Текст книги "Начинаем жить"
Автор книги: Марианна Кожевникова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)
Глава 4
Геля успела забыть, как приезжают в теплый южный город. Вышла на перрон и вспомнила. Воздух особый. Хоть море далеко, им все-таки пахнет. Андрей забрал обе сумки, она шла налегке и с жадностью смотрела по сторонам. Когда ей было интересно, она сразу от всего отвлекалась. Даже от дурацкой Светлашиной жалости. Но если вспоминала, снова начинала кипеть. Недаром говорят: «Мужчина прощает, но не забывает, женщина забывает, но не прощает». Геля по себе знала, так оно и есть. И научилась отвлекаться. Иначе с ума сойдешь. Себя она прощала быстро. Мало ли что бывает. Поплывут мозги от неприятностей, ну и вляпаешься. Противно, но не смертельно. Можно пережить. Ну ее, Светку! Вон здесь горячую кукурузу продают, дыни, абрикосы, сливы. Геле захотелось всего сразу.
– Нам на автобус, – предупредил Андрей. – Опоздаем – будем сутки сидеть.
– Не опоздаем, – пообещала Геля, снова чувствуя себя озорной девчонкой. – Ты иди, я мигом тебя догоню.
И вправду все сделала мигом – купила кулек абрикосов, помыла под колонкой, догнала Андрюшку и стала угощать – совала прямо в рот, один тебе, другой мне. У Андрея-то руки заняты – сумки, еще какая-то кладь.
– Видишь, зря еду тащишь. Прокормимся, – весело сказала она.
– Ты, пичуга, виноградом сыта будешь, а мне солидное питание нужно, – отозвался он, с удовольствием жуя ароматные абрикосы.
Хорошо, однако, менять обстановку! Ты чужак, зритель, незаинтересованное лицо, и как незаинтересованному лицу все тебе интересно – какие люди вокруг? Какие дома? Что в палатке продается?
– Гелька! Мы с тобой в море сегодня купаться будем!
И оба невольно прибавили шагу, чуть ли не бегом побежали к автобусной станции – до того захотелось окунуться, поплыть и вообще оказаться на месте!
Автобус привез их в степь, степь дышала жаром, пахла сухой травой. Геля опять расстроилась. Она-то представляла себе горы, суровую красоту скал, а тут… Что тут есть, кроме пыли? Но кого винить, кроме себя самой? Себя она и обругала за легкомыслие. Как можно было не спросить, куда едут. На юг, к морю. Нет, она точно находилась в состоянии полной невменяемости. Навоображала открыточные красоты – бухты, горы, – ах! ах! – и полностью отключилась от действительности. Настроение у Гели испортилось – торчи тут в пылище и помирай с тоски!
Андрею хоть бы что. Подхватил обе сумки, пакеты и шагает себе впереди, дыша, что называется, полной грудью. Тут Андрей обернулся, посмотрел на нее с улыбкой и спросил:
– Головку-то не напечет?
– А ты не мог мне заранее сказать, куда едем? Я же думала, что море и рядом горы! – недовольно начала выговаривать ему Геля.
– А я думал, ты географию знаешь, – добродушно заметил Андрей.
Он остановился, аккуратно поставил сумки, достал из кармана большой носовой платок, завязал узелки по углам и надел импровизированную панамку Геле на голову.
– А что? Нам идти далеко? – испугалась она. – Может, тут и моря нет?
– Идти недалеко. Да много ли тебе нужно? Лишний луч, и готов солнечный удар.
Они прошли еще немного и оказались в поселке, шли по улице мимо садов и белых мазанок. Геля отметила, что и тут полно абрикосов. Однако унылость ее не уменьшилась. Скучное место.
Ограда, калитка, фруктовые деревья, за ними большой крытый двор, увитый виноградом, и белый домик. Геля удивилась красивым золотисто-зеленым кистям – большие, тяжелые, они свешивались с навеса.
