Текст книги "Стеклянный мост"
Автор книги: Марга Минко
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
Часть II
1
По тону, каким он произнес: «Ничего не могу сообщить вам», было ясно, что он считает вопрос исчерпанным. Стелла поставила сумку на пол и обеими руками оперлась о стойку. Неужели в этом крошечном местечке можно было не знать ее, не слышать о ней? Раздраженный ответ хозяина показался Стелле странным, тем более что перед этим он радушно приветствовал ее. Он отвернулся и снова начал разливать пиво, но его пронзительные темные глаза то и дело зыркали на нее. У него было синюшного оттенка лицо под шапкой густых волос. Она решила, что ему должно быть за сорок.
Картежники за столиком в центре зала, возбужденно спорившие во время ее беседы с хозяином, теперь примолкли.
– Сколько вы собираетесь прожить у нас?
– День, от силы два.
– Ладно, идет. – Он положил перед ней ключ, по размеру больше подходящий для сарая, чем для гостиничного номера. – Сюда по лестнице, первая дверь направо.
Он подхватил поднос и направился к играющим. Она дождалась, пока он вернется.
– Я бы выпила виски с содовой.
– Это можно.
Она взяла стакан и села за угловой столик. Морские пейзажи, оправленные в нарядные рамы, плюшевые скатерти и темные обои, лампы с абажурами из пергаментной бумаги – все вместе придавало помещению уютный, домашний вид. Хлебнув пива, картежники снова зашумели. Один из них, в клетчатом пиджаке и ярко-зеленом галстуке, отделился от компании и со стаканом в руке направился к ней. Достал из кармана пачку сигарет и предложил ей. Она отказалась. Тогда он сел рядом ("Не возражаете?") и поинтересовался, из каких она краев. С севера, наверное, предположил он.
– Амстердам, правильно?
Она кивнула. Попал в точку. Везде одно и то же. Куда ни приедешь, везде люди пристают с одинаковыми расспросами. Им непременно нужно знать, где ты живешь, чем занимается твой муж, сколько у вас детей, но больше всего их донимают твои так называемые "корни". Только не обижайтесь, пожалуйста, поймите нас правильно, но вы все же не нашего круга. И ты невольно начинаешь рассказывать им о своей жизни, да еще так подробно, будто тебе за это должны поставить оценку. За эти годы она привыкла быть настороже, когда речь заходила о ее биографии. Война, смутная пора после освобождения, двенадцать лет совместной жизни с Рейниром, закончившейся разводом, – об этом она не рассказывала никогда. Зато с легкостью придумывала истории о своем прошлом. Она давно приучила себя иметь наготове несколько разных, на выбор. В последнее время сочинять стало труднее. Невозможно всю жизнь скрывать свое настоящее лицо. Иначе в один прекрасный день его не обнаружишь.
Человек в клетчатом пиджаке не уходил, ему хотелось выяснить, зачем она приехала. Чтобы отделаться от него, она сказала, что по роду занятий ей приходится ездить но стране.
– Вот и мотаюсь по провинции из одного городка в другой.
А разве не о такой жизни она мечтала? Вечно в дороге, вечно на людях. Поговорить? – пожалуйста, но недолго, а главное, сниматься с места когда заблагорассудится, не заводя привязанностей, не удерживая в памяти лица, переменчивые, как мозаика калейдоскопа, и всегда новые. Не было больше места, куда ей хотелось бы поехать. Кроме этой деревни.
– Так вам знакомы наши края?
– Нет, я тут не бывала.
– Работа, говорите, связана с поездками, ну что ж, попробую отгадать. – Он отпил несколько глотков. Жилистая шея напряглась под чересчур тесным воротничком рубашки. – Торговая фирма, продажа предметов дамского туалета.
– Откуда вы взяли?
– Да так, подумал. И все-таки, что за работа у вас такая?
– Знакомлюсь с книжной торговлей на местах по заданию издательства.
Она не хотела зависеть от Рейнира, но и к конторской работе, которую предлагали, ее не тянуло. Ездить – вот о чем она мечтала. И конечно, продолжать заниматься рисованием.
