Текст книги "Преступление победителя"

Автор книги: Мари Руткоски

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

– Пойми, это же не сказка. Вы, гэррани, сочинили много легенд про богов, злодеев, героев и великие жертвы, – вздохнула она. – В детстве ты, как и я, любил их слушать. Истории намного лучше настоящей жизни, где люди руководствуются в первую очередь своими интересами. Увы, это не слишком поэтично. – Кестрель пожала плечами. – Эгоизм – вообще не очень красивое качество, особенно когда заставляет человека считать, что все на свете так или иначе связано с ним.

Арин отвел взгляд и уставился на фортепиано. Верхняя крышка корпуса была приоткрыта, так что внутри можно было разглядеть натянутые струны. Кестрель медленно обошла Арина по кругу.

– И что же, по-твоему, заставило меня пойти на такие жертвы ради тебя? Твое очарование? Манеры?

Он посмотрел Кестрель в глаза. Она помедлила, скользнув взглядом по шраму. Арин напрягся. Она изогнула губы в легкой улыбке:

– Точно не внешность.

Он сжал зубы. Горло кололи невидимые шипы. Кестрель сама себе была противна, но заставила себя улыбнуться шире.

– Я не хочу обижать тебя. Но ты насочинял себе совершенно дикую историю. Честное слово, это уже слишком. Что за фантазии? Тебе не приходило в голову, что ты просто видишь то, что хочешь видеть?

– Нет.

Но Кестрель уже заметила, как он колеблется.

– Ты же понимаешь, что просто рассказывал себе красивые сказки. Но мы уже выросли из них.

– Уверена? – тихо спросил Арин.

– Я точно выросла. И ты уже не ребенок. Пора взрослеть.

– Да. – Он произнес это слово медленно, со странным изумлением.

У Кестрель внутри все сжалось. Она узнала этот тон. Так говорил человек, который долгое время пребывал в сомнениях, и вот туман рассеялся, пришла ясность, а с ней вернулись силы идти дальше.

– Ты права, – согласился Арин. Он повернулся к Кестрель, но в его глазах не осталось и следа прежнего мальчишки. – Я все неправильно понял. Это не повторится.

Холодно и безразлично Арин коснулся ее руки тремя пальцами. А потом ушел, захлопнув за собой дверь.

44

Дверь закрылась с громким стуком, который эхом разнесся по комнате. Ядовитый страх жег кожу. С каждой секундой Кестрель все больше сомневалась в своем плане и шансах на успех, но упрямо следовала правилу, которому научил ее отец: «Разберись с проблемой, пока та не разобралась с тобой».

– Отец… – позвала Кестрель. Потом громче: – Отец?

Ответа не было. Значит ли это, что он слишком поражен услышанным? Подозревает ли ее? Может, вовсе не желает с ней разговаривать?

Кестрель бросилась к двери и распахнула ее. В коридоре было пусто. Арин исчез. На полу валялось ведро, из которого вытекла мыльная вода. У Кестрель намокли туфли, ногам стало холодно. Она на секунду замерла посреди лужи, а потом начала лихорадочно ощупывать стены, пока не нашла деревянную кнопку в серединке цветка. Панель отодвинулась, свет из коридора проник в потайную комнатку. Там тоже никого не оказалось.

Что это значит? Может, отец ушел спустя какое-то время после того, как пробили часы? До того, как пришел Арин. Неужели все, что она ему наговорила, было зря?

Кестрель сдавила виски пальцами. В голове крутились самые разные догадки, сердце часто билось, и она не столько думала, сколько металась от одной мысли к другой.

Кестрель вернулась в музыкальную комнату и подобрала упавшее перо. Она написала Арину письмо прямо на странице с нотами. Чернила текли, размазывались, а Кестрель рассказывала Арину правду, буква за буквой, о мирном договоре и помолвке, о Мотыльке и о своей любви, о лошадях кочевников и о том, как яд убивает его народ. Она писала с чувством, яростно, порой царапая бумагу кончиком пера.

Слова приходили сами. Письмо было готово за несколько минут.

Свернутый лист, спрятанный в карман, обжигал даже сквозь ткань юбки. Кестрель отправилась в покои отца – генерала на месте не оказалось, и слуга не знал, где его искать. Тогда она наконец вернулась к себе. Две служанки встретили ее, как обычно. От их спокойствия закружилась голова. Кестрель придумала какой-то предлог и скрылась в будуаре.