Невысокая брюнетка с проседью бросилась обнимать Андрея, потом, приветливо улыбаясь, поздоровалась с Гелей.
– Знакомьтесь, девочки! Геля, подруга детства. Нюта, жена Сереги, моего старшего брата, – представил их друг другу Андрей.
– Бывшая жена, – уточнила Нюта. – Мы давно уже вместе не живем. У Сергея теперь другая жена. Молодая.
По тону Геля поняла, что загорелая полная брюнетка с проседью не простила бывшего мужа.
– Сперва покушаете с дороги, потом будете отдыхать. Идемте, Геля, я покажу вашу комнату и где помыться.
Нюта отвела Гелю в небольшую беленую светелку в пристройке.
– Здесь вам будет спокойно, – сказала она. – Когда захотите, ляжете, когда захотите, встанете.
– Спасибо большое, – искренне поблагодарила Геля. Наконец что-то хорошее – полная независимость, да и комната симпатичная – чистенькая, прохладная. – Море от вас далеко? – тут же спросила она.
– Минут двадцать пешком.
– Тогда я плавать, московскую пыль смывать, – заторопилась Геля. – За приглашение к столу спасибо. Но я, с вашего позволения, потом чайку попью. Магазин, я думаю, тут есть?
– Завтра сходите, чего надо купите. И магазин есть, и рынок. Стряпайте себе на здоровье.
Геля обрадовалась, что Нюта не стала навязывать ей застолье. Не стала предлагать свои обеды. Видно, забот у хозяйки и так полон рот, лишних не требовалось.
Летняя кухня и обеденный стол располагались тут же, под навесом, – Геля в окно увидела.
– Спасибо большое! Понадобится – и постряпаю, а так салатиками и фруктами обойдусь.
– Как знаете, – согласилась Нюта и вышла.
Геля вытащила из сумки полотенце, шлепки, панаму, переоделась в купальник и сарафан, намазалась кремом против солнца – не дай Бог в первый день сгореть! И выяснив, как идти на море – прямо, все прямо, куда глаза глядят, и в море упрешься, – отправилась. Миновала несколько домов, и тут ее нагнал Андрей.
– Разговоры и еда только после моря, – заявил он, бодро размахивая плавками.
Гелю Андрюшкина компания не порадовала, она на него все еще злилась. География географией, а степь степью. Светлашино сочувствие втравило ее в дурацкую историю. Кашу заварили они, а расхлебывать будет Геля! Она-то всего-навсего пошутила. А пыль глотать придется всерьез!
Геля убыстряла и убыстряла шаг по сумасшедшей московской привычке. Андрей не отставал.
В привычном московском темпе они мигом миновали поселок, а в степи шаг невольно замедлили. Что, кажется, хорошего в степи? А вот, поди ж ты! Степь была хороша. К удивлению Гели, пыли никакой не было. Только ветерок. Он дул, и серебристые травы послушно клонились. А над серебристыми волнами дышало небо. Просторное. Беспредельное. Они шагали среди серебристой травы прямо в бесцветное небо. И внезапно остановились, оказавшись на обрыве, – внизу с небом сливалось море. Такое же бескрайнее, такое же белесое, как небо, выжженное зноем.
При виде моря унылость Гели как рукой сняло. Не разбирая дороги, она заторопилась по обрыву вниз, скинула на ходу сарафан и, вздымая тучи брызг, побежала по воде, бросилась в нее плашмя, а поплыла бесшумно, по-лягушачьи, став точкой в молочно-голубой беспредельности.
Ничейное огромное, спокойное море и не заметило Гелю. Оно едва покачивалось и жило своей таинственной жизнью. Оно принадлежало само себе, его не делили на части буйки, не мутили многочисленные купальщики, не бороздили пароходы. Оно прибывало, слегка плескалось, тихонечко шевелилось.
Андрей скоро опять догнал Гелю. Он плыл шумно, отдувался, брызгался. Нашумел, перегнал, и опять вокруг стало тихо.
