Текст книги "Преступление победителя"

Автор книги: Мари Руткоски

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

37

Генерал Траян осмотрел щенка: сгреб за шкирку, чтобы не дергался, по очереди поднял неожиданно крупные лапы, взял собаку за морду и изучил зубы.

– Хорошая собака, – объявил он наконец. – Теперь дрессируй.

Нет, решила Кестрель. И не стала.

Кестрель приготовила подарок. Он лежал в маленькой шкатулке, спрятанной в кармане юбки. Кестрель прошла по сводчатой галерее и вышла в Весенний сад. Дул ласковый, теплый ветер. Щенок, бежавший рядом, постоянно принюхивался. Учуяв что-то, собака сорвалась с места и скрылась среди деревьев. Кестрель решила не звать ее обратно.

Все знали, что императорский лекарь сам выращивает лекарственные травы в своем огородике. Там Кестрель и нашла доктора: он осматривал кустарник с перечным ароматом.

Увидев дочь генерала, лекарь выпрямился. В его взгляде отразилось беспокойство, и он тут же спросил, не стало ли хуже ее отцу.

– С ним все хорошо, – заверила Кестрель, – хотя я как раз пришла по этому поводу. – Она протянула лекарю шкатулку. – Спасибо вам. Вы спасли ему жизнь.

Доктор явно был польщен. Его морщинистые щеки слегка порозовели. Он взял шкатулку руками, перепачканными в земле, потом вдруг смутился и начал неловко шарить по карманам в поисках носового платка, которого не оказалось. Кестрель предложила ему свой. Лекарь улыбнулся с извиняющимся видом:

– Я не привык бывать в приличном обществе.

Он открыл шкатулку и ахнул от изумления. Внутри лежала золотая булавка в форме цветущего дерева, символа лекарского ордена. На ветке висел плод, сделанный из драгоценного камня.

– Ох, что вы, не стоило.

– Конечно, стоило! За спасение моего отца вы заслуживаете намного большего.

Глаза врача заблестели. Он был тронут. Кестрель стало немного стыдно, будто она начала партию в «Зуб и жало» с человеком, который ничего не понимает в азартных играх. Однако существует вероятность, что лекарь и главный гидротехник как-то связаны. Кестрель обещала Тенсену узнать, какую услугу оказала императору Элинор. И еще она не могла забыть картину, которую нарисовало ее воображение: длинный стол с пустыми тарелками. Восточная равнина. Рабы в императорском дворце. Стежки на лице Арина.

– Покажете мне свой огород? – попросила Кестрель.

Они медленно пошли между грядок с зеленью.

– Я беспокоюсь о здоровье одной моей подруги. – Кестрель описала пузырек с лекарством коричневого цвета, которое принимала Джесс. – Оно не причинит вреда?

– Мне кажется, я догадываюсь, о ком речь. Девушка из числа вернувшихся колонистов? Не беспокойтесь, я сам прописал ей лекарство. Обычное успокоительное.

Кестрель выдохнула с облегчением:

– Значит, оно совершенно безопасно?

– Ну, если соблюдать дозировку, – сказал врач, и тут же добавил: – Но в ее случае беспокоиться не о чем, она просто не располагает таким количеством препарата, чтобы он мог навредить. В аптеках лекарство не достать. Я сам занимаюсь его изготовлением и выдаю пациентам в очень малых количествах.

– Этот раствор вызывает привыкание?

– Нет. Организм не требует новой дозы. Другое дело – разум. Ваша подруга может в какой-то момент обнаружить, что не в состоянии заснуть без него. Если применять его слишком долго, это может быть опасно.

– Насколько?

По выражению лица лекаря Кестрель все поняла.

– Но для этого нужно принимать препарат многие месяцы.

Она невольно повысила голос:

– Зачем же вы дали моей подруге лекарство, которое может убить?

– Госпожа, – лекарь говорил почтительно, но твердо, – любое лечение не проходит без риска. Мы прописываем лекарство, когда знаем, что оно принесет больше пользы, чем вреда. Вашей подруге нужен покой и сон. Так будет не всегда. Просто сейчас ей важно почувствовать, что покой возможен. Она очень слаба и, если не будет отдыхать, может серьезно заболеть. – Врач заметил, что Кестрель смотрит на него с неуверенностью. – Когда вы виделись с ней, не заметили дрожь? Руки не тряслись?

– Нет.

– Тогда не беспокойтесь. Тремор начинается при передозировке. Впрочем, как я уже сказал, передозировка невозможна. Я дал вашей подруге совсем немного препарата.