– Ездите по книжным лавкам? Здорово. Тогда у нас много общего. – Он расплылся в улыбке.
– Да?
– Я езжу по врачам. Как и вы, не сижу на месте. – Он быстро привстал, словно хотел раскланяться, но почему-то передумал и снова плюхнулся на стул. – Хотите еще виски?
– Нет, спасибо. Я, пожалуй, пойду.
– Ну так вот что я вам скажу. В Авезееле нет книжной лавки. Доктор – есть, пожалуйста, а книжной лавки – увы!
Он хлопнул рукой по плюшевой скатерти и, откровенно забавляясь, смотрел на нее, причем удивленное выражение – единственное, какое он, похоже, мог изобразить, – не сходило с его лица. Он поймал ее на лжи и получил в руки козырь, а там, за соседним столом, козырная карта к нему не шла. Товарищи, указывая на его опустевшее место, спросили, будет ли он играть.
– Сегодня я вас покидаю, – отшутился он. И ей: – Значит, прокатились впустую.
– Вы так думаете?
Поездка действительно заняла больше времени, чем она рассчитывала. Дороги были забиты машинами, пришлось останавливаться, ждать, пока рассосется пробка, или делать крюк. Вдобавок целый день лило как из ведра, а когда стемнело, она проскочила несколько дорожных знаков и заблудилась. Вообще она много лет собиралась приехать сюда, но всякий раз что-нибудь мешало. Рейнир упорно напоминал, что нужно съездить в Авезеел, и мало-помалу она стала усматривать в этом упорстве стремление навязать ей свою волю. Даже теперь, после развода, она продолжала тянуть с поездкой.
– Ничего я не думаю, я точно знаю, – сказал коммивояжер. Разговор все больше забавлял его.
– А что тут за врач? – спросила она.
– Мастер на все руки. Старый добрый деревенский доктор. И аптеку держит. Отличный старикан.
– Давно он здесь живет?
– С довоенной поры. Не дай соврать, Сассинг, ты же знаешь здешнего лекаря с незапамятных времен. – Он повернулся к хозяину, но тот ушел на кухню.
– Как его зовут?
– Доктор Зехелрике. А зачем он тебе нужен? Не намерена ли ты перебежать мне дорогу? Может, ты еще и лекарствами занимаешься?
Он привстал и наклонился над столом.
– Нет, что вы, – ответила она.
Пора было заканчивать разговор. Как только хозяин вернулся за стойку, она подошла к нему, заказала еще виски и, взяв сумку, поднялась наверх.
2
Слабого света единственной лампочки на обмахрившемся проводе едва хватило, чтобы отыскать замок, который ей удалось открыть не сразу. Она втащила сумку в комнату и нащупывала выключатель, когда за спиной послышались шаги.
– Вылей свое виски в раковину, я принес кое-что получше. Вот, смотри, целая бутылка. Может, уговорим ее на пару?
Это был картежник, коммивояжер. Держа бутылку на уровне лица, которое пошло красными пятнами, он протиснулся на порог и свободной рукой схватил ее за плечо. От него разило пивом.
– А ну, катись отсюда!
Она пихнула его локтем в живот, влетела в номер, захлопнула за собой дверь и успела повернуть ключ изнутри, прежде чем он с силой потянул ручку на себя. Лишь заслышав удаляющиеся шаги, она отошла от двери.
Тесное пространство длинной, как кишка, комнаты почти целиком занимали две пышные постели, обращенные изголовьем к продольной стене. Между ними оставался лишь узкий проход к окну, возле которого горела газовая печка. Она тут же выключила ее, но дежурный огонек не погас. Опустившись на колени, она поискала вентиль, чтобы полностью отключить газ, но так и не нашла. От запаха газа к горлу подступила тошнота, она выпрямилась и открыла окно.
