Текст книги "Отверженный дух"
Автор книги: Маргрит Стин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)
Так человек, долгие дни и ночи проводящий у постели больного, не способен увидеть в лице его нарастающих роковых изменений: печать неминуемого конца тут же бросается в глаза – но лишь постороннему. Так старость подкрадывается невидимкой: поступь ее не слышна знакомым и близким; лишь приезжий после долгой разлуки поражается переменам в знакомых лицах. Так же и я: настолько внутренне сжился с неменяющимся, нестареющим обликом своего школьного друга, что сразу и не заметил очевидного, явного сходства.
Если Доминик-Джон показался мне отбеленной, отретушированной копией Арнольда, то женщина на портрете была отвратительным, уродливым его двойником. Я стоял, зачарованно вглядываясь в лицо, замечая все больше знакомых черт. Мне не требовалось уже зеркала, чтобы понять тайный смысл странной подписи на открытке: Сьюилл – Льюис: как просто! Сын повешенной ведьмы или, скорее всего, человек, взявший его на попечение, переставил буквы, вынул одну – и получил новое имя! Знал ли об этом Арнольд? «О чем-то таком догадывался…»
Ведьма в роду: что ж, занятная деталь семейной истории. Я бы такое открытие воспринял не более как веселый, нелепый курьез. Но он…
В комнату вошел – вплыл, скорее, каким-то плавно-прозрачным полупризраком – Доминик-Джон.
– Это была тетя Хелен. – Я взглянул на него недоуменно. – Звонила только что, – объяснил он. Я удивился, потому что не слышал никакого звонка. – Не понимаю, что это все вдруг так засуетились? И что уж такого особенного в человеческой смерти?
– Пойдем-ка вниз, – вспомнил я о своих опекунских обязанностях.
Внизу Доминик-Джон отверг «диаболо», отказался от шахмат, да и все остальные мои предложения отклонил с холодным упрямством. Когда в дом вошла наконец Вайолет Эндрюс, я вздохнул с большим облегчением. Доминик-Джон уселся в углу, скрестил ноги и всем своим видом дал нам понять, что ни в какие разговоры вступать не собирается.
– По-прежнему ничего нового?
– Один звонок был, но трубку поднял Доминик-Джон.
– Тетя Хелен: она такая глупая, особенно когда слышишь ее из трубки. Кто-нибудь сегодня меня будет кормить?
К вожделенному ужину мальчик, однако, почти не прикоснулся. Мы с Вайолет сидели как на иголках, перебрасываясь пустыми репликами. Наконец они с мальчиком поднялись наверх.
2
Часы пробили полночь, и тут же зазвонил телефон. Вайолет бросилась к трубке.
– Это была Фабиенн, – доложила она мне с порога. Взгляды наши встретились, и я догадался, о чем она меня хочет спросить. – Из города вышла поисковая партия. Предполагается, что он где-то на болотах; кто-то, вроде бы, видел, как похожий на него человек переходил через мост. Скажите, могли он, по-вашему…
– Ни в коем случае, – поспешил я с ответом. – На самоубийство Арнольд никогда бы не решился: это полностью противоречит всем его принципам.
Был ли я сам в этом убежден? «Je cherche le clef… dans les pays desires, et peut-etre, apres tout, c’est la mort…» [7]
Кажется, Вайолет мне не поверила.
– Люди часто поступают вопреки собственным принципам, – медленно произнесла она. – Особенно когда уже ни в чем не отдают себе отчета…
На следующее утро, покончив с завтраком, Вайолет с самым будничным видом увела Доминик-Джона в столовую: начался очередной урок. Я сел на веранде и стал от нечего делать прислушиваться к голосам, доносившимся из открытого окна; что ни говори, самообладанием этой женщины можно было только восхищаться.
В гостиной служанка принялась за уборку; какой-то мужчина наверху застилал постели – дом оживал, возвращаясь постепенно к своей обыденной жизни. И все-таки странная какая-то приглушенность ощущалась в стенах арнольдовского особняка: все здесь будто замерло в тревожном и тягостном ожидании.
