Текст книги "Стеклянный мост"

Автор книги: Марга Минко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

С минуту она, переводя дух, стояла в полутьме, слушая, как воркует голубь на плоской крыше за окном. И тут тишину дома нарушили грубые голоса в передней, приглушенная возня, затем громко хлопнула входная дверь.

"Подождите, подождите меня!" – закричала она.

Она бросилась вниз, но на последних ступеньках споткнулась о железный прут, прижимающий дорожку, и упала. Падая, она слышала, как захлопнулись дверцы автомобиля. Она вскочила на ноги и снова упала, на этот раз споткнувшись в коридоре о дорожную сумку. Прижимая к груди кофту Ольги, заковыляла к двери.

Оглядывая сырую, туманную набережную, она еще успела заметить серый автомобиль, притормозивший напротив Бастиона, перед тем как повернуть за угол.

На Эйтерваарденстраат, одно возле другого, стоят здания Службы социального обеспечения и Коммунального энергосбыта, разделенные широкой пешеходной дорожкой, которая ведет на площадь, где с главного входа можно войти в каждое из двух зданий. Дальше, если двигаться в ту же сторону, против низких домов старой застройки расположено Управление службы домового хозяйства. Все три здания подключены к городской системе отопления, которое перекрывается специальным краном в расположенном здесь же колодце. Грунтовые воды – их уровень обычно в это время года резко растет – нагреваются почти до кипения от пролегающих на глубине двух с половиной метров труб центрального отопления, температура которых достигает ста пятидесяти градусов. Из-за этого нагрева грунтовых вод краны могут лопнуть, а выходящий наружу пар представляет опасность для уличного движения, поэтому горячую воду из колодцев периодически откачивают. Этой вот работой и были заняты все утро слесари-водопроводчики, в чьи обязанности входило следить за исправностью теплотрассы.

За Управлением службы домового хозяйства они уже обнесли колодец красно-белыми заградительными щитками, потом оттащили в сторону чугунную крышку, как вдруг их окликнул проезжавший мимо велосипедист:

– Эй, картошка уже сварилась?

Оказалось, это знакомый Балтюса, с которым он раньше работал на стройке. Пока напарник раскатывал шланги и подключал их к канализации, Балтюс воспользовался случаем и вступил в оживленный разговор с приятелем. Из обрывков долетающих до его слуха фраз Ферстрейен понял, что они опять завели речь об этом скандале с маклером, и счел за благо не вмешиваться. Стоя у колодца, он почти не видел обоих мужчин за широко расползающимися клубами пара. Он разом чувствовал жар и холод, и порой казалось, будто горячий пар и пронзительный ветер спорят между собой, кому его одолеть. Такого ощущения он еще никогда не испытывал. Он повернулся лицом к зданию и увидел в окне девушку в свободном лиловом пуловере, которая внимательно смотрела на него. Девушка покачала головой и улыбнулась, а он кивнул в ответ и подумал: я легко схожусь с людьми, а дома одни скандалы. Вчера вечером они опять поссорились, а сегодня утром жена даже не потрудилась встать и приготовить ему завтрак. Так дальше продолжаться не может.

– По крайней мере вам нечего жаловаться на холод! – крикнул знакомый Балтюса, опять садясь на велосипед.

– Да, у нас тут своя сауна! – прокричал ему вдогонку Балтюс.

Не спеша приступили они к работе. Дело, которое им поручили, было для них не в новинку. Подключишь насос к колодцу, а после он сам все сделает; кипяток перекачивается прямиком в канализацию, надо только приглядывать, ничего не может случиться.

Когда колодец опустел, они закрыли его крышкой, а свои принадлежности перенесли к Энергосбыту. Балтюс прислонил заградительные щитки к стене, пошел к фургону и исчез в кабине.

– Эй, ты где там пропал? – крикнул Ферстрейен. Не услышав ответа, он тоже пошел к фургону. Балтюс сидел, глядя прямо перед собой. – Что ты тут сидишь?

– Дай отдышаться. И подумать. Никуда это не годится.

– Что не годится? – Ферстрейен уселся рядом в кабине.

– Да вся эта система отопления с колодцами. Хлопот до черта. Можно все по-другому сделать.

