Текст книги "Кузница души"

Автор книги: Маргарет Уэйс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)

17

Тюрьма Гавани была не особенно удобной, на что уже справедливо жаловался Тассельхоф. Расположенная рядом с домом шерифа тюрьма когда–то служила сараем для лошадей. Внутри было холодно, по помещению гуляли сквозняки, полы были запачканы навозом. Воняло лошадиной и человеческой мочой, чей запах смешивался с запахом рвоты тех, кто перебрал гномьей водки на ярмарке.

Рейстлин не замечал запаха, по крайней мере после первых нескольких минут. Он слишком устал, чтобы обращать на него внимание. Они могли бы повесить его – виселица была обычным наказанием за убийство в Гавани – и он не протестовал бы. Он упал на грязную соломенную подстилку и заснул так крепко, что даже не чувствовал крыс, шмыгавших по его ногам туда и сюда.

Его глубокий сон, который ничто не тревожило, вызвал серьезный спор между двух тюремных стражников. Один утверждал, что так спать может только невиновный в убийстве человек, ведь с нечистой совестью, как известно, трудно уснуть вообще. Второй стражник только фыркал. По его мнению, способность спокойно спать с кровью жертвы на руках лишь доказывала глубоко преступную натуру молодого человека, погрязшего в грехах.

Рейстлин не слышал их спора, не слышал он и пронзительных голосов своих товарищей по заключению, в основном кендеров. Кендеры были полны энергии и возбуждения, ведь для них день выдался особенно удачный – потасовка, суматоха, убийство, и что самое замечательное, превращение одного из их народа в гиганта. Такого номера даже сам дядюшка Пружина не выкидывал. Кендер–великан, переходящий вброд моря и прыгающий с верхушки одной горы на верхушку другой, с этого дня стал популярнейшим героем кендерских песен и легенд. Если случалось так, что вечером не всходили ни белая, ни алая луны, то всем было известно, что это кендер–великан «взял их взаймы».

Кендеры, которым не терпелось обсудить это выдающееся событие, постоянно вбегали и выбегали из камер друг друга, открывая замки чуть ли не до того, как стражники запирали двери. Пока стражники водворяли одного кендера на место, еще двое за это время выбегали на свободу.

– Он дрожит, – заметил стражник помоложе, бросая взгляд в камеру Рейстлина во время одной из передышек, которую дали им кендеры – не такая уж маленькая передышка, если подумать. – Может, одеяло ему принести?

– Не стоит, – сказал тюремный смотритель, ухмыляясь. – Скоро ему будет тепло. Даже жарковато на мой вкус. Говорят, в кузнице Бездны не гаснет огонь.

– Но ведь перед повешением должен быть суд, разве нет? – спросил молодой стражник, который был новичком в делах такого рода.

– Шериф проведет суд для порядка, – пожал плечами тюремщик. – Не вижу в этом смысла, если честно. Его поймали с ножом в руке возле трупа. – Он достал откуда–то грязное одеяло. – Вот, укроем его, если хочешь. Нехорошо получится, если он простудится и умрет до повешения. Давай сюда ключи.

– Нет их у меня. Я думал, ключи у тебя.

Как вскоре выяснилось, ключи были у кендеров. Они выбрались из своих камер и уже успели устроить пикник посреди тюрьмы.

Тюремщик и стражник, твердо вознамерившиеся заставить кендеров вернуть ключи, слишком увлеклись, чтобы заметить приближавшиеся огни факелов, а азартные вопли кендеров заглушали крики подходившей к тюрьме толпы.

Рейстлин, вымотанный после колдовства в храме и после допроса шерифом, спал мертвым сном и не слышал ничего.

* * * * *

Карамон тоже не видел факелов. Он был далеко от тюрьмы и бежал к ярмарочной площади так быстро, как только мог.

Он сам едва избежал заключения в тюрьму. Когда его допрашивал шериф Гавани, Карамон твердо отрицал, что знал что–то о преступлении, отрицал все ради себя и брата. Рейстлин повторял свой рассказ: он склонился над телом, чтобы осмотреть его. Он не знал, почему поднял нож и почему старался спрятать его. Он был в состоянии шока и сам не знал, что делал. Он особо подчеркивал, что Карамон был вовсе ни при чем.