«Надоел», – подумала она про себя. А сама плыла, плыла вперед, чуть приподнимаясь на встречной волне, потом чуть опускаясь вниз. Вверх, вниз, вверх, вниз – мягко, ласково. Оглянулась назад, а берег – уже едва заметная полоска. Пора возвращаться. Повернулась и поплыла назад. Теперь волны нагоняли ее. Плыть обратно не так интересно. Вот если бы всегда вперед, к горизонту. Однажды доплыть и перевалить.
Геля засмеялась своей шутке. Или это не шутка, а смерть?
– Хорошо плаваешь, молодец, – одобрил Андрей, когда она вышла на берег. – Я решил дождаться, а то вдруг спасать придется.
– Только не меня! – тут же отозвалась Геля, хотя ноги у нее подгибались от усталости. – Я сама спасусь.
– Спасайся сама, – согласился Андрей. – А пока пошли силы подкреплять, пробовать южные разносолы и винцо домашнее пить.
– Я не любительница, – отказалась Геля. – Лучше на песочке полежу. Вам и без меня есть о чем поговорить. Не зря же ты из Москвы примчался.
– Конечно, не зря. Сейчас в работу впрягусь. С Леонидом эвакуацию обсудим. Дом у них никак не продается. Узнаю, что делать надумали.
– И давно Сергей к молодой ушел? – невольно поинтересовалась Геля, вспомнив обиженный голос Нюты.
– Лет пять, – бормотнул Андрей. – Но, знаешь… У Нюты, видно, жизнь не наладилась… И Светка… Да ладно, не буду тебе голову морочить, отдыхай себе на песочке.
Геля с облегчением вздохнула, как только убедилась, что Андрей бодро лезет вверх по обрыву. Она осталась на песчаном берегу наедине с морем, и, наверное, это было впервые в жизни. Сколько раз она ездила на юг, народу на песчаных и галечных пляжах было видимо-невидимо. Ну разве что на ведомственных поменьше. Но и там приходилось вставать пораньше, занимать топчаны и место под зонтиком. А здесь – ни-ко-го. Геля уселась на мокрый песок, чтобы набегающая волна нет-нет да и лизнула ее, и стала струить сквозь пальцы жидкий песок, строя причудливый замок.
Какое удивительное занятие! Замок рос, а ее заботы уменьшились до размеров песчинки, потому что остались далеко-далеко. Хорошо, что она запаслась кремом против солнечных ожогов, может безнаказанно сидеть на солнышке. Впрочем, к вечеру и солнце уже не такое жгучее.
Геля снова стала маленькой девочкой и самозабвенно играла в песок. Играла, играла и задумалась: а, собственно, почему она так часто о себе как о девчонке думает, бегает бегом, носит короткие юбки? Почему стариться не хочет ни за что на свете? Между тем она знает немало женщин, которые спокойно относятся к своему возрасту. Живут и живут. Светлаша, например. А она, Геля, будто и не выросла. Может, и вправду не выросла? Не хватило ей родительского тепла, вот она и осталась недоростком. У нее ведь тоже отец ушел, и они жили вдвоем с матерью, мать работала, приходила усталая, хмурая. Не случайно Геля с юности пренебрегала сверстниками и тянулась к взрослым мужчинам. Она искала себе отца – заботы, тепла, опеки. Но муж не отец. Муж от нее тоже заботы потребовал. И она от него сбежала. И дальше сбегала. И теперь бежит. И доказывает себе романами с Димиными сверстниками, что по-прежнему девчонка. Но она не девчонка, она – взрослая. Даже хуже, она – старая.
