Текст книги "Радуга Над Теокалли"

Автор книги: Маргарита Свидерская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

– Ты решил испытать волю богов, Амантлан?

– Почему бы ни размять мышцы, Великий оратор?

– Почему же ты выступаешь на стороне этих немощных рабов?

– Потому что обреченные дерутся вдвое сильнее, нет ничего интереснее такой игры.

– Ты многим рискуешь, эти собаки не стоят твоего вмешательства… Многим будет на руку твоя гибель… – последние слова не услышал никто, кроме Амантлана. Он вежливо улыбнулся и выжидательно посмотрел на правителя, последний, недоуменно пожав плечами, махнул рукой, давая понять, что ждет начала игры.

Амантлан повернулся к правителю спиной, готовясь спуститься на площадку, но не успел. Ласковые тонкие руки, нежно обвиваясь вместе с гирляндой ослепительно белых цветов, удержали его на месте. Это была Щочи. Она не побоялась гнева брата и открыто выразила свою симпатию:

– Пусть боги принесут тебе удачу, Храбрый Ягуар!.. Я буду просить у них победу, любимый, – прошептала девушка, слегка удерживая мужчину за белоснежную гирлянду. Амантлан поблагодарил ее только улыбкой, и ей пришлось его отпустить.

От Иш-Чель не укрылось, что эти двое на глазах всего Теночтитлана не скрыли своих чувств, и укол ревности, она ведь была официальной женой этого безумца, больно сжал ее сердце. Первым желанием её было покинуть площадку тлачтли, так как ревность шептала ей, что муж решил покрасоваться перед всеми, а в первую очередь и перед этой бесстыдницей Шочи, но здравый смысл взял верх. От того, останется ли жив Амантлан, зависело будущее её ребенка.

Тем временем игра началась, и двум командам сбросили вниз тяжелый каучуковый мяч, который, пользуясь только локтями и коленями, нужно было забрасывать в кольца, прикрепленные довольно высоко над головами играющих. Мяч символизировал Солнце, путешествующее по небу, а игра и последующее жертвоприношение проводилось для бога войны и солнца Уицилопочтли.

С первого мгновения игра стала жесткой. Молодые ацтеки упорно пытались потеснить пленных из Тлалока, но те боролись за свою жизнь и свободу, а рядом с ними, на их стороне, был Амантлан. Иш-Чель чувствовала, что с нарастанием ажиотажа, игра принимала уже не столько ритуальный характер, сколько характер противоборства двух народов. Тлалоканцы не уступали ацтекам.

В сторону Амантлана стали доноситься оскорбительные выкрики, очевидно, работали его недоброжелатели, всячески стараясь представить происходящее в самом неприглядном свете, а самого Амантлана ренегатом. Возмущенный голос напомнил собравшейся толпе, что и жена-то у отступника из рабов майя. Иш-Чель стало страшно. Люди, тесня друг друга, отступали от нее. Но легкий взмах руки Ицкоатля, и все крамольные речи в адрес любимца правителя прекратились, а стражи порядка усердно засуетились, выискивая нарушителей спокойствия.

Игра тем временем не испытала никаких изменений. Не было ни побеждающих, ни побеждаемых. Хотя до участников доносилось каждое слово, они все были поглощены игрой, а Амантлан, как нарочно, на каждый выкрик забрасывал мяч с самых немыслимых положений. Он был непревзойденным игроком, которому можно было доверить свою жизнь. Итог игры был неутешительным. Команда Амантлана победила. Едва сдерживая желание, свалиться на землю от усталости, пленные из Тлалока с Амантланом терпеливо ждали признания их победы. Когда прозвучали заветные слова, они в диком восторге бросились обнимать друг друга, не обращая внимания на боль, кровь из сочившихся ран, полученных в игре.

– Что требуют победители? – прервал их радость Ицкоатль.

– Жизнь и свободу, одежду, еду, и право вернуться домой, Великий оратор! – от имени всех выступил Амантлан.

