Текст книги "Начинаем жить"
Автор книги: Марианна Кожевникова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)
Глава 18
Милочка вдохнула острый запах краски и огляделась. Вокруг царил хаос, в котором только глаз мастера мог разглядеть идеально взвешенный порядок, продиктованный надобностями прихотливого, капризного и многотрудного ремесла художника. На огромном столе лежали тюбики с масляными и акварельными красками, угольные карандаши, пастель, сангина. Кисти и тряпки, банки и стаканы, бутылки с растворителем и папки с бумагой. А в углу холсты, подрамники и мало ли еще что! Милочка видела только заваленный разными разностями стол, стопы разных разностей на полу и полки, тоже занятые разными разностями. Они были некрасивые, эти разные разности. Нехудожественные. И она застыла на пороге, склонив к плечу голову, не зная, куда ступить. А Сева вглядывался в нее и не спешил приглашать и вести между мольбертами, полками, подрамниками к низкому столу с креслами, где обычно принимал гостей.
«Боттичелли! Надо же, Боттичелли! Кто бы мог подумать!» – умилялся он про себя, и у него уже чесались руки – хотелось сделать набросок, запечатлеть и эту современницу в майке и джинсах, но таящую в себе изысканное изящество расцветающего Ренессанса.
Со вздохом он подавил постоянное свое желание взяться за карандаш и с изяществом, присущим ему, подал Милочке руку, бережно провел узкой «тропой» и усадил в кресло. Немного поколдовал со шторой, чтобы свет стал помягче, и выбрал для себя место, откуда будет любоваться современницей. Он ее нарисует, но потом. По памяти. Никуда она от него не сбежит. Саня пробрался другой извилистой «тропой» между подрамниками, пробрался сам и сам поставил на стол бутылки с вином, сам разложил виноград и персики.
– А вы уже здорово разгреблись, – одобрительно сказал он, поглядев вокруг. – Можно считать, навели порядок.
– Так и считаем, – подтвердил Сева, взял бутылку, посмотрел на этикетку и одобрил: – Славно! Славно! – и отправился за бокалами.
Они выпили по бокалу вина за знакомство, и Сева повел извилистую беседу с затейливыми комплиментами, обласкивая и очаровывая Милочку. Милочка поддалась и уже откликалась милым кокетством. Ох, недаром, недаром Сева был мастером и женскую натуру знал как никто.
Посмотрев на оживленно беседующую парочку, откровенно занятую друг другом, сидящую глаза в глаза, Саня отправился бродить по мастерской. Ему хотелось посмотреть, какие из Севиных работ остались висеть по стенкам.
Тем двоим было не до работ. Сева бархатным баритоном повествовал о чем-то необыкновенно увлекательном. Глаза у Милочки блестели. И глядя в ее серые с искорками глаза, Сева находил все новые краски для чудесных картин, которые он разворачивал перед гостьей.
Он повествовал ей о Флоренции, – а как иначе? Боттичелли же, Боттичелли! – суровом и прекрасном городе, где правил Лоренцо Медичи Великолепный, жестокий правитель и изысканный поэт. От чувственного, живущего страстями Лоренцо Сева перешел к аскету Савонароле, а упомянув Савонаролу, не мог не повести свою слушательницу по коридорам удивительного монастыря Сан-Марко, где в каждой келье на беленой стене божественный фра Анжелико написал распятие… И как было обойтись без радужных крыльев ангела, прилетевшего к Марии с радостной вестью!
Милочке, как видно, подобные рассказы были внове, она во все глаза смотрела на Севу, а он все счастливее и свободнее рокотал о неповторимой Италии.
– Когда вы там были в последний раз? – спросила Милочка, отпив глоток золотистого вина.
– Я и в первый-то не был, – засмеялся Сева. – Но мне кажется, попаду, буду как во сне. Захочу узнать и не узнаю. Книги – вещь коварная. Полагаться на них нельзя. Кажется, Париж изучил как свои пять пальцев, а увидел совершенно другим. Но есть особая прелесть – грезы превращать в действительность. Как вам кажется?
Глаза Милочки удивленно расширились. На вопрос она не ответила и задала свой.
– Неужели не были? Не может быть! – сказала она. – А я была во Флоренции раза три, правда, посмотреть ничего не успела. Ездила по делам, занималась гостиницами, а не туристическими маршрутами.