Оставшись одна, она спрятала в рукав мотылька и застегнула пуговки на манжете, чтобы насекомое не выпало. Как жаль, что Кестрель не додумалась до этого раньше. Если бы мотылек оказался у нее во время разговора в музыкальной комнате, она бы могла показать его Арину. Как знак. Отец не заметил бы фокуса: со стороны показалось бы, что она просто потерла запястье, а мотылек был бы уже у нее на ладони.

Кестрель придумала три версии плана. Если она застанет Арина одного и будет уверена, что их не подслушают, то можно будет поговорить. Вот только… станет ли он слушать? Она вспомнила, с какой ясностью в голосе он произнес последние слова, как холодно… и как легко прикоснулся к ее руке. Словно выдохнул с облегчением. Кестрель уже поняла это. Если она попытается заговорить, Арин может просто развернуться и уйти.

«Пожалуйста, прочти это письмо», – скажет тогда Кестрель и вложит листок ему в руки. А если и этого не получится или если они будут не одни, остается последний шанс: мотылек.

В дверь будуара постучали. Кестрель открыла и увидела одну из своих служанок, совсем молоденькую, тихую и некрасивую.

– Госпожа, – пролепетала девушка, – прошу прощения, мне показалось, что вы расстроены.

– Все в порядке. – Но голос выдавал ее.

– Не послать ли за принцем?

Значит, вот кому платит Верекс. Кестрель поняла, что, вероятно, в какой-то момент принц велел служанке не столько следить за госпожой, сколько присматривать и предупреждать его, если понадобится помощь. Очень похоже на Верекса. Поступок настоящего друга, который придал ей храбрости.

– Нет, – сказала Кестрель служанке. – Все в порядке, правда. Все будет хорошо.

Поначалу ей и впрямь стало лучше. Кестрель вышла из императорского крыла, цепляясь за свой план, как заплутавший путник за руку проводника. Но пока она спускалась по мраморной винтовой лестнице, стараясь не спешить, улыбаться встречным придворным и не обращать внимания на дворцовых стражников на каждом этаже, спасительная рука похолодела. Когда она добралась до крыла, где располагались покои наименее важных гостей, Кестрель казалось, что она держит в кулаке горстку костей: разожмешь пальцы, и все рассыплется.

Кестрель оглянулась. За ней никто не шел. Она повернула в последний коридор. Лучи догорающего солнца проникали в одинокое оконце, заливая стены жутковатым оранжевым светом.

Кестрель остановилась перед дверью. Неужели все вот так просто получится? С другой стороны, потайная комната ведь оказалась пуста. А генерал – ее отец. Он научил Кестрель ездить верхом. Он любит свою дочь – она это знала. Разве это не предательство – бояться, что родной отец доложит императору о подслушанном разговоре? Если генерал вообще что-то слышал.

«Ты уже давно его предала, – шепнул внутренний голос. – И предаешь снова».

Но Кестрель все-таки постучала в покои Тенсена. Внутри раздались шаги, и ее сердце забилось от тревоги и радости. Кто-то подошел к двери. Щелкнула ручка. Дверь отворилась. Увидев, кто перед ним, министр раскрыл глаза в изумлении. Кестрель не стала ждать, пока он заговорит, и проскользнула внутрь.

45

– Вам опасно здесь появляться, – начал было Тенсен.

Кестрель не обратила внимания и промчалась через все комнаты, махнув рукой на всякое уважение к личному пространству. Тенсен с трудом поспевал за госпожой, пытаясь удержать ее – безрезультатно. Она заглянула даже в гардеробную. Наконец Кестрель повернулась к Тенсену:

– Где Арин?

– Я же говорил, – осторожно начал министр, – никто не знает, где он. Клянусь вам, я не прячу его в шкафу.

– А я скажу вам, что он гораздо ближе, чем вы думаете, и все это время явно был не в Гэрране, иначе сейчас лежал бы при смерти. – Кестрель рассказала Тенсену про яд, который уже давно бежит по акведукам полуострова. Услышав новости, старик замер. Кестрель же, напротив, все сильнее волновалась. За своими словами она слышала отголоски их разговора с Арином в музыкальной комнате.

Тенсен сжал ее руки:

– Кестрель, успокойтесь. Не кричите.

Разве она громко говорила? Кестрель тяжело дышала, будто пробежала полмили.