– Они получат это, но до захода солнца им нужно покинуть Теночтитлан, как велит закон. Они не наши граждане! – сказав это, Ицкоатль покинул свое место, не удостоив побежденных даже взгляда. Это означало, что их имена покрыл несмываемый позор. Им оставалось только сочувствовать.

Почтенная Ишто внимательно осмотрела раны сына, убедилась, что все не так страшно, и он в состоянии справиться с ними сам, уверенней походкой отправилась домой. Сделав несколько шагов, она обернулась к невестке. Прищурив глаза, четко сказала молодой женщине, словно вспомнив, что та может не знать некоторых обычаев:

– Что ты стоишь? Иди, омой раны мужа… или это сделает другая, если тебе все равно…

Иш-Чель растерянно посмотрела старушке вслед. Делать было нечего, нужно отвоевывать место под солнцем, пусть даже соперницей будет сестра верховного правителя, а мужем самый беспечный сердцеед.

Рабы принесли воду и чистые куски материи, а в какой-то плошке мазь с неприятным запахом. Когда Иш-Чель подошла, чтобы выполнить свои обязанности, Амантлан оттирал кровь, которая запеклась на руке. Рана была рваной, и кровь не хотела останавливаться. Оценив состояние, Иш-Чель приказала принести ей иглу и нити, что бы зашить ее края.

– Зачем вы рисковали своей жизнью, господин? – осторожные руки женщины едва касались тела, посылая коже своё тепло и нежность, но их гасила боль от многочисленных царапин, полученных во время игры в тлачтли.

– Амантлан откинул непокорные пряди с глаз и попытался сделать вид, что не расслышал вопроса, но случайно натокнулся на взгляд полный волнения и тревоги. Он понял, что отшутиться у него не получится, так как при этом он будет выглядеть глупо, а говорить правду ему не хотелось. Глаза женщины неотступно ловили его взгляд, и в них постепенно зажигались злые огоньки, которые грозили перерасти в пылающее пламя негодования. С несвойственной ему, но неподдельной, тем не менее, кротостью и смирением, отдаваясь во власть её умелых рук, он тихо, стараясь как можно короче, объяснил ей то, что сказал своей матери перед игрой:

– Среди них были трое моих товарищей и друзей, один из них спас год назад мне жизнь. Я не мог их бросить. Ох, женщина!… Ты хочешь моей смерти?! Кто учил тебя держать иголку в руках?! – Иш-Чель приступила к самой сложной ране. Больше Амантлан не произнес ни эвука.

Внимательно следя за швом, женщина временами бросала на воина осторожный взгляд, пытаясь определить по реакции на его лице, не сильную ли она доставляет ему боль. Но лицо его оставалось спокойным и суровым, ни один мускул не дрогнул на нем. Крупные черты лица Амантлана обострились, давала знать о себе усталость.

Он зорко следил за её движениями, стараясь не дать воли своим чувствам, пряча глаза от неё; но аромат её тела, пушистые пряди, выбившихся из прически волос, щекотали его кожу, вызывая в нем не только внутреннюю дрожь. Ему казалось, что Иш-Чель нарочно растягивает его муки, так медленно и старательно она зашивала рану. Каждое её движение заставляло мучительно напрягать силу воли, чтобы не вскочить и не бежать сломя голову, но не от боли, а от себя, от своих сжатых в кулак чувств, от боязни быть вновь отвергнутым.

Амантлан понимал, что сейчас он страдает не от ран, они для него были совсем пустяковыми. Страдания доставляла ему близость Иш-Чель, её навязчивая забота, которая была ему хуже, чем её неприступность. К сожалению, он не мог ее оттолкнуть или прогнать. Вот только терпеть уже не было сил. Он сосредоточенно пытался не раскрыть своих чувств, найти такие слова, которые стали бы надежным щитом, мешающим этой женщине приближаться к нему и срывать своими прикосновениями те запоры, что он поставил. Увы! ничего не шло ему на ум. Он даже и не подозревал, что сидящая на корточках женщина тоже озабочена.

