Текст книги "Стеклянный мост"

Автор книги: Марга Минко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Стеклянный мост памяти

Когда сразу после войны в Нидерландах опубликовали «Дневник Анны Франк», а затем в разных странах стали один за другим выходить его переводы, читающее население планеты было поражено, с какой естественной достоверностью и простотой сумела девочка-подросток сказать человечеству о драме своего народа. Исповедь чистой детской души, написанная среди крови и грязи войны, стала легендой. Этот правдивый документ, это незабываемое свидетельство величия человеческого духа снова вспоминаешь, перелистывая страницы повестей и рассказов нидерландской писательницы Марги Минко, собранных в этой книге.

Книга почти вся навеяна воспоминаниями о минувшей войне, которые чаще всего разворачиваются как события, происходящие теперь или происходившие совсем недавно, вчера. Автор словно фиксирует их в дневнике, по горячим следам, и, выступая от первого лица, почти полностью сливается со своими персонажами. Так воспринимаются «Стеклянный мост», «Горькая трава», «Мамина деревня». Но порой эти воспоминания точно шаткий мостик, перекинутый в прошлое, тоненькая ниточка, связующая человека с теми, кого случилось однажды потерять, но не должно случиться забыть. Об этом одна из лучших вещей Минко – повесть «Падение». Это не только воспоминания, это память человека, без которой он теряет свою человеческую сущность.

«Анной Франк, оставшейся в живых» назвал писательницу известный нидерландский критик Бернард Кемп. Действительно, в ее творчестве та же ведущая тема – преследование евреев в годы гитлеровской оккупации. Та же благородная гуманистическая тональность. Та же простота. И, как правило, тот же личный, автобиографический акцент.

Книги Марги Минко насквозь автобиографичны. Биография же удивительно под стать ее книгам – негромкая и в общем небогатая внешними событиями. Родилась Марга Минко (настоящее ее имя Сара Менко) в 1921 году в состоятельной еврейской семье в местечке Хиннекен близ города Вреда. Сара получила хорошее образование, перед самой войной два года работала в Вреде корреспондентом газеты. После войны продолжала работать в прессе. Много разъезжала. Журналистская практика оттачивала перо будущей писательницы. Репортаж и хроника исподволь перерастали в серьезную и глубокую художественную прозу. В апрельском номере журнала «Маатстаф» за 1956 год Минко публикует первые фрагменты «Горькой травы», подкупающие читателя сюжетной простотой и стилистической неприхотливостью – ни дать ни взять отрывки из чьего-то дневника оккупационных лет. Выход «Горькой травы» отдельной книжкой в следующем году становится уже событием. Критика была на редкость единодушна: в Нидерландах родилась новая писательница, самобытная и глубокая, с уже сформировавшимся талантом. За короткое время «Горькая трава» была переведена на английский, французский, немецкий, шведский, норвежский, венгерский и другие языки.

Историки литературы давно заметили, что большие произведения рождаются нередко после больших потрясений – сугубо личных драм в первую очередь, но в особенности когда эти частные драмы разыгрываются на фоне или тем более внутри драмы общественной, вплетаясь в крутой узел ее бесчисленных сюжетных линий, имя которым – людские судьбы. Потрясением для Марги Минко стала война – общая беда для десяти миллионов ее соотечественников, для сотен миллионов жителей всего земного шара.

Вторая мировая война затмила все предыдущие небывалыми масштабами. В пучину этого общепланетного бедствия оказались втянуты неисчислимые массы людей, судьбы которых были так или иначе деформированы, смяты или совсем раздавлены гусеницами войны. Ее сверхсложный и зловещий механизм, роль и место тех, кто приводил в действие пружины и маховики этого механизма, притягивают к себе внимание и сейчас, десятилетия спустя. Война породила целый Монблан литературы. В разных концах света миллионы людей с неослабным интересом читают полевые дневники и воспоминания полководцев, переписку государственных деятелей той эпохи, документированные хроники баталий на суше, на море и в воздухе. Гораздо реже в западноевропейской литературе свет юпитеров падает на будничную сторону войны, ее обыкновенную чудовищность, увиденную глазами рядового невоенного человека. Тем выше ценность таких произведений.

