Текст книги "Радуга Над Теокалли"

Автор книги: Маргарита Свидерская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Разжигать очаг было нельзя, чтобы не привлекать внимания домашних. Ведь она практически никогда не заходила в эту часть здания. Стараясь не шуметь, Иш-Чель осторожно направилась в угол комнаты, где муж обычно сваливал одежду. У Амантлана, как и у любого знатного пилли ее было много. Ацтеки заканчивали свои пиры вручением подарков. Это был знак проявления богатства и власти. Многочисленные ткачихи и умелые вышивальщицы работали весь световой день, чтобы их хозяин мог в один вечер щедрым жестом раздать своим гостям тончайшие одежды, блестящие плащи или дорогие украшения.

Частый гость тлатоани, Амантлан никогда не возвращался из дворца без подарков. Чаще всего он уходил в одном из своих боевых нарядов, а возвращался в одежде из шелковистого тончайшего хлопка, поверх которой накинут плащ из щкуры редкого зверя, либо, позволенной только высшей ацтекской знати, весь переливающийся плащ из маленьких перьев колибри.

Иш-Чель нередко прибирала в этой кладовой. Амантлан любил порядок, поэтому каждая вещь лежала на своем месте: большие круглые щиты, с изображением оскалившейся морды ягуара были рядом с тремя зонтами от солнца, ручки которых были вырезаны в форме переплетающихся змей, их глаза из нефрита слегка поблескивали холодом от лунного света; далее следовали стопкой плащи из меха, ошибки быть не могло, так как характерный запах шкур Иш-Чель не могла спутать ни с чем.

Потом она зацепилась за ручку тяжелой палицы и обрадовалась, что не поранилась вставленными в нее кусочками камней из лавы – рана могла бы сделать её план неосуществимым. Подойдя к группе сандалей, сваленных в кучу, она старательно проверила каждый шнурок на прочность и принюхалась, чтобы не ошибиться – сандали должны были быть старыми и впитать запах своего хозяина. По пути, подобрав пару кремниевых ножей, женщина завернула их в лоскут из тонкого хлопка, очевидно, это была набедренная повязка; медленно подбиралась она к куче военной одежды, на которую возлагала большую надежду.

Резкий запах кожи и пота ударил в нос, давая понять, что вожделенная куча паред ней. Иш-Чель старательно начала перебирать брошенные кое-как одежды, радуясь, как ничему в жизни, что нерадивые служанки не успели привести в порядок, а то и просто убрать отсюда костюмы из шкуры ягуара. Когда оказалось, что она наконец-то нащупала знакомый мех, Иш-Чель присоединила костюм к своему узелку и продолжила поиски. Ей был нужен еще один костюм. Тишина в доме пока ничем не нарушалась, а заговорщикам это было наруку. Наконец второй костюм ягуара, кажется, был найден, оставалось надеяться, что она не ошиблась в той темноте, поглотившей кладовую.

Прихватив пару плащей с густым мехом, и надеясь, что это не подарки тлатоани, а, следовательно, Амантлан не кинется их искать, Иш-Чель выскользнула из комнаты мужа. Пробравшись на свою половину, она подкинула хворост в огонь, достала иглу с нитками и разложила один из боевых костюмов мужа. Несомненно, это была боевая одежда, с которой смыта разве что только кровь, многочисленные дыры, рваные и небрежно прихваченные несколькими стежками из сырой кожи, потертости никогда бы не позволили ее спутать с чем-либо еще. Иш-Чель вознесла молитву своей богине и старой няне, благодаря их за то, что в детстве ее научили владеть иглой.

Второй костюм, за который она взялась, закончив первый, представлял собой кучу рванья, совершенно не пригодного к починке. С одной стороны это было хорошо – его никто не кинется искать, но с другой стороны починить и одеть такое… Иш-Чель была застигнута врасплох. Она не знала, на что решиться: вновь идти в комнаты мужа, ожидая в любую минуту быть пойманной без вразумительных объяснений, или попытаться хоть как-нибудь его сшить. Времени и на раздумья не было. Только сегодня, пока не прошла сверка пленных, пока новые сторожа не присмотрелись и не запомнили новых рабов в лицо, они могли вытянуть Кинич-Ахава. Вздохнув, она решительно взялась за иглу. К тому же ей несказанно повезло, что в пуках она держала старые, поношенные, пропитанные запахом мужа шкуры. В то, что там, в кладовке, найдется еще один экземпляр, не хуже этих, ей не верилось. И она быстро заработала иглой, пытаясь подогнать одежду на себя.