К счастью, стакан с виски уцелел во время стычки в дверях. Она отпила большой глоток и принялась распаковывать сумку. Все та же старая, видавшая виды сумка – кожа потемнела и потрескалась, углы латаны-перелатаны, ручки тоже менялись не раз, а сумка верно служит по сей день. Рейнир, бывало, удивлялся, почему она не купит новую. Эту он считал неприличной. Она любовно погладила сморщенную кожу, будто любимую собаку приласкала. Может, сообщить Рейниру, что она здесь? Позвонить по телефону. Но трубку наверняка снимет Хильда, придется снова что-то говорить, объяснять. Можно опустить на деревенской почте открытку с одним только словом: "Мария". Впрочем, зачем это ему теперь? Она для него пройденный этап. Хильда, которая была его психотерапевтом, сумела подобрать к нему ключ, сумела избавить его от пагубного пристрастия к спиртному. Последние пять лет, прожитые с Хильдой, были для него, наверно, более удачными, чем брак с нею самой. Он вернулся к преподаванию, правда, пришлось сменить школу, но в данном случае это было, пожалуй, к лучшему.
"Мария Роселир!" – иной раз восклицал Рейнир. Он твердил это имя кстати и некстати, например проверяя тетради, и со стороны могло показаться, что так зовут одну из его учениц. Однажды он упомянул ее прежнее имя в присутствии Шарля, молодого учителя-словесника, который часто бывал у них, снабжая ее поэтическими сборниками "пятидесятников", а также литературными журналами, в которых печатались его стихи.
– Мария Роселир! Ты знаешь, что это она и есть?
Рейнир выложил всю историю ее военных скитаний, рассказал, как она пряталась на подпольных квартирах, как жила по чужим документам и как возродилась в ней умершая девушка из зеландской деревни.
– Ну чем не сюжет для твоих сочинений?
Он опрокинул шестую по счету рюмку, а она заметила, что Шарль, ошеломленный рассказами о прошлом, которое она скрывала, чувствует себя все более неловко.
Она не возвращалась в те края. Ферма на польдере? Да она и не нашла бы ее теперь. Шарль предложил съездить на водохранилище Харлеммермеер – вдруг она отыщет это место. Рейнир пришел в восторг от его идеи.
– И ты снова будешь Марией Роселир.
– Ты забыл, что на польдере меня звали иначе, Рейнир.
– Точно. Тебя тогда звали Эвелин.
Поехали они туда в его открытом двухместном автомобиле. Конец июля, жара, как летом 1943 года. Вначале она непринужденно сидела рядом с этим загорелым молодым мужчиной в белой спортивной рубашке. Пряди ее длинных волос, развеваясь, закрывали ему лицо, он шутливо покусывал их. Город остался позади, шоссе сменилось проселочными дорогами, по обочинам деревья и густой кустарник, и вдруг она заметила, что ее ладонь судорожно сжимает ручку двери. Это должно быть где-то здесь, точно, вот и развилка – они у цели. Она узнала ферму. Машина остановилась у въезда в усадьбу, который с тех пор успели замостить. Крышу тоже подновили, она казалась более пологой, чем тогда. И кухня теперь не стояла настежь. Неужели кухонная плита все та же? Ни в поле, ни во дворе хозяев не видно.
– Хочешь?..
– Поехали!
– В Харлем?
– По крайней мере прочь отсюда.
В городе он хотел было свернуть на магистраль, ведущую к центру, но она тронула его за плечо и покачала головой.
– Не нужно.
Он повез ее в дюны. В Влумендаал. Они лежали в траве, которую шевелил теплый ветер. Восемь месяцев длился их роман. Ее захватывало напряжение двойной игры, встречи украдкой, и одновременно она не переставала удивляться, как легко ей это давалось, будто и не впервой ей тайная жизнь. После семи лет брака с Рейниром она впала в состояние полного безразличия, от которого не было спасения. Рейнир был бессилен что-либо изменить. Раз сбросив с себя это оцепенение, она крутила романы, следовавшие один за другим и приносившие ей облегчение. Прежняя энергия вернулась к ней. Она стала посещать школьные вечера, на которые раньше ходила с отвращением и которых избегала под любым благовидным предлогом. Там она познакомилась с новым коллегой Рейнира. И сразу почувствовала к нему интерес. Ее тянуло к тем мужчинам, в ком, как ей казалось, она различает черты прежних возлюбленных. Она без устали искала новых впечатлений, будто стремясь повторить тот единственный краткий миг, оставшийся в далеком прошлом. А может быть, желая окончательно убедиться, что с тем мгновеньем не сравнится ничто.