Вайолет с мальчиком вышли к одиннадцатичасовому чаю. Пожелтевшая кожа, жесткий напрягшийся рот, желваки на скулах – все свидетельствовало о том, что позади у нее осталась тяжелая ночь. Но можно ли было со стороны догадаться о том, какие жестокие бури бушуют сейчас под этой многострадальной, все еще безупречной маской?
Доминик-Джон, прихватив молоко с имбирными пирожными, удалился под сень каштанов и свернулся на скамейке каким-то замысловатым плетеным калачиком. Глядя издалека, можно было предположить, что он зачем-то решил заняться йогой.
– Он с самого утра сегодня жалуется на горло, так что мне пришлось вызвать доктора. Думаю, ничего страшного. Просто наш сообразительный юноша понимает, что мы сейчас меньше всего озабочены его светлостью, и хоть чем-то пытается нас занять. Господи, знать бы хоть что-нибудь наверняка…
– Я вот думаю…
– Да? – испугалась она.
– Какой будет реакция мальчика, когда он узнает…
– Значит, все-таки вы считаете, что Арнольда нет в живых?
– Ну нет же, я оговорился. Почему так уж сразу и нет в живых? Мало ли что с человеком может стрястись на болотах: подвернул ногу, упал в какой-нибудь заброшенный карьер. А если еще и очки потерял? Бродит сейчас где-нибудь там кругами…
– Нет, все-таки я знаю – он мертв.
– Да что же вас в этом так убеждает?
– Интуиция, наверное. А он как отреагирует? – она перевела взгляд на фигурку, застывшую в чудной, неестественной позе. – Да Бог его знает, как. Поистине непостижим! – она прищелкнула языком, как бы подводя под своим вердиктом жирную черту.
Доктор Нейл – именно так мне его представили – явился, когда мы еще сидели за ленчем. Он понравился мне с первого взгляда: типичный «семейный доктор», старый боец вымирающей гвардии, из тех, что будут стоять до конца под ударами безликого чудища по имени «госмедобеспечение».
Мальчик обратился к гостю вполне по-свойски: «наш просветленный и весьма состоятельный мандарин», из чего я заключил, что эти двое давно на дружеской ноге. Извинившись за раннее появление, доктор Нейл осведомился мимоходом о Льюисах-родителях, а затем очень быстро осмотрел своего юного пациента, прописав тому полоскание с мятными таблетками.
– А, это розовые такие, сладкие – как в прошлый раз? – оживился Доминик-Джон. Есть он, как обычно, закончил намного раньше остальных.
– Пойдем пополощем горлышко, – Вайолет поднялась, – заодно все и распробуешь. А вы тут пока что расскажите доктору Нейлу о мистере Льюисе.
Я понял, кого она имеет в виду, подождал, пока не закроется дверь, и принялся рассказывать. Доктор Нейл слушал, кивал и с видимым удовольствием потягивал вино, которым угостила его Вайолет; между тем несколько раз я ловил на себе его пристальный взгляд: гость украдкой очень внимательно меня изучал.
– Да, положение тревожное, – вздохнул он наконец. – И какое же это испытание для миссис Льюис! Мужественная женщина, позволю себе заметить. Арнольду очень повезло – впрочем, боюсь, только в этом смысле. Так вы его старый друг?
– Мы учились с ним в Хартоне. А вы давно его знаете?
– Не очень. С того самого момента, как они сюда переехали. А, ну так это давно! – он покачал головой с улыбкой. – Когда десять лет не кажутся большим сроком, это, знаете ли, уже симптом. Хорошо помню нашу первую встречу. Меня вызвали к мальчику – тогда был совсем еще крошкой, – кажется, по поводу бронхита.
Ну, заодно и Арнольд решил проконсультироваться. Я предложил ему тогда пройти курс лечения. – Доктор Нейл умолк.
– И что же, он прошел этот курс?
– Прошел, но боюсь, без особых сдвигов. Видите ли, я не специалист конкретно по его проблеме, так что пришлось направить его на Харли стрит, к людям действительно квалифицированным.
Я почувствовал, что каждое свое слово доктор Нейл взвешивает с профессиональной тщательностью.
– Надеюсь, Арнольд последовал вашему совету? – Он кивнул. – И сдвиг наметился?
