Текст книги "Начинаем жить"
Автор книги: Марианна Кожевникова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
Глава 6
Дима открыл глаза и закрыл, быстро повернувшись на бок и подобрав коленки к подбородку. Еще пять минут поспать, а потом… Он протянул руку, но Милочки рядом уже не было. Тогда он перевернулся на спину и прислушался, не открывая глаз, – Милочка что-то тихо мурлыкала в кухне и, похоже, готовила завтрак. Он потянулся и открыл глаза – спальню заливал теплый апельсиновый свет – такие они выбрали позавчера шторы, чтобы им всегда светило солнышко.
Потихоньку они обживали новую пустую Милочкину квартиру. Родители ее были на даче, им никто не мешал. Заботливая Милочка предусмотрела совместно-раздельную жизнь с родителями, у них были общая кухня и холл, остальное у каждого свое.
Сегодня они собирались поехать к ее родителям на дачу. Вот Дима и не спешил подниматься.
Мнение мамы о Милочке Диму обескуражило. Честно говоря, он такого не ждал. Был уверен на сто процентов, что тут прокола не будет. Все вокруг говорили, что Милочка – совершенство. И так оно, собственно, и было. А что еще надо? Красавица, доброжелательная, сдержанная, с безупречными манерами, всегда элегантная, всегда спокойная. Он не сомневался, что мать оценит его выбор. И выбор-то он сделал, учитывая мамин вкус. Она постоянно ему твердила о манерах, элегантности, выдержанности. Хотя сама, прямо скажем, большой выдержанностью не отличалась. Но это другая песня. Он сейчас не об этом. И на тебе!
Надо сказать, что выбирал он долго. Хотя романов у него было не так уж много. Женщины сразу дарили его вниманием, а он их побаивался и сторонился. Женщины, они только сначала ласковые, а потом, чуть что, отношения начинают выяснять, нервничают, обижаются, резкости у них, насмешки, претензии. Одним словом, тоска. Бог с ними, с женщинами. Вот друзья другое дело. У Димы со школьных лет была надежная, слаженная компания. И вообще он предпочитал заниматься спортом.
Роман с Милочкой длился уже третий год. С ней он сразу почувствовал себя в безопасности. Ощущение безопасности возникало от легкого холодка, неуловимой дистанции. Дистанция ему пришлась по вкусу, возникло поле, в котором можно было играть, перебрасываться шутками. Он сразу стал раскованным, легким, остроумным. Сам себе понравился. И ей, разумеется, тоже. Она хорошо чувствовала партнера, мгновенно подавала реплики. Дима ее оценил. Чем дальше, тем раскованнее он себя чувствовал. Ощущение было внове и необыкновенно приятное. Почему бы не попробовать себя и с другими партнершами? Дима ощутил свою свободу как большую ценность. Стал дорожить ею. Исчезал. Появлялся. Звонил, и она отвечала дружелюбно и ласково. Голос у нее ни разу не зазвенел от обиды, и металла он тоже в нем не слышал. Милочка не заявляла на него прав. Оставалась безупречным партнером. Правда, и ее часто не бывало дома, она тоже уезжала. В командировки. По работе. Жизнь без Милочки разом теряла вкус. Дима становился угрюмым и раздражительным, он не любил, когда ее не было. Зато, как только узнавал, что она снова в городе, успокаивался и жил, что называется, полной жизнью. С появлением в его жизни Милочки он стал охотнее ухаживать за женщинами. Ухаживание стало невинным, неопасным флиртом, который из-за присутствия в его жизни Милочки уже не грозил никакими последствиями. Снисходительная, доброжелательная Милочка стала для Димы щитом и опорой, и он под ее незримой защитой наконец спокойно наслаждался свободой и независимостью. У него случались теперь бурные скоропалительные романы, которые он научился ловко заканчивать, чем немало про себя гордился. Гордился и чувствовал себя виноватым и, желая избавиться от чувства вины, переложил вину на Милочку. Кто, как не она, толкнула его на поиски приключений? Всему виной – холодок, дистанция. Ровное дружеское тепло не что иное, как оскорбительное