Вдалеке послышался лай щенка.

– Пожалуйста, не давайте ей больше этого лекарства. – Кестрель сжала пальцы. – Прошу вас.

– Разумеется, нет. – Лекарь посмотрел на дочь генерала почти обиженно. – Я и без вашей просьбы не стал бы. Ведь это поставит под угрозу здоровье валорианки!

Кестрель попыталась успокоиться. Умело притворившись, что все это пустяки, она начала задавать лекарю вопросы о растениях в аптекарском огороде. Обсудив травы и почву, они плавно перешли к погоде.

«На войне, – часто говорил отец Кестрель, – важно самому верить в свой обманный маневр. Если хочешь отвлечь врага и заставить его пропустить твой самый важный ход, не используй для прикрытия пустые уловки».

План Кестрель опирался на две истины: она действительно хотела поблагодарить лекаря и действительно беспокоилась о здоровье Джесс.

В последнее время Кестрель начала понимать, что правдивые слова обладают особым весом, который чувствуют окружающие. Она сказала лекарю правду, и теперь, пока его голова была занята этим, Кестрель могла сделать главный ход.

– Удивительно, как вы справляетесь с огородом, – произнесла она. – Погода сейчас так переменчива. То тепло, то холодно. Я уже не знаю, как одеваться.

– Вы всегда чудесно подбираете наряды.

– О, благодарю. Но каждый раз так сложно сделать выбор. Да что там, я даже внесла изменения в свой свадебный наряд.

Лекарь замер. Он начал что-то говорить, но Кестрель сделала вид, что не услышала. Ей помог щенок, который подбежал с палочкой в зубах, гавкнул и улегся у ног Кестрель.

– Но… уже поздно менять свадебное платье, – пробормотал врач. – Новое не успеют сшить. Леди Кестрель, прошу вас, подумайте…

Она не слушала лекаря. Щенок смотрел на хозяйку в ожидании, виляя хвостом и поскуливая от нетерпения. Кестрель наклонилась, подняла обслюнявленную палочку и бросила ее. Палка описала дугу на фоне голубого неба, а щенок кинулся за ней через лужайку. Кестрель улыбнулась.

– Хитрюга, – поддразнил ее Арин.

Кестрель пожала плечами, беспомощно глядя на плод своего воображения. Она уже привыкла все время возвращаться мыслями к Арину, оживляя его образ. Кестрель понимала, что теперь ей это почти необходимо.

Она попрощалась с лекарем и ушла гулять в сад с собакой. К полудню стало совсем тепло. Кестрель уселась прямо на траву. Запах зелени был таким сочным, что даже во рту оставался ее привкус. Щенок улегся рядом. Кестрель сняла тесные башмаки. Травинки покалывали кожу сквозь чулки. Дворец был слишком большим, чтобы спрятаться от него, но сейчас Кестрель казалось, будто он остался где-то далеко.

– Недостаточно далеко, – возразил Арин, словно прочитав ее мысли.

Она повернулась к воображаемому собеседнику. Шрам на его щеке совсем зажил, серые глаза стали пугающе светлыми.

– Ты ненастоящий, – напомнила Кестрель.

– А на ощупь – вроде бы настоящий. – Он осторожно провел пальцем по ее нижней губе. С неба будто исчезли все облака, осталось только солнце. – И ты тоже.

Щенок зевнул и закрыл пасть, громко щелкнув зубами. Этот звук заставил Кестрель очнуться. Сердце колотилось в груди как бешеное. Как бы ни было стыдно будущей невестке императора, она не могла прогнать эту фантазию.

Кестрель приподняла юбку, чтобы стянуть чулок. Арин хмыкнул.

– Босиком на траве намного приятнее, – объяснила она.

– Кто-нибудь увидит.

– Мне все равно.

– Позволь заметить, что этот «кто-нибудь» – я. Могла бы и пожалеть мое бедное сердце. – Рука Арина нырнула под подол и поймала ее руку, которой Кестрель как раз снимала второй чулок. – За что ты так со мной? – вздохнул он и сам стянул с нее чулок, скользнув ладонью по икре. Арин посмотрел ей в глаза, сомкнув пальцы на щиколотке. Кестрель смутилась, хотя прекрасно понимала, что делает.

Арин широко улыбнулся, сорвал травинку и пощекотал ступню Кестрель. Она засмеялась, отдернув ногу. Арин отбросил травинку и улегся рядом на живот, опершись на локти. Кестрель лежала на спине, уставившись в по-летнему синее небо, где высоко и долго щебетала птица.