К счастью, обнаружилась свидетельница, молодая жрица, которая заявила, что разговаривала с Карамоном в коридоре, когда послышался крик Джудит. Карамон клялся, что его брат был тогда с ним, но девушка сказала, что видела только одного из них.

Проверив таким образом алиби Карамона, шериф освободил его, хоть и неохотно. Карамон кинул на Рейстлина взгляд, полный любви, беспокойства, волнения – взгляд, который Рейстлин проигнорировал – и поспешил на ярмарки.

По дороге Карамон обдумывал все, что случилось. Люди часто говорили, что он медленно соображает и вообще туповат. Он не был тупым, но соображал действительно не спеша. Он был мыслителем, предпочитавшим мыслить неспешно и осторожно, уделяя внимание всем сторонам проблемы, прежде чем прийти к решению. Тот факт, что он неизменно приходил к единственно верному решению, оставался незамеченным большинством людей.

У Карамона было еще несколько миль, чтобы обдумать ужасное положение, в котором они оказались. Шериф выразился довольно прямо. Он сказал, что будет устроен суд для соблюдения традиций, но приговор, в общем–то, уже всем известен. Рейстлина признают виновным в убийстве и, как следствие, повесят. Повешение, скорее всего, произойдет в этот же день, как только сколотят виселицу.

К тому времени, как Карамон достиг ярмарок, он пришел к решению. Он знал, что делать.

На площадях было тихо. То там, то здесь виднелся свет из–за неплотно прикрытых ставен в палатках, хотя время было уже позднее. Или раннее, в зависимости от того, как смотреть. Кто–то из мастеров еще работал, пополняя запасы товаров к утреннему открытию. Утром начинался последний день ярмарки, открывалась последняя возможность привлечь посетителей, заставить покупателей расстаться со своей сталью.

Слухи о происшествии в Гавани либо еще не дошли сюда, либо, если дошли, были восприняты как интересный рассказ, но не более; торговцы вряд ли считали, что происшедшее как–то затронет их самих. Утром они будут думать иначе. В случае суда над убийцей и повешения, эти зрелища привлекут весь народ, на ярмарке мало кто появится, и торговля будет не слишком оживленная.

Карамон нашел палатку Флинта, ориентируясь по очертаниям разных строений, чьи силуэты четко вырисовывались на фоне неба, освещенного сиянием звезд и алой луны, которая была полной и необычно яркой. Карамон посчитал это добрым знаком. Хотя Рейстлин носил белые одежды, он упомянул однажды, что почитает Лунитари.

Карамон поискал Стурма, но его нигде не было видно, как и Тассельхофа. Карамон пошел к шатру, где спал Танис, но заколебался у входа.

Карамон ничуть не волновался насчет того, что может нечаянно вмешаться в интимную жизнь друга. Он на всякий случай прислушался, но не расслышал ничего. Он поднял полог, заглянул внутрь. Танис спал один, хотя его сон никто не назвал бы мирным. Он пробормотал что–то на неизвестном Карамону языке, вероятно, эльфийском, беспокойно заворочался. Очевидно, любовники так и не помирились. Карамон опустил полог и отошел.

Войдя в шатер, который Карамон делил с братом, он удивился, обнаружив внутри Китиару, свернувшуюся клубочком под одеялом. Ее мерное дыхание говорило о мирном и спокойном сне. Красный лунный свет хлынул в шатер вслед за Карамоном, как будто сама Лунитари хотела присутствовать при их беседе. Гнев и страх боролись в душе Карамона.

Нагнувшись, он коснулся плеча Кит. Ему пришлось несколько раз потрясти ее, чтобы разбудить. По этому и по тому, как она наигранно перекатилась на бок и сделала вид, как будто не сразу узнала его, он понял, что она не спала, а притворялась. Кит было не так–то легко застать врасплох, что хорошо было известно Карамону по собственному печальному опыту.

– Кто тут? Карамон? – Кит демонстративно зевнула, пригладила рукой спутанные волосы. – Что тебе нужно? Ты знаешь, который час?

– Они арестовали Рейстлина, – сказал Карамон.

– Да, еще бы, я не удивлена. Мы заплатим за него залог и вытащим из тюрьмы утром. – Кит закуталась в одеяло и отвернулась.