Сева открыл было рот, услышав про «туристические маршруты», но не открыл, а, напротив, сжал губы покрепче. И Милочка без помех продолжала:
– А я знаю, какой бы вам подошел маршрут. У нас есть очень удачный – Милан, Флоренция, Венеция, Рим. Всего неделя. Если хорошенько подумать, можно было бы найти скидки.
– А когда? – заинтересовался Сева.
– Он постоянно действующий. Можно через неделю, можно через две.
– Поедемте! – загорелся Сева. – Поедемте вместе! И я подарю вам Италию – дивную, божественную, волшебную Италию несравненных художников и скульпторов! В Милане мы будем смотреть с вами Леонардо, во Флоренции – Микеланджело, в Ассизи – Джотто.
Милочка смотрела Севе в глаза. И он смотрел на нее радостным зовущим взглядом. Она приготовилась уже ответить, но тут у нее запел мобильник, и она успела только сказать:
– Извините.
– Ластик, я тебя люблю, – зазвучал у нее в ухе голос Димы. – Отдышалась? Я рад. А мы тут, знаешь, собрались в плавни рыбу ловить. Берем микроавтобус и едем! Ты, я, Валерка, его девушка Ася и ее сын Ваня. Валерка, кстати, деньги отдал. Вот так-то.
– Да ты что? Вот это новость! – не поверила Милочка.
– Отдал, отдал. Разыскал меня по мобиле и вручил.
– Молодец! А когда едем? – уже деловито осведомилась Милочка. – Что? Дня через три?! У меня тут, понимаешь, один индивидуал замаячил. Для него особый маршрут нужен. И со скидками. Нужно посидеть, подумать. Да нет, вы что, с ума сошли в три дня такими сборами уложиться? Уверена, опять Валерка воду мутит. Не Валерка? У Аси с отпуском? Ну, тогда ладно. Хорошо. Подумаем.
– Это я – индивидуал? Вы меня имеете в виду? – спросил Милочку Сева. Она энергично закивала. – Но я пока никуда не спешу. У меня сейчас работы по горло.
– С индивидуалом, оказывается, не срочно, – быстренько сообщила в телефон Милочка и услышала в ответ, видно, что-то очень приятное, потому что порозовела и губы у нее сложились в ласковую улыбку.
– Я тоже, тоже. Очень, очень, – эхом откликнулась она. – Жди у гаража, я сейчас подъеду на городском транспорте, и все обсудим. С дороги еще позвоню. – Она захлопнула мобильник и с застенчивой улыбкой сказала: – Муж звонил. Сань, я поеду! Дима меня ждет. Мы в плавни уезжаем, рыбу ловить. Насушим, насолим. В общем, сам понимаешь. Спасибо за все, – обернулась она к Севе. – Было очень интересно. Просто потрясающе. Я вам оставлю визитку, и вы, когда надумаете, позвоните. Мы вам сделаем маршрут со скидками, поедете гораздо дешевле.
Сева закивал с преувеличенной благодарностью, они с Милочкой обменялись визитками. Наклонившись к Сане, Милочка шепнула: «А про себя я все поняла, мне все-таки уже пора… и вообще, знаешь… я такая… домашняя…»
Милочка все поняла, а Саня не понял, куда ей пора и когда ей пора, сейчас пора или вообще пора, и произнес одно-единственное слово, которое ему вдруг подвернулось.
– Здорово! – сказал он. И правда, было здорово, что она помирилась со своим Димой.
Милочка поцеловала его.
– Спасибо тебе, ты мне очень помог.
Еще раз помахала Севе и скрылась за дверью.
Сева сел в кресло, налил себе вина и оглушительно расхохотался.
– Мы с тобой две старые перечницы, – сказал он, рассмеявшись и утирая выступившие слезы. – Два гриба. Состарились и не заметили. Вот скажи, скажи, мог ли я когда-нибудь себе представить, что красивая женщина откажется от поездки со мной в Италию? Не куда-нибудь, а в Италию! А теперь я, оказывается, всего-навсего индивидуал, а она с мужем отъезжает в плавни! Ты знаешь, что такое плавни? Вот в плавнях в отличие от Италии я был. Жуть зеленая! По-другому не скажешь.