– Судя по вашему рассказу, не в лучшую сторону. Хотя, чтобы результаты почувствовались, необходим достаточно длительный срок.
Мы с ним вроде бы и забыли, что говорим о человеке, которого, может быть, уже нет в живых.
– Шоковая терапия? – сообразил я. – Таков, кажется, наш ответ маниакальной депрессии?
– О, так вы хорошо разбираетесь в терминологии. – Доктор явно был недоволен, и скорее всего, собой.
– Пусть вас, доктор Нейл, не мучит в данном случае клятва Гиппократа. Я помню, в какой он рос обстановке. Последствия такого, с позволения сказать, воспитания, не могли не сказаться в будущем.
Несколько секунд он сидел, вращая пустую рюмку в длинных пальцах, – удивительно тонких и чувствительных для упитанного пожилого мужчины.
– Значит, вам все известно, – хмыкнул он, стрельнув в меня острым взглядом, и тут же заговорил о другом. – Жаль, что они все никак не решатся отправить мальчика в школу. Конечно, первое время со сверстниками ему было бы нелегко…
Не успел я заметить, что такой мальчик, как Доминик-Джон, несомненно, нашел бы себе средства самозащиты, как сам он, легок на помине, ворвался в комнату, бешено сверкая глазами – совсем как отец в минуты особого вдохновения. За ним вошла Вайолет: щеки ее ярко пылали.
Доминик-Джон оглядел свысока присутствующих, и вздернув подбородочек, по-офицерски отчеканил:
– Я хочу сейчас же связаться с отцом.
Вайолет облизала пересохшие губы.
– Я все уже ему объяснила. Не нужно надоедать: будет время – они позвонят нам сами. Мама непременно свяжется сама с тобой через часок-другой.
– Мне нужно поговорить с отцом, – произнес он тоном усталого командира, который смертельно устал от тупости подчиненных, но пока еще не намерен окончательно выходить из себя.
Вайолет бросила на меня быстрый взгляд. «Ну что же вы-то молчите? Почему мне всегда достается самая грязная работа?» – прочел я в ее измученных глазах.
– Думаю, мисс Эндрюс абсолютно права, – ввязался я в бой со свежими силами. – Нельзя беспокоить людей в такие минуты. Смерть близкого человека всегда создает массу проблем.
Доминик-Джон насмешливо скосил на меня глаза.
– Каких таких проблем, хотел бы я знать? Положить тело в гроб да снести на кладбище – больше от них ничего не требуется. Когда Нанни вскрыла себе вены…
– Откуда ты знаешь?! – прошептала Вайолет едва слышно.
– Слуги об этом между собой говорили, вся ванна была красной от крови, да и полиция приезжала, – невозмутимо объяснил Доминик-Джон. – Я, к сожалению, был уже в постели и поэтому пропустил все на свете. А потом началось официальное расследование, и об этом сообщили все газеты. Может быть, дедушка тоже покончил с собой?
– Нет, конечно. Ты ведь помнишь, он долго болел.
– В таком случае, мне непонятен весь этот шум, – он дернул плечиками, притопнул ножкой. – Люди любят болтать о смерти, и такую городят ерунду!
– Мне этот шум непонятен тоже, – заметил доктор Нейл иронически-добродушно; он стоял перед мальчиком, широко расставив ноги и засунув руки в карманы. – А главное, кто это у нас сегодня так расшумелся? Ну, будет: побуянил, и хватит. Пошли, лучше поможешь мне завести машину.
Доминик-Джон взглянул на него с неприязненным изумлением.
– Может быть, мне за вас на часы взглянуть? Или чиркнуть вам спичкой? – с этими словами он развернулся и вышел из комнаты.
– Что поделаешь, сам напросился, – усмехнулся доктор Нейл. – Ну, до свидания. Успехов вам в вашей нелегкой работе, мисс Эндрюс. Если нужен буду, или просто услышите что об Арнольде – непременно звоните, в любое время.
Мы проводили его до ворот.
– Колдбридж, два-четыре-пять, – звонко донеслось из-за дверей в тот самый момент, когда мы входили в дом. Вайолет вскрикнула и бросилась вперед; я успел ее остановить.
– Предоставьте это удовольствие мне.