– Где его найти?

– Вам нужно успокоиться.

Кестрель отстранилась.

– Весь город пьет отравленную воду. Я должна предупредить его.

– Вам нельзя. – Зеленые глаза Тенсена смотрели с беспокойством. – Во дворце полно мест, куда вы не можете пойти, не вызвав подозрений. Арин, может, уже ушел. Император казнит вас за предательство. Вы же не хотите попасться?

– Но мне нужно, – настаивала Кестрель. – Мне нужно объяснить ему… многое.

– Ах, вот как. – Тенсен задумчиво потер щеку. – Кестрель, он и так многим рискнул, чтобы поговорить с вами наедине. Хотите, чтобы он продолжил?

– Нет, но… – Она была в отчаянии, рассыпалась на части. Кестрель достала письмо из кармана, но уже не верила, что Арин согласится взять его. По крайней мере, не из ее рук. После того, что Кестрель наговорила, у нее нет шансов. – Отыщите его. Отдайте ему письмо. Так я смогу объяснить.

Тенсен осторожно взял в руки свернутый листок и посмотрел на черно-белые ноты сонаты.

– Объяснить что?

– Все.

– Кестрель, чего вы хотите этим добиться?

– Ничего. Не знаю. Я…

– Вы не в себе. Подумайте как следует.

– Не хочу я больше думать! Я устала. Арин должен знать. Надо было сразу ему рассказать.

– Но он не знал, и так было лучше для него. Вы ведь сами меня в этом убеждали. И я согласился.

– Мы ошибались.

– Значит, вы расскажете ему правду и разорвете помолвку?

– Нет.

– Вы готовы сбежать с Арином в умирающую от яда страну и счастливо прожить там несколько дней, после чего новое вторжение окончательно раздавит Гэрран?

– Нет.

– А почему нет? – пожал плечами Тенсен. – Вы же любите его.

– Но я ведь и отца люблю, – беспомощно проговорила Кестрель.

Старик посмотрел на письмо, повертел его в руках.

– Если вы не хотите отдавать его Арину, – сказала Кестрель, – я сама это сделаю.

Тенсен нахмурился, потом расстегнул камзол и спрятал письмо в нагрудный карман, после чего застегнул пуговицы и похлопал себя по груди прямо над сердцем. Кестрель услышала шуршание бумаги.

– Значит, передадите?

– Обещаю.

Отец дожидался Кестрель в ее покоях. Он, должно быть, отослал всех служанок и теперь сидел на стуле в приемной в полном одиночестве. Днем с того места, где он расположился, как раз можно было увидеть надвратную башню. Через эти самые ворота генерал въехал во двор на окровавленном коне много месяцев назад. Даже когда Кестрель вошла в комнату, ее отец не сводил глаз с окна. Наступила ночь, за окном была лишь чернота – смотреть было не на что.

Кестрель больше не сомневалась: отец слышал по крайней мере часть ее разговора с Арином, если не весь. Она поняла это по его лицу. Генерал услышал более чем достаточно.

Кестрель не могла произнести ни слова, слишком много всего хотелось сказать. Спросить, что отец думает о ней; заверить его в своей невиновности; признаться в том, что виновна; узнать, сообщил ли он страже о возвращении Арина; если да, то что теперь будет, а если нет, то пожалуйста, пожалуйста, не надо! Кестрель хотела попросить: «Только не переставай любить меня, несмотря на все, что я сделала, несмотря на все мои проступки, умоляю тебя!»

Ей захотелось снова стать маленькой девочкой, звать генерала папой, навсегда остаться ростом ему по пояс. Воспоминание ворвалось в ее мысли, как врывается в комнату свет, когда резко отдернешь штору: вот она бежит, спотыкается об отцовские ноги, обнимает его. Кестрель готова была поклясться, что отец каждый раз смеялся.

Кестрель медленно подошла к отцу, опустилась на пол возле стула и прижалась лбом к его колену, закрыв глаза. Сердце сжалось от страха.

– Ты мне веришь? – прошептала она.

Генерал помолчал, а затем на голову Кестрель легла тяжелая рука.

– Да.