Она пригладила волосы, попробовала убрать седые пряди, но они не слушались. В зеркале она видела резкие морщины на лице, набухшие веки и темные круги под глазами, а перед ее мысленным взором вставали совсем другие образы. Она никогда не расставалась с ними, зачастую они напоминали о себе в такие минуты, когда она меньше всего думала о прошлом – в машине на пустынной дороге, в суете города или посреди дружеской беседы, в зимних сумерках, когда свет еще не зажигали. Она видела их – то совсем рядом, как наяву, то в недосягаемой дали. В том сне, который возвращался снова и снова, вместо отца она иногда видела Карло: он точно так же шел к ней, разделял их один только ажурный, словно прочерченный острым карандашом мост, но расстояние между ними не уменьшалось.
Присев на край постели, она допила виски. Полотняные шторы слегка колыхались, тусклые отблески уличных фонарей проникали в комнату, наполненную сейчас тем же запахом чернозема и перегноя, какой она ощутила на проселке.
Дождь прекратился, когда она въехала в Авезеел. Не успела она сообразить, что да как, а деревня уже осталась позади, и дорога уперлась в шлагбаум. Она вышла из машины, напряженно вглядываясь в сумеречные поля, за которыми маячили разбросанные хутора, едва различимые среди темной массы деревьев. Лишь после этого она посмотрела на поселок, так режиссер изучает местность, выбирая выигрышный ракурс. Ей были видны очертания домов и церковная колокольня, обозначавшая центр.
Она медленно вернулась в деревню, отыскала площадь и при свете фар заметила компанию картежников за столиком кафе. Без колебаний, как гость, знающий, что его ожидают, она вошла внутрь.
3
Если вначале Рейнир, вспоминая это имя, просто поддразнивал ее, то потом у него возникла потребность сочинять биографию Марии Роселир. Что он хотел этим показать? В конце концов, он не располагал даже теми сведениями, которые были известны ей. Обычно она не отзывалась на его реплики и никогда не обнаруживала своего раздражения.
– Тебе давно пора съездить туда. Там ты услышишь все, что хочешь услышать, – сказал он как-то раз, когда она сидела над иллюстрациями для очередной серии детских книг. Он стоял в дверном проеме, и она перевела взгляд на окна, на макушки деревьев вдоль набережной Амстела, на бледно-голубое небо.
– Ты же знаешь, Рейнир, у меня работа. Ее надо завершить. Раз уж я взяла заказ.
– А когда ты закончишь, найдутся другие предлоги. Знаю я тебя, так и будешь без конца откладывать поездку. Просидишь здесь, а с тобой и я. – Он подошел ближе, и она почувствовала запах спиртного, увидела лопнувшие сосудики в его глазах. – Я же ради тебя стараюсь, Стелла, только ради тебя. – Но смотрел он мимо, будто обращаясь к кому-то другому.
Отношения их достигли той стадии, когда люди уже ничем не в состоянии помочь друг другу. Он стал сильно пить, в школе пошли неприятности, она пыталась забыться в своих многочисленных романах, с чем он как будто бы примирился. Она невольно вспоминала о том, как началось их знакомство, о привязанности и почти робких объятиях человека десятью годами старше ее.
– Неужели ты еще здесь, Мария? – изумленно воскликнула Лина Ретти, появившись в доме через неделю после освобождения. – Меня подвезли канадцы. Смотри. – Она поставила на стол коробку, набитую мясными и овощными консервами, яичным порошком, шоколадом, сигаретами, и щедро поделилась со Стеллой. – Как же ты продержалась в такую голодную зиму?
– Да выкрутилась кое-как.
– Что слышно от родителей?
– Я запрашивала о них, но пока сведений нет.
Другого объяснения в тот момент Стелла не могла ей предложить. Ретти ничего не заподозрила. Но, узнав от мефрау Бендере, кто жил на верхнем этаже ее дома, она была потрясена. Мария? Скрывалась? Должно быть, она представила себе, что могло случиться с ней, не подозревавшей об истинном положении дел, если бы Стеллу обнаружили оккупанты. Тем не менее, решив, что во всем этом надо разобраться, она развила бурную деятельность, узнавала что-то в кругу своих клиентов, бегала по инстанциям и наконец в сопровождении старшего лейтенанта явилась на чердак.