– Идеально, – выдохнула она.

– Почти.

Кестрель повернулась к Арину, который все так же смотрел на нее.

– Я буду скучать по тебе, когда проснусь, – прошептала Кестрель, осознав, что, должно быть, успела задремать на солнышке. Уж слишком настоящим казался Арин. Так бывает лишь во сне.

– Так не просыпайся, – предложил он.

Пахло свежей зеленью.

– Однажды ты сказал, что доверяешь мне.

– Да, – согласился Арин. – И по-прежнему доверяю.

– Ты все-таки сон.

Он лишь улыбнулся.

– Я лгала тебе, – продолжила Кестрель. – Держала все в тайне. Я думала, так будет лучше. Но на самом деле я просто тебе не доверяла.

Арин перевернулся на бок и погладил Кестрель по щеке. След прикосновения остался у нее на коже, как отзвук птичьей трели.

– Верно, – нежно согласился он. – Не доверяла.

Кестрель проснулась. Щенок примостился у нее в ногах. Скомканные чулки лежали рядом. Солнце поднялось совсем высоко. Щеки пощипывало: она успела немного обгореть. Щенок шевельнулся во сне. Кестрель могла лишь позавидовать собачьей безмятежности. Она снова откинулась на траву и, закрыв глаза, попыталась вернуться в упорхнувший сон.

Во время следующей встречи в Мясном ряду Кестрель велела Тенсену выяснить, не изменила ли Элинор свою ставку. Если да, это означало, что они с лекарем в сговоре.

Кестрель натянула края шарфа пониже. Такая маскировка теперь казалась ей слабой.

– И вот еще… – На улице было тепло, но Кестрель вздрогнула. – Я зря попросила вас не рассказывать Арину обо мне.

Тенсен приподнял седые брови.

– Я хочу, чтобы он знал.

– Не уверен, что это будет разумно.

– Разумеется, – торопливо добавила Кестрель, – отправлять письмо в Гэрран слишком опасно. Но, возможно, есть какой-то способ… – В голосе зазвучали умоляющие нотки. Заметив это, она замолчала.

Тенсен переменился в лице. В его глазах мелькнуло странное выражение – Кестрель не поняла, какое именно, слишком быстро оно исчезло. Министр посмотрел на дочь генерала с сочувствием.

– Ох, Кестрель, – вздохнул старик. – Я бы рассказал, только ведь Арин не в Гэрране. Я не знаю, где он.

– Вы руководите его разведкой. Как вы можете не знать?

– Никто не в курсе. – Тенсен развел руками. У него на пальце блеснуло золотое кольцо. – Не верите мне – спросите у других. Только… – В его голосе зазвенело беспокойство. – Памятуя о ваших с Арином… непростых отношениях, я бы посоветовал вам этого не делать. Император или ваш отец могут узнать, о ком вы спрашивали.

Кестрель почувствовала, словно ее заперли в ловушке и обокрали, хотя она и не думала, что можно так остро чувствовать потерю вещи, от которой сама давно отказалась. Она постаралась не выдать своих чувств. Даже сон, приснившийся ей в саду, давно стал потускневшим воспоминанием. Он как будто поистерся оттого, что Кестрель часто к нему возвращалась. Но в то мгновение все казалось таким настоящим. Она не могла поверить, что этой встречи не было на самом деле.

Кестрель немигающим взглядом уставилась на кольцо на пальце Тенсена. Министр долго его не носил. Наверное, потерял, а потом снова отыскал. Иногда так бывает. Но чаще, подумала Кестрель, то, что потеряно однажды, вернуть уже невозможно.

38

Каким-то образом – Кестрель точно не знала – генерал Траян услышал о дезертире, который был сыном одного из придворных и сбежал со службы на востоке.

– И он здесь. – Голос генерала звучал пугающе спокойно. – Живет в дворцовых покоях.

– Я еще не решил, что с ним делать.

Император взял в руки вилку и нож и предложил перейти к третьему блюду. Он встретился взглядом с Кестрель, которая тут же послушно начала есть. А вот ее отец – нет.

– Что тут решать?

– Траян, это же мальчишка. Не старше Верекса. – Император с ласковой улыбкой взглянул на сына, который сидел, уставившись в тарелку.

– Он предал вас. Предал меня. Себя самого. Что осталось от его чести?

