не о чем. Мол, стреляют наверняка местные солдаты – жители деревни, которые день и ночь караулят приближение повстанцев.

– Они просто в стрельбе упражняются, – пояснила женщина, однако я видела ее страх: карие глаза стали размером с блюдце, а голос упал до шепота.

Из Манармы в Магборо отправилось человек десять. Старшие решили, что стрельбу лучше переждать и только потом двигаться дальше. Я притихла, не сомневаясь, что грядет настоящий кошмар. Стараясь держаться поближе к Мохамеду, я наблюдала, как одна из крестьянок готовит фу-фу, блюдо из вареной кассавы. Женщина хотела нас угостить, но я от страха смогла проглотить лишь пару кусочков.

Когда выстрелы стихли, взрослые объявили, что хотят отправить нас с Адамсей обратно в Манарму.

– На всякий случай, – сказал незнакомый мне мужчина.

Ко мне подошел торговец, который ходил по деревням и продавал продукты лук, перец, рыбу и масло. Он попросил меня прихватить обратно в Манарму пальмовое масло. Я пристроила на голове желтый пластмассовый кувшин с маслом, и мы с Адамсей отправились в путь. Каждый шаг внушал мне ужас.

Добравшись до окраин Манармы, мы остановились под манговым деревом у футбольного поля. Сердца у нас бешено колотились. Вокруг никого не было, что показалось мне очень необычным, но я попыталась объяснить себе полную тишину комендантским часом. Когда жителям грозила опасность, глава деревни мог в любое время суток приказать всем сидеть по домам.

А потом мы увидели, как из одного из домов выходят они – голые по пояс солдаты в камуфляжных брюках, с лентами патронов вокруг мускулистых тел. Адамсей бросилась наутек, но откуда ни возьмись появился мужчина и схватил ее за талию. Повстанец притащил мою сестру обратно и швырнул на землю рядом со мной. На голове у него была красная бандана, через плечо висело несколько ружей.

Я замерла. «Ну вот, – подумалось мне. – Сегодня слухи о мятежниках подтвердились».

Солдат приказал мне снять с головы кувшин с маслом. Поглядев ему за спину, я поняла, почему в Ма-нарме такая тишь: солдаты захватили деревню и теперь ходили по домам и грабили жителей. Большую часть добычи они складывали в кучу посреди дороги.

К первому солдату присоединился второй, и они вместе погнали нас в деревню, к пустырю за одним из домов. Нам с Адамсей приказали сесть на землю рядом друг с другом. Один из солдат связал нам руки за спиной куском грубой веревки.

– Вы знаете, кто мы? – спросил он, широко улыбаясь.

– Нет, – отозвалась я. – Вы солдаты, охраняющие деревню?

Я знала, что это не так, и своим ответом сделала только хуже. Мятежник начал орать:

– Здесь есть солдаты?! Іде они? Мы повстанцы и хотим поймать тех солдат. Говори, где они!

Теперь вокруг нас собралось множество мятежников. Они приближали лица вплотную к нашим, а потом отходили, мерзко улыбаясь. Многие говорили на крио, самом распространенном языке Сьерра-Леоне, который я могла опознать, но не понимала. Мятежник, связавший мне руки, начал допрашивать меня на темне, моем родном языке:

– Откуда ты? Сколько тебе лет?

Не успев ответить, я заметила торговца пальмовым маслом и удивленно разинула рот. Он ведь направлялся в Магборо, и я не представляла, зачем ему понадобилось возвращаться в Манарму. Мятежник, говоривший на темне, повернулся к нам с Адамсей и приказал:

– Смотрите и не отворачивайтесь.

У нас на глазах торговец побежал по грунтовой дороге, но был застрелен выскочившим перед ним мятежником, на вид моим ровесником. Значит, прав был глава Магборо: среди повстанцев есть дети. Я разрыдалась: мне прежде и смертей не доводилось видеть, а тут убийство. Мятежник пригрозил, что, если не успокоюсь, он убьет и меня.