Западная литература о войне служит своеобразным историческим зеркалом, отражающим судьбу или форму участия данной страны в мировом катаклизме. Так, в США и Великобритании, землю которых не топтал сапог гитлеровского вермахта, чаще всего публикуются мемуары военачальников и дипломатов; во Франции, Бельгии, Норвегии, Нидерландах выходят книги о движении Сопротивления, о немецкой оккупации, о концлагерях.

В оккупированных Нидерландах и Бельгии самую горькую чашу пришлось испить евреям. В конце XV века, спасаясь от преследований инквизиции, несколько десятков тысяч евреев переселились из католической Испании в Нидерланды, включавшие тогда территорию теперешних стран Бенилюкс. Нидерланды подчинялись в то время имперской короне Габсбургов, и национально-освободительная война последней трети XVI столетия стала также революционной войной за новую – протестантскую – религию, за новый – буржуазный – общественный порядок. На новой земле и при новом строе еврейские переселенцы быстро освоились и включились во все буржуазные формы хозяйствования и самоуправления, сохраняя, однако, религиозную и этнографическую обособленность.

Преследования, каким подвергалось еврейское население в 1940–1945 годах, во время оккупации Нидерландов, оставили далеко позади жестокость короля Филиппа II, герцога Альбы, великого инквизитора Торквемады, по инициативе которого в 1492 году и началось изгнание евреев из Испании. Из 115 тысяч евреев 90 тысяч погибли в концлагерях; по другим данным, война унесла жизни 104 тысяч человек из 140 тысяч. Как тут не вспомнить слова, записанные в приговоре шефу СД Адольфу Эйхману, что все народы после войны считали своих погибших, евреи же – своих уцелевших. «Обыкновенный фашист» Эйхман был хорошим семьянином, любил животных, не переносил вида крови и превыше всего ценил точность в исполнении приказа. Как шеф СД, он обеспечивал «только» депортацию 3,5 миллиона евреев, и ни один из них не был казнен по его воле! Так называемое «окончательное решение», то есть полный геноцид евреев, декларированное Гитлером в «Майн кампф», а затем вошедшее в партийную программу нацистов, было возложено на СД – Службу безопасности, и подручные Эйхмана в Нидерландах осуществляли его с образцовой методичностью. Гитлеровцы рассматривали «окончательное решение» как веху на пути, политом кровью не только евреев, но миллионов людей всех национальностей, – на пути к хотя и абсолютно бредовой, но тем не менее вполне четко сформулированной цели – экономическому и политическому мировому господству.

В мае 1940 года, после недолгого и робкого сопротивления превосходящим силам германского вермахта, нидерландская армия сложила оружие. Королевская семья и правительство заблаговременно эмигрировали в Лондон. Оккупанты, играя в великодушие к «братьям по крови», освободили военнопленных (впоследствии, однако, была сформирована Нидерландская дивизия для отправки на Восточный фронт), посадили за министерские столы своих марионеток, а страну объявили частью германского рейха. Но спектакль продолжался недолго. Уже в июле 1940 года была запрещена деятельность всех политических партий, кроме нидерландских фашистов во главе с Антоном Мюссертом, расстрелянным после войны за коллаборационизм.

В октябре 1940 года власти распорядились, чтобы каждый голландец представил доказательства своей принадлежности к «арийской расе». Таким образом, все население Нидерландов было поделено на «чистых» и «нечистых». Евреи оказались в числе последних.

После этого начались репрессии. В ноябре того же года были уволены все чиновники и педагоги еврейской национальности, затем музыканты и представители других профессий, в марте следующего года все еврейские частные предприятия были взяты под официальный контроль, то есть, по сути, отчуждены у владельцев. С января по октябрь 1941 года евреям было последовательно запрещено находиться во всех публичных местах: кинотеатрах, библиотеках, магазинах, рынках, зоосадах, бассейнах, пляжах, – запрещено пользоваться общественным транспортом и вообще менять место жительства. Об этом свидетельствуют архивные документы, об этом свидетельствует Марга Минко.