Иш-Чель была ошарашена его неожиданным поступком. По ее мнению, содеянное совершенно не вязалось с тем Амантланом, которого она знала. Словно в нем жило два разных человека. И к одному из них, она чувствовала, как не боролась, ее неудержимо тянет. 0н постепенно, ничего не делая, увлекает, опутывает невидимыми нитями. Она прикипает к нему, пытается поймать хотя бы взгляд, кинутый мимоходом, подаренный просто так. Её старательность объяснялась даже не желанием причинить, как можно меньше боли и сделать работу, как можно лучше, просто она одновременно боролась со своими чувствами. Прикасаясь к нему, она получала наслаждение от его гладкой кожи, упругих мышц. В голове её мелькали мысли и образы многих знатных ацтекских женщин, которые имели возможность делать это, но только в более интимной обстановке. Мысли текли, принимали опасный оборот, Иш-Чель с волнением их отгоняла, чем замедляла свою работу, раздражая нетерпеливого Амантлана. Непонимание и гордость накрыли их своим плотным покрывалом, через которое правде не суждено было на этот момент проникнуть.

Амантлан с трудом дождался, пока Иш-Чель закончит обрабатывать рану, но едва она это сделала, как он поднялся, бросив благодарный взгляд, и, стиснув зубы, быстро покинул площадку.

Иш-Чель готова была расплакаться от такой неблагодарности. Ревность с новой силой приступила к ней. Она решила, что её муж отправился развлекаться с сестрой тлатоани. Ей же ничего не осталось делать, как грустить. На испытствующий взгляд свекрови, она пожала плечами и обреченно махнула рукой. Ну не знала она, почему её муж бежит от неё, как от огня! Не бежать же ей следом?!

На самом же деле Амантлан спешил уладить дела выигравшей команды. Для раненных и истощенных, оставалось мало времени до заката солнца, чтобы покинуть территорию Теночтитлана. Если они это не успеют сделать, то первый сторожевой патруль отправит их обратно к пленным, и тогда прощай свобода! Победители представляли собой жалкую толпу, но, изрядно подкрепившись, были настроены выбраться из ненавистного города, когда появился Амантлан со своими людьми. Воины-ягуары, скрыв свое недовольство, помогли тлалоканцам покинуть город, погрузив всех в лодки, добытые их верным другом. Теперь Амантлан мог быть спокоен за судьбу товарищей и отправился домой. Но сама мысль, что там его встретит Иш-Чель, останавливала ноги и направляла их в другую сторону.

Так он и бродил по ночному городу, ожидая, когда все в доме улягутся спать, и он сможет незаметно проскочить к себе, а утром перейдет в казармы к своим солдатам.

Спасение пришло в лице старого воина-ветерана, который что-то нес, прикрыв плащом, да еще так бережно, что, когда спотыкался, прижимал свою ношу к груди, словно, она была живой. Старый солдат признал своего бывшего командира и, обняв, вернее, опираясь на него, предложил ему слегка заплетающимся языком, постоянно оглядываясь в поиске стражей порядка:

– Храбрый Ягуар, мы столько не виделись, неужели ты откажешь своему старому товарищу в компании?.. У меня смотри что есть… – заговорщески подмигнул вояка и приподнял край плаща, обнажая глиняный кувшин. Колыхнув его, ветеран прошептал:

– Это сильнейшее, живительнейшее октли. Я видел, как ты сегодня играл. Пойдем, отметим твою победу? Не волнуйся, мы тихо-тихо посидим на берегу озера, нас никто и не заметит. А. если эти патрульные попадутся нам, то кто посмеет нас задержать?!

Амантлан не очень любил октли, оно туманило разум и расслабляло язык, к тому же его разрешалось употреблять только очень старым людям, а уж тому, кого ночной патруль задерживал пьяным, доставалось по всем статьям. Но отказать старому боевому товарищу не мог. Они весело посидели на берегу озера и смогли опустошить весь кувшин. Только после этого разошлись по домам.

Выпитое октли отдавало приятным туманящим шумом и обволакивающей теплотой. Хотелоеь радоваться и смеяться, но Амантлан помнил, что никак нельзя нарушать тишину и порядок спящего города. Поэтому он решил очень тихо подойти к дому и полюбоваться прекраеным видом на озеро. Вдохнуть полную грудь свежего, отрезвляющего ночного воздуха (это уж было вовсе не к чему!) с мечтательным видом оглядеть окрестности и просто помечтать. Помечтать о том, что он никогда не сделает.