– Остались прибыльные мельницы его родителей на южных островах. Там его честь уже перемололи в муку и испекли ароматный хлеб.

– Дезертирство должно быть наказано по закону.

Император сделал глоток вина.

– Честно говоря, я приберег его для тебя. Можешь сходить к нему, если хочешь.

– Схожу, – согласился отец Кестрель, – а потом отправлюсь на восток.

– Ты по Весеннему саду не можешь пройти, не выбившись из сил. Ты сам-то отправился бы за таким командиром в бой?

Отец резко прищурился, будто ему в глаза внезапно ударил яркий свет. Кестрель со звоном опустила вилку на тарелку. Ее охватил гнев. Она уже открыла рот, чтобы сказать что-то в защиту отца, но генерал вдруг бросил на нее взгляд, как тогда во дворе, когда Кестрель кинулась на помощь, увидев окровавленное седло.

– Все в свое время, друг мой, – мягко произнес император. Чувство, отзвук которого послышался в его голосе, пожалуй, можно было бы назвать любовью. Вот только любовь эта – что вяленое мясо, которое высушивают и прячут в кладовую, чтобы выдавать понемногу в особенно тяжелые времена.

Верекс поковырялся вилкой в тарелке. Генерал не пошевелился.

– Прости, – обратился к нему император, – но я пока не готов потерять тебя.

Кестрель пришлось пойти с отцом.

– Однажды ты будешь править империей, – пояснил генерал. – Ты должна знать, что делать.

Он пришел в покои, где жил дезертир. Увидев генерала, юноша побледнел. Траян вместе с Кестрель прошел в гостиную, потом подозвал к себе дезертира и отвел его в сторонку, положив тяжелую руку на плечо. Генерал что-то прошептал на ухо молодому человеку. Тот сразу поник и отвернулся от Кестрель, чтобы она не видела его лица.

Отец, судя по тону, задал ему вопрос. Парнишка прерывисто вздохнул. Голос генерала зазвучал мягко, словно успокаивая, утешая. Так он разговаривал с Кестрель, когда та была маленькой.

– Простите меня, – прошептал юноша.

– Я прощу, – пообещал генерал. – Потом.

Затем он повернулся к Кестрель, заявив, что им пора.

Дезертир ушел с честью. Зарезал себя собственным кинжалом. Придворные судачили об этом несколько дней. А потом пришли вести с востока. В послании говорилось, что варвары сожгли равнину. Вместо плодородных земель империи достался лишь пепел и дым. Чуть позже прислали список погибших, который на этот раз оказался намного длиннее, чем обычно.

Одно имя повторяли при дворе долго, словно передавая из рук в руки драгоценную жемчужину. Его произносили медленно, с восхищением, будто любуясь перламутровым блеском. Когда Кестрель услышала его, то поняла, что ожидала этой новости с самого начала, с того момента, как Ронан выхватил у нее список новобранцев. При этой мысли у нее в груди разбилось нечто хрупкое.

Она знала. Сразу знала, что так и будет. Но теперь Кестрель поняла, как упорно отворачивалась от этой мысли, прогоняла ее в самый дальний уголок сознания. Как же она могла так долго прятаться? Как могла забыть о том, что гибель Ронана неизбежна? Ведь это было так очевидно.

Оставшись одна в своих покоях, Кестрель прижала ладонь к губам. Имя Ронана застряло в горле, твердое, как жемчужина. Кестрель сглотнула. Как же больно!

Кестрель стали сниться сны, за которые утром становилось стыдно. Ронан протягивал ей пирожные в белой сахарной пудре, только говорил он голосом Арина: «Вот, испек для тебя. Нравится?» Пудра была такая нежная, что Кестрель, лишь вдохнув, чувствовала ее сладость. Но попробовать пирожное она не успевала – всегда просыпалась.

Кестрель написала письмо Джесс. Ехать к подруге она боялась.

На следующий день служанка принесла ответ. Сердце Кестрель подскочило при виде почерка подруги на конверте, скрепленном знакомой печатью. Секунду спустя ей стало стыдно. Что это было – надежда, облегчение? Нет, она не имела права радоваться, только не теперь, когда Ронан погиб.

Но она ведь не ожидала, что Джесс ответит. И этот конверт – Кестрель взвесила его в руке, прежде чем сломать печать, – был ничуть не тоньше, чем тот, что она отправила. Джесс не написала бы так много, если бы желала порвать с ней навсегда.