Саня не рассмеялся.
– Ты что, предлагал моей сестре поездку в Италию? – спросил он.
Он представил себе все последствия подобной поездки – брошенную Милочку, виноватого Севу, трещину в их замечательной дружбе – и рассердился: с ума сошел, что ли?
– Нет, конечно, не сошел, – спокойно ответил Сева. – Если бы сошел, она бы со мной поехала, за это я тебе ручаюсь. – Сева говорил совершенно серьезно. – А раз не сошел, то она на мое предложение ноль внимания. Так что нечего сердиться, за мужа сестры можешь быть совершенно спокоен.
– Я спокоен, – отозвался Саня и, отпив глоток вина, мысленно пожелал Милочке всяческого благополучия. Он не стал рассказывать Севе подробности Милочкиной жизни, муж так муж, плавни так плавни, помирились, и замечательно.
– Давай еще выпьем, Сашура, старина! – Сева разлил вино по бокалам. – И расскажи-ка мне, что там твой протеже делает. Как у него идет коммерция. – Он выпил вино до дна и хмыкнул. – Видно, мне на старости лет придется с девушек на молодых людей переключаться. Как думаешь, я делаю правильный выбор?
Саня не удержался и улыбнулся.
– Не думаю, что очень правильный. Особенно в этом случае.
– Почему же это? – удивился Сева. – Ты так за него ратовал. Горой стоял! Что случилось?
Саня рассказал про злоключения Вити и Матисса. Сева не мог не усмехнуться.
– И его, значит, судьба огорошила? Правильно сделала. Горе в любом возрасте приносит большую пользу, а в молодости особенно. Значит, так. Посылай его ко мне, – сказал он. – Ему сейчас все равно делать нечего, твоему Витьку. А я ему подыщу работу. Например, пусть у нас чердаком занимается. Для начала освободит его, а там видно будет.
Дался Всеволоду Андреевичу этот чердак! Чуть что, на чердак сворачивает! Вот что значит заноза в сердце. Даже на Виктора согласен, а ведь он ему при первой встрече не понравился!
– Я его посылать тебе не могу. Он у меня не на посылках, – сообщил он. – Мне кажется, он в Тамбов собрался. И скатертью дорога. Если говорить честно, мы с ним не ужились, пиво пьет, баклуши бьет. Поднадоел он мне порядком.
– А я вот и посмотрю, откуда у этого деятеля руки растут и есть ли у него голова на плечах, – задумчиво проговорил Сева. – В общем, скажи ему, пусть позвонит, а там разберемся.
– Он в Тамбов собирается за бережковскими картинами. Хочет от них избавиться. Уговорил было Егора этого забрать их все, но теперь заколебался. Не знает, то ли продолжать с Егором дружбу, то ли начать войну.
– Ах, вот оно что, – заинтересовался Сева. – Значит, судьба картин решается. Ну, тем более нам не худо повидаться.
– Вряд ли он захочет к тебе ехать. Ты его принял неласково. А он к ласке чувствителен. Видишь, как Егор неведомый растопил его и в душу влез.
– И объегорил, – добавил Сева.
– Думаешь, украл и продаст? – не поверил Саня.
– Думаю, украл и продаст, – подтвердил Сева.
– Надо вмешаться, – тут же возбудился Саня. – Нельзя позволить, чтобы Матисс уплыл в неведомые руки. Жалко же Матисса.
– Матисса не жалко, жалко Витю. Закрутится и пропадет дурачок. А может и не пропасть, если вовремя на ум наставить. Ты ему скажи, что я с картинами ему могу помочь, он и приедет.
Сева-то, оказывается, гуманист, удивился про себя Саня. Сам он сразу из-за Матисса заволновался, а Сева в первую очередь про Виктора думает. Так, наверное, правильнее. Человечнее.
– Ладно, скажу, – согласился он. – Может, и вправду из-за картин приедет.
– И ты скажи, и я ему позвоню, – сказал Сева. – Дай-ка мне его телефончик. Диктуй, записываю.
Саня еще больше удивился рвению Севы.
– Откуда у меня его телефон? – сказал он. – Я ему не звоню. А сказать – скажу. Могу и телефон спросить.
– Спроси, спроси. А там видно будет.