– Надо было тебе в изобретатели податься.

– По-моему, кроме нас с тобой, так уже никто не работает. В других местах смекнули, как ловчее управиться.

– Нам-то здесь что с того. – Ферстрейен взял термос, наполнил пластиковые стаканчики.

Балтюс отхлебнул.

– Нынче утром кофе был получше.

– Обслуга тоже.

– Как дома?

– Не спрашивай.

– Что, опять? А блондинка из "Саламандры" прямо ест тебя глазами.

– Да, знаю.

– Ну, и за чем же дело стало? – Балтюс включил мотор, а потом отопитель кабины. Ветровое стекло сразу же запотело.

– Эта холодрыга всю охоту отбивает. – Ферстрейен вытер рукавом запотевшее стекло.

– А мне она не помеха. У меня шкура толстая. Но если ты меня спросишь: сегодня утром тебе хотелось? – то я отвечу: нет, не хотелось.

– Ну, тогда, значит, нам обоим не хотелось.

Они ухмыльнулись, выпили еще по стаканчику кофе и развернули первую пачку бутербродов. Ферстрейен снова протер стекло и посмотрел через дорогу, на дом престарелых.

– Симпатичная халупа. Шесть этажей. Никогда не обращал внимания.

– А почему они не подключены к городскому отоплению?

– Это частное заведение.

– Все там будем, парень.

– Только после вас. – Ферстрейен открыл дверцу и взглянул на небо. – Погода меняется. Скоро снег повалит. Надо пошевеливаться. – Ему хотелось вовремя вернуться в "Саламандру".

Густая морозная лазурь уже затягивалась быстро бегущими серыми тучами, но изредка еще пробивался, падал на улицу солнечный свет. И тогда белый оцинкованный желоб на крыше дома престарелых начинал ослепительно сверкать.

Со старой каракулевой шубой и меховой шапкой в руках направилась Фрида Борхстейн к лифту. Вместе с ней вошли две девицы из персонала, настолько увлеченные болтовней, что они ее, похоже, вообще не заметили. Когда двери лифта закрылись и неумолчная трескотня заполнила полированные стальные стены кабины, ее вновь охватили сомнения. Зачем я это делаю? Для кого? Не слишком ли опрометчиво я решила? – спрашивала она себя. Она закрыла глаза и сосредоточилась на движении лифта, на бесшумном и незаметном снижении, она всякий раз ощущала его как глубокий вдох, за которым, когда лифт останавливался и двери открывались, следовал выдох облегчения. Увидев в коридоре бурно жестикулирующую Бин Хейманс, она тотчас же откинула все колебания.

– Да, по-моему, давно пора. Ведь вам это не кажется странным?

– Странным?

– Ну, что мне вдруг захотелось.

– Я буду только рада. – Бин закивала от полноты чувств.

– Надеюсь на вашу помощь, мефрау Хейманс. Мне бы хотелось знать, сколько пирожных заказать у кондитера, в том числе без сахара. И, пожалуйста, не забудьте персонал.

– Договорились. Я подготовлю вам список. – Хейманс уже опередила ее на два шага.

– Нельзя ли получить его побыстрее? Я собираюсь прямо сейчас к нашему кондитеру, к Весье.

– Но ведь можно ему позвонить? Слишком холодно, не стоит выходить на улицу.

– Да, но мне еще нужно договориться с парикмахером. – Она немного придвинулась к Хейманс.

– И это можно по телефону. – Бин тряхнула своей крупной головой. – Зачем вы так себя затрудняете?

– У меня еще другие дела. – Она подошла к Хейманс вплотную, точно боясь, что их подслушают, хотя в коридоре не было ни души. – Надо обязательно зайти в банк. – Она сказала это с триумфом, вскинув голову.

– Что ж, вам видней. Но я вас предупредила.

– Холода я не боюсь.

Бин знала, что спорить тут бесполезно. Такая старая и такая несгибаемая – за это она ее уважала.

– За кофе я подсяду к вам, и мы вместе посмотрим. Обещаю. Тем временем подумайте, что нам для вас приготовить на завтра. Не забудьте мне сказать. – Она коснулась своей красной рукой плеча Фриды и, прежде чем уйти, неловко наклонилась к полу. – Вы уронили шапку.