15 октября 1941 года фашистский наместник, «комиссар» Раутер сообщает Гиммлеру в Берлин, что еврейское население Нидерландов «отныне поставлено вне закона». В Освенциме, Маутхаузене, Треблинке, Бухенвальде уже растоплены печи крематориев…

Можно ли упрекать нидерландских евреев в том, что они безропотно подставляли шеи под кованый сапог захватчика и палача? Нет, это было бы несправедливо. На первых порах многие наивно верили, что их действительно отправляют в Польшу на работы, что они вернутся назад и получат сполна все свое имущество. Голландцы, вывозимые в Германию на военные заводы, порой завидовали, что евреям разрешают брать с собой семьи, а им нет. В «Горькой траве» юная еврейская девушка, от имени которой ведется повествование, рассказывая, что немцы вывезли всех обитателей дома престарелых, утешает себя тем, что так любившая поездить по белу свету старая тетушка Каатье на склоне дней еще раз повидает мир.

Однако скоро пелена упала с глаз. Нидерландское Сопротивление не знает, правда, таких массовых и героических выступлений, как восстание варшавского гетто, но тем не менее уже в конце января – начале февраля 1941 года, когда чернорубашечники Мюссерта принялись бесчинствовать в еврейских кварталах Амстердама, они встретили настолько решительный отпор, что для очередной провокации, 22 и 23 февраля, когда евреи праздновали субботу, оккупанты бросили на подмогу чернорубашечникам несколько грузовиков с солдатами. На устроенную ими кровавую баню Амстердам ответил вошедшей в историю страны всеобщей забастовкой 25 февраля. Нидерландские рабочие, студенты, люди труда смело выражали солидарность с теми, с кем бок о бок жили, учились, работали в мирные годы. Именно солидарность вопреки расовым, национальным, религиозным предрассудкам, несмотря на угрозу конфискации имущества, заключения в тюрьму, смертной казни, – именно эта человеческая солидарность помогла двадцати пяти тысячам евреев выжить – уйти в подполье, спрятаться в деревне, тайно переправиться за границу.

Люди, укрывшие у себя еврея, рисковали не только имуществом и свободой, но и жизнью. Равно как и те, кто снабжал евреев фальшивыми документами, находил им явки, помогал перебраться за рубеж. Правда, далеко не все рисковали бескорыстно. И об этом можно прочитать у Марги Минко – взять хотя бы менеера Куртса в «Стеклянном мосте», проявляющего повышенный интерес к чужим фамильным ценностям и столовому серебру. Шансы на спасение имели прежде всего те, у кого было больше денег. Переезд за рубеж, в нейтральную Швейцарию, обходился, например, до тридцати тысяч гульденов с человека. И доставались эти гульдены не только соотечественникам. Увязшему на Восточном фронте рейху нужна была валюта, и нацисты не считали зазорным порой изменять своей бредовой идее «окончательного решения», выпуская на волю богатых еврейских банкиров и коммерсантов в обмен на их капиталы в швейцарских банках.

Говоря о трагической судьбе нидерландских евреев, не следует забывать, что гитлеровский «новый порядок» отнюдь не щадил и другие народы, всем определив место и ярмо на своих галерах. Поставив евреев вне закона, нацисты вовсе не собирались церемониться и с нидерландскими «братьями по крови». Нет, имущество у них не конфисковывали просто так – его у них вымогали, отбирали, разоряя страну, эшелонами отправляя в Германию «Liebesgaben» – «дары любви». Запрет на деятельность политических партий, профсоюзов, свободной прессы был только началом. В апреле 1942 года вводится всеобщая трудовая повинность. На военные заводы в Германию из Нидерландов в годы оккупации было вывезено 400 тысяч человек (но другим данным, которые тоже считаются неполными, 531 тысяча). Многие, не желая служить в Нидерландской дивизии или выезжать на принудительные работы, переходили на нелегальное положение.