равнодушие. Если бы она вправду его любила, она бы, конечно… А он бы никогда… Дима, который так боялся сцен, сам стал устраивать сцены и упрекать Милочку в неверности. Он не сомневался, что и она позволяет себе командировочные романчики. Милочка смотрела на него с кротким недоумением, но чаще с ласковым сочувствием, словно была взрослой-превзрослой, а он – капризным малышом, который, размахивая лопаткой, кричит и злится. Он еще какое-то время что-то выяснял, потом замолкал, пристыженный, и извинялся. Он и с матерью вел себя точно так же. Сначала злился, кричал, а потом старался загладить вину. После нескольких таких истерик обоим стало ясно, что идиллически-платоническая стадия отношений подошла к концу. Они могли разбежаться. Или… В следующую встречу их роман перестал быть платоническим. К величайшему изумлению Димы, оказалось, что у Милочки он – первый. Теперь ему стало понятно ее кроткое недоумение в ответ на его упреки. Действительно, что ей было отвечать? Он был растроган, испытывал несказанную щемящую нежность, но из какого-то суеверного опасения так и не сказал, что любит ее, что не может без нее жить, зато она несколько раз повторила: «Я люблю тебя. Да. Я тебя люблю». Он опять исчез. Ему нужно было как-то справиться с нахлынувшими на него чувствами. И опять она с удивительной кротостью пережила его исчезновение. Но это исчезновение было последним, видеться они стали часто, и он уже помыслить себе не мог жизни без Милочки, однако прошло еще не меньше года, прежде чем он сделал ей предложение. Да и предложение для него самого было в некотором роде неожиданностью. Первой неожиданностью. Он как-то не намеревался жениться, а собирался еще постранствовать, попутешествовать. Осесть в уютном гнезде рядом с милой Милочкой еще не хотелось, приезжать, навещать, отдыхать – другое дело. Хотя он знал, что лучшей жены, такой спокойной и такой надежной, ему не найти. И вдруг почувствовал, что может ее потерять. Может быть, не саму Милочку, а ту спокойную надежность, которую так ценил. И тогда сделал предложение. Милочка попросила неделю на размышление, и это было второй неожиданностью. Отсрочка привела его сначала в недоумение, потом в ярость. Неужели возможен отказ? Удар от той, которая никогда и ничем ему не грозила? Ожидая решения Милочки, он злился на нее страшно. Она не смела его мучить. Он доверился ей, почувствовал себя счастливым. А она? Но Милочка так хорошо улыбнулась, у нее появились такие чудные ямочки на щеках, когда она ответила «да», что он тут же перестал злиться. Неприятности остались позади. Своей дорогой мамочки он на этот раз не опасался. Наоборот, ждал похвал и оваций. Не сомневался в мамином одобрении. И заранее предвкушал, как они с матерью, переглянувшись за спиной у Милочки, покивают друг другу с видом знатоков. Совершенство!
И вдруг – мещанка! У них в доме не было отзыва оскорбительнее.
Конечно, дело было вовсе не в том, мещанка Милочка или нет, а в том, что он снова не угодил маме, что она не одобрила его выбор, а это сулило впереди недоброжелательство, враждебность, шпильки, подводные течения, которых он органически не выносил. А не жениться он не мог. Как можно на Милочке не жениться?
Удар от мамы был третьей неожиданностью. Он просто понять не мог, чего же ей еще нужно! Теперь он злился на нее. И тем ласковее с ней разговаривал, не желая себе новых усилий, оберегая себя от них. Но оберегай не оберегай, а он уже жил в напряжении.
Из-за мамочкиных слов их с Милочкой заботы о будущем окрасились в сумрачные тона. В волнах штор, среди островов резиновых ковриков для ванной и туалета он слышал осуждающий материнский голос. Чувствовал неодобрительный мамин взгляд. Материнское слово весомо. Даже сказанное вскользь, оно оставляет глубокий след. И сразу тогда мрачнел, раздражался, смотрел по сторонам, потом на часы, торопя невесту покончить с досадными хлопотами.