– О, я опять сорю? Давайте, я засуну ее подальше. – Она запихала шапку в карман шубы, взглянула вслед развевающемуся халату Хейманс. Вечно-то она спешит: скажет тебе слово, а сама уже вперед шагает, словно все время на бегу, все время торопится выполнить свою миссию – взять под крылышко всех и каждого.

Когда Фрида уже готова была войти в гостиную, она увидела Бена Абелса. Он возился подле счетчика, поставив рядом на пол ящик с инструментами. Она знала его с тридцать восьмого года, когда он, самый молодой служащий, пришел работать в контору Якоба. Был он худым, стеснительным семнадцатилетним пареньком, без памяти влюбленным в Ольгу.

– Так рано, и уже в дорогу, мефрау Борхстейн?

– Да, после кофе думаю выйти, хотя все говорят, что для меня слишком холодно.

– И вы не боитесь?

– Ах, Бен, у меня на сегодня такая насыщенная программа. Нужно зайти в банк, к парикмахеру, к Весье, к… – Нужно было куда-то еще, но она не могла сразу вспомнить.

– Смотрите не перестарайтесь! – Он засмеялся. На дубленой коже лица, прорезанного вертикальными складками, отчетливо проступала седая щетина. Он напомнил ей бывалого моряка, верно потому, что она знала, как много он скитался. В его поведении ничего уже не было от того неловкого, мечтательного паренька, каким он был в юности; только смущение сквозило еще иногда во взгляде, и она была рада этому отблеску прошлого.

Когда Абелс через тридцать лет вернулся в родной город, он получил место ремонтника в доме престарелых, для которого еще только собирались строить новое здание. После освобождения из концлагеря его вместе с другими заключенными, болевшими сыпным тифом, несколько месяцев лечили в больнице на юге страны. Там до него дошли две вести, побудившие его эмигрировать: во-первых, из всей семьи только он один остался жив после войны, во-вторых, все имущество из его родительского дома бесследно исчезло. Он завербовался матросом на торговое судно и, проплавав несколько лет, осел в Соединенных Штатах. Перепробовал десятки профессий, был женат и развелся, нищенствовал и жил в достатке; в конце концов стал шофером и водил в междугородные рейсы грузовик-трейлер, исколесил на нем все северные штаты и больше не мог видеть шоссейных дорог, так они ему осточертели. Друг уговорил его переехать в Бразилию, где он устроился работником на голландскую ферму и думал наконец обрести покой. Но, случайно узнав на ярмарке в соседнем городке одного из своих лагерных охранников – "Дубинку", ставшего теперь солидным хозяином ранчо, Абелс понял, что пришло время покупать билет на самолет и лететь на родину.

Он был ошеломлен, встретив в доме престарелых мать Ольги. Ошеломлен тем, что она жива.

– Ты ведь знал Хейна Кесселса? – спросила она, когда они рассказали друг другу о себе.

– По работе. Он работал у своего отца, тоже по недвижимости.

– Что ты о нем думал?

– Пижонистый был парень. Любил вызывающе одеваться.

– Я не о том. Ты мог бы допустить, что он станет работать на немцев?

– Нет. Честно говоря, никогда.

– Муж доверял ему полностью. Он должен был переправить нас в Швейцарию, взял шесть тысяч гульденов.

– Да, так оно и было. Еще и побольше драли. Попадались и провокаторы, доставали тебе фальшивые документы, а потом доносили в СД, что ты хочешь нелегально выехать из страны.

– Все произошло так быстро. Не успела я сойти вниз, их уже и след простыл. – Опустив глаза, она терла кончиками пальцев кожу на тыльной стороне руки, будто пересчитывала костяшки. – Они всегда забирали семьи целиком. Почему же не взяли меня? Я так и не смогла понять.

А кто в состоянии понять, думал Абелс.