46

Арин спрятался в чулане с углем возле печей, которые грели воду для всего дворца. Он попросил слугу-гэррани найти Тенсена и привести его сюда. Тем временем Арин решил, что постарается как можно сильнее измазаться в саже, чтобы его невозможно было узнать. Но, пробыв здесь всего несколько минут при свете одной-единственной лампы, закрепленной почти под потолком, как можно дальше от кучи угля, Арин понял: достаточно того, что он ходит взад-вперед и дышит. На нем и так уже осела угольная пыль. Арин потер шрам – на пальцах осталась сажа. Пыль с привкусом гари попала даже в рот. Он закашлялся, подавившись, а потом вдруг горько рассмеялся.

Дверь открылась, и в чулан вошел Тенсен. Он был в ярости.

– Бог глупости, должно быть, окончательно решил прибрать тебя к рукам. О чем ты вообще думал? Зачем явился в столицу?

Арин едва мог поверить в происходящее. Его охватила безумная легкость. Наверное, так чувствует себя конь-тяжеловоз, которого наконец распрягли и отпустили пастись в поле. Арин сделал вдох, готовясь все объяснить.

– Не будем тратить время, – отмахнулся Тенсен. – Я и так уже знаю.

Арин нахмурился:

– Откуда?

– Слуги рассказали. Арин, какой же ты дурак!

– Да. – Он снова издал смешок, похожий на кашель. – Так и есть.

– Тебе еще повезло, что не все во дворце пока что знают о твоем возвращении – и что слуги умеют молчать. Но только пока. Вообще, во дворце как-то подозрительно тихо, жуть берет. Мне это не нравится, но хорошо, что ты до сих пор здесь. Ты выслушаешь, что я узнал, отправишься прямиком в Гэрран и больше не попытаешься вернуться. – Тенсен схватил его за плечо. – Поклянись. Именами всех богов.

Арин поклялся. Он был только рад дать такое обещание. Тенсен убрал руку.

– Мирный договор оказался ловушкой. Нас вызвали сюда, чтобы отвлечь и убедить в том, что нам действительно дали свободу и воспринимают всерьез, раз даже пригласили ко двору. Но император хочет вернуть Гэрран. Земли ему нужны, а вот люди – мешают.

Арин, побледнев, выслушал рассказ о том, как империя отравила воду, поступающую на полуостров. Угольная пыль забивала легкие, делая дыхание губернатора тяжелым и хриплым.

– Тебе придется перекрыть воду в городе. Отправь всех на окрестные фермы, если потребуется. Поторопись. Уже темно, может, тебе удастся добраться до гавани, не попавшись никому на глаза.

– Едем вместе.

Министр покачал головой.

– Сарсин больна… Все больны. Тенсен, мне понадобится твоя помощь.

– Здесь я принесу больше пользы.

– Слишком опасно. За тобой наверняка пристально следят. Пусть Делия передает нам новости. Или пусть твой Мотылек выучит узелковый шифр.

Тенсен переменился в лице:

– Ни Делия, ни Мотылек нам уже не помогут. Их миссия окончена.

– Как и твоя.

– Возможно, я еще получу важные сведения. Вдруг я что-то упустил? – Лицо старика смягчилось. – Помнишь, я спрашивал, что выберешь, Гэрран или собственные интересы? Ты ответил, что родина для тебя важнее. Разве я не принял этот выбор? Что ж, пришла пора тебе принять мой. – Тенсен поднял руку и погладил Арина по щеке. На пальцах старика осталась сажа. – Мальчик мой. Ты немного потерялся, да?

Арин желал поспорить, потом хотел согласиться, а в итоге готов был сказать, что наконец нашел верный путь.

– Я тебя не подвел.

– Я такого и не говорил.

– Я добился союза с востоком. И еще, Тенсен, изобрел кое-что совершенно новое! Это поможет остановить империю. Император считает себя неуязвимым, но он…

– Лучше не говори мне больше ничего.

Арин весь похолодел. Это были слова человека, который готовится к пытке.

– Поехали со мной.

– Нет. Я должен узнать, что будет дальше.

– Это же не сказка, Тенсен!

– Уверен? А по-моему, отличная история. О мальчике, который вырос, превратился в сильного мужчину и спас свой народ. Мне всегда она нравилась. Однажды я даже играл эту роль в королевском театре. У этой сказки счастливый конец. – Тенсен прикоснулся к груди, прямо над сердцем. Арину показалось, что он услышал какое-то шуршание. В глазах Тенсена мелькнуло сомнение – и пропало. Старик уронил руку, и Арин вскоре забыл про тихий шелест. Однако позже он вспомнил странный взгляд министра и, полагая, что Тенсен сомневался в своем решении остаться, проклинал себя за то, что не нашел нужных слов, не уговорил старика уехать.