– Его арестовали за убийство, – Карамон обращался к спине своей сестры. – За убийство вдовы Джудит. Мы нашли ее мертвой в ее покоях. У нее горло было перерезано. Возле трупа лежал нож. Мы с Рейстлином оба узнали его. Мы видели его раньше – на твоем поясе.

Он замолчал, ожидая ответа.

Китиара какое–то время лежала неподвижно, затем села, резко отбросив одеяло. Она была одета в рубашку с длинными рукавами и обтягивающие штаны. Кожаный жилет она сняла, но сапоги были на ней.

Она была беззаботна, расслаблена, даже чем–то обрадована.

– Так почему они арестовали Рейстлина?

– Они увидели, что он держал нож.

Кит скорчила недовольную гримасу.

– Это было глупо. Обычно наш младший братишка не делает глупых ошибок вроде этой. А что до ножа, – она пожала плечами, – то в этом мире много всяких ножей.

– Не так много с клеймом Флинта, или с рукоятью, обмотанной плетеными полосками кожи, так, как только ты делаешь. Это был твой нож, Кит. И Рейстлин, и я узнали его.

– И ты, а? – Кит подняла бровь. – Рейстлин сказал что–нибудь?

– Нет, конечно нет. Он бы не сказал, – Карамон хмурился. – По крайней мере, пока я не поговорил с тобой. Но он расскажет.

– Ему никто не поверит.

– Тогда ты расскажешь сама. Ты убила ее, правда, Кит?

Китиара снова пожала плечами и не ответила. Алый лунный свет, плескавшийся в ее зрачках, не помутнел.

Карамон встал.

– Я собираюсь рассказать им, Кит. Я скажу им правду.

Он нагнулся, попятился наружу.

Кит вскочила и схватила его за рукав.

– Карамон, погоди! Есть кое–что, чего ты не учел. Кое–что, о чем следует подумать. – Она втянула его назад в шатер и опустила полог, закрывая доступ для лунного света.

– Ну, – холодно поглядел на нее Карамон, – и что же это?

Кит подобралась к нему поближе.

– Ты знал, что Рейстлин мог так колдовать?

– Как – так? – Карамон был в недоумении.

– Использовать заклинание вроде того, какое он использовал вчера. Это было могущественное заклинание, Карамон. Я знаю. Я немного общалась с магами, я видела… Ну, неважно, что я видела, но можешь мне поверить в этом деле. Рейстлин не мог сделать того, что он сделал. Только не такой молодой, как он.

– У него хорошо с магией, – сказал Карамон, все еще не понимая, о чем разговор. Он точно так же мог добавить, что у Рейстлина хорошо с выращиванием цветов или с готовкой яичницы на завтрак, потому что все эти таланты были равны для него.

Кит нетерпеливо всплеснула руками.

– У тебя что, в роду овражные гномы были, что ты такой тупой? Разве ты не понимаешь? – Она понизила голос до свистящего шепота. – Послушай меня, Карамон. Ты говоришь, Рейстлин хорошо колдует. Слишком хорошо, я бы сказала. Я не понимала этого до сегодняшнего вечера. Я думала, он просто играет в волшебника. Как я могла знать, что он обладает такой властью? Я не ожидала…

– О чем ты говоришь, Кит? – громко спросил Карамон, теряя терпение.

– Пусть он остается у них, Карамон, – мягко, спокойно сказала Китиара. – Пускай они его повесят! Рейстлин опасен. Он как одна из тех гадюк. Пока он зачарован, он будет вести себя мило. Но если ты встанешь у него на пути… Не ходи назад в тюрьму, Карамон. Просто иди спать. А если утром кто–нибудь спросит тебя о ноже, скажи, что это его нож. Это все, что тебе нужно сделать, Карамон. И все быстро закончится.

Карамон онемел. Ее слова обрушились на него как удар, слишком сильно оглушивший его, чтобы он мог ответить.

Кит не могла видеть выражения его лица в темноте. Рассудив по–своему, она решила, что Карамона одолевало искушение последовать ее совету.