Я не спеша подошел к мальчику и одной рукой обхватил туловище, другой – сжал руку, в которой он держал трубку. В ту же секунду овладев телефоном, Вайолет принялась спешно отменять заказ.
Доминик-Джон издал истошный вопль. Я зажал ему рот рукой. Он вывернулся, отдернул назад голову и с размаху впился мне в ладонь зубами. Кажется, он прокусил ее до самой кости.
Превозмогая боль, я протащил его по всей гостиной на диван, привалил сверху подушкой и уселся на нее верхом. Потом достал платок и перевязал кровоточащую рану.
– Вот сейчас, парень, уж точно – готовься! – я изо всех сил сдерживал душившую меня ярость. – Наконец-то ты получишь действительно полезный урок!
– Вы не посмеете! – взвизгнул он. – Кто вам позволил?!..
– О том, что здесь кому позволено, поговорим чуть позже, – отрезал я. – А пока – за дело.
Я решил перекинуть маленького злодея через колено и хорошенько чем-нибудь отхлестать. Подходящего инструмента в комнате, конечно же, не было.
– Слава богу, номер занят, – при виде нашей живописной группы Вайолет застыла на пороге. – Что это вы такое делаете с Доми?
– Не могли бы вы сходить в оранжерею и подыскать там хороший прутик? Не толстый, но подлиннее, с хорошим размахом. И еще я попрошу вас состричь сучки – до самого основания. Главное, не спешите: мы тут расположились очень удобно.
– Вы… вы хотите его высечь? – в голосе Вайолет было столько ужаса, что я испугался уж, как бы она не вздумала защищать своего подопечного; к счастью, опасения мои оказались напрасны. – Хорошо, я сделаю, что вы просите.
– Не сделаешь, – донеслось снизу. Доминик-Джон извернулся каким-то образом и торчал теперь из-под меня лицом к двери. Вайолет обернулась. Лицо ее посерело и челюсть отвисла. В ту же секунду она рухнула на пол всей тяжестью своего тела. Я бросился на помощь; Доминик-Джон резво спрыгнул с дивана и пулей вылетел из комнаты.
Я схватил с испугу какую-то вазочку и прыснул пару раз чем-то ей на лицо. Этого, к счастью, оказалось достаточно. Вайолет открыла глаза.
– Что со мной? Что случилось? – Я помог ей подняться. – О, вспомнила. Вы собирались высечь Доми. – Она поднесла пальцы к губам, будто испугавшись чего-то. – Но нет, вы не сможете сделать это!..
– Теперь-то уж точно. Только что мы упустили с вами прекрасную возможность.
Как ни странно, я нисколько не сожалел об этом; наоборот, ощущение было такое, будто только что по счастливой случайности мне удалось избежать очень большой неприятности. С другой стороны, кто позволил Доминик-Джону кусать куда попало своих гостей?..
– Давайте я лучше наложу вам пластырь. – Один только вид моего платка, похоже, чуть не вернул Вайолет в прежнее состояние. – О, что за страшное существо, сколько в нем злобы!
– Скажите, а отчего вы потеряли сознание?
– Не знаю, – она прикрыла глаза на секунду. – Мне показалось, будто это не Доми лежит под вами, а что-то… что-то ужасное!
Вайолет всхлипнула – и разрыдалась. В эту минуту мне оставалось ей лишь позавидовать.
Весь остаток дня Доминик-Джон был пай-мальчиком; прощения, правда, просить он явно не собирался: более того, делал вид, что не замечает моей израненной руки. Впрочем, я тоже решил вести себя так, будто между нами ничего не произошло: не стоило давать маленькому негодяю ни малейшего повода для самодовольства.
Сгущались сумерки, и все труднее нам становилось избегать в разговорах запретной темы. К счастью, мальчик принимал ванну, когда зазвонил телефон. Я поднял трубку и услышал голос Фабиенн.
– Нет, его не нашли. Болота прочесываются, ярд за ярдом. Мобилизованы добровольцы: теперь уж едва ли не полгорода принимает участие в поиске… Похороны у нас назначены на завтра. Мэри, наверное, пойдет, а мы с Хэлен останемся: вдруг он как раз в этот момент и объявится – хотя бы из уважения к отцу?