Шитье заняло времени в два раза больше, чем она предполагала. До прихода Муши она успела выскользнуть на кухню. Не зацепив ни одного горшка и блюда, Иш-Чель сложила в мешок: половинку индюка (будем надеяться, что экономная Ишто поверит в то, что его утянули собаки… как и все остальные продукты), перец, десяток початков кукурувы, немного сладкого картофеля, несколько вяленых рыбин. В ее руках оказался увесистый мешок с продуктами. Рука сама нащупала глиняный кувшин, он тоже был ей нужен, и не маленький, а довольно объемный. Нагруженная таким образом, Иш-Чель, едва дыша, добралась в свою комнату, где ее уже ждал обеспокоенный Муши.

– Каноэ готово, – едва слышно прошептал он, а его правая бровь удивленно полезла вверх, завидя, сколько всего принесла хозяйка.

– Хорошо. Я готова. Идем.

Заговорщики решили плыть между чинампе, пока не окажутся напротив дворца тлатоани. Теночтитлан тускло освещал огонь на центральном теокалли. Иш-Чель осторожно попробовала воду озера рукой – ей предстояло ночное купание, а становилось прохладно.

Муши греб уверенно, каждый сильный взмах его рук, неожиданно далеко продвигал их лодку. Предусмотрительный старик нагрузил её свежей рыбой, и оставалось только гадать, что думал хозяин, получивший награду, очевидно щедрую, за весь свой груз. Иш-Чель осторожно отодвинула ногой подальше корзины с товаром, чтобы не раздражал запах рыбы.

– Мы на месте, госпожа. Куда плыть?

– Плыви к теокалли, – их каноэ ловко лавировало между цветущих чинампе. Голова кружилась от пряного запаха многочисленных цветов, очевидно, они проплывали мимо жилья цветовода, который строил свой достаток на выращивании цветов для похоронных обрядов или пиров богатых

пилли.

Свет на теокалли становился ярче, и каноэ ткнулось в твердую почву, но Иш-Чель, хорошо помнившая, где находятся сады тлатоани с его особым зверинцем, нетерпеливо махнула рукой, требуя, чтобы Муши плыл дальше. Перед ними раскинулась ровная площадка с высоким столбом, где в определенные дни свершался полет людей-птиц, за площадкой мрачным огнем на вершине выплывал из ночи Великий храм, посвященный Тлалоку и Уицилопочтли. Ночью жертвоприношения не совершались. Площадь перед теокалли была пустынна, временами её пересекали одинокие фигуры ночных прохожих. Город везде отошел ко сну.

Муши плыл, держась берега, уверенно огибая теокалли с левой стороны. В ночи темнели очертания дворца тлатоани, сады и парк спускались к самой воде и не были огорожены – их охраняли ягуары Амантлана. Внимательно прислушавшись, Иш-Чель прошептала:

– Вот теперь мы на месте… Держись берега, Муши, но не подплывай слишком близко, – она быстро выскочила из каноэ, почти по пояс, погрузившись в прохладную воду озера. Узел с одеждой Амантлана она держала на голове. Положив его на сухое место, женщина убедилась, что на берегу никого нет, Муши отплыл в темноту, и его не видно. Тогда она сняла с себя всю одежду, вздрогнув от ночной прохлады. Иш-Чель набрала большую пригоршню песка и, погрузившись в воду, начала ожесточенно тереть себя. Когда каждый кусочек тела её был тщательно отмыт, она окунулась с головой и отжала волосы. Быстро выскочив из воды, дрожа от холода, Иш-Чель не стала дожидаться, пока тело обсохнет, и резко натянула на себя одежду Амантлана. Запах шкуры животного, смешанный с запахом пота и грязи ударил в нос терпкой тяжестью, дурманящей голову. Иш-Чель подавила в себе неприятные ощущения. Она понимала, чем сильнее запах Амантлана, тем больше у неё шансов выжить, наткнувшись на сторожей в облике ягуаров.