Она ждала, что они вернуться, заберут и ее. До самых сумерек стояла в распахнутых дверях, глядя на блестевшую от сырости набережную, на черную воду, на вереницу домов за рекой, сомкнувшихся в высокую каменную стену. По ее лицу стекали капли дождя. Нигде ни пятнышка света, ни живой души. Она набросила кофту на плечи и уселась ждать прямо на ступеньки. Якоб, наверное, сказал, что я осталась дома? Сначала дверь стояла полуоткрытой; позже, когда пробило двенадцать, она заперла ее. Якоб, наверное, сказал, что меня нет дома! Но она не даст им погибнуть одним, она сама явится туда завтра утром. Распухшая лодыжка болела все сильней. Она не могла встать на ушибленную ногу.

На другое утро ее нашел бухгалтер, заходивший каждый день к Якобу докладывать, как идут дела в конторе. Она уже не помнила, кто увез ее из дому и как она попала к Остервеенам.

– Знаешь, Бен, – сказала она в задумчивости, – чему я больше всего удивляюсь, так это нашей памяти. Почему она так устроена, что одно мы забываем, а другое помним всю жизнь.

Бен кивнул. Того, что сказано, ему было достаточно.

Когда она вскоре после этого застала Бена в своей ванной – засучив рукава, он прочищал засор в умывальнике, – то заметила на его руке номер.

– Дай-ка посмотреть, – сказала она, не успев подумать, удобно ли это. Он, конфузясь, повернул к ней руку. Она скользнула по ней взглядом и сразу же отвела глаза, а он поспешил опустить рукав. Некоторые сводили эти номера, но ведь моряки привыкли к татуировкам, подумалось ей. Уже спустя несколько лет, когда они переехали в новое здание, она задала ему абсурдный вопрос: не встречал ли он "там" кого-нибудь из знакомых? Он только покачал головой. И больше они никогда не заговаривали о тех временах.

Она подошла вместе с ним к счетчику, положила руку ему на плечо.

– Послушай, ты ведь придешь завтра?

– Что вы имеете в виду? Когда?

– На кофе.

– Будут что-нибудь отмечать?

– Мне завтра стукнет восемьдесят пять, Бен. Хочу устроить всем сюрприз.

– Восемьдесят пять? А я думал, вам семьдесят с небольшим.

– Шутишь! – Хихикнув, она подтолкнула его в бок. – Там я пока ничего не скажу. – Она кивнула в сторону гостиной. – Завтра все вытаращат глаза, когда на столы поставят вазы с пирожными. Не прозевай. – И, наклонившись к нему, спросила: – Не проговоришься?

– Какой разговор. Можете на меня рассчитывать. – Когда она побрела дальше, ее стройная спина вдруг на мгновение напомнила ему силуэт молодой Фриды Борхстейн. – Ваша шуба! – воскликнул он. – Она волочится по полу.

– Ах, это старье, – сказала она, пренебрежительно махнув рукой. – На приемы мне все равно больше не ходить. – Она продолжала волочить шубу по полу.

По ее вздрагивающим плечам он понял, что она тихо смеется.

Когда водопроводчики снова исчезли в «фольксвагене», менеер Маркс, все это время наблюдавший за их работой из своей комнаты на втором этаже, спустился вниз пить кофе.

– Славная работенка при сегодняшней температуре. Вы их видели? – Он занял свое постоянное место напротив Фриды Борхстейн и показал большим пальцем в сторону окна.

– Я не обратила внимания, – дружелюбно сказала она и снова повернула голову к двери, чтобы не пропустить появления Хейманс.

– Вы это про колодцы, в которых они работают? – Мужчина с бледным костлявым лицом и острым носом, шаркая шерстяными домашними туфлями, подошел к менееру Марксу; тот развернул газету, собираясь читать. – Хорошая система для отопления больших зданий, ничего не скажешь. Опять что-то мудрят. – Он встал за спиной Маркса и заглянул в газету.

– Я всегда радуюсь, когда на улице затеваются всякие дела, – сказала женщина с гронингенским[6]6
  Гронинген – город на севере Нидерландов, административный центр одноименной провинции.


[Закрыть] акцентом. – Что-то они запаздывают сегодня с кофе.

– "Тарифы на электричество для промышленности по-прежнему высоки", – прочитал человек из-за спины Маркса, четко артикулируя каждое слово. – По крайней мере этой заботы мы не знаем. – Он наклонился, придерживая очки – Что, Юп, не продрог сегодня ночью? – Он засмеялся икающим смехом.