– Тогда останемся ты и я, Карамон, – продолжила она. – Мне предложили работенку на севере. Плата хорошая, и станет еще лучше. Это работа для воинов–наемников. То, о чем мы с тобой всегда говорили. Я замолвлю за тебя словечко. Лорд примет тебя. Ему нужны тренированные солдаты. Ты будешь свободен от Утехи, свободен от обязательств и правил, – она прищурилась, бросая взгляд в направлении шатра Таниса, затем снова поглядела на брата, – свободен делать то, что ты хочешь. Что скажешь? Ты со мной?

– Ты хочешь, чтобы я… позволил Рейстлину… умереть? – хрипло проговорил Карамон. Последнее слово чуть не застряло у него в горле.

– Позволить случиться тому, что должно случиться, вот и все, – успокаивающе сказала Кит, разводя руками. – Все будет к лучшему.

– Ты не можешь так говорить! – Он уставился на нее, не веря. – Ты не всерьез это сказала.

– Не будь идиотом, Карамон! – жестко сказала Кит. – Рейстлин использует тебя! Он всегда это делал и всегда будет делать! Он тебя ни на вот столечко не ценит. Сначала он использует тебя, чтобы получить то, что ему нужно, а потом, когда закончит, выбросит тебя вон, как тряпку, которую использовал, чтобы подтереть задницу! Он превратит твою жизнь в мучение, Карамон! Черт! Пусть они его вешают! Это будет не твоя вина!

Карамон попятился от нее, чуть не обрушив шест, на котором держался шатер.

– Как ты можешь… Нет, я этого не сделаю! – Он принялся возиться с пологом, отчаянно пытаясь выбраться наружу.

Кит бросилась к нему, вонзила ногти в его руку. Ее лицо оказалось совсем близко от его, так близко, что он чувствовал ее горячее дыхание на своей щеке.

– Я бы ожидала такого ответа от Стурма или Таниса. Но не от тебя! Ты же не дурак, Карамон. Подумай над тем, что я сказала!

Карамон яростно затряс головой. Его тошнило, как тогда, когда он увидел мертвое тело. Он все еще пытался выбраться из шатра, но был так потрясен и ослеплен, что не мог найти выход.

Китиара молча смотрела на него, держа руки на бедрах. Потом она вздохнула.

– Прекрати! – раздраженно приказала она. – Хватит тут руками размахивать! Ты мне весь шатер снесешь. Успокойся, слышишь? Я не всерьез говорила. Все это было шуткой. Я бы не позволила им повесить Рейстлина.

– По–твоему, это шутка? – Карамон утер пот со лба. – Мне не смешно. Ты расскажешь им правду?

– И что хорошего из этого выйдет? – резко спросила Кит и с внезапной вспышкой гнева добавила: – Ты хочешь увидеть, как меня повесят? Так, что ли?

Карамон жалко молчал.

– Я не убивала ее, – холодно сказала Кит.

– Твой нож…

– Кто–то украл его в суматохе в храме. Стянул прямо с моего пояса. Я бы сказала тебе, если б ты меня спросил, а не принялся сразу обвинять. Это правда. Так все случилось, но, как ты думаешь, поверит ли мне кто–нибудь?

Нет, Карамон был уверен, что ей никто не поверит.

– Пойдем, – позвала Кит. – Разбудим Таниса. Он скажет, что делать.

Она зашнуровала свой кожаный жилет. Ее меч лежал на полу рядом с одеялом. Схватив его, она затянула ремень на поясе.

– И ни слова о моей маленькой шутке полуэльфу, – шепнула она Карамону, легонько похлопав его по руке. – Он не поймет.

Карамон кивнул, не в силах говорить. Он не расскажет никому и никогда. Это слишком ужасно, слишком стыдно. Возможно, это была шутка, излюбленный военный черный юмор. Но Карамон так не думал. Он все еще мог слышать ее слова, чувствовать ярость и напряжение, звучавшее в них. Он все еще видел странный огонек в ее глазах. Он отодвинулся от нее. Ее прикосновение заставляло его ежиться.

Китиара погладила его по руке, как послушного малыша, съевшего всю свою кашу. Пройдя мимо него, она вышла из шатра и направилась к шатру Таниса, громко зовя его по имени.

Карамон шел к палатке, чтобы разбудить Флинта, когда услышал пронзительный голос, эхо которого отдавалось по всей площади:

– Начинается сожжение! Приходите и смотрите! Жгут колдуна!