Он никогда не позволит себе, даже в еще большем опьянении войти к ней в комнату… Опуститься просто так, по-свойски, на циновку, откинуть тихо и осторожно теплое одеяло и скользнуть неслышно к ней в постель…

Ее теплое тело вздрогнет от его неожиданного прикосновения, а может просто от дуновения ночного ветерка, который чисто случайно проскользнет вместе с ним… Но тут же успокоенно замрет, в превдкушении той неги, которюу подарят его больше сильные руки… Он ласково проведет своими ладонями по самым крутым и волшебным изгибам тела, о которых не позволяет себе мечтать днем, а ночью они сводят его с ума. Об этих бедрах крутых и высоких, об этих полных и налитых жизнью грудях…

Сколько он сможет сказать ей одним своим смелым и уверенным жестом! одним только жестом… Но женщины любят ушами… Он будет шептать ей самые ласковые слова… И ни одно не будет достойно её красоты… Тогда он осторожно прикоснется к её непослушным завиткам на висках. О, эти её волосы, они способны свести кого угодно с ума, а уж он – раб её навеки! Так хочется пропускать эти несравненные пряди, напоминающие чудесный нежный пух, сквозь пальцы… Пусть бы они обвили его шею, как вечные кандалы, но только бы ощущать их невесомую теплоту…

Потом бы он, крадучась, дотронулся до её глаз, таких глубоких и осторожных… Ее веки затрепетали бы от внезапного пробуждения от сладкого сна… Они бы встрепенулись, удивленно, потом испуганно, затем томно и расслабленно, но, а потом… Радостно засверкали бы её удивленные и счастливые глаза. Глаза любимой и счастливой женщины. Сколько бы в них, в этом бездонном омуте он нашел бы и прочитал любви, обещаний, чарующего счастья и неги… Эти глаза… Они бы взглянули в самую глубину его исстрадавшейся души и встретили бы там его безграничную любовь. Они нашли бы там тот пъедистал, на который он возвел свою богиню, и убедились бы, что это не на миг, не на год, а навсегда, на всю его жизнь.

Спроси они его, что бы он отдал за один только миг такого блаженства, и он, не стыдясь, не смущаясь, не запнувшись, сказал уверенно, что все бы положил к её ногам.

Все, что имеет.

Все, чем обладает.

Он готов все отдать этой единственной женщине, ставшей смыслом его жизни, воздухом, которым он дышит, водой, которую он пьет, сном, которым грезит наяву. Всю свою любовь и жизнь.

Очарование ночи, когда не нужно слов, когда действуют руки и губы… Он бы покрыл каждую клеточку ее тела своими губами, а они, эти поцелуи, жгли бы потом её в течение дня, напоминая о безумствах проведенной ночи.

О, волшебница-ночь! О, сладкие грезы! Как тяжело осознавать о неразделенной любви, когда протяни руки, войди в комнату, отдерни одеяло и возьми это несопротивляющееся, покорное тело рабыни! Хотя, она теперь свободна, и он сам подарил ей эту свободу! Он сам отдал ее под защиту закона. И подарит ли смирение и послушание то необъяснимое, несравненное, неповторимое забвение в жарких обжятиях, которые будут гореть только с одной стороны?.. Сможет ли он посмотреть в эти бездонные глаза, полные презрения и укора, рано утром? Нет, он будет вынужден, как паршивый пес, поджав хвост бежать, прятать глаза и никогда не сметь даже надеяться на радостный блеск в её глазах… И дело не в умении, в опыте, его у него хватает, он знает, как доставить женщине удовольствие, заставить ее долгое время мечтать только о нем, о его руках. Но можно ли там, где должна править любовь, применять силу?