Едва она натянула на голову маску и взглянула на ночь из пасти с оскаленными клыками животного, как раздался легкий шорох в кустах, примыкавших к прибрежной полосе, и под лунный свет выпрыгнула пара изящных и крупных пятнистых кошек. Это были ягуары Амантлана.

"Привет, ребята!.. Вы не заставили себя ждать… Ну, как, удалось мне вас провести?"

Ягуары, играясь между собой, крупными прыжками приблизились к ней. Она замерла, радуясь, что рядом глубокое озеро и, если что-то пойдет не так, то, возможно, ей удасться спастись.

Ягуары подходили ближе и ближе, их красивые морды вытягивались по напрвлению к ней, а тела готовились к прыжку. Одна из грациозных кошек вдруг замерла и сделала неожиданный прыжок в сторону одежды Иш-Чель, аккуратно сложенной у береговой полосы. В момент тонкий хлопок был разорван в клочья, и довольная морда с белоснежным оскалом повернулась к замершей женщине. Дыхание прекратилось, сердце перестало биться, в какой-то миг она поняла, что план её был не просто безумием, а намного больше, и место ей в том самом зверинце, которого ей удалось избежать. Держать в поле зрения обоих кошек у Иш-Чель не получалось, все её внимание, приковала к себе первая, впрочем, ей абсолютно не было никакого дела до второй. Какая разница, кто ее съест?

Мысль о побеге вновь мелькнула, но тут желтые глаза ягуара встретились с ней, и намертво приковали к себе её внимание, а ноги налились неподъемной тяжестью. До Иш-Чель донеслось урчание, было оно довольным или угрожающим, она не знала. Тут женщина обратила внимание, что она так напугана, что даже не дрожит. В голове мелькнула совершенно несерьезная мысль, которая её слегка приободрила: "Дрожать-то нужно было раньше…"

Кошка плавно надвигалась на нее, а пришедшая в себя Иш-Чель уже начала прикидывать расстояние до глубокого места озера, когда что-то холодное и мокрое ласково ткнулось в её онемевшую руку.

Довольное урчание второй кошки, которая нежно терлась о её ноги, было настолько неожиданным, что Иш-Чель опустилась на песок, как подкошенная. Ягуары требовали от неё ласки, нетерпеливо тыкаясь в нее носами. Страх отступил.

Смахнув с глаз набежавшие слезы, Иш-Чель собралась с силами, встала и, прихватив узелок, который облизал один из ягуаров, направилась в глубь сада. Ягуары вприпрыжку бежали рядом. Через некоторое время к веселой кампании присоединились ещё три кошки. Каждое появление сопровождалось дружеским приветствием, состоящим из мокрого тыканья и ласковых толчков в ногу.

Каждый раз при новом прикосновении, к которому нельзя было относиться без дрожи, Иш-Чель вся сжималась, и готовилась ощутить на своём горле ровный ряд зубов трусцой бежавших рядом животных.

Ягуары весело прыгали, а Иш-Чель уже испуганно озиралась по сторонам сада, боясь, что они создают много шума, но, очевидно, именно этот шум и был необходимой защитой. Никто не рискнул бы войти на территорию, охраняемую столь жизнерадостными охранниками.

Они приблизились к каменной стене, у которой начинались клетки с рабами. Учуяв резкий запах людей, ягуары изменили свое поведение, и женщина смогла увидеть со стороны, что её могло ожидать.

Звери с грозным рычанием стали бросаться на деревянные брусья, одна из кошек села напротив клетки и ожесточенно стала бить себя по бокам длинным хвостом, готовясь к прыжку. Боясь, что она перебудит всех пленников, Иш-Чель решила на них цыкнуть. К её удивлению животные послушно угомонились, и только шерсть по-прежнему стояла у них дыбом, а так они послушно уселись полукругом. По мере продвижения от клетки к клетке звери уверенно, чего нельзя сказать об Иш-Чель, продвигались вдоль стены, когда в прутья вцепились руки, и раздался тихий шепот:

– Кто тебе нужен?