18

Рейстлин проснулся, ощутив опасность, которая молнией расколола его сон, вырвала его из смутных и тревожных сновидений. Он не двигался, дрожа под тонким одеялом, до тех пор, пока не проснулся полностью и пока не смог определить, откуда исходит опасность.

Он учуял дым чадящих факелов, услышал голоса снаружи тюрьмы и замер, со страхом прислушиваясь к ним.

– А я вам говорю, – повторял стражник, – что суд над волшебником будет завтра. То есть уже сегодня. Тогда вам будет позволено сказать свое слово перед шерифом.

– В этом деле шериф нам не указ! – отвечал глубокий голос. – Колдун убил мою жену, нашу жрицу! Он сгорит сегодня ночью, как должны сгореть все колдуны за их мерзкие деяния! Отойди в сторону, тюремщик. Вас только двое, а нас больше тридцати. Мы не хотим, чтобы пострадали невинные люди.

В примыкающих камерах оживленно болтали кендеры, придвигая скамейки к окошкам, чтобы лучше видеть, при этом непрестанно оплакивая свою несчастную долю: они были заперты в тюрьме и, таким образом, неизбежно пропускали поджаривание волшебника. Тут кто–то из них предложил еще раз взломать замок. К сожалению, после инцидента с ключами, стражники заперли каждую дверь на висячий замок и на цепь, что существенно увеличило сложность задачи. Кендеры, не унывая, принялись за работу.

– Ранкин! Сбегай за капитаном, – приказал тюремщик.

Послышались звуки борьбы, рев, ругательства и, наконец, крик боли.

– Вот ключи, – произнес тот же низкий глубокий голос. – Вы двое, заходите внутрь и тащите его сюда.

– А как же капитан стражи и шериф? – спросил кто–то. – Разве они не попытаются вмешаться?

– Наши братья позаботились о них. Они не помешают нам этой ночью. Идите за колдуном.

Рейстлин вскочил, пытаясь успокоиться и подумать, что делать. Ему на ум пришли несколько его заклинаний, но тюремщик отобрал у него мешочки с нужными компонентами. К тому же он сомневался, что у него достанет силы и мастерства применить магию сейчас, когда его одолевают усталость и страх.

«И что хорошего они бы мне дали? – с горечью думал он. – Я не смог бы усыпить тридцать человек одновременно. Возможно, мне бы удалось наложить заклятье на дверь камеры, которое удержало бы ее запертой, но я бы не смог долго его поддерживать. У меня нет другого оружия. Я беспомощен! Я полностью в их руках!»

Появились двое жрецов в голубых одеяниях. Они высоко поднимали факелы и вглядывались в одну камеру за другой. Рейстлин боролся с диким, отчаянным желанием забиться в темный угол. Он представил себе, как они находят и с позором вытаскивают на свет его, упирающегося и кричащего от ужаса. Он усилием воли заставил себя стоять и спокойно ждать, пока они дойдут до него. Достоинство и гордость были всем, что у него осталось. Он должен сохранять их до самого конца.

Наконец он с отчаянной надеждой подумал о Карамоне, но тут же отбросил эту надежду как невозможную. Ярмарки были слишком далеко от тюрьмы. Карамон никак не мог узнать о том, что происходит здесь. Он не собирался возвращаться до утра, когда будет уже поздно.

Один из жрецов остановился напротив камеры Рейстлина.

– Вот он! Сюда!

Рейстлин судорожно сжал руки, чтобы не было видно, как они дрожали. Он встретил их с вызовом, скрывая страх под маской холодного презрения.

У жрецов были ключи от камеры; тюремщик без особого сопротивления отдал их. Пропустив мимо ушей просьбы и жалобные вопли кендеров, у которых были трудности с висячими замками, жрецы отперли дверь в рейстлинову камеру. Они схватили его и связали ему руки веревкой.

– Больше тебе не околдовать нас своими мерзкими чарами, – сказал один жрец.

– Вы не магии моей боитесь, – гордо сообщил им Рейстлин, втайне радуясь, что голос не предал его и не сорвался, – а слов. Поэтому вы хотите убить меня до того, как я заговорю на суде. Вы знаете, что если мне дадут слово, то я разоблачу вас как воров и шарлатанов, которыми вы и являетесь.