Что же ему делать?! Как унять этот бешеный стук сердца и зов плоти? Сколько же еще можно, уподобляясь дикому псу, глядеть на волшебную луну и, как полоумному, с ней вести беседу! Есть ли предел этим мукам! А может быть это всё пустое, нет никакой любви? Просто упрямая женщина играет им… А он, как юнец купился на её недоступность? Но ведь она его жена, она согласилась ей быть, пусть по принуждению, но это был единственный выход, чтобы спасти её от смерти! А сколько он потерял после этого шага… Но разве можно ставить на одну чашу весов жизнь, любовь и счастье с этой женщиной, и какие-то признания его успеха, продвижения вверх… Что ему звания, что ему власть, если душу сжигает нетушимый огонь, нет, не страсти, нет!.. Это была любовь… Он готов был любить её даже безответно…

Просто молодость и энергия брали своё. Амантлан так любил жизнь и все земные радости, которые она ему дарила, что его бурный темперамент не мог мириться с безысходностью происходящего, терпение его рвалось изнутри и грозило порвать крепкие путы разума и воли. Он был вынужден сражаться ежеминутно с самим собой, со своими чувствами, со своей, как он уже понимал, безумной и безответной любовью.

Тупик, в который он сам себя загнал, объявив Иш-Чель своей женой, не имел выхода. Он не знал, как найти даже самую узкую, пускай невидимую, но едва ощутимую тропинку к её сердцу. Он не ждал от женщины благодарности. Нет, это было ему противно, он хотел лишь её взаимности, но холодность и безразличие Иш-Чель сводили его с ума, и он внезапно понял, что сердце его живое, что он способен не только радоваться или злиться, но и страдать, мучиться. Биться головой об стену и терпеливо ждать, надеясь только на волю всевидящих и недремлющих богов. Может быть, они смилостивятся над ним?.. А пока он должен бежать от нее подальше. Он завтра же уйдет из города и поторопит воинов со сборами в поход. Пусть ему не хочется выступать против этих диких отоми, идти в их горный неприветливый край, но это лучше, чем выть на луну! Да, так будет лучше, а поэтому еще на этой неделе, нет, через день он выступит с ягуарами. Как же прожить еще два дня?!

Амантлан не напрасно переживал о предстоящих днях до начала похода. Его, промучавшегося ночью от бессонницы, с трудом терпящего головную боль от выпитого вечером октли, разбудил тихий плач той, о которой он так долго и стастно мечтал.

Трудно представить себе изумление мужчины, обнаружившего у своей постели предмет своего вожделения в тот момент, когда он меньше всего о нем думает и желает видеть. Выпитое октли не делало Амантлана привлекательным, единственным желанием его было засунуть голову под одеяло и вообще никого и ничего не слышать! А тут… Иш-Чель и вся в слезах, что может быть ужасней в утренний час для больного человека! Но отмахнуться от неё Амантлан не мог. Где-то в подсознании встрепенулась испуганная мысль, что с любимой женщиной приключилась беда. Ведь иначе она ни за что не пришла бы в его комнату сама и не посмела бы его разбудить. С трудом мужчина разомкнул тяжелые веки и обрадовался, что свет с улицы не столь ярок. Глазам больно, но не настолько, чтобы нельзя было их держать открытыми и сфокусировать на женщине, примостившейся скромно в изножье его постели.

Завидя, что Амантлан подал признаки жизни, и, не надеясь на удачу, а так же страшась его гнева, Иш-Чель робко посмотрела на него.

– Что случилось? – спросил осипшим голосом Амантлан, мечтая, чтобы причиной его прерванного сна был чисто женский пустяк, а не что-то серьезное. Но его мечтам в этот день не суждено было сбыться. Всхлипнув последний раз, Иш-Чель взяла себя в руки и, дрожащим голосом, стала рассказывать:

– Когда закончился праздник, я отправилась домой. Мне пришлось идти мимо рынка. Там стояли пленные воины – майя… И я… я…

– Ну? – Амантлан был вынужден признать себе, что Иш-Чель начала довольно коротко излагать свою проблему. А это значит, что он скоро сможет опять лечь отдыхать, и ее заминка стала раздражать. Сердитое лицо Амантлана подтолкнуло Иш-Чель собраться с силами и не прерывать своего рассказа, чтобы не выводить из себя человека, который совершенно не был рад ее присутствию, судя по тону, с которым он встретил:

– Там стояли воины-майя, которых отправляли на теокалли… А среди них был мой брат Кулькан…

Иш-Челъ замолчала и выжидательно посмотрела Амантлану в глаза. В них было то, о чем она не осмеливалась сказать, но для чего она решилась нарушить сон господина. А господин, главной целю которого, в настоящий момент, была борьба с головной болью, несколько рассеянно ответил ей совершенно непонимающим взглядом из-под опухших век. С трудом, разжав пересохшие губы, он задал совершенно нелепый, по её мнению, вопрос:

– А ты уверена в том, что это твой брат, женщина?

– Конечно! Я разговаривала с ним! Их схватили на границе!

– Позвольте узнать, что делал на нашей границе потомок Кокомо? Ведь земли твоего отца находятся довольно далеко от приграничъя? Почему ты молчишь, женщина, и что ты от меня хочешь?

– Он мой брат и его принесут в жертву на теокалли…

– Разумеется. Кроме того, он взрослый мужчина, военная добыча, которую захватили на наших землях, как я понял из столь краткого твоего рассказа? – полу-утверждая, полу-спрашивая, Амантлан присел и насмешливо, пересиливая головную боль, продолжил:

– Его постигнет участь нарушителя границы Анауака. Думаю, что он знал, на что идет.

– Но это мой брат, господин, мой родной брат, и ради его жизни я готова на все… – последние слова Иш-Чель почти прошептала, испугавшись сказанного. А Амантлан, напротив, мгновенно прогнал хмель и вперил взгляд в покорно склонившуюся к своим коленям женщину. Он протянул руку и мягко повернул её голову в свою сторону. Иш-Чель закрыла гдаза – она боялась, но не знала чего больше: за себя, за свои слова или за жизнь брата. Неожиданная встреча испугала ее, а ужас за жизнь брата вынуждал идти на все. И вот теперь, с одной стороны ей было стыдно так откровенно себя предлагать, но другого выхода она не видела; с другой стороны, Кулькан был её братом, а этим было сказано все.

Амантлан внимательно наблюдал за переменой теней на лице Иш-Чель, он видел, как она мучительно пытается себя удержать в руках, насколько она напряжена, но не испытывал ни жалости, ни удовольствия. А этого он не мог понять. Поэтому он сердито тряхнул рукой, заставив женщину открыть глаза и посмотреть на него.

– Насколько "на все" ты готова пойти, женщина? – от его вопроса глаза, которые были до этой минуты почти мутными от слез, мгновенно очистились и засияли торжественно. Они стали так чисты и прозрачны, передавая решимость и любовь, спрятанные до сих пор глубоко-глубоко в сердце женщины, что обрели необыкновенный темный оттенок бирюзы. Она смотрела на него прямо и честно. Хорошо осознавая, что предлагает. Не он, а она смутила мужчину, которому стало неловко. Совершенно не так он мечтал получить женщину. И ему стало противно от собственной власти и могущества, противно от покупаемой любви. Хотя в настоящем случае о любви речи не шло – женщина просто готова была расплатиться собой за услугу – он был ей безразличен, а возможно и по-прежнему противен.

Очевидно, неудовольствие мелькнуло на его лице потому, что Иш-Чель, умоляюще сложила руки, и снова попросила:

– Мой господин, прошу Вас всеми богами, не отказывайте мне!

– Это что будет продолжаться каждый раз, как только ты встретишь соплеменника?!

– Но он мой брат!

– И сколько их у тебя? Это я на будущее.

– Много, – Иш-Чель опустила голову, предвидя, что услышит в ответ.

– И каждый раз ты будешь приходить ко мне, и предлагать себя в обмен на их жизнь? – Амантлан, казалось, начинал веселиться от происходящей ситуации. На самом деле ему было не до смеха.

– Если будет нужно, то да. – Иш-Чель была унижена и оскорблена, но была настроена выторговать свободу для брата любой ценой. Самое страшное – первый шаг – она уже сделала. Теперь терять было нечего. Он не напугает ее. Жизнь важнее позора и потерянной чести.