Геля сказала о себе «старая», но не поверила. Нет, она точно была девчонкой. И все надеялась встретить взрослого, который бережно и любовно стал бы о ней заботиться. Ее глаза наполнились слезами. Она была не просто маленькой девочкой, а сироткой, несчастной, обиженной, одинокой. И сына у нее отняли. Единственного, любимого!.. Как же ей стало горько! Она залилась горючими слезами, плакала навзрыд, отчаянно, безутешно. Море лизнуло ее щеку, оно тоже было горькое и соленое. Его наплакали такие же несчастные, как она. Но плакать ей больше не захотелось. И она смыла соленые слезы соленой водичкой. Потом пошла по воде, оттолкнулась и поплыла к горизонту, над которым теперь висело круглое блестящее солнце. Она плыла прямо к солнцу и просила:
– Согрей меня! Согрей! Пусть я вырасту! Наверное, хорошо быть не цветочком, а деревом!
Солнце не отказывало, он порозовело, сделало розовым небо и воду тоже. Не поскупилось и на золото. Все стало золотым. Геле стало весело.
– Я сама теперь чистое золото, – похвасталась Геля выходя из воды.
Вытерлась и даже сарафан надела, но не ушла, а села дальше смотреть на закат – она хотела поймать зеленый луч, который приносит счастье. Солнце играло с небом и морем, добавляя то пурпура, то сверкающего блеска, и вот уже стало тонуть и утонуло, но на прощание посветило Геле зеленым лучом. Вот оно, счастье, счастье, счастье! Ну что поделать, если она – девчонка. Да, озорной подросток, да, обиженная сиротка. И поэтому тем более заслуживала любви!
Вдруг Геля опомнилась – минута, другая, и станет темно. Ей бы лучше поскорей до дома добраться! Она стала карабкаться по обрыву. Но вверх – не то, что вниз. Хоть и невелик обрыв, зато крут. Пока Геля влезла на него, замучилась. «Наверняка где-то лесенка есть, – подумала она. – Вряд ли народ так после купания выбирается». Быстрей, быстрей, вот-вот темнотища настанет…
И темнотища настала. Враз. Как оно и положено на юге. Геля задрала голову и стала смотреть, как загораются одна за другой звезды. Скоро вся темнота разукрасилась огромными мохнатыми звездами. И в этой безграничной вселенной Геля была уже не маленькой девочкой, а маленькой точкой. Даже меньше точки. Странное ощущение. Словно бы потерялась. И не важно даже, что ты все-таки есть на свете…
«А ведь я и вправду потерялась, – внезапно сообразила Геля. – Не знаю ни номера дома, ни улицы. И забор не очень-то запомнила».
Философское настроение тут же соскочило, потому что ей стало страшно. Одно дело затеряться во вселенной и совсем другое в маленьком южном поселке. Кто понимает, тот сразу поймет разницу.
Как же она не взяла с собой мобильник? А вот так, не взяла. Она и думать о нем забыла. Зачем он бы ей понадобился на море? Он плавать не умеет.
Но Геля была не из тех, кто поддается панике. «Я шла по улице прямо, – сказала она себе. Забор у меня был слева. Значит, буду идти по правой стороне, пока не вспомню». Не останется же она ночевать на улице. То есть не ночевать, а ходить-бродить до утра. «И всю ночь ходил дозором у соседки под забором», – вспомнила она с детства любимого ершовского «Конька-Горбунка». Не дай-то Бог!
Вот и поселок. Фонарей на улице маловато, но все же есть. Геля внимательно приглядывалась к белым домикам за заборами. Всюду горел свет. Слышались голоса. Не поздно еще было, только темно. «Неужели не узнаю?» – думала она и чувствовала скорее любопытство, чем страх Вслушивалась в голоса, надеясь узнать басок Андрея. Хорошо еще, что тепло. Под фонарем она становилась оптимисткой – не сомневалась, что еще через два дома непременно увидит дом Нюты. В темноте понимала – никогда ей не угадать незнакомый дом. Тогда наваливались усталость и неуют. И вдруг в потемках обрисовался мужской силуэт. Геля поежилась. Она была не трусливого десятка, но тут ей сделалось страшновато – место чужое, глухое, кричи не кричи… Но она продолжала идти вперед, решив, что резко отпрыгнет в Сторону и завопит что есть мочи. Что, что, а орать она умела. Решить-то решила, а ноги стали ватными. Мерещились ужасы, когда-то слышанные и виденные. Ножи и кровавые лужи. Маньяки-насильники и наглые хулиганы. Боже мой! Как же страшно жить… Ноги у нее подкосились, она упала бы, но тут ее схватили в охапку. Она попыталась крикнуть, но голос ей отказал, и она только слабо пискнула.