Менеер Маркс бросил газету на стол.

– Это самое обычное объявление. – Он взглянул на свою соседку по столу и заметил на стуле рядом шубу. – Большие планы на сегодня?

Человек, подглядывавший в газету, растерянно застыл, потом, ворча, удалился на свое место.

– Да, дел у меня уйма. После кофе пойду в город.

– Надеюсь, вы шутите. – Он озабоченно склонился к ней. – Зачем вам выходить, когда на улице такой лютый ветер?

– Ну, это уж мне самой решать. – Ее тон по-прежнему был дружелюбен, глаза неотрывно смотрели на дверь.

– Да ей к парикмахеру нужно, Луи, – крикнула из-за соседнего стола женщина с гронингенским акцентом, двоюродная сестра Маркса. Она не скрывала своей неприязни к Фриде, потому что этой Борхстейн он оказывал больше внимания.

– Селма, прошу тебя!

Ему не хотелось омрачать светлое настроение, в котором, судя по всему, пребывала Фрида. Последнее время она все больше держалась особняком. Когда оба они только что попали в это заведение, то называли друг друга по имени, выходили вместе погулять, посидеть в кафе за чашкой чая. Она казалась ему интеллигентной и умной женщиной, и, несмотря на ее скрытность, у них были самые добрые отношения. Однажды он мимоходом спросил, как бы она посмотрела, если бы он сделал ей предложение. Он понимает, сказал он, что застал ее врасплох, но ведь в их судьбах так много общего, по сути, они перенесли одни и те же беды. Они могут попросить у директрисы прекрасный двухместный номер, и он должен честно признаться, одиночество его тяготит. Разве им не было бы лучше вдвоем?

Фрида и слышать ничего не захотела, коротко отвергнув предложение Маркса: ей нравится ее комната и дорога личная свобода. Гулять вдвоем они выходили все реже. Ему осталось только место за одним с нею столом в гостиной, где они пили кофе, и в столовой, где обедали.

Впоследствии он меньше жалел о ее отказе, так как Фрида вела себя все своенравнее и серьезного интереса к нему не выказывала, как, впрочем, и к другим жильцам этого дома. Единственный, с кем она по-прежнему была на дружеской ноге, – это здешний фактотум Абелс.

– Меня так сегодня и палкой не выгонишь на улицу. Подцепишь как минимум простуду, – сказал менеер Маркс. Расправив газетный лист, он вытер ладонь и притворно закашлялся.

– Верно. Да вам и нет необходимости. Но я не могу себе позволить оставаться сегодня взаперти.

– Взаперти? А мы должны сидеть взаперти? – Это был неестественно громкий голос маленькой худенькой женщины с короткой стрижкой, чье ярко-зеленое платье почти вызывающе выделялось среди приглушенных тонов гостиной. – Мы и так долго сидели взаперти.

– Это время прошло, – утешил ее кто-то.

– Ничего не прошло, ничего не прошло! – Она вскочила на ноги и, размахивая руками, с тревогой огляделась вокруг. Хотя такие сцены она устраивала не впервые, сидящие за столиками наблюдали за ней с видимым смущением. Кто-то пытался ее успокоить, однако большинство старалось просто не замечать. Во всяком случае, Фрида Борхстейн не удостоила ее вниманием; следом за сервировочной тележкой она первая увидела в коридоре голубой костюм директрисы.

Было четыре минуты одиннадцатого. Пока подносы балансировали между белыми колпаками подавальщиц, Рена ван Стратен вышла на середину зала и объявила, что зарубежные гости приедут на полчаса раньше. Так что обедать все сядут как обычно, то есть в половине первого.

– Им, наверное, очень некогда, – сказала уроженка Гронингена и добавила, обращаясь к своему двоюродному брату: – Луи, мы тоже сядем за бридж в обычное время.

– А откуда они приехали? – спросила дама в огромных очках.

– Из Швеции, мефрау Крейхер. – Ван Стратен, улыбаясь, дефилировала между столиками, тут поправила вазочку, там придвинула свободный стул и каждого, кто ее спрашивал, коротко и точно информировала, и все таким легким, непринужденным тоном, словно без конца отпускала шуточки.