– Значит, несколько лет назад мне было достаточно отправить любого твоего соплеменника на теокалли, и ты легла бы в мою постель?! А я-то… – Амантлан спохватился и не стал доканчивать обвинительную фразу, решив, что нельзя показывать горечь разочарования. А ему действительно было обидно при воспоминании, как он бился, пытаясь найти способ не только соблазнить её, но и спасти жизнь. Оказывается, всё было намного проще.

– Возможно… – Иш-Челъ грустно вздохнула, совершенно не подозревая, о том, что творилось в душе Амантлана, который стряхнул с себя похмельный синдром и быстрыми шагами мерял комнату.

– Ступай, я попробую помочь твоему брату. Вечером мы с тобой закончим нашу сделку… – последние слова Амантлан добавил только, чтобы Иш-Челъ мучилась. Он просто мстил ей, понимая, что это жестоко, но ему хотелось, чтобы она страдала. Для себя он решил, что ни за что не притронется к ней, как бы не желал её.

Поминутно борясь с головной болью, он отправился в центр города. У подножия теокалли стояли толпы военнопленных, связанные между собой. С трудом ему удалось вспомнить имя брата Иш-Челъ. Пришлось признаться, что он не знал, как выполнить обещание. Но в нем разгорелся уже азарт, во что бы то ни стало вырвать человека из рук жрецов, перехитрить их.

Он внимательно присматривался к копошащейся массе рабов, пытаясь угадать кто из них брат Иш-Чель, но не находил никакого сходства. Тогда он решился и подошел к майя:

– Кулькан… Кулькан… Кулькан – повторял он на каждом шагу, внимательно смотря по сторонам, ловя реакцию на свой зов. Но рабы были настолько измучены ожиданием своей участи и погружены в отрешенное состояние, что ни одна черточка не дрогнула на их лицах. Скоро ему это надоело. Он остановился и задумался. Возможно, он допустил какую-то ошибку, и эти рабы его не понимают. Пока он так бродил, на теокалли поднялось уже несколько десятков человек, необходимо было действовать решительнее, иначе брат Иш-Челъ взойдет на жертвенник раньше, чем до него доберется его освободитель.

Амантлан схватил за волосы ближайшего к нему майя и, не прикладывая усилий, придвинул к нему свою голову в маске со зверским оскалом ягуара (лицо самого Амантлана также не выражало благодушия):

– Кулькан! – голос война также напоминал больше рык животного, к тому же Амантлан, для пущей убедительности, хорошенько тряхнул майя. Пленный испуганно вздрогнул от неожиданности. Злобный оскал маски и голос возымели свое действие, и несчастный указал на юношу сидевшего недалеко от них. Амантлан отпустил свою жертву и быстро подошел к тому, кого искал так долго.

– Кулькан? – немного смягчил тон Амантлан. Юноша поднял на него глаза и спокойно осмотрел его с головы до ног, вкладывал в свой взгляд интерес, презрение и удивление, затем невозмутимо кивнул и отвернулся, но Амантлан успел заметить в его глазах живой огонек.

– Этот человек пойдет со мною, отвяжите его! – приказал он своим людям, которые неотступно следовали за ним.

Самое главное – найти Кулькана – было сделано, осталось теперь вызволить его из лап жрецов и фанатиков.

Гордо выпятив грудь, придав лицу и осанке важность едва ли не первого человека государства, Амантлан прошествовал со своей свитой прямо к подножию храма. Там столпились мелкие служители и младшие жрецы, в обязанности которых входил отбор рабов для текущего дня. Абсолютно безошибочно, одним взглядом опытного военачальника он сумел определить среди всей массы самого алчного. Им оказался тщедушный угловатый старичок с фанатичным блеском в глазах и трясущимися руками. Очевидно, слабое здоровье не позволило ему стать не только воином, но и продвинуться по иерархической лестнице среди служителей культа. Но именно это послужило развитию его алчности.

– Знаком ли я тебе, служитель бога? – гордо вскинул голову Амантлан. Жрец лукаво скрыл улыбку и потер ладонь о ладонь, поклонившись почти до земли, скромно потупив глаза. Сердце его подпрыгнуло от радости наживы.