Помощь оказавшимся вне закона: евреям, не явившимся на регистрацию или депортацию; молодым людям, отказавшимся служить «великой Германии»; всем нидерландцам, вступившим в конфликт с оккупационными властями, – стала зародышем нидерландского Сопротивления. Было бы неисторично сравнивать это движение по всем пунктам и параметрам с партизанским и подпольным движением в странах Восточной Европы или, например, во Франции. Движению Сопротивления в Нидерландах недоставало прежде всего единой связующей и организующей силы, не хватало опыта конспиративной работы, помощи извне – кадрами, деньгами, оружием, техникой… Сопротивление здесь вырастало из стихийного протеста, развивалось как движение разрозненных самодеятельных групп. Лишь позднее возникают подпольные организации, к руководству движением все больше приходят коммунисты. Участники Сопротивления устраивают саботаж и забастовки на производстве, расстреливают предателей вроде командира печально знаменитой Нидерландской дивизии Сейфардта, нападают на бюро учета населения и уничтожают документы, освобождают товарищей из тюрем, помогают укрываться сбитым над Нидерландами английским летчикам, бежавшим из лагерей пленным солдатам союзных армий… Пассивное сопротивление оккупантам оказывали вообще самые широкие массы: слушали английское радио, не сдавая полиции радиоприемники, читали подпольную прессу, давали приют нелегалам, игнорировали приказы оккупационных властей. О нарастании волны Сопротивления говорит усиление полицейского террора: в 1941 году было расстреляно 35 человек, в 1942-м – 292, в 1943-м – 320, в 1944-м – 582, в 1945 году – 1579 человек.

Кроме угроз и репрессий, нацисты пытались укрепить свое господство в Нидерландах и с помощью марионеточных институций, например подотчетных им «гильдий» или «палат» для творческих профессий, профашистских органов печати. Такой институцией для еврейской части населения был Еврейский совет, служивший, по сути, рупором и рычагом антиеврейской политики оккупантов. Вполне уважаемые в еврейской общине люди, возглавившие этот совет, таким вот легальным образом покупали себе жизнь и свободу. Приведем выдержку из весьма характерного документа Еврейского совета: «Амстердам, 29 апреля 1942 года. Со следующей субботы каждый еврей должен носить так называемую еврейскую звезду. Эти знаки отличия распределяются Еврейским советом. Каждый имеет право получить не более четырех звезд одновременно. Цена – четыре цента за штуку. Объявление о том, где нужно носить звезду, опубликовано в ежедневной прессе. С уважением, председатели Еврейского совета Амстердама А. Ассер, профессор Д. Коген». И люди, обманутые благообразной вывеской этого учреждения, верили ему, наивно полагая, что оно защищает их интересы. Выразительная иллюстрация к этому – эпизод «Звёзды» из «Горькой травы».

Писательница Марга Минко оплакивает, что называется, сухими слезами трагический удел нидерландских евреев под фашистской пятой. Но этим содержание ее творчества не исчерпывается. Произведения Марги Минко будят сочувствие к узникам любой другой страны, подпавшей под чужеземное иго, будят ненависть к войне как к противоестественному состоянию человеческого общества. Война поражает первичную клеточку общества – семью, рвет интимные связи людей, взбаламучивает низменные инстинкты… Писательница никому не ставит оценок за поведение, не формулирует философских выводов, она пишет обыкновенными словами о самых обыкновенных людях, но в этой кажущейся обыкновенности кроется всечеловеческий подтекст, символика вневременных обобщений.