– Гелька! Что с тобой? Тебе плохо?
Андрей отпустил ее и потряс за плечи, надеясь привести в чувство.
– Нет, мне очень хорошо, – ответила она и почувствовала, что глаза у нее опять наливаются слезами. Она готова была расплакаться, прижавшись к родному в этой глухой ночи Андрюшке, ее спасителю, избавителю.
– Давай-ка я тебя понесу, старушка, – деловито сказал Андрей. – Перекупалась, наверное.
Услышав про старушку, Геля мигом пришла в себя.
– Еще чего! – сказала она сердито. – Как ты смел меня хватать? Я бы тебя и покалечить могла. Я приемы знаю.
Хорошо, что в темноте не было видно широкой улыбки Андрея: ах ты, Геля-Геля, амазонка-воительница!
– А ты меня все-таки спас, Андрюшка. – Геля почувствовала величайшее облегчение и не могла не поблагодарить спасителя. – Представляешь, я даже не спросила, какой номер дома и как фамилия твоей Нюты. Иду – сама не знаю куда.
– Ну, так иди быстрее со мной! Ужинать будем, я тебя с племянником познакомлю, – услышала она в ответ. – Имей в виду, тут в такую поздноту не купаются.
– А я буду, – тут же ответила она. – Я люблю купаться ночью. Ночью вода светится и можно по лунной дорожке плыть.
Андрей ничего не сказал, только хмыкнул.
Глава 5
Они снова сидели за столом – и опять не за письменным, как с горестью отметил Александр Павлович, – но сидели уже втроем, с племянником, и не за чаем, а за бутылкой вина – отмечали встречу.
– Я внучатый племянник Бережкова Ивана Петровича, – уже в третий раз после третьей рюмки повторял молодой человек, на которого по-прежнему не без подозрения смотрела Вера, – вы ему письмо написали, а я приехал. Вот оно, ваше письмо, а деда моего, так сказать, уже в живых нет. А он, конечно, очень бы обрадовался.
– Вы не знаете всех моих приключений, Верочка, – вступал в объяснения следом за племянником Александр Павлович, чувствуя, что непременно должен развеять ее подозрения. Уж он-то знал, как они вредны, особенно необоснованные, неоправданные. – Когда мы с Севой были в Париже с выставкой, то после вернисажа на фуршете я познакомился с одним очень милым старичком французом, и он попросил меня разыскать своего русского друга, Жана Бережкова. До войны зелеными юнцами они вместе жили в Ницце, у Бережковых был магазинчик со всякой экзотикой, в том числе и русской. Иван дружил с художниками, которые к ним в лавочку захаживали. Во время войны, похоже, участвовал в Сопротивлении, а после войны вернулся на родину и поселился в Тамбове. Батист Прюно не раз писал ему, но ответа не получил. Я обещал разузнать, что сталось с его другом Жаном, и написал в Тамбов письмо.
– Письмо получил я и приехал вместо дядюшки, – вновь вступал в разговор внучатый племянник Виктор. – Решил посоветоваться со знающими людьми. Где еще посоветуешься, как не в Москве? А тут и повод, и возможность.
Виктор Бережков уже показал москвичам свои документы – и паспорт, и свидетельство о смерти Бережкова Ивана Петровича, и даже свидетельство, выданное ему как наследнику.
– Вы мне расскажете потом о дяде, а я напишу письмо месье Прюно. Весть нерадостная, но хоть какая-то определенность, – вздохнул Александр Павлович.