Первый жрец наотмашь ударил Рейстлина по лицу. Он зашатался от удара, который стоил ему зуба и рассеченной губы. Его рот наполнился кровью. На миг у него в глазах потемнело и он перестал видеть жрецов и полутемное помещение.

– Эй, только обморока нам не надо! – воскликнул другой жрец. – Он должен быть в сознании, так, чтобы чувствовать языки пламени на своих пятках!

Они взяли Рейстлина под руки, вытащили его из камеры, двигаясь так быстро, что он чуть не упал. Он споткнулся, и ему пришлось почти бежать, чтобы не упасть. Если он задерживался, жрецы подталкивали его вперед, болезненно выворачивая ему руки.

Тюремщик стоял у двери, ссутулившись и опустив глаза. Молодой стражник, предпринявший, судя по всему, попытку защитить узника, лежал на земле без сознания. Под его головой растекалась лужица крови.

Жрецы одобрительно закричали и засвистели, когда двое их товарищей вывели Рейстлина наружу. Крики немедленно стихли по резкому знаку Высокого Жреца. Тихо, но неумолимо жрецы окружили Рейстлина и остановились, ожидая приказа от своего предводителя.

– Мы отведем его назад к храму и казним там. Его смерть послужит уроком всем тем, у кого могли появиться подобные намерения. Когда колдун сдохнет, мы объявим, что никто из нас не видел кендера–великана. И вышлем наших людей, которые будут утверждать то же самое и сеять сомнения среди видевших его. Мы будем говорить, что колдун, испугавшийся силы Бельзора, затеял скандал, чтобы незаметно ускользнуть и убить нашу жрицу.

– А это сработает? – недоверчиво спросил кто–то. – Люди видели то, что видели.

– Скоро они изменят мнение. Вид обугленного тела колдуна перед храмом поможет им прийти к правильному решению. Тех, кто продолжит упорствовать, постигнет та же участь.

– А что насчет друзей волшебника? Гном, полуэльф и остальные?

– Джудит знала их и все мне про них рассказала. Нам нечего бояться. Его сестра – обычная шлюха. Гном – пьяница, заботящийся только о том, чтобы у него была полная кружка. Полуэльф – проныра, но труслив, как и все эльфы. С ними не будет проблем. Они будут только счастливы поскорее сбежать из города. Кто–нибудь, начинайте петь, – неожиданно рявкнул Высокий Жрец. – Будет лучше, если мы проделаем это именем Бельзора и в его честь.

Рейстлин улыбнулся, хотя из–за этого его губа снова начала кровоточить. При мысли о друзьях его отчаяние уменьшилось, а надежда снова разгорелась. Жрецы не столько хотели его смерти, сколько нуждались в проведении самого действа казни для устрашения народа. Эта отсрочка может обернуться в его пользу. Шум, огни и волнение в городе не могут остаться незамеченными даже с ярмарочной площади.

Восхваляя Бельзора песнопениями, жрецы тащили Рейстлина по улицам Гавани. Громкое пение и свет факелов будили людей, которые торопливо натягивали одежду и бежали на улицу посмотреть, что происходит. Пьяницы выходили из трактиров, чтобы узнать в чем дело, и быстро присоединялись к толпе. Теперь пение жрецов то и дело подхватывали пьяные голоса.

Боль в распухшей челюсти отдавалась во всей голове Рейстлина. Веревки врезались в его запястья, а жрецы не упускали случая пнуть или толкнуть его, если он шел недостаточно быстро. Он старался оставаться на ногах, зная, что если упадет, его могут просто–напросто затоптать. Все это казалось ему таким нереальным, ненастоящим, что он не чувствовал страха.

Страх придет позже. Сейчас он находился в кошмаре, в чудовищном сне, из которого не было выхода.

Свет факелов слепил его. Он ничего не видел, кроме мелькающих мимо лиц – ухмыляющиеся рты, любопытно пялящиеся глаза – лиц, которые на миг освещал факел и которые тут же исчезали в темноте, чтобы на их месте появились другие. Промелькнуло печальное, жалостливое, испуганное лицо той молодой женщины, у которой умерла дочка. Она протянула к нему руку, как будто желая помочь, но жрецы грубо оттолкнули ее.