Глава 19
Сева, видно, его сглазил. Как это он сказал? Сами не заметили, как состарились? Куда Саня ни смотрел, всюду чувствовал приметы осени. На березах видел желтые косы. В саду плыл сладко печальный запах флоксов, навевающий мысль о тлении. Листья на кустах погрубели, а у забора торчала ярко-желтая пижма, обещая, что все вокруг пожелтеет и побуреет. Саня написал Инне по электронке длинное письмо, и она ему ответила тоже длинным, писала все про Олежку, про работу, но он прочитал и другое – она прижилась, ладила с коллегами, была довольна собой и жизнью. А он? Он тоже в общем-то был всем доволен. Ему работалось. Здоровья хватало. Но сегодня пришло и еще что-то печальное, грустное. Молодая жизнь набежала и отхлынула. Девочки – Мила, Вера – полетели навстречу своему счастью. А он? Да, Сева прав, пора подумать и о старости. Осени жизни. Подвести итоги. Саня сел на лавочку. Загляделся на синее небо. Густую осеннюю синеву. Ох, какое же хорошее время, осень. Умиротворенное, щедрое, золото сыплет без счета. Мудрое, ни за что не держится. В юности много беспокойства, неуверенности в себе. Юность ранима, обидчива. Молодость суетлива, всюду хочет поспеть, боится упустить главное, хватается за чужое. Подводит недостаток опыта. А потом наступает зрелость. Когда принадлежишь сам себе. Суетишься по необходимости. Чувств еще не растерял, сил набрался. Хорошее время, время отдачи. Наверное, сродни осени. Нет, у них с Севой пока не старость, а осень. Время зрелых плодов. Нет, даже не плодов, а зрелых замыслов. А вот осуществятся ли?.. И опять затомила грусть.
Саня вошел в дом. Виктора не было, и хозяин ощутил величину и пустоту своего дома. Милочка сказала: «Тебе здесь, наверное, одиноко». Да нет. Одиночество он любил. Особенно сейчас, когда в доме поселился чужой человек. С чужими людьми жить нелегко, даже если они совсем чужие и ты не пускаешь их в свою жизнь. Но как ни странно, отсутствие Виктора отозвалось ощущением пустоты. Гость занимал свою часть пространства, и это пространство уже не касалось Сани, сам он жил на своей уютной стороне. Но не было гостя, и пространство расширилось. Видно, дом был просто слишком велик для одного Сани. Дом нуждался в жильцах, хотел быть обжитым, живым, ухоженным. «Дом для большой семьи», – сказала Милочка. Она уловила жизненную тягу их дедов и прадедов – жить семьей. Кустом. Вместе. Совместно, но не тесно. Не мешая друг другу. И про себя сказала «домашняя». А он сам какой? Семейный? Домашний? Или инок? Или одинокий волк? Нет, не волк, это точно. Нет у него способности к добычливости. И ощеренности тоже нет. Он одинокий в смысле просторов и самостоятельности. Ему нужен простор, он в нем нуждается. Простор книг. Ух, какие есть просторные! А есть тесные, давящие, но тоже очень нужные. Простор леса и поля. Простор города, знакомого и незнакомого. Простор дня. Жизни. Он любит самостоятельно бродить по самым разным просторам, собирать впечатления, обдумывать, обживать. А потом делиться. Томило его не одиночество, он никогда не чувствовал себя одиноким, томила пустота рядом. Именно пустота. Именно рядом. Вот каким был итог.
Саня любил понимать. Его радовало даже нерадостное понимание. А что тут, собственно, нерадостного? Томит пустота. Томит и томит. Тоже чувство. С годами начинаешь ценить любое чувство. Вот когда бесчувствие наступает, тогда беда.
А Виктор, наверное, к Севе отправился. Приглашению, как ни странно, обрадовался. Понадеялся, наверное, что поможет ему Всеволод Андреевич. Уцепился за соломинку.
Как там Сева сказал? Они с Саней – старые грибы? Да, осень – это грибы. Но совсем не старые, а крепкие и аппетитные. Как они с Севой. Вон каких боровичков привезла Милочка! Загляденье! И Саню потянуло в лес за грибами. В субботу и воскресенье ходить по грибы – пустой номер. Грибников больше, чем грибов. Они и не пошли с Милой, хотя могли бы. В понедельник, конечно, идти еще глупее, все выбрано, все вытоптано, но хотя бы грибников нет. Вот он и погуляет по пустому просторному лесу. К тому же в загашнике у него есть заветные места – полянки, ложбинки. Кто знает, что там его ждет?