Вопрос был так неожидан, что Иш-Чель смешалась, не зная как на него ответить. Казалось, она все продумала, все учла, но вот как найти ночью среди сотни людей того, кто ей нужен, она не знала.

Известно ли пленникам настоящее имя Кинич-Ахава? Нет ли среди них предателя, и многие другие вопросы навалились на женщину, вызывая дикую панику, какую не могли доставить своим присутствием даже ягуары. "Что ответить?" Время работало не на нее. И тогда она решила рискнуть.

– Я – Иш-Челъ, жена Кинич-Ахава из Коацаока… Я ищу своих близких…

– Иш-Чель?.. Кинич-Ахава здесь, через две клетки, женщина, – голос, сначала выражавший робкую надежду, по мере того, как говоривший понимал, что это не к нему, терял свою жизненную силу и последние слова произнес едва слышно. Но Иш-Чель поняла и бросилась к камере, где должен был находиться тот, кого она признала на площади Теночтитлана.

Пленные были настолько обессилены, что тот шум, который производили ягуары, не мог их пробудить. Дрожа, Иш-Чель вынула из свертка кремниевый нож и подошла к решетке. Та была из толстых деревяшек, переплетенных ремешками из кожи. При достаточной силе и ловкости она могла бы и сама их перерезать.

С земли поднялся, пошатываясь, человек и подошел к ней.

– Кто тебе нужен? – донесся до неё шепот. Перед ней, в темноте стоял Кинич-Ахава. Она не могла рассмотреть черты его лица, но интуитивно чувствовала, как он напряжен.

– Кинич-Ахава…

– Он перед тобой. Кто ты?

Вопрос повис в воздухе. Кто она?!. Да ведь он не знает, что она жива!.. Что это не её дух пришел к нему! А вдруг он испугается? Поднимет шум? Не поверит её словам?!. И тогда всё зря!

– Кто ты? – Кинич-Ахава подошел вплотную к решетке, притиснув своё лицо к самим жердям, тщетно вглядываясь в темноту. Иш-Чель решилась. Она подошла, накрыла его руки своими и, приблизив лицо достаточно близко, тихо, но уверенно сказала:

– Это я… Иш-Чель. Я не призрак, я осталась жива… – реакция Кинич-Ахава была естественной – он отпрянул и замер. Ни назад, ни вперед. Это обрадовало Иш-Чель. Кинич-Ахава был воистину храбрым человеком. Его пальцы под руками Иш-Чель слегка дрогнули, выдавая неуверенность.

– Кто ты? – едва выдавил он снова, не веря своим ушам. Тьма мешала ему рассмотреть пришедшего, к тому же злобный оскал на маске кого угодно мог повергнуть в ужас днем, а ночью настолько искажал черты, что даже при очень большом желании рассмотреть что-либо было просто невозможно.

– Я – Иш-Чель и пришла тебя спасти, – твердо и уверенно произнесла Иш-Чель, она уже пришла в себя и поняла, что ей придется брать все в свои руки, и как можно скорее. Из туч выходила луна.

– Как ты собираешься, это сделать? – невозмутимость пленника слегка смутила Иш-Чель. Она ожидала хоть какую-то радость, смущение, но пленник равнодушно взял, протянутый ему нож, и спокойно начал перерезать связывающие перекладины ремни. Они работали быстро и сосредоточенно, когда образовали проем, достаточный, чтобы Кинич-Ахава мог вылезти, Иш-Чель протянула ему узел с одеждой и глиняный кувшин с водой.

– Ты должен тщательно вымыть свое тело, иначе ягуары тебя не пропустят, – Иш-Чель увидела, как он спокойно кивнул головой, бесприкословно с ней соглашаясь. На некоторое время он исчез в глубине камеры. Вынужденная ждать, Иш-Чель присела рядом с клеткой и машинально погладила подошедшую к ней дикую кошку. Та, довольно мурлыкнув, улеглась на ее ногах. У женщины уже не было сил, чтобы хоть как-то отреагировать на столь нежное соседство, и она равнодушно почесала ягуара за ушами.

Тихий шорох сказал ей, что Кинич-Ахава вылезает через прутья. Он ловко подтянулся на прутьях сверху и грациозно опустил свое худое тело рядом с Иш-Чель. Ягуар, недовольно ворча, ткнулся мордой в его ногу, но, учуя всё тот же запах, недовольно отошел. Не говоря ни слова, пара двинулась к воде. Ягуары по-прежнему весело сопровождали их.