– Мне нужен этот раб…

– О, мой господин, величайший военачальник, звезда Анауака, наша надежда, он принадлежит Уицилопочтли! Прости меня за грустную весть…

– Здесь бирюза, на неё ты сможешь обменять для нашего бога десять рабов, вместо одного, – Амантлан протянул кожаный мешочек и высыпал камни на протянутые ладони жреца. Считая сделку свершившейся, так же гордо и надменно он кивнул своим людям, и процессия удалилась.

«Сделка есть сделка…» – в глубине души Иш-Чель могла себя попеременно уговаривать и спорить с гордостью, совестью и ненавистью. Причем все они иногда брали над ней верх. Впервые Иш-Чель ощутила душевное спокойствие, когда Амантлан вернулся домой, ведя за собой её брата Кулькана. Он выполнил своё обещание. Она не знала, как ему удалось вырвать его из лап кровожадных жрецов, но, обнимая худое тело брата, чувствовала, что жертва, потребованная у неё взамен, не стоит и десятой части радости. Кулькан был хмур, голоден и зол. Внимательно оглядев сестру, он не упустил из вида богатое платье и драгоценности на её шее.

– Ты не бедствуешь, сестра…

– Это имеет какое-то значение? Главное, что ты жив!

– И что мне с этим теперь делать? Быть рабом у твоего благодетеля?

Иш-Чель повернулась и внимательно посмотрела на Амантлана, он невозмутимо пил октли прямо из горла кувшина. Ей, пока брат не задал своего вопроса, совершенно не приходило в голову, что будет после спасения. Судьба Кулькана зависела от прихоти её мужа.

– Что будет с моим братом? – Амантлан спокойно поставил кувшин, медленно повернулся к ним, по привычке пожал плечами и лениво, явно притворяясь, чтобы выгадать время, протянул:

– А что с ним должно быть? Я могу его оставить в нашем доме, могу сделать тлаймати на свободных землях, но ведь тем самым я поставлю нашу семью под удар. Что же мне с ним делать, дорогая? Пожалуй, самым лучшим будет отправить его домой. Но предупреждаю тебя, Кулькан, если ты попытаешься еще раз выступить против Анауака, я своими руками привяжу тебя к жертвеннику! – Иш-Чель перевела слова мужа. Кулькан настолько растерялся, переглядываясь с сестрой, что не заметил, как Амантлан быстрыми шагами, дабы скрыть своё раздражение, вышел из комнаты. Брат и сестра в полном недоумении смотрели друг на друга. Первым подал признаки жизни Кулькан, он кашлянул и покачал головой.

– Да, ты не только не бедствуешь, сестра, но и живешь с таким человеком…

– Кулькан, брат мой, позволь мне за тобой поухаживать… ты голоден, устал. Я познакомлю тебя кое с кем!

– С ещё одним Амантланом?

– Почти угадал. Пойдем! – ласковая рука Иш-Чель скользнула в руку брата и повела его за собой по многочисленным комнатам. Когда брат выкупался в озере и был сыто накормлен, Иш-Чель повела его в комнату к своему сыну.

– Это твой ребенок? – изумленно поднял малыша на руки Кулькан.

– Это наш с Кинич-Ахава сын.

– А твой хозяин знает?.. Или ты его обманула? – Иш-Чель печально покачала головой, вспомнив прошлое.

– С самого начала Амантлан пытался меня спасти, а когда узнал, что у меня будет ребенок, то совершил брачный обряд даже без моего согласия, только чтобы нас не отобрали и не принесли в жертву.

– А он не так плох, этот Амантлан. Я бы никогда не подумал, что ему свойственны человеческие чувства. Наверное, он тебя любит, если спас от жрецов, и меня тоже…

– Я только считаюсь его женой.

– Ты думаешь, он действительно отправит меня домой?

– Не знаю. Амантлан никогда не обещает, он просто делает, что считает нужным, вот и всё. Но это ему под силу, будем молиться, чтобы боги послали нам удачу…