– Это Мария, она скрывалась у меня, – гордо сказала она.
Обратившись с запросом в Красный Крест и оставив свой адрес на случай, если ее будут разыскивать, Стелла целыми днями просиживала с открытой дверью в ожидании звонка.
Однажды утром внизу раздались возбужденные голоса: похоже, кого-то искали, но обратились не по адресу.
– Думаю, вы ошиблись! – воскликнула Ретти.
Свесившись через перила, Стелла прислушалась к разговору. Второй голос повторил:
– Мне дали именно этот адрес.
Входная дверь закрылась, и на лестнице зазвучали шаги. Стелла хорошо их знала.
– Кто вам дал его? – спросила Ретти.
– В Красном Кресте. Посмотрите, мне его записали. Все правильно?
– Я такой фамилии не знаю. Наверху живет студентка, но ее зовут Мария Роселир.
– Ну почему ты не сказала ей, как тебя зовут? Теперь можно вернуться к подлинным именам, – упрекнула Стеллу мефрау Бендере, едва поднявшись наверх.
Она устроилась в плетеном кресле и сделала замечание но поводу окон, до сих пор закрытых черной бумагой. Почему бы не снять ее, ведь она больше ни к чему? Лицо у нее стало бледным и одутловатым: вместе с мужем она провела два года в темной и тесной проходной комнатке. Ни разу за все это время они не вышли на улицу.
– Как это случилось? Где?
– В Хилверсюме. Их задержали на улице и немедля увезли.
– Документы у них были не лучшего качества.
– Совсем никудышные. Сколько раз я предупреждала Даниела. А он меня не слушал, и Луиза тоже. Она утверждала, что опасности никакой.
– Другого выбора тогда не было.
Мефрау Бендере уже побывала в доме, где Даниел с Луизой прожили почти год. Там жила другая семья. Из вещей не осталось ничего. Родители Луизы вернулись в свой дом, в Гауду, хотя и там все было разграблено.
– Ты что-нибудь слышала об остальных?
– Нет, пока ничего.
– В этих бюро сплошная путаница. Они сами не знают, что им делать.
Мефрау Бендере порылась в сумочке. Стелла отвела взгляд и посмотрела на блокнот, лежавший на столе. Он был открыт на чистой странице, за последние месяцы в нем не появилось ни строчки.
– Ты думаешь, тебе вернут что-нибудь?
– Я еще не была там.
– Прислать тебе парочку фотографий? – Она достала носовой платок, вытерла лицо, промокнула глаза, высморкалась.
– Конечно. – Не скажешь ведь, что фотографии больше не нужны.
– Будем ждать.
– Да, в Красном Кресте сказали, пройдет, мол, очень много времени, пока они получат какую-нибудь информацию.
– Как знать, может и так.
Они помолчали. Мефрау Бендере поднялась и пошла к двери. Уже на лестничной площадке она обернулась.
– Может быть, я могу что-то сделать для тебя, Стелла?
Она поблагодарила, сказав, что ничего ей не нужно, что она пока останется здесь, на чердаке.
Наспех поцеловав ее в щеку, маленькая мефрау Бендере снова вцепилась в свой платок и, спускаясь по лестнице, все еще продолжала сморкаться.
– Ты можешь навещать нас в Гауде в любое время, – добавила она.
Стелла подвинула к окну стул и, встав на него, так рванула бумагу, что лист разлетелся надвое. Кнопки, которыми была приколота бумага, градом посыпались на пол.
4
Лина Ретти ушла к себе, а он переступил порог моей комнаты, почти упираясь в скошенный потолок головой с коротко подстриженными, на американский манер, волосами. Он сел на один из ящиков, положил свой берет на пол и достал из нагрудного кармана пачку сигарет.
– Прошу.
– Я не курю.
– Вы первая, от кого я это слышу, с тех пор как мы в Амстердаме. И раньше не курили?
Наклонившись вперед и упираясь локтями в колени, он внимательно смотрел на меня.