Кестрель вскрыла конверт. И снова из дальнего уголка сознания выбралось знание, которое она отчаянно гнала от себя. Кестрель была поражена – и одновременно понимала, что ждала подобного исхода. В конверте лежало ее собственное письмо. Джесс не читала его. Даже не открыла.

Кестрель не играла на фортепиано с тех самых пор, как узнала, что в музыкальной комнате есть ширма, через которую за ней могут наблюдать. Но теперь ей стало все равно. Пусть слушают, как она изливает свое горе.

В мелодии оказалось неожиданно много злобы. Нежная прелюдия вырвалась из-под контроля, стала мрачной, ушла вниз в самые басы. Кестрель играла, пока не заболели руки, пока пальцы не стали промахиваться по клавишам. Последние аккорды гулким эхом разлетелись по комнате.

Она потерла горящие запястья. Повисла звенящая тишина. Кестрель уже собиралась заново начать неудавшийся пассаж, но вдруг услышала странный, тихий звук. Знакомый звон.

В комнате за ширмой кто-то прятался. Что ж, почему бы императору не поделиться секретом с человеком, которого он ценит? Доказательство этому – подарок императора. Золотые часы, показывающие фазы луны. На кончиках стрелок сверкают бриллианты. Миниатюрные колокольчики отмеряют каждый час нежным звоном.

Кестрель не знала, почему отец спрятался в тайной комнате. Она не знала, остался ли он там или ушел, как только часы зазвенели и Кестрель подняла голову на звук. Она знала лишь, что генерал пришел послушать ее игру. Такого еще не бывало.

Кестрель вдруг вспомнила: ей семь лет, и она еще не до конца оправилась от болезни, которая убила ее мать. Генерал решил съездить с дочерью за город. Она чуть не уснула в седле своего пони. На улице было свежо, и от холода Кестрель шмыгала носом. Отец повез ее на охоту. Он помог ей уложить стрелу и прицелиться, поправил локоть. Кестрель промахнулась, но отец ничего не сказал. Он сам подстрелил фазана, ощипал его и развел костер. Кестрель задремала у огня, а когда проснулась, то обнаружила, что лежит под горой мехов. Было темно. Волосы пропахли дымом и жареным мясом. Когда отец увидел, что она не спит, достал из седельной сумки каравай хлеба, разломил его и отдал дочери больший кусок.

Кестрель вслушивалась в тишину еще несколько мгновений, а потом положила руки на клавиши и начала играть. Она выразила в нотах воспоминание о том дне. Вплела в музыку девочку, которая покачивалась в седле; слабые легкие, полные мокроты; натяжение тетивы; теплый свет костра. Мелодия рассказала о том, как генерал, думая, что дочь спит, заправил ей за ухо упавшую на лоб прядку и поплотнее закутал в меха. Кестрель тогда была совсем маленькая и называла его папой.

Музыка рассказала о том мгновении, когда она открыла глаза и отец отвел взгляд. Ее руки до сих пор помнили, как сжимали половинку каравая.

Через несколько дней Кестрель отправилась в галерею. Увидев там отца, она замерла. Генерал смотрел в окно, не обращая внимания на собранные здесь произведения искусства. Когда Кестрель вошла, он обернулся.

– Я слышал, ты ходишь сюда каждый день, – начал он. – Хотел поговорить с тобой наедине.

Они избегали друг друга с тех пор, как часы выдали присутствие генерала в потайной комнате.

– Мог бы просто прийти в мои покои, – пожала плечами Кестрель.

– Мне стало интересно, что такого ты нашла в этой галерее. – Отец подошел ближе. Звук его шагов эхом разлетался под сводами зала.

– Ты и так все прекрасно знаешь.

Сколько раз он называл ее любовь к музыке слабостью? Предупреждал: гэррани тоже восхищались искусством, и посмотри, где они теперь. Они забыли, на что способен меч.

Генерал нахмурился, морщинки на лбу стали глубже. Он отвел взгляд от коллекции картин и скульптур и тихо произнес, глядя на Кестрель:

– Твоя мать прекрасно играла на фортепиано.

– А я?

– А ты еще лучше.

– Я рада, что ты пришел послушать.

Он вздохнул:

– Проклятые часы.

– А мне нравятся. Носи и дальше. Они помогут тебе быть честнее.

– Подслушивать вот так – недостойно.

– А если бы я тебя пригласила? – спросила Кестрель.

– Ты не приглашала.

– Приглашала. Я много лет просила тебя об этом.

Отец промолчал.

– Приглашение по-прежнему в силе.