Милочку его недовольство ничуть не смущало. Она улыбалась со снисхождением к детскому нетерпению и продолжала перебирать и щупать шелковистые ткани, разглядывать коврики, полочки, зеркала, что-то замерять и что-то записывать.
– Лучше сделать один раз как следует, чем много раз кое-как, – повторяла она, глядя на него прекрасными серыми глазами.
Серые глаза, пышные каштановые с рыжиной волосы, белая кожа и несколько веснушек – удивительно ли, что на Милочку заглядывались? Он и сам заглядывался и не мог наглядеться. Но после материнского неодобрения жилось ему неспокойно. Как же ему было нужно ее одобрение. А она? Он просил, настаивал, рассказывая, как прекрасно они заживут втроем. Но мать не уступила. Отгородилась и не пожелала услышать сына.
Кстати, как там она? Может, отдохнет и смягчится? Или опять зазвенит в голосе обида? Дима нашарил на полу мобильник и набрал номер. Он часто звонил ей, чтобы она не копила недовольства против Милочки – мол, отобрала сына, он о матери и думать забыл. Мамуля оценит, что в субботний день он звонит так рано. Значит, живет по-прежнему мыслью о ней. Ох уж эти мысли! Знала бы, какие эти мысли, пожелала бы, чтобы он позабыл о ней побыстрее! Алло! Ау! Голос веселый, собирается идти на пляж. Идет пораньше, пока солнце нежаркое. Поцелуй, поцелуй – и расстались. Ну вот и славно. А где там Милочка? По квартире поплыл запах кофе. Диме стало весело. Позавтракать он не прочь. У них дома по утрам тоже всегда пахло кофе.
Дима заглянул на кухню. Длинноногая Милочка в белых шортиках и красной майке резала, напевая, салат. Он подошел и поцеловал ее.
Они допивали кофе, когда запиликал Димин мобильник, и он, хрустя поджаристым тостом, поднес трубку к уху.
– Димыч, ты свободен? – спросил Валерка.
– Не особенно, – обтекаемо ответил Дима, – а что?
– Мне нужно три тысячи долларов. Срочно. Проблема?
– Не проблема, – тут же отозвался Дима. Деньги были, они же с Милой собирались всякое барахло покупать, значит, купят меньше. – Заедешь или подвезти?
– Ты дома?
– У Милы.
– Я подъеду, ты спустишься.
Валера с Милой не очень-то. Но Диму их взаимная неприязнь даже грела. Конкурирующие фирмы, а конкурируют из-за него, Димы. Нормально.
– Кто звонил? – тут же поинтересовалась Милочка. Она уже мыла посуду, чего никогда сразу после завтрака не делала Димина мама. Она вообще посуду мыла редко, а еще реже готовила. Грязных рубашек мама терпеть не могла. Дима носил их в прачечную, или мама покупала ему новые. А носки стирал он сам, и мама говорила, что это ее подарок будущей невестке.
– Валерка. Я сейчас ему деньги вынесу.
– Какие деньги? – Брови Милочки поползли вверх.
– Он в долг попросил.
– И много?
– Я что, отчитываться должен? – внезапно вспылил Дима, потому что, конечно, должен был отчитываться. Ну, не отчитываться, а посоветоваться. Или хотя бы сообщить.
– Не отчитываться, а сказать, – твердо и спокойно ответила Мила. – Валера денег не отдает, и я должна знать, сколько мы ему жертвуем.
Мы жертвуем! Ну и ну! Такого он не ждал. Валера – друг детства, и вообще это их мужские дела! Он никому не позволит вмешиваться в мужскую дружбу.
– Я сам разберусь, ясно?
– Но ты же будешь брать деньги из общей кассы? Из тех, что мы на совместную жизнь отложили? Или у тебя есть подкожные?