– Ну все, ступай. Пора, – сказал Тенсен. – Ты так похож на моего внука. Не хочу горевать еще и о твоей смерти.

Он снял с пальца золотое кольцо и протянул его Арину.

– На этот раз не возвращай, ладно? – улыбнулся министр.

Арин сжал его руку и прижался губами к сухой ладони старика. Потом он взял кольцо и попрощался.

Отец ушел. Он не пожелал остаться на ужин, хотя Кестрель и предлагала поесть в ее покоях. Генерал не жаловался на усталость и только недавно зажившую рану, но к двери прошагал медленно. На секунду Кестрель показалось, что он прижал руку к животу в том месте, куда его ранили.

Когда отец ушел, ей стало стыдно. Ведь на самом деле Кестрель надеялась, что все дело в усталости и недолеченной ране. Это бы объяснило, почему генерал не захотел остаться, хотя сказал, что верит ей.

Пришло время ужина, но Кестрель не могла проглотить ни кусочка. Она распахнула окно. Ветер был по-летнему теплый и нежный. Он принес с собой ароматы гор: значит, дул в сторону открытого моря.

В покои заглянули служанки. Они спросили, не желает ли госпожа переодеться перед сном. Кестрель принялась теребить рукав из синего шелка, под которым спрятала мертвого мотылька. Подумав, она отказалась. Кестрель хотела отослать служанок, но боялась одиночества. Поэтому девушки остались, тихо сплетничая о чем-то в уголке. Была уже ночь. Кестрель все сидела, не в силах унять страх. Отдал ли Тенсен письмо Арину? Успел ли тот выбраться из дворца?

Уже потом Кестрель увидела, как все ее ошибки, совершенные за один день, выстраиваются в кривую, столь уродливую линию, что трудно разобрать, какая из них стала первой.

Но зато Кестрель прекрасно знала последний промах. Она совершила его в ту секунду, когда вышла из своих покоев и отправилась к Тенсену, чтобы узнать, нашел ли он Арина и передал ли письмо.

В коридорах не слышно было ни звука. Жара стояла почти летняя, по спине у Кестрель прокатилась капелька пота, но отчего-то ей казалось, что на улице идет снег. От тишины звенело в ушах. Кожу покалывало от страха, будто в нее впивались снежинки. Каменные стены дворца все еще дышали холодом.

Дверь в покои Тенсена обычно была плотно закрыта, однако сейчас оставалась узкая щелочка. На мгновение Кестрель представила, что министр дожидается ее. Но в глубине души она уже знала, что это не так, и догадалась, что означает эта щель. Однако Кестрель все еще отказывалась верить. И тогда разум отвернулся и отрекся от своей хозяйки, которая так желала навлечь на себя рок.

Кестрель подняла руку и постучала. Костяшки пальцев выбили прерывистую, неуверенную дробь по поверхности дерева. Дверь открыл император. Капитан стражи, стоявший у него за плечом, протянул руку и втащил Кестрель внутрь.

47

Поначалу Кестрель ничего не видела. Она пыталась вывернуться из захвата, прерывисто и испуганно дыша. Капитан и император были высокого роста, и Кестрель не могла разглядеть ничего, кроме дорогих тканей их одежд. Но потом раздался голос генерала:

– Прошу вас.

Капитан разжал руки. Кестрель наконец увидела отца. Он стоял в дальнем углу комнаты. По другую сторону от него, на полу, в темной луже крови лежал Тенсен. Его зеленые глаза остекленели, тело уже закоченело. На рукаве генерала осталась небольшая кровавая полоса: судя по всему, он вытер кинжал о рубашку, прежде чем вернуть его в ножны.

Кестрель встретилась взглядом с отцом. Его глаза были холодными и пустыми, как у мертвеца. Она с трудом разжала обветренные губы, но настолько оцепенела, что ничего не смогла сказать и поэтому закричала. Капитан зажал ей рот ладонью. Генерал отвел взгляд. Кестрель замерла.

– Мы хотим сделать все без лишнего шума, – объяснил император. – Никто, кроме нас, не узнает, что ты натворила. Люди не должны об этом услышать. Я не позволю тебе опозорить отца. – Император выхватил кинжал у нее из ножен. – Это мое. А вот это, – он показал ей развернутый нотный листок, – твое.