Саня подхватил корзинку и отправился по знакомой тропинке между домами к поляне, за которой начинался лес. Шел и рассуждал сам с собой по дороге. Вон каких отец боровичков набрал. И сам как боровичок. Разве скажешь, что старый? А ему до отца еще жить и жить! Мысли его опять перебежали на Милочку. В плавни поедет, рыбу будет вялить. Мужики на рыбалке, девчонки у реки на песочке. Потом будут вместе уху варить. Хорошая молодая жизнь. Он сам такой жил. И был счастлив. Хорошо, что помирились. А что обижается, тоже не страшно. Обижается, а все-таки любит. Любовь, она все превозмогает. Обиду в первую очередь. Любишь-то вопреки недостаткам. Их своей любовью сглаживаешь. И когда любишь, так тебе хорошо… А разлюбил, и жизнь потускнела. Поскучнела. Вот как оно бывает. Не от старости бывает, от сердечного простоя. А Севино настроение тоже можно понять, он от Веры отказ получил. Милочку не обворожил. Вот и впал в меланхолию. А он, Саня, на подъеме. Ему после Парижа и пишется, и переводится по-другому. Книжный текст ожил, цвета появились, запахи. Речь зазвучала с интонациями. Улицы обстроились домами, запестрели людьми, а раньше были мертвыми названиями. Тоже пустотой. А теперь фасады, балконы, витрины, магазинчики. Черные глаза с косинкой улыбаются. Из-под новой шляпки. Из зеркала в маленьком магазинчике на Риволи. Сколько этих шляпок тогда девочки перемерили. Так смеялись. И опять защемило сердце. Но не тоскливо, а тревожно и радостно.
Еще немного, и поляна. Вспомнил, как на ней по весне березки с краю корчевали, кочки ровняли. Теперь там что?
Забор. Поляну огородили забором. Саня вздохнул, но тревожная радость не подпустила тоску. Жизнь идет, одно уходит, другое строится. Он миновал забор и вышел к опушке леса, где уже успели навалить неведомо чего и устроить свалку. Но и тут он только вздохнул, а вздохнув, вдохнул манящий густой запах леса и заторопился дальше. Почувствовал, что будут грибы, и уже ни на что не отвлекался.
Места с детства знакомые, и он чуть ли не побежал по тропке. Вот минует ложбинку, а там по краю просеки можно будет подберезовики и белые искать. Дальше овраг, где по склону всегда росли лисички. А там две поляны, там подосиновики. Влево свернешь, будет ельник с маслятами. Но маслят он не любил, уж очень хлопотные грибы, – белые лучше. В ельнике, кстати, и боровики попадаются. Почему боровики? Потому что в бору растут!
И вот он шарит под кустами, разводит руками траву, заглядывает под елки, растущие рядом с березами, надеясь непременно отыскать белячка. Радуется мухоморам. До чего гриб нарядный. Без него лес не лес. Все веселые и все грустные мысли улетели куда-то, их сменил азарт поиска, охоты. Наконец первый крепыш с коричневой шляпкой радует глаз. «Хорош! Ну, хорош!» – восхищается Саня и еще азартнее лазает по кустам.
Возвращаясь домой с полной корзинкой, он думает, что и старость, та, что за осенью, наверное, неплохое время года, если будет работаться без помех, а осень уж точно очень хорошее. Одних грибов сколько!
Саня вошел к себе во двор и увидел маму, сидит себе на крылечке, на солнышке греется, рядом сумки стоят.
– Что ж не предупредила? Давно ждешь? – Саня крепко ее обнял. – Ох, мамуля, мамуля! Молодец, что приехала!
– Конечно, молодец, – согласилась Ольга Николаевна. – Мы в отпуск с Вовой собрались, приехала повидаться. Едем к его родне на Волгу. Если поживется, задержимся на всю осень. А ты как тут, рассказывай.
Они пошли в дом.
– Переночуешь? – спросил он. – А завтра я тебя сам в Тверь отвезу, вместе с грибами.