Да нет, подкожных у него не было. Он получал, конечно, немало. И за это спасибо мамочке: она его пристроила в хорошее место. Но брать придется из общих, так что, конечно, нужно было сразу сказать. И он разозлился еще больше, потому что, если честно, деньги немалые, и у Валерки и вправду в последнее время туговато с финансами, так что надеяться в ближайшее время на отдачу нечего.
– Три тыщи зеленых, – как можно беспечнее сказал он.
Брови Милочки опять поползли вверх.
– Я бы накануне свадьбы тыщами не разбрасывалась, – сухо сказала она.
– Ну, отменим свадьбу, сэкономим, – предложил он добродушно.
Опыта ссор у них еще не было. Предстояло выяснить, как они будут ссориться – угнетая друг друга молчанием, язвя насмешками или доказывая каждый свою правду отчаянным криком?
– Хорошо, не будем устраивать свадьбу, – так же сухо согласилась Милочка и пошла к раковине домывать посуду.
Дима отправился в спальню за деньгами, отсчитал, сколько надо Валерке, остались пустяки какие-то, но ничего, управятся, скоро зарплата.
Все обошлось даже лучше, чем он ожидал. Что ни говори, а у Милочки золотой характер, и совсем она не мещанка, просто хозяйственная и о нем заботится. Хлопотунья. Он с благодарностью потянулся к ней с поцелуем, и Милочка суховато, но поцеловала его в ответ.
– Вернусь – и двинем на дачу, – пообещал он даже с каким-то воодушевлением, хотя все последние дни при одной только мысли о предстоящей поездке на дачу настроение у него портилось, и он начинал капризничать и привередничать.
Весело запел мобильник, Валерка ждал Димыча на углу.
– Я туда и обратно, – сказал он.
– Я с тобой выйду, я же готова, – сказала Милочка.
Она подхватила сумку в коридоре и двинулась к выходу.
Дима забрал у нее сумку, они спустились вниз. У подъезда Мила получила сумку обратно и пошла к машине, а Димыч повернул на улицу и направился к перекрестку, где его дожидался Валерка.
Мужчины болтали, стоя на углу, когда мимо них на зеленый свет проехала серебристая «ауди». Милочка, сидевшая за рулем, помахала им.
– Куда это она? – недоуменно спросил Валерка.
– На дачу, – машинально отозвался Дима, смотря ей вслед.
– А ты? В Москве, что ли, остаешься? – уже совсем другим тоном спросил Валерка, явно прикидывая, не погудеть ли им где-нибудь.
– Я на электричке, – ответил Дима. – Меня в машине укачивает.
– Второй месяц беременности? – хихикнул Валерка.
– А ты пошляк! – с яростью бросил Дима, повернулся и пошел.
– Ладно, Димыч, не злись. Спасибо! Пока! Увидимся! – Валерка тоже сел в машину и уехал.
Дима остался один. «Ну, отменим свадьбу», – вспомнил он. И куда же теперь? На вокзал? На электричку? Или, что ли, домой поехать?
Глава 7
«Париж не только питание, но и немалое испытание», – вздыхал Сева, расхаживая по мастерской.
Всеволод Андреевич Лисецкий, художник-график, за две недели побывал во всех, каких только мог, парижских музеях, напитался всевозможными творческими идеями и вместе с тем не мог не огорчиться – первоклассных художников, начиная от безымянных древнеегипетских и до крупнейших с именем, современных, было море разливанное. И, окунувшись в это море, творить он хотел значительно меньше. Невольно брезжила мысль: не заняться ли садоводством и огородничеством? Выпиливанием и выжиганием?
Он поглядывал на свои акварели – игру небесных красок, – и настроение у него потихоньку улучшалось. Он уже что-то замурлыкал под нос, прикидывая, можно ли издать за собственный счет альбом «Современницы»? Влетит, конечно, в копеечку. Но ведь стоит того, стоит. Жаль, если пропадет столько выразительных женских лиц. Выразительных даже своей невыразительностью. А приметы времени? А мода? Да что там говорить? Чего доказывать?