До такой глупости могла додуматься лишь одна из сестер, но только не сама Фабиенн. Бедняжки готовы были верить в любые сказки, лишь бы не думать о худшем.
– Сейчас полиция уже начинает предполагать, что, возможно, искать его уже нужно не в нашем районе. Хотя, выехать поездом он бы, наверное, не смог: опрошены сотни пассажиров, весь персонал станции. Ни на автобусных остановках, ни в ближайших забегаловках его тоже не видели. Как сквозь землю провалился! Уж узнать бы, что он мертв, да и дело с концом! – вырвалось вдруг у нее.
Я стал рассказывать о том, как часто человек, страдающий провалами памяти, пропадает неделями, а там, глядишь, и объявляется, цел и невредим…
– Как там наш Доминик-Джон, в порядке?
– О, еще в каком. Правда, только что мы с боем предотвратили его попытку «связаться лично с отцом».
Наступила пауза.
– Вы знаете, скрывать от него это, похоже, бессмысленно. Местные газеты до нас уже добрались, наверное, завтра все это появится и в центральных.
Жаль, что я не сообразил об этом чуть раньше.
– Можете позвать его прямо сейчас, я ему сама обо всем расскажу. Да, вот еще, Баффер, о чем я хотела бы вас попросить. Не могли бы вы заехать к маме, посвятить ее в наши дела? Возьмите машину – Вайолет расскажет, как лучше доехать.
Прослышав о телефоне, мальчик тут же вышел из ванной в махровом халатике и хладнокровно прошествовал вниз. Я задержался наверху, чтобы поделиться с Вайолет новостями и уточнить свой дальнейший маршрут.
– В машине-то вы точно заблудитесь. А вот если пройти по тропинке вдоль канала… Погодите…
Она подняла палец; детский голос разливался по всему дому небесной трелью:
– Неужели? Какая досада. Мне так нужно было с ним поговорить. Как только найдется, пусть сразу же позвонит мне…
– Представьте себе, – обратился он уже ко мне, когда я был на середине лестницы, – Пу-Чоу куда-то запропастился.
…Задание Фабиенн отняло у меня больше времени, чем можно было ожидать: бойкая старушка целый час объясняла мне, почему она страшно жалеет несчастную дочь и проклинает несчастного безумца. После того, как в очередной раз она воздала хвалу Господу, я заметил, очень сухо, что радость ее несколько преждевременна, и поспешно распрощался.
Дома я застал Доминик-Джона за странным занятием: стоя на коленях в углу гостиной, он сбрасывал одну за другой книги с полок и затем вперемешку с какими-то бумагами расшвыривал их по всей комнате.
– Не могу найти свою планшетку. – Личико его побагровело от злости.
– Наверное, ты положил ее в другое место.
– Я не кладу ее в другие места. Кто-то взял ее именно отсюда.
– Во всяком случае, это был не я.
– Но вы знаете, где она.
Это был не вопрос, скорее, обвинение. Кровь у него отхлынула от лица: теперь оно напоминало хищную мордочку разъяренного хорька.
– К сожалению, нет. Кстати, раз уж ты расположился тут так уютно, не забудь заодно и навести порядок, ладно? Об эти твои книги кто-нибудь обязательно споткнется.
Мальчик воззрился на меня с ядовито-веселым любопытством.
– Скажите мне; лорд Уиттенхэм, почему это вы возомнили себе, будто вправе давать мне распоряжения?
– Потому что мальчикам твоего возраста полезно получать распоряжения; кстати, и выполнение их тоже очень идет на пользу. Жаль, что в жизни своей ты не встретил пока человека, который бы истину эту тебе как следует втолковал.
– Насчет выполнения вы заметили очень верно. Есть ли смысл давать распоряжения, которые в любом случае не будут выполняться?
– Ты ведь убедился уже: у меня есть возможности заставить тебя слушаться.
– Какие? Неужели порка?
– Почему бы и нет, если ничего другого ты не понимаешь? Разумеется, сейчас у меня и без тебя забот хватает. Ну-ка собери книги сейчас же! – взревел я, выйдя вдруг из себя. Доминик-Джон пожал плечами.