Вдали уже виднелся Храм Бельзора. Очевидно, в пожаре пострадали только внутренние части, но не само каменное здание. Перед храмом, на большой поляне, заросшей травой, уже собралась толпа, наблюдающая, как человек в небесно–голубых одеждах врывал в землю деревянный столб. Другие жрецы носили к столбу вязанки дров.

Многие жители Гавани помогали жрецам складывать гору из хвороста. Некоторые из них, которые еще несколько часов назад насмехались над жрецами, смеялись теперь над ним и отпускали издевательские замечания. Рейстлин не удивился. Это было всего лишь еще одним доказательством человеческого уродства. Пусть бельзориты продолжают надувать, грабить и обманывать их. Они стоят друг друга.

Жрецы вели Рейстлина по узкой улице к храму. Они уже приближались к столбу, и где же был Карамон? Где были Кит и Танис? Что, если жрецы нашли их, преградили им путь? Что, если сейчас они бились насмерть на ярмарочной площади? Что, если – леденящая кровь мысль – они решили, что пытаться спасти его бессмысленно, и сдались?

Толпа подхватила пение, исступленно выкрикивая «Бельзор! Бельзор!». Надежды Рейстлина угасли, и их место в душе Рейстлина занял страх. Тут дикое пение, крики и хохот были перекрыты звучным голосом:

– Стойте! Что здесь происходит?

Рейстлин поднял голову.

Посреди улицы, перекрывая путь жрецам, между костром и его жертвой стоял Стурм Светлый Меч. В свете многочисленных факелов Стурм выглядел впечатляюще. Высокий и бесстрашный, с воинственно топорщащимися усами, он казался старше своих лет. В руке он держал обнаженный меч; лезвие отражало пламя факелов, и казалось, что в мече заключен собственный огонь. Он держался гордо и уверенно, хладнокровно и решительно; каменная скала посреди бурлящего моря хаоса и шума.

Толпа притихла, испытав уважение и невольный страх. Шедшие впереди жрецы остановились, ошеломленные при виде этого молодого человека, который не был рыцарем, но держался так храбро, что выглядел воистину по–рыцарски. Стурм казался ожившим героем древности, вышедшим из какой–нибудь древней легенды. Забеспокоившиеся и потерявшие уверенность жрецы оглядывались на Высокого Жреца в ожидании приказов.

– Вы, олухи, дурачье! – в ярости закричал на них Высокий Жрец. – Он один! Покончите с ним и идите дальше!

Камень, брошенный кем–то из толпы, ударил Стурма в лоб. Он покачнулся, зажал рану рукой, но не сошел с места и не опустил меч. Кровь заливала ему лицо, попадая в один глаз. Подняв меч, он угрюмо пошел на жрецов.

Толпа отведала крови, и хотела еще, при условии, что кровь прольется не их собственная. Несколько забияк отделились от толпы, атаковали Стурма сзади. С криками, проклятиями, пользуясь кулаками и ногами, они уложили Стурма в уличную пыль.

Жрецы двинулись, торопя своего пленника к столбу. Рейстлин вывернул шею, оглядываясь на друга. Стурм лежал на земле и стонал; его поношенная одежда была в крови. Потом толпа сомкнулась вокруг Рейстлина, и он потерял своего товарища из виду.

Он окончательно утратил надежду. Карамон и все остальные не придут. Рейстлин внезапно осознал, что сейчас умрет, умрет ужасной и мучительной смертью.

Деревянный столб возвышался посреди кучи хвороста, такого сухого, что он хрустел под ногами. Ветки и сучья цеплялись за одежду Рейстлина и вырывали целые клочья, пока жрецы толкали его к столбу. Они грубо развернули его лицом к толпе, которая, казалось, состояла только из блестящих глаз и жадных раззявленных ртов. Сухие дрова были облиты какой–то жидкостью – гномьей водкой, судя по запаху. Вряд ли это было делом рук жрецов, скорее каких–то пьяных хулиганов.