Письмо.

– Нет! – попыталась вскрикнуть Кестрель, но ладонь капитана не давала ей разжать губы.

Император легонько коснулся руки начальника стражи, поворачивая лицо Кестрель к себе.

– Нет? – переспросил он. – Кестрель, если бы мы тебя судили, твое письмо можно было считать за чистосердечное признание. – В голосе императора зазвенело сожаление, но жалел он не о ней. – Я мог бы убить тебя прямо сейчас. Какова змея! И за что только твоему отцу такое наказание! Он ведь сам ко мне пришел.

Слезы покатились по щекам Кестрель, по пальцам капитана.

– Генерал пришел и рассказал мне все как есть, чего бы ему это ни стоило. Не ставил условий, не молил пощадить тебя или смягчить наказание. Просто рассказал всю правду о твоем предательстве. Если бы тебе по-прежнему предстояло стать императрицей, это был бы прекрасный урок: верность – лучшее проявление любви.

Кестрель попыталась взглянуть на отца, но ей не давали даже повернуть голову. Она задергалась, желая вырваться, но капитан покрепче обхватил ее поперек груди.

Император продолжил:

– Однако даже такая любовь может ослабеть, если казнить его родную дочь. За такую верность я не могу отплатить Траяну твоей кровью. Я не отдам тебя на растерзание капитану и его кровавым методам ведения допроса. Если бы ты была готова учиться у меня, то узнала бы и другое: на верность твоего отца я отвечаю взаимным чувством. Он честно оберегал меня, и теперь мой долг – защитить его. Поэтому я отправлю тебя на север.

В тундру. В трудовой лагерь. Кестрель едва дышала.

– Думаешь, я ни о чем не догадывался? – ласково спросил император. – Я давно установил слежку за гэрранским министром. Он встречался с неизвестной валорианской служанкой. Я все думал: неужели это ты? Неужели ты могла так легко предать свою страну, тем более теперь, когда та уже почти принадлежала тебе? Но люди способны на многое.

Кестрель что-то промычала в ответ. Мешала рука капитана, но она и сама толком не понимала, что пытается сказать.

– Ты, наверное, думаешь, что я не смогу незаметно упрятать тебя на каторгу, – добавил император. – Ведь при дворе начнут задавать вопросы. Да, верно. И вот что я им скажу: принц и его невеста так сильно любили друг друга, что не смогли дождаться свадьбы, поженились в тайне и сбежали на южные острова. Через месяц-другой придут вести о твоей болезни. Редкое заболевание, которое не сможет вылечить даже мой лекарь. Вся империя будет считать, что ты умерла. Мы объявим траур. А ты, возможно, успеешь все забыть. Говорят, так бывает в шахтах, когда много времени проводишь под землей. Надеюсь, генерал тоже сумеет забыть тебя и твой позор.

Кестрель укусила капитана за руку. Тот даже не дернулся, но от вкуса крови, которая потекла по губам, Кестрель совсем обезумела – принялась выкручиваться и рычать, как зверь.

– Отпустите ее, – сказал генерал.

Кестрель бросилась к отцу. Она поскользнулась в луже крови и уткнулась ему в грудь, схватившись за его одежду и заливаясь слезами.

– Пожалуйста, не делай этого, – всхлипнула Кестрель, хотя ничего уже нельзя было исправить.

Отец даже не прикоснулся к ней.

– Я хотел тебе поверить, – прошептал он. – Я пытался. Но не смог солгать самому себе.

Кестрель задрожала и, еще крепче вцепившись в его камзол, прижалась щекой к груди отца.

– Я не…

– Не хотела? Разве можно нечаянно предать?

– Пожалуйста, – взмолилась Кестрель. Казалось, других слов не осталось.

– Я вышел из твоих покоев. Нашел министра. Обыскал его. Прочел письмо. Убил мерзавца. Но даже тогда я еще сомневался. Не мог поверить, что это сделала ты.

– Папа, прошу тебя, – прохрипела Кестрель, захлебываясь слезами. – Я люблю тебя.

Он медленно, осторожно отцепил ее пальцы от себя. Капитан понял, что пора, и сделал шаг вперед.

Тихо, так, чтобы его услышала только дочь, генерал произнес:

– Кестрель, ты разбила мне сердце.