– Родители вообще-то за Уралом жили, рано умерли, я к дяде перебрался. Я ему внучатым племянником довожусь. Последние годы он болел очень, но работал – в школе рисование преподавал и французский язык.
Александр Павлович обрадовался – вот и еще одна родная душа.
– А вы фотографии дяди не привезли? Мы бы хоть заочно познакомились.
– Привез и фотографии.
Александр Павлович с любопытством вглядывался в сухонького старичка с живыми темными глазами. Интересный человек, интересная судьба.
– А бумаги какие-нибудь после дяди остались? Может, он воспоминания писал?
– Нет, воспоминаний не писал. И рассказывать особо ничего не рассказывал. Я даже и не знал, что он столько лет во Франции прожил. Про Сопротивление вообще не подозревал.
– Ну, Сопротивление – не факт, хотя и вполне вероятно, – задумчиво проговорил Александр Павлович.
– А бумаги я кое-какие привез. Насчет них и хотел посоветоваться.
Внутри у Александра Павловича что-то екнуло – вот оно! Начинается! Не иначе, кольцо ворожит!
Голубоглазый Виктор нравился ему все больше, славный такой парень, открытый, симпатичный. А главное, в воздухе снова повеяло чем-то необычным – загадочной человеческой судьбой.
– И надолго вы в Москву прибыли? – осведомилась Вера. – Где остановились?
Виктор засмущался.
– Нигде пока не остановился. А надолго или нет, сам не знаю. Вот насчет бумаг посоветуюсь, и видно будет.
Он смотрел на Веру доверчиво, простодушно, может быть, немного просительно, надеясь, что она сменит гнев на милость и взглянет поприветливее. Но не на такую напал. Вера сверлила его инквизиторским взглядом и ни на какие симпатии не поддавалась.
Александр Павлович счел нужным поддержать гостя:
– Конечно, конечно, посоветуется насчет бумаг, и все станет ясно, – подхватил он. – А остановиться, Витя, вы можете у меня. Дом большой, места хватит.
– Спасибо! Вот спасибо! – Голубоглазый Виктор расцвел улыбкой. – Я и не рассчитывал на такое.
«Рассчитывал, рассчитывал! – сказал недовольный взгляд Веры. – Я тебя насквозь вижу!»
– Когда бумаги будем смотреть? – поинтересовался Александр Павлович, потирая руки.
– Сейчас и посмотрим, – охотно откликнулся Виктор и пошел в прихожую за сумкой.
– В мою комнату его не селите, – сказала Вера. – Я сама там буду жить. Поживу до осени, а там видно будет. Вы ведь не возражаете?
Александра Павловича очень позабавил новый расклад: только что Вера отказалась от житья в Посаде – не прошло и двух часов, как согласилась. Вот она, женская переменчивость!
– Буду только рад, Верочка, – улыбнулся он. – Сколько огурцов насолим, страшное дело!
«Как бы вам кто другой не насолил!» – подумала Вера, но вслух ничего не сказала.
Виктор вернулся с папкой, была она довольно велика, но не слишком объемиста.
– Что это? – изумился Александр Павлович, а под ложечкой у него снова екнуло. – Я думал, тетради, записи, может быть, дневники.
– Нет, тут всякие картинки, – объяснил Виктор. – Только я в них мало чего понимаю. Вы скорее поймете.
– Пойдемте тогда в кабинет, там стол поудобнее. Не в кухне же нам картинки смотреть.
В кабинете Александр Павлович бережно положил потертую картонную папку на стол и развязал тесемки. И первое, что увидел, была чудесная акварель, вид Ниццы. Есть и дата – 1933 год, а вот подпись неразборчива. Хотя написано по-французски. И еще акварель, и еще. А вот рисунок – явно кто-то нарисовал несколькими штрихами Бережкова, только молоденького, тот же острый нос, живой глаз.
– Да у вас тут целая галерея, – радостно сказал Александр Павлович. – Вот только не знаю, авторы кому-нибудь известны или нет. Если неизвестны, будет у вас частная коллекция, если известны, вашей коллекции цены нет.