– Только раз попробовала.
Он зажег сигарету и глубоко втянул дым, словно обдумывая что-то. Чувствовал ли он себя неловко, не зная, как ему держаться со мной; сожалел ли, что поддался на уговоры Ретти зайти?
– Мне кажется, вы до сих пор не вышли из подполья, – сказал он с улыбкой.
– Ошибаетесь. Я всегда чувствовала себя здесь как на воле. – Она сознавала, что освобождение не изменило ход ее жизни.
– А мефрау Ретти сказала мне, что вы до сих пор живете под именем Марии Роселир.
– Я привыкла к нему, ведь с сорок третьего года оно уже срослось со мной. По-вашему, это глупо?
– Но теперь вы можете вернуться к настоящему имени. Утаивать его теперь нет нужды.
– Знаю.
Он слово в слово повторял то, что говорила мефрау Бен-дере.
– Боитесь?
– Я в войну-то почти никогда не боялась, а теперь тем более. – Она ударила кулаком по ладони. Она и вправду боялась, но страх был другой, и говорить о нем она не могла.
– От кого же вы прячетесь? От самой себя? Как вас зовут?
– Рассказать вам, как я узнала об освобождении? – Она повернула свой стул и теперь сидела наискосок от него. – Я подняла штору затемнения и увидела, что напротив из такого же чердачного окна высовывается человек. У него были длинные седые волосы и желтоватое лицо. Он высоко вскидывал и опускал руки, будто одеяло встряхивал. Мне показалось, что он ждал моего появления. Вначале я не поняла, чего он хочет, подумала: наверно, у него с головой не в порядке. А потом услышала шум, на улицу высыпали люди, их становилось все больше и больше. Все хлопали друг друга по плечам, обнимались, приплясывали, будто на празднике. Когда они увидели меня в окне, то помахали мне и закричали, что нас освободили.
В горле у нее пересохло. Она подошла к раковине и начала пить прямо из крана, чувствуя, как вода струится в глотку.
– Как же вы поступили? Решились выйти на улицу?
– Я и раньше выходила.
– Но это же совсем другое дело.
– Да, конечно. Люди прямо-таки поглупели от счастья.
– Вы были в городе?
– Да, до самой Дам дошла, все посмотрела.
Ясно было, что он задавал вопросы не из праздного любопытства.
Она позвонила Рулофсу, больше никого в городе она не знала. Подавить в себе отвращение к нему и набрать его номер оказалось еще труднее, чем в прошлый раз. Она звонила целую неделю, но безрезультатно: линия не работала, а идти к нему домой не хотелось. И вот наконец она узнала, что временно отключенные номера вновь задействованы, и набрала его телефон еще раз.
"Ты первая, кто дозвонился до меня! – закричал Рулофс. – А это кое-что значит. Немедленно приходи. Выпивка найдется. Я сам уже две недели не просыхаю".
"Ты знаешь что-нибудь о Карло?" – спросила она. Помолчав, он сказал, что Карло арестовали. Из тюрьмы в Схевенингене его отправили в Вюхт, а оттуда в Германию. "Кажется, в Дахау". Он предложил разузнать все поточнее. Но она сказала, что справится сама. "Так ты заходи".
Она повесила трубку.
– У вас есть знакомые, к которым можно перебраться? – спросил офицер.
– Я пока поживу здесь. В конце концов, уже несколько лет я считаю этот дом своим.
Он понимающе кивнул и поднялся.
– Вам не помешает разок-другой проветриться. Позвоните мне, если будет желание. – Он что-то написал на карточке и протянул ей.
– А как вы попали в английскую армию? Были в подполье?
– Двинул на запад с войсками союзников. Я лейтенант запаса, а к англичанам присоединился во время арнемской операции. Позднее стал у них офицером связи.
– Значит, вы все-таки скрывались?
– Можно и так сказать, но я считал это просто переменой адреса. Когда мы второй раз угодили в плен, я смылся. А теперь вот надеюсь снова вернуться в школу.
– В школу?
– Я учитель истории.
Когда он ушел, она взглянула на карточку. Рейнир Фарендонк. Номер телефона. Теперь его не нужно было заучивать.