– Конечно, переночую. С тем и ехала, – кивнула она головой. – Вова тебе привет посылает.
– Спасибо. Только имей в виду, у меня сейчас один паренек живет. Из Тамбова.
Ольга Николаевна рассмеялась.
– Да я такого не помню, чтобы в этом доме кто-нибудь да не жил! То родня издалека понаехала, то троюродным племянникам перекантоваться надо, то знакомые с детьми навещают. Дальняя родственница твоей бабушки постоянно жила.
– Тетя Лера?
– Тетя Лера. Валерия Павловна. Характер у нее был тяжелый и судьба тяжелая. Сидела, потом на поселении, потом вернулась, с близкой родней не поладила и тут свой век доживала.
– Я ее помню. Чинная такая старушка, с пучком. И характер, по-моему, ничего, нормальный. Во всяком случае, с бабушкой они не ругались. Только я не знал, что она нам родственница. Всегда считал бабушкиной подругой.
– Может, и подруга, – не стала спорить Ольга Николаевна. – Может, и так, только я ее нашей родней считала, раз она в доме живет.
– Подруга так подруга, родня так родня, какая разница! Хорошо, что приютили, что угол нашелся, где дни свои доживать.
– Да, много дом этот помнит и хорошего, и печального, – вздохнула Ольга Николаевна, вспомнив, наверное, про что-то свое, но тут же повеселела, заглядевшись на Саню. – Ты мне лучше про себя расскажи. Что пишешь? С кем видишься?
Она потянулась к нему и погладила по голове, по шее, по плечу. До того у нее сынок складный, такой красавец. Век бы глядела, наглядеться не могла.
А Саня рассказывал. Матери хотелось все рассказать, она как никто его слушала. Каждой жилочкой. И глаза менялись. Он о грустном, и глаза грустные. О веселом – смеются, искрятся. Но рассказ был недолгий. Какие у него особые новости? Вот повесть кончил. Теперь будет бегать, пристраивать. Перевод взял. Работает.
– Хорошо, что работаешь. А у меня к тебе еще одно дело есть, хочу тебя с одной моей знакомой познакомить.
Сказала и замолчала. Саня сразу напрягся. Что еще за знакомая? Мамуле тоже пустота у него в доме спать не дает? Надумала о его судьбе позаботиться? То Лялька его со своими разведенными подружками знакомила. Теперь мамина очередь пришла? Но спрашивать не стал, ждал молча.
– У меня тут, в Посаде, знакомая есть. Танюша. Вот мы ее и навестим. Я ей все обещаю, обещаю, а не складывается свидание. Перед отъездом созвонились, она сказала, что сегодня вечером сможем повидаться.
– Какие у тебя в Посаде знакомые? – удивился Саня. – Вы же с отцом жили тут сто лет назад. А когда разошлись, ты сюда ни разу не приезжала.
– Как это не приезжала? Я приезж-а-ла, – почему-то очень протяжно выговорила мать. – Знаешь, откуда я на тебя смотрела? Во-он оттуда. – Ольга Николаевна показала рукой на пригорок за забором. – Иногда видела тебя, иногда – нет. А то не узнала бы, когда ты наконец приехал. – И рассмеялась радостно, и опять сына рукой по волосам и шее погладила. – Что это ты напрягся? Знакомиться боишься?
А у Сани сердце защемило больно-больно, и он крепко обнял маму-мамулю за плечи, а сказать опять ничего не сказал. Что тут скажешь? Виноват. Не ехал. Обижался.
А Ольга Николаевна посмеивалась.
– До чего же вы, мужчины, опасливые! И всегда себя желанной добычей чувствуете. Замечал? Или не задумывался? А женщины совсем не всегда до вас охотницы. У нас с Танюшей другие дела.
– Какие же? – возвращаясь к действительности, поинтересовался Саня. – Может, без меня обойдетесь? Я тебя провожу, потом встречу, а заходить не буду.
– Нет уж! Ты у нас – главный гвоздь программы.
Лицо у Сани опять вытянулось. Какой такой программы? Интригует мать, заинтересовывает. И что бы ни говорила, без матримониальных планов тут не обошлось. Желание устроить судьбу – свою ли, чужую, – вот главная программа у женщин, пусть даже неосознанно.
– Какой программы?