Безумный план Иш-Чель удался. Они спокойно прыгнули в воду, а на шум гребков быстро подплыл Муши, который их и подобрал. Когда мужчины оба сели на весла, каноэ птицей полетело в ночь.

Только когда Теночтитлан, освещенный огнем теокалли, остался далеко позади, Иш-Чель начала бить мелкая дрожь. Она натянула на себя оба плаща из меховых шкур, прихваченных из кладовой Амантлана. Мужчины гребли без передышки, несмотря на почтенный возраст Муши, и никому из них плащ был не нужен. Вскоре мелькнул небольшой мыс, где располагался пригородный дом Амантлана. Вид спящего дома привел Иш-Чель в чувства.

– Стойте! – достаточно резко отдала она приказ. Муши много лет был рабом и привык исполнять приказы мгновенно. Он тут же поднял своё весло, а Кинич-Ахава не успел, отчего каноэ сделало крутой разворот к берегу.

– В чем дело? – раздраженно спросил бывший пленник, не понимая, из-за чего остановка.

– Правь к берегу, Муши. Ты потом отвезешь Кинич-Ахава.

– Зачем к берегу?

– Ты получил свободу. Я не могу бежать.

– Почему?

– У меня маленький ребенок, он не выдержит дороги.

– Вот как… Ты стала женой ацтека?.. Хотя, какое право я имею тебя осуждать, я потерял тебя, а ты спаслась…

– Это твой сын, Кинич-Ахава.

– Я приму твоего ребенка, Иш-Чель, – не понял Кинич-Ахава.

– Это наш ребенок, и он слишком мал для такой дороги. Иди один!

– Может ты и права… – Кинич-Ахава опустил весло и стал помогать Муши править к берегу. А Иш-Чель не знала, как понять его последние слова, к чему их отнести: к ребенку или дороге? И вообще, перед ней Кинич-Ахава, или совершенно чужого человека она вытащила из клетки?! Луна светила ярко, и позволила женщине внимательно рассмотреть черты спасенного. Да это был Кинич-Ахава, который сосредоточился на том, чтобы лодка быстрее достигла берега. Только черты лица его стали более жесткими и совершенно чужими.

– Ты не веришь, что это я? – молчание Иш-Чель было достаточно красноречиво, он продолжил:

– Я свыкся с тем, что ты умерла. Моя жизнь – это каждодневная борьба с ацтеками. Ребенок слишком мал, чтобы выдержать её, а ты… У тебя уже совсем другая жизнь. Никогда бы не подумал, что ты попытаешься меня спасти… Я так глупо попал к ним в руки… Но, спасибо, Иш-Чель! – лодка коснулась берега, и Иш-Чель выпрыгнула. Последний раз она кинула взгляд на человека, которого так любила…

– Дорогая, обещаю тебе вернуться, когда сын подрастет… – что он сказал дальше, Иш-Чель не услышала. Лодка отплыла, да и ей уже было все равно.

ЧАСТЬ III. ЗОЛОТОЕ ПЕРЫШКО КОЛИБРИ.

После побега Кинич-Ахава прошла неделя. На удивление Иш-Чель она оказалась такой же размеренной, как и все то время, которое женщина прожила в Теночтитлане. Исчезновение Кинич-Ахава осталось властями незамеченным, возможно, стражи решили, что раба-беглеца разорвали ягуары Шочи, а, может быть, боясь за свои жизни, охранники просто скрыли сам факт исчезновения одного пленника, даже не подозревая его значение для Анауака.

Впрочем, Иш-Чель не мучила себя вопросами, почему и отчего нет шума, погони, не обыскивают дома, нет усиления стражи.

Тишина и спокойствие ощущалась во всем. По городу все так же чинно и важно расхаживали пилли; спешили рабы с плетеными корзинами, доверху наполненными овощами и фруктами; в тени деревьев, прячась от жары, кокетничали с воинами незамужние девушки. Гордый Попокатепетль, сияя белоснежным воротником снегов, курил свою трубку, выпуская темные кольца дыма в ясное летнее небо. Жрецы неспешно готовились к очередным праздникам и чествованиям богов. И Иш-Чель успокоилась. Ее перестал волновать побег, но вот сама встреча с мужем…

Занимаясь домашними делами, она постоянно вспоминала каждое слово, сказанное Кинич-Ахава, его обещание вернуться и не могла понять.