– Не прикидывайтесь детьми! – скомандовал он. – Взрослых девочек я оставляю в живых.

Моя двоюродная сестра начала упрашивать солдата отпустить ее. Адамсей всегда была болтушкой, но меня потрясло, что она способна говорить даже перед лицом опасности.

– Сиди и смотри в оба! – бросил мятежник и отвесил ей пощечину, заставляя молчать. – Если мы вас отпустим, расскажете остальным о том, что вы здесь увидели.

Потом события стали развиваться очень быстро. Слишком быстро.

Из соседнего дома послышались голоса. Двери и окна мятежники заблокировали досками. По словам одного из них, внутри находилось человек двадцать. В общем гвалте выделялся девичий голос – он принадлежал Мариату, моей подруге детства. Запертая с остальными, она рыдала и звала на помощь.

Оторвав взгляд от дома, я увидела душераздирающую картину. Двое повстанцев гнали Ибрагима и Мохамеда по дороге в нашу сторону. Они толкали моих братьев в спины, заставляя пошевеливаться. Когда парни поравнялись с нами, мятежники схватили их за шиворот и с силой толкнули на землю. Тыча в них ружейными стволами, солдаты заставили братьев сесть спина к спине, а потом привязали их друг к другу.

После этого повстанцы приказали им поднять головы и смотреть прямо на слепящее полуденное солнце.

– Вы солдаты, которые охраняют деревню? – орал на ребят мятежник. – Вы солдаты? Солдаты?

Мохамед и Ибрагим трясли головами, но мятежник не отставал.

В конце концов парни заплакали, а Ибрагим обмочился – на штанах у него расплылось темное пятно. Когда мятежник принялся размахивать ножом над их головами и голыми спинами, я поскорее отвернулась.

Не зная, куда девать глаза, я стала смотреть на дом. Трое молодых мятежников, возрастом не старше меня, обходили его с горящими факелами, поджигая тростниковую крышу. Запертые внутри закричали, потому что пламя мигом превратилось в огненную геенну. Женщина с привязанным к спине ребенком сумела пробить доски, блокирующие одно из окон. У малыша были черные кудряшки и большие любопытные глазки. Юный повстанец бросил на землю факел, выхватил из-за спины мачете и одним сильным ударом отсек женщине голову. Тело упало обратно в дом, придавив ребенка, и малыш заревел, а голова его матери покатилась по дороге прямо передо мной. Меня затрясло; снова хлынули слезы.

– Хочешь стать следующей? – угрожающе спросил мятежник, карауливший меня.

Отчасти мне и правда хотелось умереть.

Вскоре крики пленников стихли, и в наступившей тишине к небу поднимался дым от горящего дома.

Повстанцы один за другим выходили из буша и присоединялись к захватившим деревню. В итоге собралось столько головорезов – и передо мной, и вокруг, и за спиной, – что я не могла всех пересчитать. Если навскидку, их, пожалуй, было сто с лишним, а большинство подошедших позже оказались подростками. Старшие мятежники на них прикрикивали. Мальчишки выслушивали приказы и бежали грабить оставшиеся дома. Циновки из соломы, коврики, деревянные стулья, столы, одежду свалили кучей на дороге. Те же мальчишки, которые спалили дом, в котором заперли Мариату, наклонили факелы к основанию кучи и разожгли огромный костер.

Сперва я не узнала Салью – мужчину, которого хотел на мне жениться, – когда два юных мятежника подтолкнули его к старшему в ожидании указаний. Лицо у Салью было в крови, рубашка порвана, руки связаны за спиной. Я невольно охнула, когда он повернулся ко мне. Старший мятежник что-то крикнул, двое молодых схватили Салью за руки и подтащили ближе к нам.

Мятежник, говоривший на темне, спросил у меня: