Текст книги "Вкус манго"

Автор книги: Мариату Камара

Соавторы: Сьюзен Макклелланд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

ГЛАВА 8

Порой молчание громче любого крика.

Я была уверена, что соседки по палате спят, а мои родные ночуют во фритаунском доме Сулеймана, но ошибалась. Абибату осталась в больнице. Она спала на полу рядом с одной из коек, и, когда я поднесла пузырек ко рту, мгновенно подскочила ко мне и выбила посудину у меня из рук. Маленькие синие таблетки рассыпались по полу, шурша, как разбегающиеся мыши.

Когда последняя таблетка перестала кружиться, воцарилась тишина. Неведомое прежде чувство накрыло меня с головой. Энергия бурлила и кипела, контролировать ее я не могла. Развернувшись, я в бешенстве накинулась на Абибату. Я орала, плевалась, толкалась. Пинала тетю, когда она попыталась меня схватить.

Соседки по палате проснулись и в изумлении уставились на меня.

Абибату отступила, и я бросилась на кровать, а потом свалилась на пол. На миг меня охватило желание убить тетю – тогда никто не помешает мне уничтожить себя вместе с ребенком внутри.

Я долго сидела на полу, подтянув колени к груди и упершись подбородком в перевязанные руки. Гнев стих, и мне стало ясно: если я убью Абибату, на земле станет одним любящим меня человеком меньше.

Абибату баюкала меня, пока я безутешно рыдала.

– Не хочу, чтобы ты убила свое дитя, – тихо сказала тетя, думая, что я решила избавиться от ребенка.

Но мне и самой не хотелось жить.

– У меня нет будущего. У меня нет будущего. У меня нет будущего, – снова и снова повторяла я ей.

– Не говори так! – строго велела Абибату, повернув меня лицом к себе. – Тебе есть для чего жить. У тебя есть отец и мать. Есть кузены, бабушки, тетушки. Они все тебя любят, и ты любишь их.

Я качала головой, не желая ничего слышать.

В палате воцарилась тишина: мои соседки засы-пали.

Я следила за мухой, кружащей у керосиновой лампы, и тут, словно волна на берег, на меня накатило спокойствие, и я пришла в себя.

– Ты права, – сказала я тете. – Ты права.

Абибату помогла мне забраться на койку и легла рядом. Когда я проснулась следующим утром, она так и спала на моей койке, негромко посапывая.

В следующие недели реальность происходящего не давала мне покоя. Порой я думала только о Салью. Я ненавидела растущего во мне ребенка, потому что он напоминал мне о насильнике. Как ни странно, мне стало легче справляться с ужасом того, что со мной сотворили мятежники. Как-никак кисти рук потеряли и Ибрагим, и Мохамед, и сотни других молодых людей. Утешало, что не мне одной придется жить с последствиями кошмарных увечий. Мы все заново учились заботиться о себе: есть и мыться самостоятельно, несмотря на травмы. Я приспособилась даже причесываться и чистить зубы. А вот беременность выделяла меня на общем фоне.

Однажды мне приснилось, что в девичью палату вошел Салью и сел на металлический стул у моей койки.

– Почему ты хочешь убить себя? – спросил он. – Почему ты хочешь убить ребенка?

Я промолчала.

– Знаю, тебе не понравилось то, что я сделал, – сказал он. – К такому ты готова не была. Но я люблю тебя и хочу, чтобы ты родила этого ребенка. У нас с женой получались только девочки, а я всегда мечтал о сыне.

– Ненавижу тебя! – крикнула я, повернув к нему заплаканное лицо. – Видеть тебя не хочу. Уходи!

– Я мертв, – продолжал Салью, – но всегда буду следить за тобой и направлять на верный путь. Я не позволю тебе убить ребенка. Мне известно, что ты носишь мальчика. Я его растить не смогу, но моя семья заберет младенца и позаботится о нем.

– Как же ты помешаешь мне себя убить?! – проорала я.

– Я знаю, что ты задумала, – ответил Салью. – И каждый день прихожу сюда проследить, чтобы с тобой ничего не случилось.

– Зачем ты так со мной поступил? – спросила я.

– Прости, – ответил Салью. – Это была ошибка.

– Нет! Нет! Нет! – орала я. – Ошибка – это когда рис пересаливают. Если то, что ты со мной сделал, – ошибка, то самая страшная в твоей жизни. Головой надо было думать! Теперь я никогда не буду счастлива. У меня нет рук, а во мне растет ребенок, о котором я никогда не смогу заботиться. Он все равно погибнет, так почему бы не сейчас? Я не смогу его вырастить. А тебя я больше видеть не желаю. Сказала же, уходи! Прочь отсюда!

Я резко проснулась. Сон казался таким реальным, что далеко не сразу я успокоилась и сообразила, где нахожусь.

Тем утром, когда ко мне пришла Абибату, я рассказала ей про свой сон, наконец признавшись в том, что сотворил со мной Салью.

– Ах, так ты носишь его мальчика? – переспросила она. – Салью будет очень счастлив.

– Салью?! – в гневе воскликнула я. – А как насчет меня? Как насчет моего счастья? – Я рассказала Абибату, что в своей прежней жизни, то есть до налета мятежников, мечтала выйти замуж за Мусу и родить ему четверых детей, двух мальчиков и двух девочек. На свадьбу я хотела надеть красивое длинное платье. Таким я видела свое счастье. Сейчас те планы вспоминались с грустью.

До недавнего времени я считала свою кузину Адамсей погибшей. Я даже говорила врачам, медсестрам, Ибрагиму и Мохамеду, что мятежники ее убили. При атаке на Манарму погибло, наверное, человек сто, как я выяснила во Фритауне, но Адамсей среди них не было.

Как оказалось, мятежники отрезали руки и ей. После этого она через буш добралась до Порт-Локо. Грязная, окровавленная, она бродила по улицам и людным рынкам, когда ее случайно увидел муж Абибату. Потом сама Абибату привезла ее во Фритаун.

Встретившись в больничной палате, мы с сестрой без конца плакали и несколько часов подряд обнимали друг друга, пока Адамсей не отвели в операционную на обработку ран. С тех пор большую часть времени мы проводили вместе.

Наконец мы с родными достаточно оправились от ран, чтобы выбираться на свежий воздух. Поначалу мы с Адамсей, Ибрагимом и Мохамедом бродили по прибольничной территории, глядя на улицу через высокий забор.

Фритаун показался мне суетливым городом с уймой машин и толпами людей, спешащих на работу, с работы домой и на рынок. Еще тут было очень жарко, куда жарче, чем в Магборо, вероятно, из-за скопления людей и зданий. В такой скученности воздух нормально циркулировать не мог.

Мы видели женщин в элегантных юбках и блузках с пуговицами и причудливыми воротниками. Такая одежда встречалась мне впервые, но наряды подростков изумляли еще больше. Девушки тут носили штаны, порой такие короткие, что ягодицы вываливались наружу. В Сьерра-Леоне красивой считается женщина с пышными, округлыми ягодицами. Однако мы прячем их под длинными юбками и платьями, поскольку воспитаны с убеждением, что эту часть тела можно показывать только мужу. Грудь предназначена для кормления детей, поэтому совершенно нормальным считается ходить по улице с голой грудью, особенно если рядом младенец. Но демонстрировать попу… У меня челюсть отвисала, когда я ввдела через забор таких девушек.

– Фритаун совсем не похож на Магборо! – воскликнула я однажды, когда мы с Мохамедом наблюдали за горожанками. Брат не ответил: он не сводил глаз с женщин и странно улыбался. Мальчишки и мужчины порой такие смешные!

Выбравшись за территорию, мы заметили еще одну странность: поведение самих пациентов.

Мужчины, женщины и дети, перевязанные, покрытые порезами и синяками, топтались у ворот больницы с пустыми пакетами, которые протягивали прохожим. Иногда горожане бросали в пакет несколько леоне, но куда чаще качали головой и проходили мимо. Вскоре я поняла, что пациенты побираются. В больнице лежала в основном деревенская беднота, попавшая во Фритаун после нападения мятежников.

Вскоре я обнаружила, что безрукие дети вроде меня – самые успешные попрошайки. Горожане жалели нас, поэтому чаще давали денег, чем взрослым.

О войне фритаунцы знали не понаслышке. Когда она только вспыхнула на востоке Сьерра-Леоне, деревенские жители хлынули в столицу и теперь сотнями ютились в больницах, в так называемых лагерях для беженцев и прямо на улице, ночуя где придется. Позднее, в январе 1999 года, вооруженные столкновения докатились и до столицы, а когда война перекинулись на Магборо, мятежники уже отступили из Фритауна.

Как-то раз мы с Ибрагимом, Мохамедом и Адам-сей решили попробовать побираться. Вскоре мы просили милостыню каждый день, хотя я это занятие люто ненавидела.

Каждое утро моя ненависть к миру вспыхивала с новой силой. Солнце вставало, лилось в окна девичьей палаты, и настроение у меня падало. Первым делом всегда вспоминалась моя жизнь до Салью, до ребенка, до нападения мятежников – жизнь, которой у меня больше не было.

Почти каждое утро Адамсей расталкивала меня, пока другие девочки не успевали проснуться, и шептала:

– Нам пора!

По дороге в умывальную я на цыпочках обходила спящих соседок, еще не прознавших, что попрошайничеством можно зарабатывать на жизнь. Я вытирала влажной тряпкой лицо и волосы, поправляла юбку и блузку и отправлялась на промысел.

Мы с Адамсей, Ибрагимом и Мохамедом встречались у главного входа в больницу, кивали друг другу, но, выходя за территорию, почти не разговаривали.

Даже в ранний час на улицах было очень людно. В удачные дни мы вскладчину зарабатывали до десяти тысяч леоне, что соответствует трем долларам. Самыми прибыльными были пятницы, когда мы стояли у мечети и перехватывали выходящих оттуда мужчин. Они возвращались после молитвы и были настроены великодушно.

На улице на меня старались не смотреть: кто вниз глянет, кто в сторону, кто скользнет взглядом по изувеченным рукам и покачает головой. У одних в глазах мелькала грусть, у других – облегчение: они-то избежали страшных ран. В лицо мне смотрели единицы – в буднях попрошайки не менялось только это. Я тоже научилась смотреть вниз, когда в черный полиэтиленовый пакет мне бросали несколько леоне, потом поднимать глаза, чтобы сказать «спасибо», и снова опускать взгляд.

Собранное на улице мы с Адамсей, Ибрагимом и Мохамедом тратили, покупая на рынке бутилированную воду, которую потом вместе выпивали. Верный себе Мохамед во всем видел только хорошее.

– Мариату, помнишь женщину, которая разговаривала с тобой у автобусной остановки? – спросил он однажды.

Я кивнула. Высокая худая дама в темно-синей юбке и белой блузке спросила меня:

– Где твоя семья? Где ты сейчас живешь? Почему тебе отрезали руки?

Как всегда, услышав такие вопросы, я подумала: «Вам-то что? Вряд ли я сильно отличаюсь от других фритаунских девчонок, лишившихся рук на войне». Тем не менее я ответила:

– Мама у меня в деревне. Сейчас я живу в больнице с кузенами. Почему мятежники отрезали мне руки, я не знаю.

Та женщина положила мне в пакет двадцать пять тысяч леоне – целое состояние. Больше мне не удавалось собрать даже за день попрошайничества.

– Думаю, она хотела тебя удочерить, – сказал Мохамед, подмигивая. – Тебя обязательно удочерят, Мариату, – повторил он. – Именно тебя.

Мохамед не сомневался, что из нас четверых у меня больше шансов попасть в богатую семью. Мы находились в больнице около месяца и часто слышали, что богачи из Фритауна и даже из других стран усыновляют раненных на войне детей.

Сперва я не поняла, что означает удочерение, но Мохамед объяснил: это не слишком отличается от того, как мои мама с папой отправили меня жить к Мари. Я даже позволила себе немного помечтать о том, каково будет стать дочерью в другой, богатой семье: красивая одежда, еда, когда захочется, спокойный сон по ночам. Все эти блага были у нас в Магборо.

Потом в мысли мне ворвались мерзкие слова, которыми меня встречали как минимум раз в день: «Что с тобой случилось, маленькая попрошайка?»

Мимо проехал микроавтобус пода-пода. Двое подростков высунулись из окон и принялись меня дразнить.

– Ты хоть есть самостоятельно можешь? – спросил один.

– Похоже, ты оказалась не в то время не в том месте! – проорал второй. – Теперь без няньки не проживешь!

Я упорно смотрела вниз, притворяясь, что не слышу, но жестокие слова ножом вонзались мне в сердце. Горло свело судорогой. Мне снова захотелось себя убить.

«Почему это случилось именно со мной?» – злилась я.

ГЛАВА 9

Я знала: когда нам снимут бинты и наклеят пластыри, чтобы не загрязнять раны, из больницы придется уйти. Перспектива вернуться в Магборо пугала. Мятежники! Вдруг они до сих пор рыщут по деревням? Администрацию больницы это тоже беспокоило. Они сказали Абибату, что мы можем перебраться в лагерь под названием «Абердин», развернутый во Фритауне для раненных на войне.

Возвращаться в Порт-Л око тоже было небезопасно, поэтому Фатмата помогла моей тете организовать нам переезд в «Абердин». Абибату согласилась поселиться с нами и помогать мне после рождения ребенка. Я очень радовалась: наконец-то мы все сможем спать под одной крышей.

Одним дождливым днем, когда мы с Адамсей, Мохамедом и Ибрагимом вернулись в больницу после «смены» попрошайничества, у главного входа нас ждал молодой человек с пухлыми щеками и широкой улыбкой. Недаром он показался мне знакомым: это был Абдул, дядя Мохамеда. Мохамед бросился к нему в объятия.

Абдул жил во Фритауне. По его словам, он увидел имя Мохамеда в списке вынужденных переселенцев, вывешенном Красным Крестом в центре города. Абдул тотчас бросил все свои дела и примчался в больницу.

Он очень напоминал Мохамеда: те же шутки, тот же неиссякаемый оптимизм. Абдул стал заботиться о парнях, как Фатмата и Абибату заботились обо мне, и даже готовил им еду. Когда мы не попрошайничали, он водил мальчиков на долгие прогулки.

Абдул, мужчина счастливый и гордый, обычно ходил высоко подняв голову и расправив грудь, говорил уверенно. При Фатмате же он опускал глаза, сутулился, порой у него заплетался язык. Он мялся, раскачивался из стороны в сторону, а если осмеливался-таки взглянуть на Фатмату, расплывался в очаровательной улыбке. Она при Абдуле тоже вела себя иначе: мигом теряла спокойствие и собранность и становилась болтливой. Она трещала о чем угодно: от дождя до ужасных условий в больнице, где из-за нехватки мест многие дети спят в коридорах. Я догадалась, что у этой парочки начинается роман, и принялась с интересом наблюдать за разворачивающимся спектаклем.

Однажды вечером, после того как Фатмата уложила меня спать, я выскользнула из палаты и прокралась за ней по коридорам. Прятаться не составляло труда: в больнице было людно круглые сутки. У главного входа девушку ждал Абдул. Смущаясь, они взялись за руки и ушли навстречу фритаунским сумеркам.

Любовь завораживает даже сторонних наблюдателей. Глядя на Абдула и Фатмату, я на миг забыла о своих проблемах. Но потом развернулась, чтобы уйти в палату, и увидела девочек, которые сидели, прислонившись спиной к стене. Кисти у них были ампутированы, как и у меня, и я сразу вспомнила о своих руках, о Салью, о ребенке, растущем у меня внутри.

Неуклонно приближался наш перевод в лагерь для ампутантов. Абибату потратила деньги, заработанные нами попрошайничеством, на покупку самого необходимого, в том числе кастрюль, сковородок, постельных принадлежностей, перца и риса. Часть денег она отдала Абдулу для оплаты проезда на автобусе: он согласился съездить в Манарму и Магборо, чтобы поискать Мари и Али. Затея была опасная, и Фатмата умоляла от нее отказаться. С той ночи, когда мятежники напали на Манарму, новостей о моих дяде и тете не было. Их имена не всплывали в разговорах, когда пациенты, попавшие в облавы повстанцев, обменивались сведениями.

– Что случилось с йа Мари и па Али? – спрашивала я. Ответа никто не знал, и я боялась, что родные погибли.

Как же я обрадовалась, выяснив, что мои страхи беспочвенны! Через неделю Абдул вернулся и привез с собой Мари и Али, пыльных, грязных и куда более худых, чем мне помнилось, зато целых и невредимых. Однажды вечером мы собрались у койки Мохамеда, и дядя с тетей объяснили, что при атаке на Манарму спрятались в кустах. После этого Али, рискуя жизнью, ходил по деревням, разыскивая нас. Ничего не добившись, они с Мари стали опасаться, что мятежники либо убили нас, либо забрали с собой, собираясь сделать себе подобными.

В какой-то момент того вечера Адамсей шепнула Мари, что я беременна. Тетя зарыдала, и ее причитания эхом понеслись по палате мальчиков. Мари рыдала так горько, что я поскорее повела ее к себе в палату: тетя собиралась спать на одной койке со мной.

– Почему я не поверила тебе сразу, когда ты пожаловалась мне на Салью?! – всхлипывала она, после того как я рассказала ей об изнасиловании. – Почему не прислушалась к тебе?! Мариату, ты сможешь меня простить?

Я вытерла ей слезы повязками на изувеченных руках.

– Абибату говорит, мы переезжаем в красивый новый дом, – утешала я Мари. – Погоди, нам еще повезет!

Почти через два месяца после моего поступления в больницу нас перевели в «Абердин», лагерь для ампутантов. Я ждала совершенно не такого: не лагерь, а бардак. Вокруг грязища, всюду мусор и постиранные вещи, падающие с веревок. Всюду собаки, всюду люди разного роста, с разным цветом кожи, говорящие на разных диалектах Сьерра-Леоне. И всюду мерзкий запах помоев, грязных тел, готовящейся еды.

Нашим новым домом стала большая палатка, полотняными перегородками разделенная на восемь комнат. Каждому ампутанту полагалось по комнате. Я свою делила с Абибату и Фатматой, которая до этого ютилась у дальних родственников. Напротив нашей была комната Адамсей, в которой собирались спать еще и Мари с Али. Еду все семьи готовили на одном костре. Обитателям лагеря предоставляли булгур, кукурузную крупу, крахмал, пальмовое масло, бобы и, пожалуй, больше ничего.

В то время во Фритауне жилось трудно, а нам, пострадавшим детям, особенно. Из-за войны фермеры не привозили продукты в город. Найти мясо, кассаву, питьевую воду становилось все труднее. Эта задача вскоре легла на плечи детей. Попрошайничая, мы кормили всю семью.

В центре лагеря было место, где люди собирались послушать военные новости. Там мы узнали, что ночами мятежники нередко пробираются в лагерь и крадут скудные запасы еды.