Жрецы развязали руки Рейстлина и снова связали их за столбом, затем обмотали его вместе со столбом несколькими витками веревки и туго затянули ее, завязав на крепкий узел. Его привязали прочно, и он не мог освободиться, хотя пытался изо всех оставшихся сил. Высокий Жрец собирался начать обвиняющую речь, но какой–то отчаянный пьяный малый бросил горящий факел в кучу хвороста еще до того, как жрецы закончили связывать пленника, чуть не поджигая при этом самого Высокого Жреца. Ему и остальным пришлось отскочить в сторону и отбежать от костра на безопасное расстояние. Пропитанные водкой дрова быстро вспыхивали. Языки пламени лизали дерево, начиная обугливать его.

Дым застилал глаза Рейстлина, заставляя их слезиться. Он закрыл их, безмолвно проклиная свои бессилие и беспомощность. Когда огонь запылал совсем близко, он стиснул зубы, прилагая все силы к тому, чтобы молча терпеть мучительную обжигающую боль.

– Привет, Рейстлин! – прозвенел голосок за его спиной. – Разве это не замечательно? Я никогда не видел, как человек горит на костре. Конечно, я бы предпочел, чтобы это был не ты…

Пока Тассельхоф болтал, его нож быстро резал узлы на веревке, связывавшей запястья Рейстлина.

– Кендер! – раздались грубые, гневные выкрики. – Остановите его!

– На! Думаю, это тебе пригодится! – быстро сказал Тас.

Рейстлин почувствовал рукоять кинжала в своей руке.

– Это от твоего приятеля Лемюэля. Он сказал…

Рейстлину так и не довелось узнать, что же сказал Лемюэль, потому что в этот момент толпа взревела как один человек. Люди вопили и выкрикивали предостережения. В свете факелов сверкала сталь. Карамон неожиданно возник перед Рейстлином, который в этот миг был близок к тому, чтобы не выдержать и зарыдать от радости при виде брата. Не чувствуя жара и боли, Карамон голыми руками разбрасывал целые охапки горящих дров.

Танис стоял спиной к спине Карамона и орудовал мечом, лезвиям плашмя вышибая факелы и дубинки из рук палачей. Китиара сражалась возле своего любимого, и она–то держала меч вовсе не плашмя. У ее ног уже лежал окровавленный жрец. Кит дралась с улыбкой на губах, ее глаза сверкали весельем.

Флинт тоже был здесь и боролся со жрецами, которые схватили Тассельхофа и пытались утащить его в храм. Гном напал на них с такой яростью и рвением, что они скоро отпустили кендера и поспешили прочь, спасаясь. Появился Стурм и присоединил свой меч к другим. Кровь запеклась жутковатой маской на его лице, коркой покрыв глаз, но это не мешало ему безукоризненно точно наносить удары.

Жители Гавани были разочарованы тем, что казнь колдуна так и не состоялась, но их развлекло его неожиданное и смелое освобождение. Легко поддающаяся общему настроению толпа обратила свой гнев на жрецов и принялась подбадривать возгласами героев. Высокий Жрец укрылся в храме. Его ближайшие помощники последовали за ним – по крайней мере те из них, кто еще мог бегать. Люди кидали в них камни и прикидывали, как будет удобнее штурмовать храм.

Облегчение и сознание того, что он в безопасности и не погибнет в огне, нахлынули на Рейстлина подобно приливу, окончательно лишили его сил и ослепили. Он повис на своих оставшихся веревках.

Карамон рассек клинком последние веревки и подхватил своего брата, уже терявшего сознание. Подняв его на руки, Карамон унес его подальше от столба и опустил на землю.

Люди столпились вокруг Рейстлина. Они искренне желали помочь ему, хотя всего несколько минут назад так же искренне хотели увидеть его горящим в огне.

– А ну разойдись! – проревел Флинт, размахивая руками и сверкая глазами направо и налево. – Дайте ему воздуха.

Кто–то передал гному бутылку хорошего бренди «для храброго молодого человека».

– Вот спасибочки, – сказал Флинт и передал бутылку, предварительно приложившись к ней сам.

Карамон поднес бутылку к губам Рейстлина и влил несколько капель ему в рот. Бренди обожгло разорванную губу; боль и ощущение огненного жара в горле привело его в сознание. Он сглотнул, подавился и оттолкнул бутылку прочь.