5
Стол, за которым она сидела накануне, был накрыт для завтрака. Подавала девчушка лет шестнадцати, черноглазая, с короткими черными волосами. У окна напротив сидела чета фламандцев. Муж аппетитно макал корочку хлеба в стоявшую перед ним глазунью. К ее облегчению, вчерашнего картежника не было видно. Пока девочка наливала кофе, она спросила, как ей найти доктора.
– Очень просто. Спросите у моего отца, он как раз на улице.
В окно было видно, как Сассинг моет машину.
Когда она вышла из кафе, он отложил губку и кусок замши и вооружился сухой тряпкой. Не поднимая головы, он объяснил ей дорогу: доктор жил на самом краю деревни. Она подумала было, не спросить ли еще раз о Марии, но по тому преувеличенному вниманию, с каким он начищал бампер, поняла, что возвращаться к этой теме не стоит. День прояснился; лучи солнца, пробиваясь сквозь листву каштанов, освещали выпуклые камни мостовой, еще блестевшие после дождя. Канавы были полны пожелтевших листьев.
Приемная доктора Зехелрике располагалась во флигеле со стеклянной стеной, откуда открывался вид на лужайку, окруженную вязами. Она позвонила ему и попросила принять ее по делу, не связанному с его медицинской практикой. И вот он ждет ее.
Доктор, немолодой уже человек с обветренным лицом, с глубокими залысинами, обрамленными редкими седыми волосами, сидел за письменным столом. Ее отцу было бы сейчас примерно столько же лет. Но она не могла представить себе этого. За долгие годы воспоминания о нем слились в одно: потерянная одинокая фигура, застывшая на обледенелом мосту.
– Я прошу вас рассказать мне о Марии Роселир.
– Мария Роселир, – медленно повторил он. Руки, до тех пор спокойно лежавшие на листе промокательной бумаги, принялись перебирать, сдвигая со своих мест, аккуратно расставленные на столе предметы: прибор для измерения давления, прозрачное пресс-папье, фотографию в серебряной рамке. – Вы ее родственница?
– Нет.
– Знакомая?
– Тоже нет. Быть может, вы сочтете это чудачеством, но я давно мечтаю побольше узнать о ней. Мысль, что я знаю о ней так мало, не дает мне покоя.
С обратной стороны в рамку был вставлен кусочек черного картона с откидной, тоже картонной, подставкой. Она вспомнила семейные портреты в рамках, которые в дни ее детства выставлялись на туалетном столике, когда у них гостили бабушка и дедушка. Старики хотели видеть сразу "всю семью", почему-то им это было важно. Картонные подставки быстро приходили в негодность, и нужно было их подклеивать.
– Я много лет собиралась в Авезеел. Да все никак не выходило. Вчера наконец собралась и села в машину. В гостинице я узнала, что вы давно практикуете здесь, и поэтому решила обратиться к вам. Мне кажется, доктор в таком небольшом местечке хорошо осведомлен.
– Да, врач знает много, но, увы, не все может рассказать. А в гостинице вы ничего не добьетесь.
– Верно, народ у вас, похоже, не очень разговорчивый.
– Да. Особенно если речь заходит о щекотливых вопросах. – Он передвинул бланки для рецептов. – Погодите, не вы ли пользовались ее документами во время войны?
– Вам это известно?
– Да, у нас был свой человек в канцелярии, который передавал подпольщикам регистрационные карточки. Вы, наверно, слышали об этом. Так делали повсюду. Остальное ребята брали на себя. Скольким они помогли скрыться по нашим документам! Лично я был против таких рискованных затей, ну да что теперь говорить…
Они одновременно посмотрели в окно. Тень облаков накрыла лужайку. Сорока перескочила с крыши сарая на белую садовую скамейку.
– Имя "Карло" вам что-нибудь говорит?
– Ну конечно, это подпольная кличка юноши из Сопротивления.
Такого она не ожидала. Только теперь до нее полностью дошел смысл сказанной им фразы: "Кончится война, съезди в Авезеел".
– Настоящее имя его было Лауренс, – донесся до нее голос доктора.