«Назвать отчаяние по имени – значит его преодолеть», – сказал Альбер Камю. Марга Минко поднимается на высоты всечеловеческого, потому что нашла в себе силы преодолеть собственное отчаяние и выстрадала мудрость увидеть общую драму за строками собственной биографии. Война отняла у юной Сары Менко все, что было ей дорого: отчий кров, родных, любимое дело. Прошли годы, пока перегорела боль утрат и никому не известная журналистка Марга Минко почувствовала себя вправе говорить от имени множества подобных себе, от лица своего народа и времени. Но ее сфера не монументальная живопись, а бытовая миниатюра – акварель, карандаш, излюбленный жанр – портрет в интерьере. Только интерьер в ее рассказах зачастую – чужой угол, где скрывается преследуемая героиня «Горькой травы» и «Стеклянного моста», либо пустой дом, откуда всех забрала СД, а портрет – фотография погибшего мужа, которую тайком берет с собой на прогулки Фрида Борхстейн в повести «Падение». Великолепная рассказчица – взять наугад хотя бы описание Ленелстраат после облавы в «Горькой траве», – Минко никогда не впадает в самогипноз, самолюбование, скупа на слова, эмоции, жесты, детали.

Главная черта творческого облика писательницы – высокое достоинство человека, который не боится быть самим собой. «Быть самим собой», – повторяют герои «Стеклянного моста» и «Горькой травы». «Ни слова фальши» – так назвал видный нидерландский критик Пьер Дюбуа свою рецензию на вторую после «Горькой травы» книгу Минко – «Другая сторона» (1960), – откуда взяты помещенные в данном сборнике рассказы.

От горькой травы воспоминаний о личных утратах автор ведет нас к «другой стороне» – той самой, которую, говорят, необходимо выслушать, к людям, а от людей можно ожидать и хорошего, и плохого, и принимать их нужно такими, каковы они есть, коль скоро ты сам желаешь оставаться самим собой. Все это в общем-то банальности повседневной жизни, но Марга Минко так же мало стремится ошеломлять нас открытиями новых истин бытия, как и оглушать велеречивым пафосом.

«О драматических событиях писать надо скупо, иначе выйдет мелодрама» – так считает Марга Минко. Скупыми, точными словами – каждое взвешено на весах правды, ни одного лишнего, ни одного невпопад – писательница говорит о простом, понятном, близком всякому из нас мире вещей, поступков и характеров. Но за первым планом обычной жизни в необычных обстоятельствах встает и повальный ужас геноцида, и трагизм судьбы изгоя, и тоска невосполнимой потери, и отчаяние беспросветного одиночества… Грустная, в общем, поэзия.

Грустная и мужественная, а лучше сказать – стоическая. Читая Маргу Минко, испытываешь не только сострадание, но и уважение. С каким достоинством держится, например, Фрида Борхстейн – старая, больная, глубоко несчастная женщина, в годы войны потерявшая всех близких и живущая только памятью о них. Физическая немощь не ослабила ее духа, она по-прежнему смотрит молодцом, не признает над собой никакой опеки. А ведь дело происходит в доме престарелых. Марга Минко глубоко проникла в психологию своей героини, коротко и ясно поведала о жизни этого мужественного человека, так нелепо обрывающейся. Нельзя не согласиться с критиком Вимом Сандерсом, отметившим сразу после выхода повести «Падение» в 1983 году, что писательнице удалось «на каких-нибудь нескольких десятках страниц сказать больше, чем иному романисту на многих сотнях». Удивительно проста и продуманна композиция повести, продуманна так же до конца, как и любая деталь произведения. И замысел, и структура, и сам материал здесь, вне всякого сомнения, «тянут», что называется, на большой роман.

Марга Минко верит в высокие принципы человеческого общежития, отстаивает их мудро, последовательно и терпеливо. Человеку достойному она противопоставляет не подонка или изверга – таких резко отрицательных персонажей у нее почти не встретишь, – а человека просто малосимпатичного или морально нетребовательного, коих в обычной жизни, наверное, больше, чем извергов, – как, например, корыстолюбивая знакомая в «Адресе» или волокита Рулофс в «Стеклянном мосте». Марга Минко хорошо знает, что есть на свете изверги и подонки, но в ее произведениях они как тени за светлым экраном, как грубый шум за сценой, взять хотя бы эпизоды ареста в «Стеклянном мосте» или «Падении». Но разве не сильнее действует на читателя мудрая недосказанность, точный намек, емкий символ, провоцирующие фантазию, побуждающие и чувство и мысль дорисовать образ по контурам, лишь слегка очерченным опытной рукой художника.