– Да ладно вам, – не поверил Виктор.
– Представьте себе.
Александр Павлович полюбовался еще одной мариной.
– Я-то немного в живописи смыслю, – продолжал он, – но мне кажется, что работы профессиональные. Дарили, наверное, друзья-художники. Вот будет интересно, если кто-то из тогдашних молодых в известные выбился. А сам дядя не рисовал? – поинтересовался он.
– Говорил, что в молодости. Потом вроде бросил. А на старости лет снова занялся живописью. Вот не знаю, куда с ними деваться.
– Так, может, это его работы? – предположил Александр Павлович.
– Может, и его, – согласился племянник. – Мне он их особо не показывал, никогда ничего не объяснял. Я сложил в папку, что под руку попалось. Не картины же волочь. Может, найдется специалист, скажет, что с этим добром делать. А еще лучше желающего найти и продать хоть за небольшие деньги.
– А сами-то вы чем на жизнь зарабатываете? – осведомилась Вера и опять засверлила племянника инквизиторским взглядом.
– Да я по механической части, в последнее время в автосервисе работал.
Александр Павлович продолжал перебирать рисунки. Брови у него вдруг поползли вверх. Он поднес рисунок к глазам. Потом отстранил на вытянутую руку. Потом положил на стол и долго-долго рассматривал. До того долго, что Вера и племянник тоже заинтересовались рисунком. Наконец Александр Павлович заговорил.
– По-моему, – начал он, и голос у него странно вздрогнул, – это Матисс.
Виктор вопросительно смотрел на него, явно ожидая пояснений. Судя по реакции, имя Матисс ничего ему не сказало.
Вера тоже склонилась над рисунком – женское лицо, нарисованное словно бы одной линией, без отрыва руки, и вместо точки поставлен узкий выразительный глаз.
– Здорово нарисовано! – не удержалась она.
– Еще бы не здорово! – закивал Александр Павлович. – Художник первоклассный. Вон сколько его работ у нас в Пушкинском висит. Глаз не оторвешь. Но если это и вправду Матисс, то вы, Виктор, – миллиардер.
Виктор посмотрел на него, приоткрыв рот, потом засмеялся и махнул рукой.
– Ладно вам шутки шутить, – сказал он.
– Да нет, я не шучу, – совершенно серьезно сказал Александр Павлович. – Но я не специалист. Нужно будет обратиться к экспертам. Интересно, что там еще есть.
– Пикассо и Дали, – заявила Вера.
Александр Павлович посмотрел на нее с не меньшим изумлением, чем на рисунок, – такой осведомленности он от нее не ожидал.
– Нет, Пикассо там навряд ли найдется, – с сомнением покачал головой Виктор. – Пикассо я бы не пропустил.
Александр Павлович не удержался и прыснул – он и не знал, что оказался среди рафинированных знатоков.
Пикассо в папке действительно не оказалось. И Шагала тоже. Даже еще одного Матисса не было. Было еще несколько приятных акварелей – букет, городская улица, закат; обнаженная натура сангиной и мужской портрет тушью.
– Все работы хорошие, – заключил Александр Павлович, закрывая папку. – Завтра поедем к Всеволоду Андреевичу и будем советоваться. Верочка, может, и вы сегодня останетесь, а завтра с нами поедете на машине? Или у вас дела? Я тогда провожу.
– У меня дела, – сказала Вера. – Провожать не надо, сидите работайте. Может, наоборот, я завтра с вами обратно вернусь. Если понадобится, конечно.
Что Вера вкладывала в слово «понадобится», Александр Павлович не понял. Но ему сейчас было не до Вериных намеков. У него перед глазами стоял Матисс. Неужели? Неужели подлинник? А почему бы и нет? Вполне вероятно. Открытие мирового значения. Все работы уже в каталогах, все учтено, и на тебе! Вот он, подарочек от кольца! Оно шарахает не по мелочи! Сначала Париж! Потом Матисс!