Она поняла. Впервые услышав это имя, поняла, что для нее он навсегда останется Карло.
Доктор Зехелрике взял портрет и повернул его к ней.
– Это мой сын Гюс, – сказал он.
На нее смотрел круглолицый улыбающийся юноша. Чуть выступающие передние зубы, расчесанные на прямой пробор светлые волосы.
– Гюс и Лауренс были одногодки. Когда началась война, они сразу вступили в группу Сопротивления в Амстердаме. Гюс попал в облаву, устроенную службой безопасности на Центральном вокзале в январе сорок третьего. Лауренса схватили через месяц в Роттердаме, при нем была сумка с продовольственными карточками и бланками удостоверений. Незадолго до этого он побывал у меня. Арест Гюса потряс его. Он подозревал, что в группе действует предатель. Я предупреждал его об опасности, но он не отошел от подпольной работы. "Кто-то ведь должен это делать" – так он говорил. – Доктор поставил портрет на место. – Как и многим другим, им не суждено было остаться в живых.
Кроме мефрау Бендере, Йаап, старший из трех братьев Бостон, был единственным, кого она встретила после войны. О нем она вспоминала редко. Оказалось, что в тот субботний полдень он уходил из дому, а на обратном пути встретил знакомого из нашего квартала, который рассказал ему, как оцепили улицу и обыскивали квартиры. Один из друзей-букинистов помог ему скрыться. Стелла увидела его через несколько месяцев после освобождения в театре, где давала первый концерт Шарлотта Кёлер. Вместе с Рейниром, который теперь часто сопровождал ее, она шла к боковой ложе, как вдруг чья-то рука легла ей на плечо и кто-то сказал: "Стелла, неужели это ты?" Она вздрогнула. Еще не успев обернуться, она узнала этот голос. "Менеер Бостон!" Ей не приходилось раньше называть его по имени, да она ни разу толком и не говорила с ним. Когда она забегала вернуть ему книгу, он тут же вручал ей следующую со словами: "Теперь прочти вот это". Он держался всегда на расстоянии, как будто помимо ее круга чтения ничто его не интересовало. Но тут он обнял ее, и Рейнир даже поменялся с ним местами, чтобы Йаап мог посидеть возле нее. Временами он крепко сжимал ее руку, она перестала следить за декламацией на сцене, и лишь отдельные строки из "Песни Песней" звучали в ней: "Я искала его, не находила, кликала – он мне не ответил. Повстречали меня стражи, обходящие город, изранили меня, избили".
Доктор отодвинул стул, подошел к окну.
– Если встанете вот сюда, вы увидите дом, в котором жила семья Роселир.
В ярких лучах утреннего солнца она увидела красную черепичную кровлю среди зелени вязов.
– Съездим туда? – предложил доктор Зехелрике.
6
– Это как камень, брошенный в пруд. Вы замечали, как потом долго идут круги? Они словно застывают на воде, – сказал он. На его приглашение зайти еще раз после того, как он закончит прием, Стелла ответила отказом. Она достаточно повидала, достаточно услыхала. Машина мчалась по сельским дорогам Зеландии в направлении Брескенса, а она вспоминала, как разочаровал ее дом, где жила Мария Роселир. То, что предстало перед ней, даже отдаленно не походило на картину, какую она рисовала в мыслях. Самое обыкновенное здание, как видно перестраивавшееся; дорожки в саду вокруг дома обложены камнями, окрашенными в белый цвет, и посыпаны белым гравием. Необычен только сарай, громадный, окна во всю ширину крыши.
После того несчастья семья Роселир куда-то уехала, дом пустовал – никто не хотел жить в нем – и пришел в упадок.
– Но лет десять назад они снова объявились в наших краях. Дело было зимой, в тот день шел легкий снежок, а к вечеру ударил мороз. Они ни к кому не зашли, в деревне тоже не появлялись. Потом мы узнали, что после войны они обосновались во Франции. Куда они ехали, так и осталось неизвестным. Ясно только, что направлялись они в сторону Тернёзена. Машина у них на льду пошла юзом и съехала под откос, прямо в канал. К тому времени их тут совсем забыли, а когда это случилось, снова принялись ворошить прошлое.