– Будьте очень осторожны! – предупреждала нас соседка по палатке. – Ночью по лагерю не гуляйте, по одному не спите. Если есть нож или ружье, держите под рукой.

Но я знала, что у моих родных оружия нет.

Кое-кто из обитателей лагеря попробовал разбить сад, но мятежники выкопали саженцы. По слухам, они даже проникли на медицинский склад «Абердина» и выкрали все бинты, таблетки, капельницы и прочие приспособления. Говорили, что повстанцы якобы оставляют письма, грозя вернуться. Правдивы слухи или нет, никто не знал, но пугали они сильно. Однажды кто-то прочел письмо, будто бы написанное мятежником: «Мы вернемся. Придем и добьем вас. Нам правительство не помогает – оно помогает вам, заботится о вас. Поэтому мы вернемся и отрежем руки тем, у кого они остались, и тем, кто за вами ухаживает. Почему? Потому что вы не заслуживаете помощи правительства, одежды, еды и денег, которые вам дают, а мы заслуживаем».

Письмо напугало меня до дрожи, разбудив ужасные воспоминания. А ведь написали в нем неправду: правительство нам не помогало. В лагере жило свыше четырехсот безруких и чуть ли не в четыре раза больше родственников вроде Абибату, Мари и Али, приехавших, чтобы за нами ухаживать. Лагерь размером с фритаунское футбольное поле вместить всех не мог.

Наши родные готовили на всех и кормили нас. Раз в месяц лагерь получал партию муки, которую распределяли между первой сотней стоящих в очереди. Занимать очередь приходилось рано, иначе ничего не достанется. Почти всю еду и одежду мы покупали на собранное попрошайничеством. Когда выручка была небольшая, приходилось ограничиваться несколькими ложками риса или вовсе сидеть голодными.

Примерно через месяц после переселения в лагерь после ужина к нам пришел Абдул. За Ибрагимом и Мохамедом теперь ухаживал Али, и Абдул вернулся к прежнему делу – небольшому магазину во Фритауне. Дядя сказал, что хочет сообщить нечто особенное, и попросил нас собраться следующим вечером.

Для Абдула Мари постаралась приготовить хороший ужин. Она взяла несколько леоне, собранных нами попрошайничеством, отправилась на рынок и купила рыбу. Мы все чувствовали, что предстоит важное событие.

Когда мы расправились с ужином, Абдул сообщил новость. Сидя рядом с Фатматой и поглаживая ее по руке, он объявил:

– Мы с Фатматой решили пожениться!

Его возлюбленная застенчиво опустила взгляд, и Абдул поцеловал ее в щеку.

Все вскочили из-за стола. Женщины обнимали и целовали Фатмату, мужчины хлопали по спине Абдула и пожимали ему руку. Светясь от счастья, пара рассказала о своих планах. Церемонию они собирались устроить во фритаунском доме дяди Фатматы. Ехать в Порт-Локо, где жила семья невесты, было слишком опасно, а пожениться они хотели как можно скорее, на этой неделе, если получится.

Но, когда Абдул и другие мужчины ушли, оказалось, что есть одна проблема.

– Ты ждала этого дня с тех самых пор, как прошла посвящение Бондо! – широко улыбаясь, сказала Абибату Фатмате.

Фатмата снова опустила голову.

– Посвящение я, увы, не проходила, – тихо призналась она.

– Как же так! – воскликнула Абибату. – Без посвящения нельзя замуж. Мы проведем его немедленно, прямо здесь, в лагере.

Большинство знакомых мне девочек из Сьерра-Леоне состоят в так называемом Секретном обществе Бондо. Я прошла посвящение лет в девять. За неделю до этого мне запретили работать – как ходить на ферму, так и помогать Мари с готовкой и уборкой.

– Просто отдыхай, – сказала тетя. – Бондо случается только раз в жизни. Гуляй, украшай волосы красивыми бусинами, подольше спи после обеда.