– Они будут делать обыск? – крикнула женщина в ярко-зеленом платье. – У меня все равно ничего не найдут. Я все попрятала.

– Вам не следует волноваться, здесь с вами ничего не может произойти. – Директриса взяла ее за руку и, успокаивая, легонько потрепала. – Пейте спокойно свой кофе.

– Влага, творящая чудеса. – Маркс подмигнул Фриде, но она этого не увидела, сейчас для нее существовала только дверь. Что она собиралась делать, кого ждала?

Рена ван Стратен знала, что возбуждение, каким встретила ее гостиная, уляжется после второй чашки кофе.

– Мы просто будем жить по своему распорядку, – сказала она с нажимом. – В конце концов, мы ведь уже привыкли к подобным визитам? – Проходя через зал к двери, она увидела на стуле шубу Фриды. – Вы хотите сегодня выйти, мефрау Борхстейн?

– Дождусь мефрау Хейманс, а потом выйду.

– Наверное, вы сегодня единственная, кто решится на это.

– Вполне возможно.

– А с вами за компанию кто-нибудь идет? – И, поскольку никто не откликнулся, Рена ван Стратен добавила: – Может быть, попросим наших девушек?

– Я всегда выхожу одна, вы ведь знаете. Мне так приятней. – Обеими ладонями она сжимала кофейную чашку и пила маленькими глотками, с сочувствием глядя на развернутую газету, за которой демонстративно укрылся Маркс.

– Мефрау Борхстейн знать не хочет этих господ, не так ли, мефрау Борхстейн? Когда они приедут, вы уже уйдете, а к тому времени, когда вы вернетесь, уйдут они. Такие вот дела, – ехидно вставила мефрау Крейхер.

– На всякий случай оденьтесь потеплей, – посоветовала директриса, – обязательно вязаную кофту поверх платья.

– А наши комнаты будут осматривать? – опять спросил кто-то.

– Я ведь все уже объяснила. – Голос ван Стратен звучал преувеличенно терпеливо, когда она еще раз втолковывала, что никому не причинят ни малейшего беспокойства. – Если господа пожелают заглянуть в одну из комнат, вас это нисколько не обременит.

Фрида Борхстейн поставила чашку на стол, взяла сумочку и поднялась.

– Я кое-что забыла, – сказала она менееру Марксу.

К счастью, она вовремя сообразила, что оставила все вещи как попало. Такого с ней раньше не бывало, она никогда не выходила из комнаты, не прибравшись. Стол был завален семейными фотографиями, которые она регулярно раскладывала, как пасьянс. Блокнот с калькуляцией лежал раскрытый. Уже одна мысль, что посторонний сунет в него свой нос, вызвала у нее сердцебиение. Она спрятала фотографии в кожаный футляр, а блокнот – в ящик шкафа. Когда задвигала ящик, он перекосился, и фотографии поехали назад. Она поправила их и взяла в руки портрет Якоба.

Ни за что на свете она не скажет, что делала с этим портретом последние два года, иначе ее непременно запишут в сумасшедшие. Но ведь сколько же всего она была уже не в состоянии себе позволить, дожив до этих лет! И в один прекрасный день, уступая безотчетному порыву, она просто положила портрет вместе с рамкой в сумочку – он уместился там в самый раз – и отправилась с ним гулять. Это вошло в привычку. Если позволяла погода, она шла на реку, туда, где прежде стоял их дом, садилась на скамейку и смотрела с набережной на суда, плывущие мимо, вверх и вниз по течению, в размеренном ритме, на это вечное движение, что всегда было, есть и будет. И у нее было такое чувство, будто Якоб тоже с нею, смотрит на реку, как прежде, когда они вдвоем смотрели из верхнего окна их дома.

Без колебаний она положила в сумочку портрет и кожаный футляр с фотографиями, открыла серебряный портсигар с инициалами "Я. Б.", вдохнула запах сигарет, потянула за эластичные полоски, прижимающие сигареты, и спрятала портсигар в сумочку, рядом с портретом. За завтраком она решила, что после всех покупок сходит на реку прогуляться по набережной. Вот о чем хотела она рассказать Бену Абелсу! Они шли, взявшись за руки, и наблюдали за Лео, который все время убегал вперед, играл в чехарду с причальными тумбами, даже пытался пройти, раскинув руки, по узкому гранитному парапету, но тут им пришлось его одернуть. В тот вечер, когда она сама стояла на парапете, не горел ни один фонарь. Фрида сочла это предзнаменованием. Но сделать единственный шаг в пустоту она была не в силах.