– Пожалуйста, если они так вас расстраивают.
Мальчик аккуратно расставил книги, подровнял корешки и опять обернулся ко мне.
– Ну вот. А теперь потрудитесь, пожалуйста, вернуть мне планшетку.
– Я не знаю, где она. А знал бы – все равно бы не сказал.
Доминик-Джон поднялся и злобно прищурился.
– Я ведь ее все равно найду, – прошипел он угрожающе.
– Не думаю. Боюсь, ничего подобного не существует в природе. С чего ты, вообще, взял, что она у тебя была?
Глава 9
1
Был уже поздний вечер, но мы с Вайолет не спешили расходиться по спальням. Она не находила себе места: садилась за шитье, через минуту вскакивала, чтобы выбросить увядшие цветы из вазочки, возвращалась и уходила вновь.
Я сидел в кресле с книгой, но не мог заставить себя даже перевернуть страницу. Где-то на втором плане, за расплывающимися строками, перед глазами стояла одна и та же жуткая, но удивительно яркая и реальная картина: скособоченная луна, зависшая у посеребренного края облаков, темная болотная кромка и на ней – фигура человека, наполовину погрязшего в жидкой топи. Будь у меня сейчас карандаш под рукой, я, наверное, смог бы воспроизвести каждую деталь: вздернутую штанину, ботинок, залепленный грязью, и два стеклышка – два пятнышка отраженного лунного света, поблескивавших тускло и безжизненно, как медяки на глазах мертвеца. Видение не уходило, оно притягивало к себе взгляд, словно страшная иллюстрация, на которую тошно уже смотреть, но нет никаких сил оторваться.
И все-таки я не верил глазам своим: могли Арнольд, для которого болота всегда были вторым домом, погибнуть так глупо? Неужели действительно судьба уготовила такой нелепый конец нашей внезапно возобновившейся дружбе?
Вайолет, теперь уже в пеньюаре, вновь появилась в комнате: она извинилась, разожгла камин и села в кресло, подперев кулаком подбородок. Было очень душно, но ее бил озноб. Некоторое время мы молчали, наверное, в который раз уже думая об одном и том же.
– Скажите, вы ненавидели Льюисов… так же, как я?
Вопрос застал меня врасплох. Я заговорил смущенно о том, что они, в общем-то всегда были очень добры ко мне, и заслужил косой презрительный взгляд.
– Они не добры были, а… чудовищны! – Вайолет откинулась в кресле, скрестив изящные пальцы. – Просто чудовищны, другого слова не подберу. Есть ли смысл притворяться сейчас – и что от этого изменится? Даже эта их доброта была как-то насквозь порочна. Не лукавьте: думаю, вы даже тогда кое-что вокруг себя все-таки замечали.
– Они действительно были очень стеснены в средствах?
– Что вы, – она презрительно фыркнула, – весь этот нищенский спектакль разыгрывался исключительно ради сына; точнее, ради того, чтобы получше подцепить его на крючок. Они ведь и мысли не могли допустить, что придет время, когда он уйдет от них – в Хартон, в Оксфорд, к новым друзьям, вроде вас, а там и к новой, свободной жизни. Вот и приготовили для него этот дьявольски хитрый двойной капкан: с одной стороны – бесстыдная игра на сыновьих чувствах, с другой – непрерывное нагнетание чувства долга.
Я заметил, что Льюисы – народ простой, могли и не осознавать всей опасности такого своего обращения с сыном. Вайолет снисходительно отмахнулась.
– Ну уж, чтобы Мэри этого не понимала, – никогда не поверю. Зря мы, что ли, психологию в колледже изучали? Даже я не раз потом с благодарностью вспоминала те уроки. В чем-то вы правы: девчонки невротически зависели от матери, на все смотрели ее глазами. Бедные дурочки: они и не подозревали, что в основе родительского конфликта – всего лишь борьба за безраздельное пользование любимым сыночком!
Мне, признаться, никогда прежде мысль эта не приходила в голову. Вайолет помолчала, собираясь с мыслями.