Бондо, или обрезание, считается обрядом посвящения в женственность, поэтому мужчины и мальчики к месту его проведения не допускаются.

За день до моей церемонии Мари наготовила затейливых блюд из риса с рыбой, козлятиной, бобами и специями, какие делала только по особым случаям, например на Айт.

На следующий день Мари повела нас с Адамсей к реке, где мы присоединились к группе из восьми девочек, каждую из которых сопровождала мама или тетушка. Нам выдали по новому бруску белого мыла, что было очень необычно, ведь, как правило, вся семья пользовалась одним мылом. Я впервые получила отдельный кусок.

– Вымойтесь так, как в жизни не мылись, – велела Мари.

После долгого плескания в реке мы с Адамсей надели одинаковые наряды и отправились в буш. Там нас уже поджидала дигба — женщина, которая проводит посвящение.

Нас с девочками поселили в специальную хижину, из которой выпускали только в туалет. Перед выходом лицо и тело следовало накрасить белой, как мел, краской. Она символизирует чистоту, превращение из девочки в женщину. До конца посвящения на людях можно появляться только в краске. Жить в хижине было весело, примерно как в летних лагерях Северной Америки. Мы не спали допоздна – сплетничали и потчевали друг друга историями. Секретное общество делало нас почти сестрами.

Не понравилась мне только одна часть Бондо, случившаяся в нашу первую ночь в кустах. Когда мы съели вкуснейшую еду, приготовленную женщинами, мне велели улечься на кусок ткани, расстеленный на земляном полу. Рядом были девочки постарше, но дигба распознала во мне каруку, юницу с особыми духовными силами, и решила посвятить меня первой. Юбку мне подняли выше пояса, на глаза положили тряпку, одни мамочки и тетушки держали меня за руки и за ноги, другие, в том числе Мари, били в барабаны и пели.

Я почувствовала, как нож дигбы вонзается мне в половые губы. Боль была мучительная – я кричала, вырывалась и даже укусила одну из державших меня женщин.

Когда обряд Бондо закончился, меня усадили на стул, положив вату между ног, чтобы остановить кровотечение. У меня на глазах тот же обряд прошли Адамсей и другие девочки из нашей деревни. Потом все несколько дней мучились от боли, но мучились вместе и даже смеялись, обмениваясь впечатлениями.

В хижине мы прожили четыре месяца, в течение которых деревенские женщины учили нас домоводству, в том числе готовить, шить, варить снадобья, помогающие от недугов, лечить травами жар и кашель. К нашему возвращению в деревне устроили большой праздник, на котором мы все плясали.

Для Фатматы посвящение Бондо устроили не в буше, а в одной из лагерных комнат. Обряд продлился всего одну ночь, ведь она уже умела и готовить, и шить, и лечить недуги.

На Западе практика обрезания, предусматривающая удаление наружных женских гениталий, широко критикуется, а вот в Сьерра-Леоне девочки и женщины, не прошедшие церемонию, считаются белыми воронами.

Свадьба состоялась через месяц после посвящения Фатматы. Имам благословил молодых и прочел суру, отрывок из Корана. Мы устроили праздничный ужин из риса и козлятины. Вот так Абдул с Фатматой и поженились.

Фатмата в тот день очень радовалась, и я радовалась вместе с ней. Она стала для меня божьим даром, появившись в моей жизни в один из самых темных моментов. Новая подруга заботилась обо мне, пока во Фритаун не приехали мои родные. Она была мне матерью, сестрой и сиделкой с того момента, как судьба свела нас в кузове армейского грузовика, едущего из Порт-Локо.

Когда свадьба завершилась, я очень грустила, даже немного плакала. Мне хотелось праздновать несколько дней, а то и недель, если получится, совсем как делают в Магборо. Но, наверное, так уж бывает на войне: счастье мимолетно.