Он едва заметно улыбнулся.

– Покажешь мне свои любимые? – попросил он, обводя рукой экспонаты галереи.

Кестрель едва не забыла, зачем пришла. Отодвинутые подальше мысли о Тенсене, главном гидротехнике и императорском лекаре вернулись. Страх вонзился в душу иглой, сделал стежок и туго затянул нить вины.

Отсюда Кестрель даже не видела картину, которая для нее теперь навсегда была связана с Тенсеном. Она висела в глубине галереи и с такого расстояния казалась фиолетовым квадратиком.

Кестрель изо всех сил старалась не подпускать к ней отца. Она показала свою любимую алебастровую чашу, бронзового рыбака, который держал рыбу с лазуритовой чешуей, фарфоровое яйцо с востока, внутри которого пряталась девочка-воительница. Но отец заметил картину.

– Помню, – произнес генерал. – Это я привез ее императору.

Он подошел поближе. Кестрель, от страха потерявшая дар речи, тоже приблизилась – выбора не было. Если сейчас попытаться отвлечь отца, он что-нибудь заподозрит.

На раме картины лежал мотылек. Сердце Кестрель заколотилось. Генерал начал рассматривать пейзаж.

– Здесь она смотрится не так, как в том особняке на юге.

Он, похоже, не заметил хамелеоновую моль. А если заметит, что подумает? Неужели ничего? Трудно было представить: то, что так много значит для Кестрель, для отца может быть сущим пустяком. Старательно изображая спокойствие, она спросила:

– Тебе нравится картина?

Генерал лишь пожал плечами.

– Императору нравится. – Отец отвел взгляд от холста. Кестрель беззвучно выдохнула. Потом он снова заговорил, и эти слова заставили ее устыдиться радости, которую она испытала. – Я знаю, ты не хочешь, чтобы я ехал на восток. Не стану лгать, Кестрель, мне нужны сражения. Но в последние годы у меня есть очень важная причина. Я делаю это не только ради чести. – Его светло-карие глаза внимательно смотрели на Кестрель. – Ты родилась через несколько месяцев после Верекса. Я бы не стал заставлять тебя выйти за него замуж, но надеялся. Отправляясь в бой, я мечтал о том, как ты унаследуешь империю. И когда ты сама выбрала принца, я понял: это судьба.

– Ты ведь не веришь в рок.

– Я верю в то, что в конечном итоге все свои победы я одержал для тебя. Ты и есть моя судьба.

От острого чувства вины Кестрель стало тяжело дышать. Она отвела взгляд, но вместо того, чтобы повернуться к другой картине, секунду беспомощно косилась на мотылька на раме.

Отец заметил. Моргнув, он уставился на моль и нахмурился. Это простой мотылек. Никто не догадается, что он несет тайный смысл.

Кестрель ждала от отца вопросов и приготовилась отвечать. Но генерал всего лишь смахнул моль на пол.

– Инженер поменяла ставку – сообщил Тенсен. – Они с императорским лекарем и впрямь работают вместе.

– Я больше не могу вот так с вами встречаться, – перебила Кестрель. – Меня поймают.

Министр заволновался и начал расспрашивать, что случилось. Но дело было не только в том, что отец нашел мотылька на раме (от этой причины Тенсен лишь отмахнулся). Нет, просто Кестрель нутром чувствовала, что катится по наклонной прямиком к проигрышу. Это было знакомое ощущение. Когда Кестрель только начала учиться игре в «Зуб и жало», она не умела вовремя встать из-за стола или оставалась из желания узнать, что будет дальше. Она хотела увидеть, как игроки откроют все костяшки, оценить финальный расклад: кто ошибся, кто переоценил себя. Поначалу Кестрель часто проигрывала, особенно когда играла с отцом, но потом научилась.

– Просто не могу, – повторила Кестрель.

Тенсен попытался применить лесть. Надавил на чувство справедливости. Усомнился в ее смелости. А вот Арина старик упоминать не стал: видимо, понимал, что этим можно окончательно все испортить. В конце концов, Тенсен тоже не был новичком в этой игре.

– Что ж, – вздохнул он наконец, – хотя бы пообещайте, что будете внимательно прислушиваться к разговорам вокруг, ладно? Если появятся важные новости для меня, скажите вашей портнихе.

Кестрель не терпелось поскорее уйти из Мясного ряда. Она пообещала передавать через Делию все полезные сведения и поспешила обратно во дворец. Подол простого синего платья цеплялся за крючки на башмаках.