– Лицемерие в доме Льисов разрослось до невообразимых масштабов. Людям рациональным, вроде нас с вами, просто не дано постичь всю его глубину. Такой порок не виден невооруженному глазу: он живет внутри – вросшим, всепожирающим червем. Они и сами, наверное, ужаснулись бы, если бы только смогли взглянуть на себя со стороны. Арнольд, к счастью, проявил невосприимчивость к этой врожденной болезни, его иммунитетом была природная доброта, но именно она его в конце концов и сгубила… Вам, может быть, кажется, будто я слишком сгущаю краски? Ничуть. Больше ничего и не связывало чету Льюисов: только этот гадкий червь взаимной ревности, невидимый им самим, – червь, который выел из родительской любви все человеческое, все живое.
– И вы всегда знали об этом? – я вспомнил о том, с каким уважением Арнольд всегда отзывался об уме Вайолет Эндрюс.
– Догадывалась. У миссис Льюис и ее верных девочек метод был прост: заарканить любимчика узами его же сыновьей любви. Ведь это элементарно: заставить на каждом шагу страдать человека, для которого нет ничего мучительнее, чем боль, причиненная близким. Но мистер Льюис – тот был хитрец: вот кто здесь главный злодей-то!
И снова с отвращением вспомнил я тошнотворно услужливого, яркоглазого человека, повсюду следовавшего за нами по пятам.
– При всей своей заурядности, кое в чем он был поразительно умен. Образования у него, конечно, не было: все свои способности Арнольд унаследовал от матери. Котхэмы, должна заметить, достаточно древняя фамилия: ни один состав городского магистрата с самого начала позапрошлого века без Котхэма, насколько я знаю, не обходился.
Я вспомнил, как Арнольд рассказывал мне о том, что мистер Льюис чуть ли не выкрал свою будущую супругу.
– Романтическая сказочка, как раз на него и рассчитанная. Безусловно, Котхэмы не пришли в большой восторг от выбора дочери, но, признаться, ни о каких более значительных их успехах на этом поприще мне слышать не приходилось. Боюсь, род Котхэмов теперь вообще прекратил уже существование. Есть, говорят, какой-то Котхэм Корт в десяти милях по ту сторону Блонфилда, но там теперь нечто вроде шахтерского профилактория. Городской же особняк Котхэмов – тот самый, в котором прошло детство миссис Льюис, – окончательно приобрел общественный статус: теперь помещения в нем арендуют всякие организации, вроде этого ОПИ…
– ОПИ? – Я смутно вспомнил о давнем предшественнике сегодняшней десятицентовой лавки; он назвался ОПКИ.
– Общество психических исследований. Мистер Льюис, как вы знаете, был большим поклонником спиритизма. Ну а миссис Льюис, как дама истинно образованная и невежественная, испытывала к подобным вещам суеверный ужас, который передала, естественно, и дочерям. Несколько раз я заходила к ним из любопытства: поверьте, все там было абсолютно безобидно и неубедительно. Собираются какие-то люди, зачитывают вслух газетные сообщения, делятся каким-то своим опытом, весьма сомнительного порядка, и приглашают иногда медиума, который специально для них принимает послания от духов, – словом, муть какая-то. Но для Льюиса-старшего это стало второй религией. Он меня изо всех сил хотел сначала туда затащить, но я пару раз пошутила как-то неудачно, и его этим очень обидела. Потом пришлось пожалеть об этом – когда оказалось, что Арнольд тоже является членом кружка. Я стала просить его, уверять в том, что мое отношение очень ко всему изменилось, но – мистер Льюис только головкой покачивал, да улыбался с лукавинкой: ну, вы-то знаете эту его усмешку. Они там устроили себе нечто вроде тайной ложи: для вступления нужно было собрать рекомендации и характеристики, затем пройти собеседование – стало ясно, что путь мне туда заказан. Мистер Льюис занимал у них какой-то важный пост; уж он-то позаботился бы о том, чтобы меня как-нибудь «провалить»… или – не знаю уж, как это у них называется.
– Вот, оказывается, откуда у Арнольда этот интерес к оккультизму, – заметил я.