Один из самых впечатляющих эпизодов – облава в «Горькой траве», которую героиня повести и ее родители наблюдают из окна подвала, не видя ничего, кроме ног – в мужской, женской, детской обуви, в черных начищенных сапогах. В кинематографе зачастую используют такой прием частичного или отраженного показа, когда берегут нервы зрителей или не хотят ссориться с цензурой. Кстати, проза Марги Минко и в самом деле кинематографична – «Падение» с его параллельным монтажом, скупой и точной обрисовкой характеров и места действия представляет собой (через диалог и внутренний монолог) почти что готовый сценарий, как, впрочем, и другие вещи сборника. В 1985 году бельгийский режиссер Харри Кюмел снял фильм по «Горькой траве».

Стоическое мироощущение Марги Минко проявляется не только в ее терпимости, которая вовсе не означает всепрощения, как иногда ошибочно полагают. Стоик но убеждениям и образу жизни – такой человек среди людей бывает одинок. Да и сама по себе тема ее творчества – преследование евреев в Нидерландах – достаточно ясно подсказывает, откуда исторически берется у писательницы этот мотив одиночества. Евреи, как упоминалось выше, после нескольких столетий жизни в Нидерландах и активного участия во всех сферах общественного бытия продолжают сохранять обособленность – в религии, культуре, житейских традициях. В свою очередь в определенных кругах нидерландского общества издавна проводилась четкая демаркационная – если не сказать: дискриминационная – линия между ними и еврейской частью населения, и происходило это задолго до пресловутого разделения на «чистых» и «нечистых» в октябре 1940 года. В рассказе «Клоостерлаан» из «Горькой травы» героиня вспоминает, как донимала ее и сестру в школе ребятня, подзуживаемая учителями. Горечью обиды пропитаны строки «Маминой деревни» и «Возвращения». Кстати, концлагерь Вестерборк близ Амстердама был создан в 1939 году не нацистами, а нидерландскими властями для интернирования евреев, бежавших из фашистской Германии.

Писательница не раз упоминает об отчужденности, настороженности, враждебности, наконец, которую ее герои испытывают со стороны соотечественников и даже недавних добрых соседей, когда настают тяжелые времена. Но порой начинает казаться, что она принимает это отношение чуть ли не как должное, как нечто такое, против чего нет смысла восставать.

В мироощущении Марги Минко порой подспудно звучат фаталистические ноты: а стоит ли, мол, бороться с несовершенствами человека и человеческого общества в целом, можно ли победить Случай? Его Величество Случай лишает Фриду Борхстейн всех ее близких, сохранив ей одной свободу, и тот же Случай обрывает ее жизнь столь нелепым и неожиданным образом. Случай спасает от фашистского концлагеря героинь «Стеклянного моста» и «Горькой травы». Фатализм, как принято считать, обрекает человека на пассивность, но герои Марги Минко пассивны еще и потому, наверное, что жизнь, настоящая, полнокровная жизнь осталась у них в прошлом, с теми, кого больше нет, с теми, кто был, кто живет лишь в памяти живущих. «Пустой дом» (1966) – так называется единственный пока роман писательницы; в нем звучит та же ностальгия, та же поминальная по прошлому, которое больно вспоминать и невозможно забыть, тот же двойной комплекс любви и вины – чувства вины человека, пережившего своих любимых.

Произведения Марги Минко возводят хрупкий стеклянный мост памяти между деловым, но неприкаянным настоящим и полузабытым кровавым прошлым, от которого иные хотели бы отмежеваться. Но, как сказал А. Т. Твардовский, «кто прячет прошлое ревниво, тот вряд ли с будущим в ладу». Негромкий реквием в прозе Марги Минко, реквием жертвам войны, геноцида и нетерпимости, учит ненавидеть эти три взаимосвязанных и великих зла теперь, чтобы навсегда изжить их в будущем.

В. Ошис