Старушки его в Париже понравились. Еще бы! Фактура-то какая!
Старушек он прикопил немало, в основном деревенских, а точнее – посадских. Теперь пришло время за молодушками поохотиться.
Сева плотоядно рассмеялся. Придется походить на дискотеки, помотаться по ночным клубам. По издательствам побродить. По разным фирмам. В метро поездить.
И городских старушек тоже нужно будет пособирать. Помолодели эти старушки, подтянулись – все в брюках, курточках, на стриженой голове беретик. Со спины девочка, с лица бабушка. Молодцы, девчонки! Все молодцы! Вот так и надо будет их сделать – сначала со спины, потом с лица – и контраст, и забавно.
Сева любил саму материю жизни, и ему становилось жалко, что она расточается и пропадает, не оставляя по себе памяти. А какая главная материя жизни? Люди. А какие главные люди? Женщины. Сева любил женщин. Он давно определил, что женщины в городе заменяют природу. Для чего мода? Чтобы из женщин создавать пейзажи. По осени один, по весне – другой. Они придают городу красоту, расцвечивают его, радуют глаз. Да, Сева очень любил женщин. Эту чудесную, вечно меняющуюся стихию, чутко откликающуюся на происходящее. Менялся мир, и первыми менялись женщины. По ним можно было судить, какие происходят перемены. Городские приноравливали свой облик к моде. Деревенским было не до моды, их меняла жизнь. Вот все это и войдет в его будущий альбом. Он сделает его на контрастах. Будет сразу видно, кто что бережет. Кто чем дорожит. Кто за что держится.
Сева взглянул на часы. Скоро придет его главная на сегодняшний день женщина. Сегодня у него мастер-класс с обнаженной натурой. Как он любил женское тело! Игру света и тени, мягкие линии. Любил и умел писать. И умел передать свою любовь ученикам. Класс у него через полчаса. Вот-вот придет главная героиня. Красавица. Венера. И ей и ему нужно приготовиться, подобрать освещение, выбрать позу. Натурщица неопытная, работа тяжелая, нужно, чтобы выдержала, не переутомилась. Сеансов-то впереди много. Чтобы сразу охоту не отбить.
– Вадик! – окликнул Сева своего бывшего ученика, а теперь коллегу, которому из-за тяжелых времен уступил половину мастерской, – иди посоветуемся, какой шторой свет затенить. – У меня сегодня для желторотиков натура.
Они стали вместе пробовать разные ткани, затеняя солнце, решая, какие тени будут выразительнее. И не успели еще остановиться на окончательном варианте, как раздался звонок, и в мастерскую вошла Вера.
– Молодец, – похвалил Сева. – Минута в минуту. Сейчас освещение подберем и начнем работать.
Он окинул ее пристальным, оценивающим взглядом.
– Постриглась. Хорошо. Шея видна. Ключицы. Может, ее спиной поставить? Спина тоже очень выразительная. И рисовать будет проще. Как ты думаешь?
Верин недоумевающий взгляд встретился с отстраненно-внимательным Вадика.
– Чувствуешь? Венера. Присмотрись, та же стать. Слушайте, а вы же знакомы, – продолжал Сева. – Вера тогда в Посаде хозяйничала, помнишь? Нас поила-кормила. А это Вадим Вешников. Ты могла его и не запомнить.
Как это могла не запомнить? Вера очень хорошо запомнила Вадима Вешникова, в напоминании не нуждалась, но вида не подала.
А вот в темных глазах Вадика мелькнуло удивление – он помнил совсем другую Веру, мягкую, плавную, с выбивающимися золотистыми прядями из небрежно заколотых волос, живописную, а не скульптурную. Такой – м-м – спортивной – она не была. Но Всеволод Андреевич прав – Венера. И он смотрел на нее и смотрел.
– Что, не узнаете? – осведомилась Вера.
– Узнаю постепенно, – ответил Вадик. – И долго буду узнавать. Так тоже очень хорошо, только неожиданно.