Что же было в этой встрече не так?

Прежде всего, она не почувствовала никакой близости, никакие чувства не всколыхнулись в ее душе к бывшему мужу… Вот она и произнесла то определение, от которого бежала столько времени… Она спасла просто человека из своей прошлой жизни. Человека, который был одной с нею крови, который был когда-то ее мужем, отцом ее ребенка и остался ее братом. И все?

Зачем тогда она его спасла, зачем рисковала? В память о прошлом? Но, ведь этот человек, не сделал для нее ничего. А ведь он мог, но не попытался своей властью спасти ее от смерти. Правда, Амантлан обмолвился когда-то, что в Коацаоке был заговор против молодого халач-виника. Так, может быть, она неправа, обвиняя его? И потом, кем была она тогда, в той далекой прошлой жизни? Живым воплощением богини, женой молодого правителя. А кем был он – Кинич-Ахава? Человеком, который отвечал за будущее стольких людей. Он без сомнений и страха взял на себя непосильную ношу ответственности. Вот он и выбрал – пожертвовал женой, для счастья граждан Коацаока… Мог ли правитель поступить иначе? Нет, не мог. Иначе мог поступить только муж, но его пришлось долго уговаривать и убеждать, и, можно ли ту, провалившуюся попытку побега считать добровольным желанием, идущим из самого его сердца? Когда поступить по-другому просто не можешь не столько для другого человека, сколько для самого себя…

Хотя, кажется, он ее любил, кажется, был родным и близким.

Так, кажется или так оно и было?

Здесь она каждый раз останавливалась. Не верить в прошлые отношения, их любовь она не позволяла себе – именно они продолжали поддерживать ее в мире ацтеков, но ведь где-то, в чем-то, что было очевидно, эти отношения не выдержали проверки… И не с ее стороны произошло предательство.

Что ж такое, ну спасла она человека. Возможно, им просто повезло, так зачем она все время пытается об этом думать? Какой смысл копаться в своих чувствах, которые, как оказалось, умерли и уже не властны над нею? И ведь она когда-то уже решила, что начнет новую жизнь в этой стране.

Назад пути нет!.. Раз ей удалось спастись… Ведь она не просто беглая рабыня, она сбежавшая жертва, которая навлекла своим побегом гибель на целый город… А это столько жизней… И ей ли не знать, что нет страшнее кары, чем непринятие своей участи. Эти граждане с радостью хотели принести ее в жертву. Только вот она не хотела умирать. Иш-Чель не понимала, что двигало ею в те часы ожидания смерти, что породило тот неожиданный, противоестественный бунт против вековых устоев. Почему она не испытала радости от приближения свидания с богами? Почему для нее, оказанная ей честь – нести радость богу Чаку, выбор соплеменников не перевесил ее желания остаться на земле, рядом с Кинич-Ахава? Но богу Чаку и богине Иш-Чель не нужна была ее жизнь. Именно ее любимая богиня Радуги, Плодородия и Луны дала возможность спастись, предупредив о своем решении долгожданным дождем и радугой…

Неужели, ее любовь, ее семейная жизнь, простые радости перевесили гражданский долг? А у Кинич-Ахава наоборот, его гражданский долг, честь, совесть, забота о жителях города оказались на первом месте. Пожалуй, она не имела права осуждать его за то, что тогда он ее не спас. Да собственно, он и не смог бы этого сделать. Ни как муж, который подчинился решению жрецов, потому что перед богом Чаку он был простым смертным человеком; ни как правитель, решающий проблемы тысяч своих граждан, готовый пожертвовать одной, двумя, тремя женщинами ради спасения других. Кто был он тогда, какие перед ним стояли задачи! И кто она даже сейчас, что значит ее жизнь, что тогда, что теперь? Неужели ее жизнь никогда не имела цены, и она всегда была и будет разменной жменей зерен чоколатля?!