– Танюша хочет с тобой посоветоваться. У нее дед провел всю жизнь в Посаде, жизнь обыкновенную, в заботах и хлопотах, как все мы грешные. Но оказалось, всю жизнь писал. Вот Танюша и хочет тебе его записки показать и посоветоваться, что с ними делать. Вот какая программа. Посмотришь?
– Посмотрю, – согласился Саня. Почему бы не посмотреть? Кто знает, а вдруг посадский самородок? Лежат в сундуке рукописи второго Розанова или Платонова? Сейчас много нового публикуют, и они тоже сделают открытие! Мысли сразу потекли по-другому руслу, он искренне заинтересовался, что же там за рукописи такие, и стал торопить мать. – Ну, пойдем, пойдем к твоей Танюше. А то совсем поздно будет, неудобно.
Ольга Николаевна встала с диванчика, на котором они сидели в кухне и сумерничали, и опять залюбовалась сыном – глаза горят, уже бежит, летит. Горячий, отзывчивый.
Они шли по полутемной улице к центру, шли, тесно прижавшись друг к другу, как влюбленные, чувствуя благодать своей близости. Потом свернули, не доходя до главной площади, и остановились возле одной из пятиэтажек. Поднялись на третий этаж, позвонили.
Женский голос спросил: «Кто?»
– Это я, Ольга Николаевна, Танечка!
Саня снова вспомнил высокую стройную Танечку, с темными, чуть косящими глазами в парижской шляпке, и почему-то ждал, что она сейчас откроет дверь. Сердце у него ухнуло и забилось быстро-быстро.
Дверь распахнулась, и невысокая девушка бросилась обнимать его матушку. Какая она, Саня не успел рассмотреть.
Рассмотрел он ее позже, когда они вошли в комнату. Девушка оказалась совсем не девушкой, а Саниной ровесницей, но сохраняла что-то девическое, может быть, из-за очень белой кожи и ясных карих глаз. Ольге Николаевне она обрадовалась, а на Саню посмотрела – как бы это сказать? Испытующе. Экзамен? Ему сразу стало скучно. Он не любил экзаменов. Не чувствовал необходимости их выдерживать. Улыбнулся дежурной улыбкой, подал руку, представился. Сердце уже не спешило, билось ровно, обыкновенно, даже с ленцой. Все и дальше пошло по-дежурному.
Сели пить чай с конфетами, которые Ольга Николаевна достала из сумки, и с вареньем, которое Татьяна достала из шкафа. Говорили сначала о погоде, потом о работе.
Выяснилось, что Татьяна работает в библиотеке и с недавних пор у них там кипит бурная жизнь. Одна подготовка памятных вечеров сколько времени занимает! Москвичи к ним на эти вечера приезжают во множестве, потому как кто только из русских писателей в Посаде не побывал, один даже монахом стал и кончил дни в особом скиту, а другой прожил тут полжизни, и этих двоих чествовали каждый год особо. До поры до времени о них и помину не было, а теперь! Теперь устраивают научные конференции. В частности, у них в библиотеке тоже. Организует все Татьяна. О своих достижениях Татьяна повествовала спокойно, обстоятельно. Чувствовала себя хозяйкой. И дома, и в библиотеке, и на вечерах. Говорила грамотно. Фразы катились ровные, ничем не задевающие. Привыкла говорить на людях. Саня, конечно, знал посадских пустынников, которых, как оказалось, теперь так чествовали, но никакие памятные вечера ему и в голову не приходили. Он держал Посад за тихое захолустье и жил в нем, как в глухой деревне. И был этому очень рад. А тут, оказывается, культурная жизнь кипит. Вот какие бывают странности. От работы и вечеров перешли к дедушке.
– Когда мы в библиотеке стали заниматься архивом нашего земляка, я подумала, может, стоит заняться и дедом. Стала разбирать тетради. Прочитала, разложила по порядку, кое-что отпечатала. Теперь хочу узнать мнение людей сведущих. Провожу, так сказать, читательскую конференцию. Ваше мнение, Саша, мне будет небезынтересно. Знакомых писателей у меня нет, все больше литературоведы и критики. Если общее мнение будет положительным, я постараюсь деда опубликовать. Знакомства у меня в Москве теперь есть.
Она посмотрела на Саню вопросительно, и он закивал головой.