– Повезло моим желторотикам. Целый год уговаривал, наконец уговорил. – Сева довольно потер руки, предвкушая художественное пиршество. – Ну, где еще такую возьмешь?
– Нигде, – согласился Вадик.
Вере не понравилось, что ее рассматривают, как кобылу на ярмарке.
– Давайте платье, в каком позировать буду, – скомандовала она, представив себя в атласном с кружевами платье, может, даже в парике и шляпе, как позируют звезды для журнала «Караван историй». Открытые плечи, глубокое декольте, а она еще и позу примет! Вера горделиво вздернула подбородок. – Долго стоять? Не запарюсь?
– Да нет, ты же голышом будешь, – спокойно ответил Сева, расставляя стулья, – сквозняков у нас нет. Вадик! Помоги пятый мольберт поставить.
– Я?! Нагишом?! – Вера захохотала. Она смеялась и не могла остановиться. Согнулась пополам. Села на пол. Она захлебывалась от смеха и повторяла: – Нагишом… Я позировать… нагишом…
– Что тут смешного? – разозлился Сева. – Ничего смешного. Венера в кринолине, что ли? Я тебе обещал работу. Вот ты и будешь работать.
– Буду работать нагишом! – рыдала от смеха Вера.
– Да, будешь работать нагишом. – Сева грозно насупил брови.
– Не буду, – твердо заявила Вера, внезапно перестав смеяться. – Никогда. Ни за что. Ни за какие деньги.
Она сидела на полу, прижимая к животу сумочку, и смотрела на мужчин снизу вверх. Потом встала, одернула майку, отряхнула брючки, посмотрела на мужчин сверху вниз и направилась к двери. Богиня.
– Счастливо оставаться, – попрощалась Вера-Венера и громко хлопнула дверью.
– Дура! – пустил ей вслед разъяренный Сева.
– Я бы не стал так говорить, Всеволод Андреевич, – с улыбкой отозвался Вадик. – Я бы сказал, что она не Полина Боргезе.
Всеволод Андреевич прекрасно понял, на что намекает Вадик, – красавица Полина, сестра Наполеона, обожала свою наготу и позировала обнаженной Канове, который изваял ее в виде Венеры. Общество сочло ее поведение скандальным. Один из друзей Полины спросил, как она могла решиться снять с себя платье? «Не волнуйтесь, – ответила Полина, – в мастерской было очень тепло!»
– Брось свои дурацкие шутки! Кто мне теперь будет позировать?
– Не я, – с веселой ехидцей бросил Вадик. – И вы, мне кажется, тоже не будете.
Сева представил себя голяком на большом кубе и расхохотался.
– Ну вот, видите, у любого кандидата в натурщики будущая деятельность вызывает радостный смех, – заключил Вадик, взглянул на часы и заспешил. – Еще пять минут и опоздал бы. Деловое свидание.
Дверь опять хлопнула, на этот раз за Вадиком. Скоро она снова захлопает – будут приходить ученики. Решать нужно было срочно, не отменять же занятия! Мысль, что он, Сева, предстанет в виде натурщика, продолжала его веселить. А что? Скажу, что пора соответствовать веянию времени: женщины заменяют мужчин в производственной деятельности, мужчины заменяют женщин в любви. Венеру будем ваять в мужском обличье! «Ладно, хватит ерничать», – оборвал он сам себя. Сейчас позвоню Кристине, она не подведет, надежная профессионалка. Мигом соберется и прилетит. Не хотел я начинать со старушек, но придется. Старух писать труднее, столько задач, нюансов. Складки, худоба, обвисшая кожа. Думал, начать с чего попроще, так сказать, с классики, а Кристину оставить на закуску. Но ничего не поделаешь! Придется ребяткам попотеть.
Сева взглянул на часы – займет их минут на двадцать теорией, а там и Кристина подоспеет. Пошел к телефону и набрал номер.
Вадик выбежал чуть ли не бегом из подъезда. Прямо напротив на лавочке сидела Вера. Он быстрым шагом двинулся в ее направлении.