Иш-Чель решила, что рассуждения увели ее куда-то в сторону, туда, где она не найдет ответа на свои вопросы.

"Как странно…" – женщина поняла, что даже не может правильно сформулировать, что конкретно ее мучает, на какие еще вопросы ищет ответ. А как можно искать ответ, анализировать ситуацию, если не понимаешь сути проблемы?

И все же, с упорством и настойчивостью рабочих в подземных рудниках, она по крупице перемалывала, опять вспоминала мельчайшие подробности; шаг за шагом, словно, перебирала зерна, пыталась обнаружить главное в этой встрече.

Иш-Чель смогла наконец-то примириться с прошлым, с Кинич-Ахава, с его бездействием, в отношении нее, в Коацаоке. А, простив, она почувствовала небывалую легкость, которая помогла ей освободиться от груза прошлых обид. Видимо, Иш-Чель давно уже все это осознала, но ее нежелание разобраться в себе столь долгое время не позволяло женщине перейти к новым отношениям, открыть для себя страну, приютившую ее, давшую ей надежду на лучшую участь. Судьба смилостивилась над ней и сохранила ее статус, подарила семью, ребенка, нового мужчину. Теперь только она сама могла строить свое счастье, оберегать подаренное благополучие от жизненных бед. Именно от нее зависело, каким будет ее новая жизнь, не отнятая, но подаренная богами…

Оставался только один вопрос, почему Кинич-Ахава хотел, чтобы она бежала с ним? Зачем он ей это предложил? Ведь он был так холоден…

Но ведь там, в землях майя, ее снова ждала смерть, стоило кому-то из жителей Коацаока ее узнать, а не узнать ее не представлялось возможным. И бывший муж, она еще несколько раз про себя повторила «бывший», пытаясь привыкнуть к новому для нее звучанию и смыслу, знал насколько опасно ей возвращаться домой. Так зачем Кинич-Ахава хотел забрать ее с собою, зачем?!

Хотя, какое ей дело до желаний Кинич-Ахава? Вот ведь глупая! Он для нее теперь только родственник, дальний-дальний, далекий-далекий, мгновенная тень из прошлой жизни, которая смутила ее покой и исчезла. Она ведь теперь даже не Иш-Чель, не живое воплощение богини! Она – жена предводителя ягуаров Амантлана, она – Золотое Перышко Колибри! И нет ей никакого дела до планов Кинич-Ахава, и нечего бояться разоблачения, вспоминая о проваленной миссии к богу Чаку. Хватит! Довольно! Богиня Радуги подарила ей новую жизнь, она больше не будет копаться в прошлом! Оно умерло там, на высохшем водопаде.

Шочи было скучно. Ее уже не интересовало служение оленьей богине, общие праздники Анауака; не радовали душу и мелкие распри жен царственного брата, мелкие стычки между сестрами. Все это было буднично и привычно, как съесть плод сочного томата. Она терпеливо ждала обещанного Ицкоатлем. Свято верив, что вот-вот тлатоани объявит о новой свадьбе, Шочи даже и ритуальный наряд приготовила, поручив лучшим мастерицам расшить кайму на свадебной рубашке и юбке. Узор девушка подбирала долго, тщательно продумывая, как должны располагаться вышитые символы. Некоторое время ее занял выбор цветов: для свадебных гирлянд, для украшения стола и комнаты новобрачных, постели, и самое главное – для ее чудесных длинных волос, которые она разделит на три части. Девушка решила, что каждую прядь будет обвивать яркая душистая гирлянда. Ее не пугала тяжесть цветов – попробовав сделать свадебную прическу, Шочи осталась довольна – она тянула голову назад, делая еще более гордой посадку.

"Пожалуй, я буду самой красивой невестой, да что там невестой! Самой красивой женой Ицкоатля!" – улыбалась девушка, оставшись довольной своим видом, отразившимся в медной пластине, – "Никто не сможет сравниться с моей красотой! И куда всем этим индюшкам до меня!"