Ища в шкафу теплую кофту, она чувствовала раздражение из-за того, что директриса советовала ей одеться потеплее. Почему она сама об этом не подумала? У нее была идиосинкразия к добрым советам. Надевая кофту, она увидела, как над крышами конторских зданий, словно занавес, раздвигаются облака и тонкая полоска солнечного света спешит вырваться на свободу.

Внизу она услышала от менеера Маркса, что ее спрашивала Бин Хейманс.

– Какая жалость. А дождаться меня она не могла?

– Хейманс – и дождаться? Это взаимоисключается. Но она сказала, что еще вернется.

– Надеюсь.

– Хорошо, что вы в теплой кофте. Я хотел вам сказать, но ван Стратен меня, разумеется, опередила.

На это она не стала отвечать. Одна из горничных подала ей еще чашку кофе, которую она приняла трясущимися руками. Ничто не ускользало от его внимания, он был готов ей помочь когда угодно. "Могу ли я вам ассистировать?" – таков был его стереотипный вопрос. Она была рада, что выйдет сейчас за дверь, прочь из этого зала, где каждому есть дело до других. Вокруг говорили о Швеции, о том, что все они мало знают эту страну. И тем подробней распространялись о других странах, где побывали в отпуске, например об Израиле, – тут они были на своем коньке, козыряли друг перед другом. Потом дошла очередь до стран Европы, их столиц, достопримечательностей, средств сообщения. Прямо как на уроке географии.

– Швейцария, – вдруг услышала она.

– А вы, мефрау Борхстейн?

Фрида отрицательно покачала головой. Она могла бы уехать в Австралию, но это бы стало бегством, которого она себе никогда бы не простила. И снова ее охватило сомнение. Ради кого она сейчас все затевает? Как вообще это пришло ей в голову? Ее взгляд упал на газету, за которой опять, в несчетный раз, укрылся менеер Маркс, на заголовок статьи: "Про людей на стройке не подумали". Шесть слов, двадцать семь букв; если вычесть меньшее из большего, разность составит двадцать один. Все правильно. Тогда был вечер двадцать первого. Через три дня годовщина их свадьбы. Они собирались отметить ее в пути. "А когда приедем в Швейцарию, отметим еще раз", – сказал Якоб.

Почему она тогда задержалась в комнате Ольги? Почему сразу не спустилась вниз? Могла бы выиграть минуту. Она зябко вздрогнула и застегнула верхние пуговицы кофты. Две картины будут до конца дней стоять у нее перед глазами, порой накладываясь друг на друга, как сейчас: она в дверях полной комнаты и не может войти – она в дверях пустого дома и не может выйти. Она видела сквозь заднее стекло уезжающего автомобиля их головы, они покачивались. Но это уже игра воображения – она не могла их толком увидеть: расстояние было слишком велико.

Гостиная мало-помалу опустела, почти все разошлись по комнатам. Менеер Маркс сидел напротив Фриды, не спеша уходить. Ее отсутствующий взгляд внушал ему неуютное чувство, что он здесь посторонний. Она сидела погруженная в свои мысли, то и дело проводя пальцами по скатерти. Этот жест раздражал его. Он сложил газету, потом вдруг бросил ее, рывком отодвинул стул и поспешил к двери. На пороге он обернулся и крикнул ей, чтобы последний раз обратить на себя внимание:

– Думаю, Хейманс еще подойдет!

Она вздрогнула и посмотрела на него: лысый череп в пигментных пятнах, сползающих на самый лоб, повернулся к ней, точно в поклоне.

Она решительно надела шубу, нетерпеливо застегнула пуговицы, потом опять расстегнула. Развязала шарф и взглянула на часы. Время уходит, а она все еще здесь. Как видно, Хейманс просто забыла о ней.