– Интерес этот и был главным камнем преткновения в семье. Папаша, правда, доулыбался: в один прекрасный день сынок по простоте душевной проговорился, и в доме началась дикая истерика. Но – нашла коса на камень: Арнольд умел настоять на своем, особенно когда убеждался, что интересы его ущемляются без всяких причин. Если что и унаследовал он от отца, так это завидное упрямство.
– Мистер Льюис, конечно, всячески поддерживал его в этом увлечении?
– Еще бы; только не ради увлечения как такового. Папа Льюис рассудил очень верно: здесь, в этом закрытом тайном обществе, куда не ступит нога соперничающей группировки, сын находится в полной его власти. И вот представьте: что ни вечер, то наша парочка тайком сбегает на свои сеансы; оттуда – в диком возбуждении – идет домой, ну а там – скандал, слезливые упреки. Если учесть еще, что в колледже Арнольд работал как сумасшедший, то все становится на свои места: несомненно, все эти приступы бешенства, безумные пляски и прочее – прямое следствие нервного перенапряжения. Льюисам сын был нужен как разменная карта в семейных играх: о самом мальчике никто и не думал.
– Кроме вас, конечно.
– Потому что у меня не было на него никаких особых видов, – она усмехнулась. – Не спорю, я была в него вв-влюблена, – тут она почему-то запнулась, – но уж, во всяком случае, вмешиваться в его дела не собиралась.
– Не правда ли, странно, что, став отцом, он в точности повторяет ошибки родителей? Все эти его притязания…
– Совершенно бессмысленны. Бедный, бедный Арнольд! – воскликнула Вайолет трагически. – На что он рассчитывает? Я понимаю, отец и не должен любить свое чадо в расчете на какую-то отдачу, но… отдача-то должна быть! Поверьте, видеть, как все это душевное тепло изливается на какую-то злую ледышку, – свыше всяких сил.
Я стал возражать: ребенок, опережающий сверстников, скажем, в интеллектуальном развитии, в чем-то другом обязательно отстает. Детская психика не безразмерна, она неспособна вместить в себя все сразу. Если бы при своем уме Доминик-Джон был бы еще и так же развит в эмоциональном плане, мы имели бы дело с каким-то преждевременным взрослым, – и неизвестно, что тут более ненормально.
– Вам легко рассуждать, – сказала Вайолет очень тихо, – вам не приходится год за годом наблюдать, как самый близкий человек на свете медленно сходит с ума.
Мне стало жаль ее; но я вспомнил Фабиенн – и пожалел обеих.
– Что же вас все-таки заставило здесь остаться?
– Отчасти – то, о чем вы вчера уже слышали. Школа, провинция, вся эта скука и глухомань: мне позарез нужно было на юг – и замуж. Но друзей у меня здесь не было, а новые знакомства не очень-то удавались. Нужно было за что-то ухватиться. Тут Мэри и рассказала о несчастье с няней, о болезни Фабиенн – что ж, это был шанс. Я для себя решила так: начну помогать им с мальчиком, а там – стану знакомиться с интересными людьми и, чем черт не шутит…
Лицо ее залил яркий румянец; она умолкла и отвернулась.
– Ну и вы решили остаться, – пришел я на помощь.
– У меня действительно были два предложения, и обоим я отказала. Понимаете, только сейчас, встречаясь с Арнольдом по многу раз ежедневно, я начала понимать, как он болен. Конечно, ко мне он был совершенно равнодушен – иначе мне пришлось бы уехать немедленно, – постоянно выходил из себя, злился из-за мальчика… но без меня уже обойтись не мог. Разве нашли бы они мне замену? Я бы осталась с ними навсегда, на всю жизнь, если бы только Арнольд…
Она беспомощно взмахнула рукой, не в силах больше произнести ни слова. Затем взглянула на часы и медленно поднялась.
– Пора, кажется, спать. Интересно, где он сейчас? Я просто физически ощущаю, что его нет уже на этом свете. А вы?
– Ну, я бы так не сказал.
– Может быть, так оно было бы и лучше? – в голосе ее зазвенели слезы.
– Боюсь, Вайолет, тут вы правы.
Я знал кое-что о маниакальной депрессии: болезнь эта, да еще и в таком запущенном состоянии, не оставляет своей жертве шансов. И тут я решился задать вопрос, который готовил очень долго.