– Охотно, охотно. С удовольствием прочитаю.
Никакого удовольствия не почувствовал. Все вроде было правильно, но как-то скучно и прагматично. Так в редакции давали рукописи на отзыв. Татьяна уловила его внутреннюю скуку.
– Спасибо за согласие. Я понимаю, какое одолжение вы мне делаете. Времени у вас мало. Но все-таки прочитайте. Жду от вас откровенного мнения. Если уж дальше хлопотать, то не хотелось бы получить отказ из-за качества материала. Не люблю тревожить чужих людей попусту.
«Материала», «качества», сухарь сухарем. Скорее всего и дед такой же. «Сегодня в керосинной лавке купил двадцать литров керосина». Но у старика и сухаризм может быть необыкновенно ценным. Время-то утекло, как его восстановишь? Только через сухаризм. Саня приободрился. А вот если художественное… Саня опять заскучал и от скуки высказался очень определенно:
– До архивных документов я всегда был любопытен. А что касается прозы, то могу высказать только частное, субъективное мнение, которое совсем не обязательно принимать в расчет. Выскажу, разумеется, откровенно. Чего уж тут лукавить?
– Ничего другого мне и не нужно. Пишете вы живо, увлекательно. Я бы даже сказала, умно. Ваше мнение приму во внимание в первую очередь. Пойду приготовлю вам папку. Положу только отпечатанное.
Мнение Татьяны о его собственном творчестве Саню почему-то покоробило. Когда только успела познакомиться? Наверное, мамуля постаралась.
Татьяна ушла, а Саня, еще раз оглядевшись вокруг, отметил ровненько стоящие в шкафу собрания сочинений, ровный ряд горшков с цветами на подоконнике и кота на диване. Кот был один, не стоял в ряду, но дремал тоже очень аккуратно, подобрав лапки. Все было по местам, все в порядке. Жизнь в квартире шла по-заведенному. Четко и отлаженно, как часы. И часы, кстати, висели на стене и громко тикали. Сане опять стало скучно.
– Славная у тебя знакомая, очень славная, – сказал он, обращаясь к матери. – Это ты ей мои писания давала?
– Я, конечно. Они теперь и в посадской библиотеке есть, – с шутливой гордостью ответила мать. – Так что жди, могут и твой творческий вечер устроить.
– Избави Бог! – Саня с неподдельным ужасом замахал руками. – Если бы я знал, что ты тут мою карьеру устраиваешь, ни за что бы не пошел! Это еще хуже, чем устраивать личную жизнь! – В шутливом тоне звучало нескрываемое недовольство. Саня терпеть не мог, когда в его дела вмешивались. Он ощущал это как посягательство на собственную свободу. Сам он мог куда угодно вмешиваться, а другие ни-ни.
– А ты, Сашенька, не гордись, – серьезно и ласково сказала Ольга Николаевна. – Позовут, приди. Людям посидеть вместе надо, поговорить о чем-то важном, а не только о бытовом. Я бы на твоем месте сама в этой библиотеке работать стала. Устраивала бы вечера для подростков. Или лекции для них читала. У теперешних детей знаешь сколько проблем – и с русским языком, и с общением, и с чтением. Куда ни посмотришь, одни проблемы. Мы-то с Таней давно дружим и друг другу идеи подбрасываем. Последняя идея – подростковый клуб при библиотеке. Ты тоже можешь подключиться.
Ольга Николаевна с ожиданием и надеждой смотрела на сына. Так ей хотелось, чтобы он отозвался, откликнулся, забурлил.
– Нет, мамуля, я к такой работе пока не готов. Мне, дай Бог, со своей справиться, – твердо сказал сын, и мать поняла, что на сегодня это ответ окончательный.
– Как знаешь, – разочарованно сказала она. Если честно, она надеялась совсем на другое. Ждала, что сына обеспокоит судьба будущего поколения. Ведь у него самого сын, хоть и в Австралии. Тем более должен тосковать и стремиться узнать, чем молодежь дышит. Общаться с ней, помогать. Но разочарование быстро рассеялось. Не хочет, значит, не хочет. Он по-своему помогает. Книжки пишет.
Татьяна вернулась и подала Сане средней толщины папку.
– Я вас не тороплю, – сказала она. – Там и телефон написан, когда прочитаете, позвоните.