– Стоп! – крикнула она ему.
Он невольно остановился. Вера навела фотоаппарат и щелкнула. Все равно терять нечего, пусть на память останется.
– Свободны, – подала она следующую команду.
Вадик подошел к ней вплотную, смотрел как завороженный.
– Вы, что же, профессионально снимаете? – спросил он.
– Вполне, – ответила Вера. – Есть диплом и практика тоже. А что?
– Рискнем? Попробуем? Я горю как швед под Полтавой. Несколько слайдов для каталога запороты. Может, выручите? Снимете несколько красивых вещей. Технику сейчас раздобудем.
– Почему бы и нет? – улыбнулась Вера. – Попробуем. – И встала со скамейки.
Они заговорили о пленке, чувствительности, освещении, формате, торопливо шагая в ногу.
– А куда мы идем? – спохватилась Вера.
– К мотоциклу, – ответил Вадик. – Поедем за фотоаппаратом, снимем, нам проявят, а мы махнем в типографию, скажем, когда подвезем слайды. Или вы на мотоцикле боитесь? – внезапно остановился он.
– С детства мечтала о мотоцикле. – В синих глазах Веры прыгали чертики, и понятно было, что она может не только на мотоцикле, но и на метле.
«Снимет! – подмигнул сам себе Вадик. – Получится». То, что получится, он чувствовал кожей и был счастлив. Уже вторую неделю он мыкался со слайдами и не мог найти легкую руку и верный глаз, которые сделали бы то что нужно. Снимать художественные вещи – дело тонкое. Особенно авторскую ювелирку. Камни меркнут, тускнеют, кольца и серьги умирают. Но Вера-Венера справится. А потом он ее в серьгах и ожерелье снимет сам, там есть такие – закачаешься. Мысли бежали одни, а говорил он другое:
– По дороге нужно будет пленку купить. В типографии посмотрим, сколько еще слайдов забраковали. Решим, то ли вообще выкинуть, то ли переснимать будем.
– А типография далеко?
– Да не очень.
– Мне надо сюда вернуться к четырем часам.
– Если не успеем, я отвезу вас, куда скажете, – пообещал Вадик. – И потом, не подумайте, что с вашей стороны это будет благотворительностью. Хорошо сделанный слайд стоит дорого. Ну что, решаетесь?
– Конечно. Вот только в Посад на мотоцикле… – Вера взглянула на часы. – В моем распоряжении три, нет, три с половиной часа. Потом я возвращаюсь сюда и еду с Александром Павловичем и Виктором на машине.
– А я не забыл, что вы Вера Посадская, – сказал Вадик, глядя в Верины синие глаза, играющие искрами, точь-в-точь как камень на родовом перстеньке. – На мотоцикле же куда быстрее, чем на машине. Вот разве только комфорт. Но зато летишь…
– Еще полетаем! – тут же отозвалась Вера.
И в ее озорных сумасшедших счастливых глазах Вадик увидел такие полеты, что у него голова пошла кругом. А когда немного пришел в себя, то сообразил, кто такой Александр Павлович. Он же его прекрасно знает, это друг Всеволода Андреевича, писатель, переводчик с французского, они только что вместе ездили во Францию, жили в одном номере и гуляли по Парижу. Интересно, какое отношение он имеет к Вере? И кто такой этот Виктор? Вадик было помрачнел, насупился. Но едва взглянул на Веру, как снова полетел в неизведанное. А она торопила:
– Скорее! Скорее! Не успеем!
– Успеем! – с радостной уверенностью заверил он.
В шлеме Вера показалась сама себе марсианкой. Она была готова к самым неожиданным перемещениям во времени и пространстве. И сказала об этом Вадику ослепительным сиянием глаз.
– Держитесь за мой пояс, а еще лучше обнимите, так надежнее.
– Обниму, – пообещала Вера.
Она села, обняла Вадика за пояс, и они рванули с места. За своими плечами Вадим почувствовал теплые живые крылья, полет начался, и обоим хотелось, чтобы он никогда не кончался.