Но прошла неделя, за нею месяц, и четвертый уже был на исходе, а Ицкоатль не только не объявлял о своем намерении взять в жены еще одну свою сестру, но и забыл к ней дорогу! Стоило Шочи появиться у его покоев, как царственный брат сказывался страшно занятым. То у него какой-то совет, то он спешит на охоту, то Тлакаелель опять пришел с каким-то новым проектом. Нужно сказать, Шочи не терпела племянника Тлакаелеля, будучи натурой чрезвычайно своенравной и дико свободолюбивой, она раздражалась каждый раз, слыша о новом законе, вводимом советником тлатоани, ведь любое, даже незначительное правило, призвано было регламентировать жизнь граждан, а следовательно, ущемляло и ее интересы.

Два месяца Шочи старалась вести себя соответствующе, она прекратила всякое кокетство с противоположным полом, длительное время проводила в храме Змеиной матери, принося более чем щедрые дары, не было никаких вспышек ярости, когда она могла исхлестать нерадивого раба плеткой или палкой за нерасторопность. Словом, сестра Ицкоатля вдруг изменилась. Она действительно стала другой – внешне, но внутри нее клокотал, угрожая в любой момент вырваться вулкан сдерживаемых страстей, он как Попокатепетль грозил в любой момент известить о своем гневе грохотом и клубами черного дыма. И всему виной был тлатоани, ее царственный брат Ицкоатль.

Все чаще глаза красавицы подергивала дымка раздражения. Едва сдерживая себя, девушка до крови искусывала губы, только чтобы все вокруг говорили о том, как она хороша, как скромна и приветлива, а, следовательно, достойна быть женой самого тлатоани.

Однако временами ей стало казаться, что брак с правителем совсем плохая идея. Ведь в ее понимании брак – это обязательно итог отношений двух любящих людей, а их отношения с братом совсем не напоминали ни страсть, ни любовь. Внезапные вспышки желания, спровоцированные ею никак нельзя было отнести к любви, да и что ее ждет в этом браке? У Ицкоатля три жены. Шесть наложниц. Разве он будет уделять ей достаточно внимания? Нет. В этом она была уверена. И толи дело положение сестры тлатоани в царственной семье, где она стояла особняком, имела право на различные шалости – брат, скрипя зубами, закрывал на них глаза, правда наказывал сурово, но Шочи оставалась свободной в своих поступках… А жены брата были связаны обычаями, правилами, нормами поведения, им больше запрещалось, нежели разрешалось! И это все благодаря племянничку Тлакаелелю – реформатору! Нужно ли ей это?.. Если и нужно то, только из-за положения… Выйдя замуж за Ицкоатля она не опустится, став чье-то женой, не потеряет своего статуса, не лишится мужа в какой-либо войне.

А царственный брат все не шел, Шочи уже устала томиться неизвестностью, да и усмирять свои дикие порывы ей становилось невмоготу. Девушка установила для самой себя срок – неделю она еще обождет, а уж потом…

Потом наступило быстро, до срока. Нерадивая рабыня слишком небрежно расчесывала ее волосы, а может, это просто был повод – все, что терпела Шочи четыре месяца, выплеснулось в ту же секунду. На крик несчастной прислужницы, избиваемой сестрой тлатоани, сбежалась едва ли не вся дворцовая челядь. Шочи с трудом оттащили от женщины и уложили на ложе. Милая Лисица со страхом отпаивала темпераментную сестру, решив никого к ней не подпускать, пока та не придет в себя и не успокоиться.

О скандальном происшествии тут же было доложено тлатоани.

Ицкоатль невольно поморщился, выслушав перепуганного слугу, сообщившего об очередном скандале на женской половине дворца – не вовремя, ох не вовремя Шочи сорвалась! И это сейчас, когда он обдумывал такую наиважнейшую проблему для всей страны, когда перед ним стояла сложнейшая задача, как решить вопрос нехватки рабов для ежедневных жертвоприношений. Их количество резко уменьшилось, об этом ему, как тлатоани поспешили доложить обеспокоенные жрецы Уицилопочтли и Тлалока – богов необходимо было питать, чтобы жизнь не прекратилась, и гнев их не обрушился на головы ацтеков в виде засухи, заморозков, голода или еще каких-нибудь катаклизмов. А все это из-за многочисленных договоров о мире и дружбе между покоренными городами! Военные походы вносили свою лепту, но это был маленький ручеек, который не мог питать столь большую реку…