Это произошло незадолго до двадцать первого апреля. Якоб с детьми уехали в город, а она сидела дома и ждала. Давно минул час, когда они обещали вернуться, а их все не было. Свинцовое чувство тревоги словно приковало ее к кухонному табурету. Она сосредоточила мысль на водопроводном кране, у которого истерлась прокладка и капли воды тяжело падали в раковину. Она насчитала больше ста капель, когда хлопнула входная дверь.

"Мы возвращались кружным путем, – объяснил Якоб. – Так пришлось. Опять была облава. Они караулят у всех магазинов".

"Скоро вообще нельзя будет выйти на улицу". Лео смотрел затравленно. А Ольга возмущалась: "Мы встретили своих прежних соседей. Когда они нас увидали, то отвернулись. Хорошо, что мы скоро уезжаем".

– Алло, вы еще здесь? – проговорил кто-то рядом. Это была мефрау Крейхер, за чем-то вернувшаяся в гостиную. – Вам следует поспешить. Иначе столкнетесь нос к носу с гостями, а ведь вы этого не хотите? – Помахивая газетой, она удалилась.

И Крейхер ничего не понимает, думала Фрида. Зачем мне спешить? Могу выйти и среди дня. Пусть заходят ко мне, если хотят, я все прибрала. Ей стало жарко в кофте и шубе, она расстегнула их и поднялась. Ждать она больше не станет.

Стеклянная дверь распахнулась, и Бин Хейманс с раскрасневшимся лицом так стремительно подошла к ней, что Фрида отпрянула. Она не должна думать, что про нее забыли, ни в коем случае, но именно сейчас ее, Бин, буквально рвут на части, а как мефрау Борхстейн относится к супу из спаржи, телячьему рагу с горошком и салатом, и особенному десерту, и к тому, что стол будет украшен, а она, разумеется, будет сидеть во главе стола? Вместе они пошли к выходу, где Фрида поставила сумочку на скамью. Словоизвержение Хейманс ошеломило ее, она только кивала.

– Сумеете ли вы это осилить, мефрау Борхстейн? Обойдется вам в целый капитал. Взгляните-ка сюда. – Бин подала ей бумажку с цифрами.

– Для этого надо надеть очки. – Фрида сунула бумажку в карман шубы. – Я же сама так хотела, меня никто не заставлял.

– Ладно. Такую круглую дату полагается отпраздновать. Если не ошибаюсь, вы у нас одна из трех старейших подопечных. Но пирожные сейчас так подорожали. Я понимаю, вы хотите сделать заказ у Весье, такого кондитера больше нигде не найти. – Она помогла Фриде застегнуть шубу, поправила шарф. – Ну вот, теперь вам будет тепло. Идите и поскорей возвращайтесь. К счастью, все поблизости от нашего дома.

Хейманс проводила старую женщину, отчасти снисходительно, отчасти досадливо принимавшую ее заботы, к самому выходу. Когда она как бы с сознанием исполненного долга подняла ей воротник шубы, будто одевала куклу, Фрида сделала нетерпеливый жест, но Хейманс его не заметила. Белый халат развевался уже далеко.

Выйдя из кабинета, директриса увидела в вестибюле Фриду. Она натягивала перчатки. Издали казалось, что ее невзрачная фигура в длинной шубе, под огромной шапкой держится вертикально только благодаря этой черной меховой оболочке.

– Вы уходите? – Ван Стратен подошла к Фриде.

– Да, ухожу. – Это звучало решительно. У нее были сомнения, от этого никуда не денешься, но ведь привыкла же она ходить каждое утро на прогулку! А все вокруг делают вид, будто она собирается совершить нечто чрезвычайное. Шведы спокойно обойдутся без нее, во всяком случае, одной надоедливой старухой для них будет меньше. Она пыталась говорить прежним тоном, но поднятый воротник приглушал ее голос.

Рена провела ладонью по вытертому меху рукава.

– Ну что ж, тогда с богом. И будьте поаккуратней.

– Я всегда аккуратна.

Они кивнули друг другу, улыбнулись. Фрида пошла к выходу.

– Я вернусь вовремя, – сказала она на прощанье.

Директриса уже не слушала. В кабинете снова зазвонил телефон. Ее просили подняться на третий этаж. Время не ждет.