– Да, кстати, Верочка! Прихватите с собой мой репортаж о выставке, в вагоне почитаете. Сразу представите, как мы жили в Париже. А я сейчас Севе позвоню, договорюсь с ним, – сказал Саня и взялся за мобильник.
Вера раскрыла газету на нужной странице, и глаза ее тотчас выхватили фразу: «Посетители выставки высоко оценили книжную графику художника Вадима Вешникова». И перед Верой возникли темные-темные глаза, которые пристальным, внимательным взглядом следили за каждым ее движением, и она, чуть красуясь, плавно подняла руку, чтобы заколоть покрепче непослушную, выбившуюся золотистую прядь, но ладонь коснулась белесого ежика.
«Так мне тоже очень идет!» – решительно сказала она сама себе и невольно прислушалась к вальяжному баритону Всеволода Андреевича, зарокотавшему в мобильнике. Саня тоже его услышал и улыбнулся: ох, Сева, Сева, два метра красоты, опять я тебе сюрприз припас!
– Спасибо за привет, дружище! – ответил он приятелю. – А у меня для тебя привет еще приветистей. Из самой Франции прикатил. Когда прикажешь приехать?
– Два дня я работаю, в четверг учеников учу, в четверг и приезжай после обеда, – распорядился Сева и повесил трубку.
По краткости разговора Саня понял, что Сева в самом деле работает. Когда человек работает, ему ни до кого.
– На четверг нам назначили свидание, – сообщил он. – Как у вас со временем, Виктор? Не поджимает?
– Да нет, я отпуск взял. У меня и деньги есть отпускные, так что могу спокойно гулять.
– Вот и погуляйте, Витя, спокойно по Посаду, посмотрите, каков городок. Можете Верочку на вокзал проводить, если позволит. А там, глядишь, и до Москвы догуляете.
Вера бережно спрятала газету с отчетом о выставке в сумку. Почему-то ей стало очень весело. Внутри будто подпрыгивал какой-то веселый чертик и подталкивал на озорство. Но Вера чертику строго-настрого приказала сидеть тихо и сама тоже очень строго и деловито сказала:
– Не надо меня провожать, я сама до станции дойду. А вот вас, Виктор, я кое о чем попрошу: посмотрите завтра машину Александра Павловича, у нее тормоз туговат, и дворник один заедает. Вы ведь еще не обращались к мастеру, Александр Павлович?
– Виноват, не обращался, – вздохнул Саня. – Не до того было. Но непременно обращусь. А гостя нашего загружать не след, пусть себе гуляет.
– Да он только рад будет. За два дня от безделья в чужом доме с ума сойти можно, – уверенно заявила Вера.
– Хорошо, хорошо, разберемся, – заторопился Саня, он не хотел перечить Вере, но и вмешательства в свои дела не любил.
Виктор стоял молча. Видно, был потрясен. Саня его понимал, он и сам был потрясен. Ему захотелось как-то поддержать паренька, снять груз ответственности.
– Вы не пугайтесь и радужных перспектив на будущее не стройте. Я ведь мог и ошибиться. Хотя не думаю. В общем, два дня подождем, а там многое прояснится.
Виктор кивнул, и было видно, что ему здорово не по себе. Саня ободряюще похлопал паренька по костлявому плечу.
– Недолго ждать осталось. Послезавтра уже будете знать, что вам делать.
Вере не нравилось, что Александр Павлович так обхаживает гостя, и она неодобрительно поджала губы.
– Проводите меня до калитки, – попросила она, обратившись к Александру Павловичу.
А у калитки многозначительно сказала:
– Артист он, этот бережковский племянник. Попомните мое слово, артист-аферист! А я у вас осень все-таки проживу. С вашего разрешения, конечно.
Вера подняла на Саню глаза: что он скажет?
– Живите, Верочка, живите! – обрадованно отозвался Саня. – Места всем хватит, сами знаете!..
